Текст книги "Алексей Толстой в «хождениях по мукам» четырех супружеств"

«…мое небольшое дарование разовьется в нем в большой талант»

Мать стала первой наставницей Алексея Николаевича в творчестве, причем наставницей строгой. Она была автором целого ряда повестей, которые, впрочем, остались неизвестными широкому кругу читателей. Каждая эпоха выбирает писателей, которые шествуют со своими произведениями в последующие времена. Другие так и остаются в своем веке.

Забылись постепенно драмы, связанные с бегством от мужа. В 90-е годы появились новые знакомые, которые оставили добрые отзывы об Александре Леонтьевне. Так, врач Владимир Александрович Поссе (1864–1940) писал:

«…вспоминаю еще одного самарского интеллигента… Это был типичный прогрессивный земец, человек дела, а не красивых фраз, несколько суховатый и, во всяком случае, не мягкотелый. Он жил в свободном союзе с ушедшей от своего мужа графиней Толстой.

Это была умная, скромная женщина с добрыми, лучистыми глазами, несколько придавленная перенесенными страданиями. Она писала правдивые, простые рассказы. Книжку этих рассказов она подарила мне с дружеской надписью.

– Писательницей я себя не считаю, – говорила она мне, грустно улыбаясь. – Но я живу надеждою, что в моем мальчике мое небольшое дарование разовьется в большой талант. … Смотрите, какой у него умный лоб, какие живые, говорящие глаза!»

Итак, ушли в прошлое драмы родителей, впереди были его, личные драмы. А пока он сочинял рассказы и писал письма, в которых отразился его несомненный литературный талант. Ведь письмо можно написать по-разному. Одно пробежал глазами, да и бросил, а другое хочется хранить как что-то доброе…

Вот строки из письма к матери: «Какой нынче денек был! Ясный, морозный, просто прелесть. На верхнем пруду прекрасное катание. Мы уже два дня катаемся. Копчик поправился. Червончик тоже. У Подснежника натерли рану на плече. Иван стал к нему подходить, а он как ему свистнет в губу… Поросята наши сытехоньки, бегают по двору. Марья придет к ним с помоями, а они ее и свалят. Телята страсть веселые. Папа им сделал особые корытца. Третьего дня папа читал мужикам “Песню про купца Калашникова”… Мишка во время чтения заснул. Я его нынче спрашивал, зачем он заснул, а он говорит: “Вы только слушали, а я и поспал, и послушал…” Мне купили варежки в Утевке – чистые чулки. У нас часовщик починил часы, а они не пошли. Назар не будь прост – пустил их. Назар наступил ногой на иглу, и она, воткнувшись, обломилась. Ну вытащили. Папуля… ни разу на меня не посердился серьезно. Вчера у папули болел живот, и я ему читал из Лермонтова. У меня сейчас идет кровь, и я заткнул нос ватой. Целуй тетю Машу крепко. Целую тебя. Твой мальчик».

Он писал с удовольствием, не задумываясь о стиле изложения, стиль проявлялся сам, проявлялся, движимый несомненным талантом, о котором говорила мать, ощущая его и радуясь ему.

Метко делал замечания и по поводу прочитанных книг. О романе Ивана Сергеевича Тургенева «Накануне» писал: «Больно мне кажется потешным этот Шубин. То смеется, то плачет. А еще комичная личность этот Ува Иванович. Лучше всех Инсаров и Елена. Мы прочли до тех пор, как они приехали с пикника. А Шубин еще говорит, в счет Инсарова “хорош герой, пьяных немцев в воду бросает”».

А вот письмо к другу Степану Абрамову, написанное уже в шестнадцатилетнем возрасте:

«Получил сейчас твое письмо в реальном, отправился в курительную, папиросу в зубы и прочитал. Знаешь, от твоего письма повеяло совершенно другим сызранским духом, духом примерных неиспорченных мальчиков. Как тебе ни грустно будет слышать, а разница теперь между нами большая. Или может ты изменился с лета, которое мы вместе провели в Сосновке, может я, не знаю, но прежних идеальных мыслей, прежних мечтаний как не бывало, теперь я реалист в буквальном смысле слова, трезво смотрю на жизнь, каюсь, иногда приходится с товарищами зайти в пивную, но пока до пьянства, до самозабвения я себя не допускал. Особенно изменился я так около ноября месяца, на меня имела влияние (очень и очень благодетельное) одна барышня, замечательный человек, Марья Прокопиевна Болтунова. Ты представь себе, до того времени я был, не то что хлыщом, а вроде того, влюблялся в каждую попавшую юбку, вообще человек без воли, без характера. С ноября мы затеяли спектакль и у нас образовался прелестный кружок барышень и товарищей, отношения самые дружеские, тесные, откровенные, девизом его служит “нет слова, что неприлично, это не по моде, говори то, что у тебя на языке”, а главное откровенность и простота».

Он рос, развивался, мужал и уже на многие вещи имел свое собственное суждение. Мать вспоминала, что все чаще он делился с нею философскими мыслями. Алексею Аполлоновичу писала:

«Он спрашивает – для чего жить, какая цель? Наслаждение – цель слишком низкая, а на что-нибудь крупное, на полезное дело он не чувствует себя способным. Вообще он кажется себе мелким, ничтожным, не умным, не серьезным. Я много ему говорила, стараясь поднять в нем бодрость и показать, что все у него еще впереди. Я ему говорила, что человек может быть господином своей судьбы и сам себе выбрать дело по желанию и что теперь самое важное его дело, это готовиться к жизни, т. е. учиться и вырабатывать себе характер. Не знаю, насколько я на него произвожу впечатление, он такой скрытный и как-то стыдится показывать то, что чувствует. Ему необходима теперь умственная пища, разговоры с тобой. Читать теперь некогда, а умишко работает. Надеюсь на твой приезд…»

В 1899 году после путешествия по Волге, в гостях в имении Марии Леонтьевны Тургеневой, Алексей Толстой стал писать стихи.

 
Много в жизни бывает мгновений,
Когда тяжко и горестно жить…
 

Вид на Самару со стороны Волги. Начало XX в.

А это видно навеяно испытаниями начала девяностых, засухой, голодом…

 
В поле голодном
Страшно и скучно.
Ветер холодный
Свищет докучно.
Крадется ночью
Стая бирючья, —
Серые клочья, —
 
 
Лапы что крючья.
Сядут в бурьяне,
Хмуро завоют;
Землю в кургане
 
 
Лапами роют.
Пастырь Егорий
Спит под землею.
Горькое горе…
 

Он писал своему другу о том, что увлекался, о том, что влюблялся, но вот пришла первая любовь, и он отозвался на нее.

 
Посмотреть мне достаточно в серые очи,
Чтоб забыть все мирские дела,
Чтоб в душе моей темные ночи
Ясным днем заменила весна.
 

А жизнь текла и делала свои изгибы и водовороты. Он писал стихи, но писал их для себя, словно для забавы, потому-то сохранились немногие, в сохранившихся редко можно найти дату написания. Но стихи – это своеобразная тренировка для прозаических произведений.

Первый брак оказался браком

Однажды Алексей заглянул на занятия драмкружка в Самарский театр. Творчество давно уже тянуло его, и он искал, где приложить свои способности.

Ставили комедию Александра Николаевича Островского «Свои люди – сочтемся», причем сразу бросилось в глаза, что даже мужские роли приходилось исполнять девушкам. Юношей в драмкружке было очень мало.

Алексей посмотрел на эту комедию с комедией, да и решил уже уйти, как вдруг на сцене появилась барышня, которая привлекла его внимание.

«Надо бы познакомиться, – решил он. – Подойду, как занятия закончатся».

Но тут его приметил руководитель драмкружка и предложил роль в комедии. Пару минут назад Алексей сразу бы отказался, но теперь, теперь он решил, что это судьба.

Городской театр в Самаре. Старинная открытка

Сразу, конечно, на сцену его никто не пригласил. К исполнению роли нужно было подготовиться. Руководитель драмкружка тут же принес текст и сказал:

– Учи. Завтра попробуем, что получится.

Наконец занятия кружка окончились, и Алексей сразу же подошел к понравившейся ему барышне. Тем более появилась тема для разговора. Так-то ведь тоже не особо подойдешь. Что говорить-то? Можно ли с вами познакомиться? А если она ответит нет?

– Здравствуйте, – сказал он. – Вот получил роль. Хотел посоветоваться, – и представился: – Алексей Толстой.

– Юлия Рожанская, – ответила она вежливо, но совершенно равнодушно, посмотрев на него, а хоть и в его сторону, то куда-то мимо.

Разговор о драмкружке поддержала, но без особого энтузиазма.

– Мне пора, – сказала, уже собираясь попрощаться.

– Разрешите вас проводить? С вами так интересно беседовать.

После некоторых колебаний сказала:

– Проводите, если так хочется…

Не спеша прогулялись до дома, в котором жила Юлия. Говорили только о драмкружке, о его участниках, о пьесах. Держала себя немного свысока. Наверное, сразу заметила, что Алексей моложе, но в разговоре этого не коснулась.

Юлия была дочерью коллежского советника Василия Михайловича Рожанского. Начитанна, сообразительна.

После очередного занятия Алексей снова напросился в провожатые. Юлия не возражала. Говорили опять о кружке, о Самарском драматическом театре, о городе. Алексей Толстой старался поразить ее красноречием. Очевидно, Юлия и оценила его как интересного собеседника, но не более.

И тогда он призвал на помощь творчество. Буквально в считаные дни написал специально для Юлии водевиль «Путешествие на Северный полюс».

Вручил его с большими надеждами. Юля посмотрела на листки, даже перелистала на скорую руку и поблагодарила довольно равнодушно. Вот и все.

Алексей переживал, волновался, спешил. Ему казалось, что вот сейчас он упустит ее. Однажды вечером сел и написал ей стихи. На следующий же день, когда уже прощались, тихо сказал:

– Разрешите, милая Юленька, посвятить вам стихи?

Она недоуменно посмотрела на него:

– Стихи? Мне стихи?

– Да-да, конечно. Именно вам…

Она посмотрела на него пристально, словно давая понять, что готова слушать.

Алексей прочитал с чувством:

 
Посмотреть мне достаточно в серые очи,
Чтоб забыть все мирские дела,
Чтоб в душе моей темные ночи
Ясным днем заменила весна.
 

Юлия некоторое время смотрела на него молча, не скрывая удивления, потом сказала с чувством:

– Благодарю вас. Хорошие стихи.

И дотронулась своей рукой до его плеча:

– Еще раз спасибо. Очень приятные стихи.

Занятия кружка превратились в великое для него счастье. Каждый день с ней рядом на сцене и каждый день провожал Юлию до самого дома…

В кружке все быстро сдружились, частенько проводили вместе время. Алексей в этих случаях не отходил от Юлии.

А. Н. Толстой в юности

Матери он написал:

«Время проводим мы чудесно, я один кавалер на 10 или больше барышень и потому как сыр в масле катаюсь, отношения у нас простецкие, простота нравов замечательная, с барышнями я запанибрата, они даже и не конфузятся… По утрам мы забираемся с Юлией на диван, я – с книжкой, она – с вышиваньем, ну, она не вышивает, а я не читаю».

Вот и признание: барышень много, но выбор сделан. Этот выбор – Юлия Рожанская, без встреч с которой он уже, по собственному признанию, места себе не находил. Мать ловила те немногие упоминания о девушке в письмах. Но поначалу не придавала особого значения, хотя и заинтересовалась, кто же она, эта барышня. Конечно, лучше один раз увидеть, чем много раз услышать. Но мать, видимо, не думала, чем завершится это увлечение, а потому писала: «Поклонись от меня всем милым барышням, а одной больше всех».

А потом, постепенно осознав, что происходит с семнадцатилетним сыном, поделилась с сестрой:

«Есть теперь у нас темное пятно – это отношения наши к Леле. Он попал под неблагоприятное влияние, которое отстраняет его от нас, а влияние очень сильное. В нем самом идет какая-то смутная еще работа мысли и чувства. Что из этого выйдет?»

Впрочем, каждая мать ревностно относится к выбору сына. Отсюда и настороженность. Да и возраст. В России в ту пору редко сочетались в браке в семнадцать лет.

Когда Юлия Рожанская уезжала в село Бригадировка, в гости к своим дальним родственникам Тресвятским, он тосковал:

«Я места себе не находил без Юленьки. Наконец поехал в Бригадировку, где Юля жила у родни. Встретившись с ней, я нашел душевный покой. А потом мы вместе уехали в Санкт-Петербург, где Юленька поступила в медицинский институт».

У родственников Юлии был принят тепло, радушно. Тресвятских нередко навещал их родственник, известный театральный деятель Владимир Иванович Немирович-Данченко, сподвижник Константина Станиславского. Толстой легко вошел в этот круг общения, поскольку любил театр. И в последующие годы судьба не раз сводила его с Немировичем-Данченко.

А вскоре Алексей Толстой сделал Юлии предложение, и она дала согласие.

Александра Леонтьевна особенно не возражала, но ее волновал вопрос, как они будут жить. Хотя они, собственно, уже давно жили вместе. Советовала быть скромнее в расходах. Помнить, что хоть и получил Алексей графский титул, и они, как выразилась, графята, но ведь пока еще не стали твердо на ноги. Какие средства у студентов?!

Но молодых людей остановить уже было невозможно. Да и нужно ли? Если это любовь, то люди должны быть вместе, а размышления о быте относятся не к любви, а к устройству своей жизни с помощью брака.

Были и причины, заставлявшие торопиться.

Сообщая матери о решении жениться, Алексей написал: «Свадьбу лучше всего справлять в Тургеневе, но не забудьте, что 4 июня начнется пост, и венчать уже не станут до августа».

В письме он признался, что надо спешить, потому что Юля ждет ребенка.

Ничего удивительного. Год прожили вместе в Петербурге, где Алексей учился в технологическом, а Юля – в медицинском институте.

После экзаменов поспешили в Самару. Там собрались в одну небольшую компанию. Жених с невестой и гости – только родственники.

В Тургенево решили отправиться водным путем. Выехали рано утром 3 июня. Спешили – на следующий день начинался пост. Любовались живописными волжскими берегами. Начало июня. Лето только входило в силу. Листва на деревьях еще не утратила яркий майский оттенок, еще не превратилась в сочно-зеленую.

А всего-то путешественников: Алексей с Юлией, Александра Леонтьевна с сестрой Марией Леонтьевной, ну и родители невесты, Василий Михайлович и Авдотья Львовна Рожанские, с двумя сыновьями.

Венчались в тургеневской церкви, где сохранилась соответствующая метрическая запись:

«Сын графа, студент первого курса технологического института Императора Николая I Алексей Николаевич Толстой, православного вероисповедования, первым браком. Дочь коллежского советника Юлия Васильевна Рожанская, слушательница Санкт-Петербургского женского медицинского института, православного вероисповедования, первым браком».

Алексею исполнилось 19 лет, а Юлии – 22 года.

Александра Леонтьевна осталась довольна знакомством с семьей невесты, родители Юлии ей понравились. В письме к сестре Ольге она отмечала, что семья невесты, «конечно, хорошая», но тут же и посетовала: «Алеша еще так молод».

Сыграли свадьбу, и по традиции – сразу в путешествие. Выбрали приморский маршрут – Новороссийск, Севастополь, Ялту.

Лето… Раздолье… Купание в Черном море.

Бракосочетание состоялось, он обрел жену, без которой, как признавался прежде, не находил себе места. Но обрел ли счастье? Биограф подметил интересную деталь. На одной из страниц книги стихов А. Н. Апухтина Алексей записал стихотворение поэта Алексея Константиновича Толстого:

 
Колышется море; волна за волной
Бегут и шумят торопливо…
О друг ты мой бедный, боюся, со мной
Не быть тебе долго счастливой:
Во мне и надежд и отчаяний рой,
Кочующей мысли прибой и отбой,
Приливы любви и отливы.
 

Под стихотворением дата: «Новороссийск 1902 г. 5 июня – 7 июня Севастополь».

Неужели сомнения в своем выборе появились уже через несколько дней после свадьбы?

А. К. Толстой. Художник И. Е. Репин

Закончилось свадебное путешествие. Будни начались с поездки в Елабугу, где жила родная сестра матери Ольга Леонтьевна Тургенева. Алексею предстояло пройти там практику на местном предприятии.

Дорожные приключения он описал со всеми подробностями:

«Добирались сюда ужасно курьезно. Если б поехали как обычно, первым пароходом, на “Меркурии”, то выиграли бы сутки, и ничего бы с нами не произошло. Но мы поехали к Богородску. И с этого все началось. Подъезжаем мы к Богородску, а мимо нас уходят один, другой пароходы, и наконец, когда привалили, то ушел последний, и мы остались на бобах. Взяли билеты на Казань, переночевали в оной и в 8 часов побежали на Кайенское, но, увы, только въехали в Каму, как стоп, сломалась машина, да так, что и починить нельзя. Мы и сидели весь день до 11 часов вечера. Конечно, тут же перезнакомились с пассажирами, купались, в общем весело провели время: нам играли и танцевали татары и пр. В 11 сели на другой пароход и о ужас, хвать-похвать, маршрута-то нет, позабыли дома. Помнил я, что Николай говорил когда-то, еще весной, о какой-то Елабуге. Спросил, сказали, что это город. Отлично, едем туда. Прибыли в Елабугу. “Завод Сугинский есть такой?” – спрашиваю. “Как нет, говорят, есть, верст 95 от Елабуги будет”. Ну мы и протряслись сбоку шоссе, ибо само шоссе было в ремонте 45 верст, и на рассвете решили переночевать на въезжей. Хорошо, только расположились, но мухи, мухи окаянные, спать не дали, жужжат и кусаются. Мы на двор. Свернулись клубком в какой-то тележке и проспали до 9 часов, а оттуда остальные 50 по кочкам, по лесу, по пашням, пыли и по солнцу сделали. Со мной в дороге чуть удар не сделался, а Юля на последней станции чуть в обморок не упала. И в довершение всех ее огорчений я сломал у нее зонтик».

Записи обретали все большую литературность, хотя о писательстве Алексей Толстой пока не думал. Он многое видел, многое подмечал.

Все затем отразилось в его многогранном творчестве, причем впечатления от Елабуги, исполненные любовными драмами, легли в основу романа «Хромой барин».

В Елабуге Алексей Толстой набрался впечатлений на годы творчества. Не значит, что и дальше не впитывал в себя все новое. Но тут особо. Отсюда вышли роман «Хромой барин», повесть «Заволжье» («Мишука Налымов»), драма «Касатка» и другие, менее значимые произведения.

Прототипом князя Краснопольского из «Хромого барина» стал елабужский князь Хованский. Но не только главный герой «Хромого барина» наделен его чертами, но и в князе Вельском из «Касатки» он тоже вполне узнаваем.

Вид на Елабугу

Ну а повесть «Заволжье» («Мишука Налымов») и вовсе особенно близка Алексею Толстому, потому что она выросла из любовной драмы его тетки Ольги Леонтьевны. Возник любовный треугольник. Братья и Ольга Леонтьевна. На глазах Алексея все обернулось так, что тетка вышла за Никиту Шишкова, которого не любила.

Остро развертывается и сюжет «Хромого барина». Главный герой Краснопольский женится на Екатерине Волковой, хотя любит Анну Мордвиновскую. Причем он и не скрывает это от жены. И в конце концов бросает ее ради Мордвиновской, которая доводит его до полунищенского состояния.

Вся жизнь князя была сломана в молодости романом с Анной Семеновной Мордвиновской.

Великолепны описания романа. Взвешенны характеры героев…

Ярко показана первая встреча:

«Алексей Петрович стоял подле истощенного молодого человека из дипломатического корпуса, слушая идиотские, давно всем известные экспромты и остроты, и уже собирался незаметно скрыться, когда лакей распахнул золоченую дверь. Шумя суконным платьем, вошла дама, очень высокая, в накинутом седом и буром мехе, и быстро села на диван.

Ее движения были стремительны и связаны платьем. Под шляпой от низкого лба поднимались волосы цвета меди. Лицо было матовое, с полузакрытыми прекрасными глазами и узким носом, – тревожное, невеселое.

– Кто она? – быстро спросил Алексей Петрович.

– Мордвиновская, Анна Семеновна, о ней говорят, – ответил дипломат, проливая кофе из чашки на ковер.

Такова была первая встреча. Алексей Петрович помнил ее до мелочей».

Бывает так… Полюбит молодой человек уже опытную, зрелую, прошедшую огни и воды женщину, полюбит ее, прикипит к ней, и крутит она им, как хочет.

Продемонстрировал писатель мастерство и показывая первую близость… Мы уже говорили о том, кем написан рассказ «Возмездие». Здесь мы тоже видим руку настоящего мастера…

В «Хромом барине», конечно, не столь откровенно показаны сцены, здесь все сделано для печати. В ту пору не печатали более откровенные рассказы.

Но тем не менее читателю понятно, что остается между строк.

«В три часа они ушли. Садясь в автомобиль, Анна Семеновна приподняла серую шубку, открыв до колена ногу в белом чулке, – сквозь него видна была кожа… Алексей Петрович закрыл глаза. Сидя рядом на мягко подпрыгивающем сиденье, он словно видел всю ее, от белых чулок до алмазной цепочки на шее, и молчал, откинувшись и чувствуя, как глаза ее, холодные и светлые от бегущего навстречу фонаря, следят за каждым его движением…»

Вспомним эпизод в купе. Менее откровенно, но стиль повествования узнаваем.

«Наконец стало невыносимо молчать. Он засунул палец за воротник, потянул, и отскочили крючки и пуговицы на опушенном мехом мундире.

– Не нужно волноваться, – сказала Анна Семеновна; рукой в белой перчатке потерла запотевшее стекло и добавила тихо: – Вам я все позволю…

Была ли то прихоть Анны Семеновны, или зашла она слишком далеко в игре, но до пяти утра, сначала в автомобиле, потом у Алексея Петровича на дому, они ласкали друг друга, отрываясь только, чтобы перевести дух. Анна Семеновна, как только вошла в спальню, сказала удивленно: “Какая узенькая кровать”, – и это были ее единственные слова.

В спальне, освещенной лампадкой перед золотым образом, на креслах и ковре разбросала она шубу, платье и надушенное белье. Алексей Петрович трогал разбросанные эти вещи, качаясь, как пьяный, потом, торопясь, снова ложился на подушки, серьезно глядя на молодую женщину, еще более чудесную в сумраке, и, чтобы почувствовать, что она не снится ему, прикасался к ней губами и забывался в поцелуе, закрыв глаза.

Эта ночь преломила жизнь Алексея Петровича. Он познал страдание, несравненную радость и потерял волю. С каждым часом следующего дня он все нетерпеливее хотел повторить то, что было… И если бы это было нужно, сейчас бы согласился поступить к ней в кучера, в лакеи… Он бы трогал ее вещи, смотрел на нее, слушал, целовал сиденье кресла, где только что она сидела».

А потом женитьба и желание вырваться из этого круга…

Ведь Катя, его невеста, знала о его любви.

«Катя долго молчала, спрятав руки под платком, потом резко спросила:

– А та женщина?

Алексей Петрович соскользнул со скамьи к ногам Катеньки, коснулся лбом ее колен и проговорил отчаянно:

– Катюша милая, простили вы? Поняли? Ведь это не просто… Я вам не гадок?

– Мне очень больно, – ответила Катя, отстраняя колени. – Прошу вас, оставьте меня и не приезжайте… несколько дней».

Но ведь и она не была ему безразлична. Он думал о ней постоянно.

«И закрытым глазам представилась вчерашняя Катенька, ее повернутый к лунному свету профиль и под пуховым платком покатое плечо. Прижаться бы щекой к плечу и навсегда успокоиться!»

Но между ними стояла та, первая, ворвавшаяся в его жизнь и все перевернувшая в его существе. Отсюда и мысли, странные мысли для жениха.

«Разве нельзя жить с Катей, как брат, влюбленный и нежный? Но захочет ли она такой любви? Она уже чувствует, что – женщина. Конечно, она должна испытать это. Пусть узнает счастье, острое, мгновенное. Забыться с нею на день, на неделю! И уехать навсегда. И на всю жизнь останется сладкая грусть, что держал в руках драгоценное сокровище, счастье и сам отказался от него. Это посильнее всего. Это перетянет. Сладко грустить до слез! Как хорошо! Вчера ведь так и кинулась, протянула руки. Зацеловать бы – надо, ах, боже мой, боже мой… Рассказал ей пошлейшую гадость… Зачем? Она не поймет… Не примет!»

Он жил во внутренней борьбе.

«Алексей Петрович провел по лицу ладонью, встал от рояля, лег навзничь на теплый от солнца диван и закинул руки за голову. В дверь в это время осторожно постучался лакей – доложил, что кушать подано.

– Убирайся, – сказал Алексей Петрович. Но мысли уже прервались, и, досадуя, он сошел вниз, в зал с колоннами, где был накрыт стол, мельком взглянул на лакея, – он стоял почтительно, с каменным лицом, – поморщился (еще бродил у него тошнотворный вчерашний хмель) и, заложив руки за спину, остановился у холодноватой колонны. За стеклянной дверью, за верхушками елей садилось огромное солнце. Печально и ласково ворковал дикий голубь. Листья осины принимались шелестеть, вертясь на стеблях, и затихали. Все было здесь древнее, вековечное, все повторялось снова.

«Я изменюсь, – думал Алексей Петрович. – Я полюблю ее на всю жизнь. Я люблю ее до слез. Милая, милая, милая… Катя смирит меня. Господи, дай мне быть верным, как все. Отними у меня беспокойство, сделай так, чтобы не было яду в моих мыслях. Пусть я всю жизнь просижу около нее. Забуду, забуду все… Только любить… Ведь есть же у меня святое… Вот? Саша – пусть та отвечает. Сашу можно замучить, бросить! Она кроткая: сгорит и еще благословит, помирая».

Но он не властен над собой. Женившись на Катеньке Волковой, продолжал любить Мордвиновскую, не в силах забыть их встречи в Петербурге во время его службы в гвардии.

А Катя искренно любила его. Он этого не ценил, не дорожил…

Не скоро он пришел к понимаю своих ошибок, не скоро понял, что оказался у разбитого корыта. Писал ли он сюжет с себя? Нет, у него пока таких драм не было, хотя и первый его брак оказался браком.

Понимание пришло не сразу к герою. Очень сильна развязка повести – Краснопольский возвращается к жене… возвращается, выбитый из колеи, сломленный жизнью…

«На песчаной горе, поднимающейся из тальниковых пусторослей, на середине подъема, стоял на коленях Алексей Петрович, опираясь о песок руками. Голова его была опущена, с лица лил пот, горло дышало со свистом, жилы на шее напряглись до синевы.

Позади его, держа за уздечку рыжего мерина, который мотал мордой и отмахивался от слепней, стоял Кондратий, со вздохами и жалостью глядел на князя.

Слепни вились и над Алексеем Петровичем, но Кондратий не допускал их садиться.

– Батюшка, будет уж, встаньте, ведь горища, – говорил он. – Я на мерина вас посажу, а как Волково покажется, опять поползете, там под горку».

Алексей Петрович с усилием выпрямил спину, выбросил сбитое до запекшихся ссадин колено в разодранной штанине, быстро прополз несколько шагов и вновь упал. Лицо его было серое, глаза полузакрыты, ко лбу прилипла прядь волос, и резко обозначились морщины у рта.

– А ползти-то еще сколько, – повторял Кондратий, – садитесь на мерина, Христом Богом прошу!

С тоской он взглянул на песчаную гору – и обмер.

С горы, хлеща вожжами серого жеребца, мчалась Катенька. Она уже увидела мужа, круто завернула шарабан, выпрыгнула на ходу, подбежала к Алексею Петровичу, присела около и торопливо стала приподнимать его лицо. Князь вытянулся, крепко схватил Катеньку за руку и близко, близко стал глядеть в ее полные слез, изумительные глаза…

– Люблю, люблю, конечно, – сказала она и помогла мужу подняться».

Этот удивительный роман потрясал не одно поколение. Но написан он позднее. Дата завершения – 1912 год.

Повесть «Мишука Налымов» впервые напечатана под заглавием «Заволжье», с надписью: «Посвящаю моей жене» – в литературно-художественном альманахе «Шиповник» в 1910 году. Рукопись повести, хранящаяся в архиве А. Толстого, не датирована. Время написания можно отнести к весне – лету 1910 года. Сюжет повести и ее центральные образы навеяны семейными хрониками.

Так и бывает. Накапливаются впечатления, накапливаются, а когда приходит их час, писатель садится за стол и на одном вздохе выливает на бумагу все то, что когда-то подмечено, а затем, с годами, выстрадано, ведь если даже с самим писателем не происходило то, что с его героями, какие-то мотивы, заставившие страдать так же, как герой, наверняка терзали его, хотя и при других обстоятельствах.