Текст книги "Куда уходит детство"

И подумалось ему: «А настоящие ли они друзья с Борисом, как, например, с Васькой? Или просто так, приятели?..»

Под рев заводского и фабричного гудков отец с сыном наспех оделись, позавтракали и собрались уходить на работу, засунув свертки с обедом в карманы своих пиджаков.

– Ну, пока, трудягам опаздывать не положено, – пошутил на прощанье отец и, чмокнув жену в щеку, вышел из дома вслед за сыном.

Она посмотрела в окно, как они торопливо шли по улице, и одобрительно покачала головой, обращаясь к проснувшемуся младшенькому:

– Наши работнички ушли, пора и нам собираться. Отведу тебя к бабушке, Вовик, и тоже на работу пойду.

– Не хочу к бабуске, хочу на работу, – закапризничал, было Вовик, но у матери не забалуешься, и он послушно одевался, слушая ее:

– Брат твой не захотел дальше учиться, работать ему приспичило, а все Борька этот непутевый, с толку его сбивает. Вон Вася, уж какой парень умный вырос, все с книгами идет, как ни увижу. Культурный, обязательно поздоровается, мимо не пробежит. Учиться хочет, не то, что наш оболтус. В ШРМ, говорит, пойду, дурень несусветный. Какая может быть учеба там, одно название, да и только…

У проходной обувной фабрики отец с сыном расстались: отец побежал дальше, к релейному заводу, а Ванька прошел через проходную во двор, огляделся и солидно зашагал к двери в свой цех на первом этаже, который встретил его шумом и грохотом многочисленных станков…

Работа уже началась, и мастер укоризненно покачал седой головой, направляясь к опоздавшему ученику.

– Шмаринов, ведь ты рядом живешь, почему опаздываешь? Не подобает рабочему человеку быть разгильдяем. Ты и так шесть часов работаешь вместо восьми, как малолетка. Уж если взяли тебя, будь добр, соответствовать, старайся. Нельзя свою рабочую биографию с опозданий начинать, – воспитывал он подростка, и показал на большой верстак, весь заваленный тупыми резаками:

– Видишь этот завал? Тебя дожидается.

– Ничего, Степаныч, сейчас наточу. Как бритвы будут, – Ванька бодро сгреб резаки в кучу и понес к наждачному станку: душа его пела, а сердце радостно стучало в груди, как прессы, за которыми стояли работницы.

Наконец-то он совсем как взрослый. Еще немного потерпеть, а как стукнет ему восемнадцать лет, и он будет работать как все, по восемь часов.

Он поглядел, как женщины ловко и быстро ставили резаки на куски кожи, нажимали рычаг, и пресс плавно опускался на резак; оставалось только вынуть заготовку, стопки которых росли прямо на глазах.

Спохватившись, Ванька включил наждачный станок и стал точить затупившиеся края резака: сноп искр и бешено вращающийся диск наждака не смущали его, главное – не сжечь отточенные края, как учил мастер.

Заточив один резак, Ванька принялся за следующий. Дело пошло на лад, и он работал увлеченно, с огоньком, уже не оглядываясь по сторонам, как и положено настоящему рабочему человеку.

Мастер одобрительно улыбнулся и пошел дальше по цеху…

Раздался резкий звонок, и вслед за выключенными станками наступила благодатная обеденная тишина. Женщины оживленно загомонили, усаживаясь отобедать прямо у своих рабочих мест и поглядывая в сторону новичка, смущенно разворачивающего свой скромный обед.

– Эй, Ваня! Иди к нам, не стесняйся. Не обидим, – позвала его молодая раскройщица. – Одному-то скушно, небось, жевать?

Женщины рассмеялись, а Ванька торопливо дожевал свой бутерброд и стал разглядывать цех, в котором он теперь работал:

Ряды станков-прессов, яркий дневной свет многочисленных неоновых ламп под потолком, все вокруг было так необычно и непривычно, что он воспринимал окружающее и происходящее с ним и вокруг него, как самый настоящий праздник.

Поглядев на часы, бросился из цеха, чем вызвал оживление среди работниц, и все та же молодая раскройщица крикнула ему вслед:

– Эй, Ваня, ты куда? А кто же нам резаки точить будет, обед кончается. Возвращайся скорее! Ну, и малолетка нам достался…

Но Ванька уже выбежал из своего цеха и со всех ног кинулся через двор к тому цеху, где работал его друг Борис. Он вспомнил, как друг рассказывал ему о своей работе и захотел посмотреть на это своими глазами.

Поднявшись на второй этаж, он оказался в пошивочном цехе: обед окончился и сразу же заработал конвейер.

Ванька поискал глазами друга и разглядел его на другом конце движущейся ленты. Подбежал.

Борис уже работал, но обрадовался появлению товарища:

– Привет, чего пораньше не заглянул? Ну, как, привыкаешь помаленьку, не обижают тебя наши женщины? – спрашивал он, ловко и быстро производя все необходимые операции и успевая при этом подмигивать девушкам, напарницам по конвейеру.

– Борь, познакомь с товарищем. Ишь, молоденький какой, да еще симпатяга при этом.

– Чай, холостой, поди, женатиков нам не надо, – заинтересовались они, пересмеиваясь и поглядывая на новичка, чем окончательно вогнали его в краску и оживились еще больше, не забывая о работе.

– Ему мамаша жениться не разрешит, строгая она, так что зря хлопочете, – подтрунивал над всеми сразу Борис и крикнул вслед убегавшему от всеобщего позора другу: – После смены подожди у проходной, вместе пойдем. Может, в кинцо заглянем.

– Ладно, – откликнулся возмущенный его коварством Ванька.

– Нас возьмите с собой, мы не возражаем. Выбирай любую, женишок! – кричали ему вслед насмешницы.

Раскрасневшийся и возбужденный от посещения пошивочного цеха, Ванька бегом возвращался в свой, заготовочный, стараясь не думать о том, что опять опоздал и получит очередной нагоняй от строгого мастера.

Как-то раз, подойдя к лесотехникуму, друзья увидели на афишке название фильма: «Чапаев», и заторопились ко входу в здание …

Кино уже началось, и под стрекот передвижки они пробрались в темноте на свободные места: усевшись, стали жадно смотреть на экран, вместе со всеми переживая и участвуя в действии.

…Чапаев мчался на коне впереди всех в атаку, размахивая шашкой над головой, и у зала замирало сердце от восторга и восхищения:

Борис с Ванькой забыли обо всем на свете, ведь они в который уже раз смотрели этот фильм и никак не могли насмотреться…

Ванька на своем любимом «Минске» возвращался домой из магазина: придерживая левой рукой сумку с хлебом, он лихо вывернул на родную Сурско-Набережную и подкатил к дому.

– Подожди, побазарить надо, – от дома Откосовых к нему подошла уличная кодла во главе с Чистилем.

Ванька приготовился к отпору, но на лице Чистиля застыла миролюбивая ухмылка, и он понял, что на сей раз обойдется без драки. Прислонив велик к забору, стал слушать.

Чистиль зыркнул на Юрку с Вовкой и они нехотя протянули руки для заключения мира своему соседу-недругу, натянуто улыбаясь:

– Ну, што, мир? Кто старое помянет, тому глаз вон, – взглянул на Ваньку плутоватым глазом Юрка Откосов, и они обменялись рукопожатием.

Вовка Косырев тоже пожал Ванькину руку, и все с облегчением закурили, кроме самого Ваньки. Он не курил пока, да и родители были дома.

Вокруг ребят вилась детвора, среди которой бегал и Вовик, поглядывая на старшего брата и его друзей-приятелей.

– Кыш, мелюзга отсюда! – прикрикнул на детвору грозный Чистиль и они разбежались кто-куда от страха.

– Помнишь наш прошлый базар? Мы собирались жида одного проучить. Штангист, мускулы в спортшколе качает против нас. Да ты его знаешь – такой интеллигентный, как в жопе ватка.

– Артур Шварцбаум, што ли? – засмеялся вместе со всеми Ванька.

– Он самый. Так вот, день линча настал. Ты с нами или как? Сейчас и братки твои подгребут из подгорья, так что решай. Мы не неволим, – многозначительно изъяснил волю улицы ее главарь, поигрывая кастетом.

Ванька понимал, что отказ равносилен возобновлению войны, но он ничего не имел и против единственного в округе еврея Шварцбаума. Как быть? Как выйти из такой щекотливой ситуации?..

Его размышления прервали появившиеся на улице братья Юрка со Славкой. Еще издали они закричали ему:

– Ванька, загоняй велик домой, чего ждешь? Пора на дело идти!

Ну что ж, так тому и быть. Ванька затащил велосипед в сени, сумку с хлебом отдал матери и снова выскочил на улицу, догоняя ушедших вперед подельников.

Артур возвращался из спортшколы домой после тренировки, когда его окружила поджидавшая в тени деревьев кодла: атлетически сложенный и накачанный, спортсмен снисходительно оглядел хиловатых пацанов, пока взгляд его не наткнулся на Тольку Чистякова.

Беспощадные глаза и кастет в руке вожака заставили его вздрогнуть и насторожиться. С этим малым шутки плохи.

– Што, жидок, забздел? Пора тебя уму-разуму обучить, больно ты гордый стал. Ребята жалуются, пренебрегаешь, – разминая пластилин в руке, Чистиль вплотную приблизился к Артуру, и тот вынужден был оттолкнуть его от себя, но Чистиль пер напролом уверенно и нахраписто.

Рядом что-то щелкнуло, и спортсмен увидел, как из рукоятки в руке одного из пацанов выскочило длинное лезвие ножа.

Это было предупреждением, и Артур сник: получив жестокий удар кастетом по голове, он лишь прикрывался руками от посыпавшихся на него многочисленных ударов…

Напоследок Чистиль размазал мягкий пластилин по его лицу, и ткнул кастетом под ребра, но Артур не отвечал, памятуя о ноже.

Завидев драку, редкие прохожие благоразумно переходили на другую сторону улицы и торопливо шли мимо опасного сборища хулиганов.

– Еще раз жалоба от кого поступит, сделаем из тебя урода – из жопы ноги, ты усек? – удовлетворенный содеянным, Чистиль повел свою многочисленную команду в горсад, на прогулку, оставив побитого спортсмена возле его же собственного дома.

Ванька не стал, на сей раз, оглядываться: он шагал рядом с возбужденными дракой братьями и думал о том, «что он становится таким же хулиганом, как и все на его улице, в родном подгорье. А как же тогда Васька? Он ведь совсем другой. И никто не пристает к нему с блатной дружбой, как к Ваньке. Почему так происходит?..»

Одиннадцатая глава
Середина лета: июль-страдник

В квартире темно, как ночью, хотя за окном летний день. Тишина.

Вновь все вокруг озаряется неестественным светом, мгновение спустя, раздаются оглушительные раскаты грома. Дождь за окнами превращается в самый настоящий тропический ливень.

– Охо-хо, хосподи, спаси и помилуй. Пронеси мимо, – бабушка подходит к окну и смотрит, скоро ли пройдет дождь.

Ванька сидит у кухонного окна на табуретке, где так любил посиживать его дед когда-то, и тоже наблюдает, как дождик орошает сад и огороды, стучит по листьям, по земле, по крышам сараев и домов соседей.

На тропинке перед окнами их квартиры образовываются лужицы. Дождик стучит и по ним своими тяжелыми каплями, вздымая фонтанчики брызг; они пузырятся, лопаются, и так до бесконечности.

– Затяжной ливень-то, долго будет идти. Вишь, фонтанчики пузырятся в лужах, – разъясняет бабушка внуку.

– Вижу, – Ванька знает, что дождь все равно скоро кончится и снова воссияет солнце. Ведь у природы нет плохой погоды, это факт, как сказал бы дед. Но деда давно уже нет, и никогда больше не будет, как и бабушки Шмариновой, зато у него есть любимая бабушка Маресьева.

– Может, поесть хочешь?

– Не, бабуль. Я дома нарубался …

Постепенно дождь затихает, вокруг светлеет. Гром погромыхивает уже где-то далеко в стороне, за лесом.

Вновь проглянуло солнце, сад засиял и заблагоухал. Запели примолкнувшие, было птицы, сад и огороды посвежели и приобрели нарядный, праздничный вид.

Свежий, озонистый воздух врывается в раскрытые створки окна, легкий ветер колышет мокрые листья на деревьях. Солнце быстро подсушивает землю, траву и Ванька собрался на улицу.

– Беги, гуляй, пока лето на дворе, – согласно кивает головой бабушка, – дело молодое. Не забывайте меня, старую, а то помру ненароком, и не увижу вас больше.

– Мать с Вовкой обещались зайти. Ты не кисни, пойди тоже прогуляйся до соседок своих. Тетю Любу Богоявленскую навести, – Ванька чмокнул бабушку в морщинистую щеку, что случалось с ним крайне редко, так как дед научил его не разводить сентиментов, и выбежал во двор…

Присев на не просохшую еще лавку у сарая, темнеющего мокрыми досками, смотрит по сторонам. Хорошо вокруг после летнего дождя. Тихо. Необычно. Радостно.

– Ваня, пойдем с нами на Алатырь купаться, – это Валька с Зойкой выбежали босиком из недр своей квартиры и направились к калитке.

– Далековато вообще-то, – тянет Ванька, хотя ему страсть как охота присоединиться к ним.

Вдруг он видит, как из калитки напротив выходит Галина со своим женихом под ручку и, вскочив, бросается догонять соседок ей назло. Пусть знает наших, предательница.

– Чего не здороваешься, Ванюша? – Галина удивленно смотрит на пробежавшего мимо них сердитого Ваньку, но тот сделал вид, что не видит и не слышит их, даже отвернулся.

– Ревнивый ухажер-то у тебя, – поддел ее настоящий жених, глядя вслед убежавшему пареньку, бывшему.

– Он с детства за мной ухаживал. Еще в первом классе хотел жениться на мне, – улыбалась Галина, лукаво поглядывая на помрачневшего парня, играющего желваками на скулах.

– Уж не ревнуешь ли сам ты меня к этому мальчику?..

В это время троица выбралась в гору и пошла дальше, сначала мимо обувной фабрики, затем мимо релейного завода вниз к алатырскому подгорью. Припекало солнце в зените, становилось жарко.

Пройдя под мостом, троица долго пылила по кривым улочкам подгорья, пока вдали не показалась водная гладь: в этом месте река Алатырь впадает в Суру и пляж здесь по праву считается лучшим в городе.

Девушки быстро разделись и пошли к воде, подрагивая бедрами.

Ванька жадно разглядывал их еще стройные, но уже наливающиеся женской спелостью фигурки, и даже разглядел родимое пятно на Зойкином бедре возле плавок. Она, то есть Зойка, особенно возбуждала Ванькино юношеское воображение, хотя и Валька была, что надо девица.

Они вошли в воду и поплыли, перебирая руками и ногами под водой.

– Ванька, не отставай! – услышал он призывный Зойкин крик и очертя голову бросился в реку, рванувшись догонять ее.

Подплыв, сделал вокруг девушки почетный круг саженками и, осмелев от ее улыбки, приблизился вплотную; рука его наткнулась на что-то упругое и мягкое одновременно, приятное, и Ванька, уже не раздумывая, стал щупать ее за задницу, стараясь подлезть рукой под плавки.

Зойка вначале одобрительно смеялась, затем удивленно взглянула на настойчивого паренька, уже добравшегося почти до самой сути.

– Ванька, чертяка, тебе еще рано об этом думать, – она мягко, но настойчиво отвела его руки в сторону, и дальше они уже поплыли рядом, возвращаясь к берегу.

Валька насмешливо смеялась, плавая неподалеку и наблюдая за ними, но когда они сблизились с ней, она окатила Ванькину голову брызгами:

– Остудись, кавалер. Не то придется жениться. Ты чо, Галю уже бросил, к Зойке переметнулся?

Девушки со смехом выбрались на берег и разлеглись на горячем песке, предварительно постелив под себя покрывальца.

Ванька зарылся рядом с ними прямо в песок и сразу же согрелся.

– Правда, что Галина замуж скоро выходит? – как можно равнодушнее поинтересовался он у сестер, но тех не проведешь:

– Увы, Ванюша, выходит. Тут уж ничего не поделаешь, возраст у нее подошел и жених сыскался, так что не обессудь, – притворно завздыхала Валька и, приблизив к Ваньке лицо, громко прошептала:

– Но ты не отчаивайся. Выбирай, хочешь, на Зойке женись, а хочешь на мне. Мы обе не возражаем …

Сестры так заразительно захохотали, что Ванька тоже засмеялся и побежал в воду, не наплававшись еще досыта.

Девушки загорали, лениво наблюдая, как он резвится в воде: – Годика через два жених хоть куда будет.

– Увы. Я столько ждать, не согласна. Мне сейчас нужен, да побольше и поздоровее, – размечталась Зойка, с истомой потягиваясь.

Ванька устал и медленно плыл к берегу: девушки приветливо махали ему руками, и он снова почувствовал себя уже почти взрослым, хотя в душе и понимал, что почти, и это его удручало больше всего…

Утомленная дальней дорогой и обгоревшая на пляже, троица со вздохом облегчения вернулась наконец-то в родные пенаты, и разбрелась по квартирам: Валька с Зойкой нырнули в свой прохладный полуподвал, а Ванька увидел закрытую на накладку сенную дверь и понял, что бабушка где-то рядом в саду, или на огороде копается.

Бабушка оказалась в саду. Расположившись возле дикарки, она варила вишневое варенье, которое булькало и вскипало в медном тазике розовыми пенками. Тазик стоял на таганке посреди полянки, и бабушка осторожно снимала пенки ложкой в тарелку.

Увидев подбежавшего внука, она сунула тарелку с пенками ему в руки и стала заботливо подбрасывать в костерок под таганком заранее приготовленные сухие щепки.

– Ух, ты, вареньице будет высший сорт, – Ванька наслаждался сладкими пенками и с радостью поглядывал на занятую важным делом бабушку. После смерти деда она обычно ходила будто потерянная, а тут словно преобразилась, в глазах появился интерес к жизни.

– Всякого варенья вам наварю: вишневого, смородинного, сливового с грушевым, яблочного, из крыжовника, кушайте на здоровье, – улыбнулась внуку бабушка и снова захлопотала у тазика. – Помру, будете поминать меня добрым словом. И то, слава богу.

– Опять ты за свое, бабуля. Помру да помру, ну чего заладила! – осерчал внук, и она уважительно поглядела на него, как на взрослого.

– Обгорел-то как, весь красный. Сметанкой бы надо помазать, не то ночью глаз не сомкнешь, – заохала бабушка, беспокоясь о любимом внуке.

– Отец про тебя спрашивал; как ты поживаешь, здорова ли? – Ваньке хотелось примирить бабушку с отцом, не тут-то было.

– Нужна я ему, как собаке пятая нога, – бабушка была непримирима. – Хорошо, хоть на работу устроился. Образумился, и то, слава богу. Я с Вовкой завсегда посижу, когда надо. Хоть он и верченый, и лицом в отца пошел. А ты в нашу породу уродился, умник, да красавчик.

– Ваську не видела? – решил сменить тему Ванька.

– С час, поди, назад, всем семейством в гору подались. То ли по делам, то ли в гости, чево не знаю, того не знаю. Врать не буду.

– Тогда я домой побежал. У матери ревизия в ночь, помочь надо.

– Пускай завтра за вареньем приходит, мать-то совсем забыла! – прокричала бабушка вслед внуку, но тот был уже далеко…

Разряженный в пух и прах, Ванька гордо шествовал по своей улице, зажав под мышкой завернутую в газету книгу.

Проходя мимо старух на лавке, он пошел скромнее и даже поздоровался с ними, те молча кивнули, провожая его возмущенными взглядами и громкими возгласами:

«Наш стиляга пошел! Тьфу, смотреть противно. Срамота одна, и куда это милиция смотрит?» – донеслось до него. Ванька прибавил шагу.

Завернув за угол и скрывшись от колючих глаз старух-соседок, он вздохнул посвободнее. Действительно, не испорченному заграничной модой взгляду простого советского обывателя, Ванькин прикид был просто недоступен их пониманию:

В клетчатом пиджаке с широкими плечами, брюках-дудочках по щиколотку, чтобы были видны белые носки, и штиблетах на толстой подошве, Ванька выглядел экзотически для провинциального захолустья.

Вздыбленный кок на голове и блестящий шнурок на шее вместо галстука довершали портрет модника.

Пройдя по Кировской, и свернув на Комсомольскую, Ванька очутился возле дома своего друга. И увидел всю семью в сборе:

Дядя Ваня с тетей Надей посиживали на лавочке рядом с воротами во двор, возле них стоял принаряженный сын в костюме с галстуком. Они о чем-то увлеченно разговаривали и не замечали приближавшегося Ивана.

– Здрасьте вам, а вот и я! Не опоздал? – объявился перед ними Ванька, и они изумленно воззрились на него, как те старухи на лавке.

– Ваня, да ты у нас настоящий стиляга! – удивилась тетя Надя, и они с дядей Ваней добродушно рассмеялись.

Борис тоже насмешливо улыбнулся:

– Я думал, ты в новой костюмеции явишься, с галстуком. Ну, ничего, будешь стилягой гарцевать. Сойдет.

– Боря! Поздравляю тебя с днем рождения, ну и так далее, как полагается, – торжественно провозгласил вконец оконфуженный Иван и вручил другу подарок.

– Спасибо, – Борис развернул газету, и все увидели книгу Вениамина Каверина «Два капитана». – Недавно радиопостановку передавали. Интересно. Теперь почитаем. Ну, што, пора отметить мое рождение, а то в горле пересохло. Мать, в каком часу ты меня на свет произвела?

– Да как раз к обеду, – пошутила тетя Надя, и все четверо заторопились к праздничному столу. Дядя Ваня замыкал шествие.

– Мы ккккак рраз тебя и ждали, да сестру Борину с ммужем, – заикаясь по обыкновению, сообщил он Ваньке на ходу. – Што-то оооппаздывают, засранцы этакие…

Ванька опрокинул очередную стопку водки вместе со всеми и захмелевшим взором обвел праздничное застолье:

Борина сестра Анна с мужем Андреем сидели напротив него и аппетитно закусывали, поглядывая на окружающих осоловевшими глазами.

Борины родители с умилением смотрели на них с сыном, а виновник торжества неутомимо наливал по рюмкам.

– Ну, што, вздрогнем по поводу и без повода? – съюморил он и все снова выпили. Снова закусили.

Наконец Борис встал и в его руках появился долгожданный баян. Родня захлопала в ладоши, предвкушая концерт по заявкам.

– Борис, сыграй нам что-нибудь, этакое, про чувства, – Андрей силился вспомнить название любимой песни и, так и не вспомнив, махнул рукой, пьяно улыбаясь шурину и тестю с тещей.

– Сыграй, Борик, а мы споем вместе с твоим другом, – подхватила Анна, кокетливо стреляя глазками в сторону Ваньки.

Борис развернул мехи баяна и, склонив к ним голову, заиграл про любовь. Сестра встрепенулась, услышав знакомую мелодию, и запела:

– Что было, то было, закат догорел. Сама полюбила – никто не велел. Сама полюбила…

Вскоре пели все, кроме Ваньки, несмотря на уговоры Анны присоединиться к поющим и не ломаться. Ванька был немтырь, как говаривала бабушка в таких случаях, и только слушал, как поют другие.

Утомившись, все стали пить чай с тортом, который торжественно водрузила на стол тетя Надя после того, как женщины унесли лишнюю посуду на кухню.

– Теперь мы живем хорошо. Боря зарабатывает, да наши пенсии в придачу, можно и тортиком разговеться по праздникам, – радовалась тетя Надя, и дядя Ваня согласно кивал головой, покинув стол и укладываясь поудобнее на любимом сундуке.

Вместо баяна теперь звучали пластинки, которые Борис не забывал периодически менять. Наконец это ему надоело, и он выключил радиолу.

– Все, хорошего помаленьку. Мы с Иваном пойдем, прошвырнемся, а вы тут без нас продолжайте чаи распивать.

Ванька встал из-за стола и вышел из комнаты вслед за другом, распрощавшись с гостеприимными хозяевами.

Забежав в гастроном, что на улице Ленина, подвыпившие друзья обзавелись еще одной бутылкой вина и, зайдя во двор ближайшего дома, распили вино прямо из горла, за неимением стакана.

Теперь у Ваньки получалось не хуже, чем у Бориса и тот одобрительно кивал головой, наблюдая за тем, как вино катастрофически уменьшалось в бутылке после того, как друг приложился к горлышку.

– Хватит с тебя, оставь и другу, – Борис допил остатки и выкинул пустую посудину в бурьян, разросшийся во дворе возле забора.

Вынырнув из калитки снова на улицу, они направились дальше в поисках новых развлечений. Однако выбор у них был невелик.

– Сейчас в одно заведение заглянем, еще дербулызнем грамм по двести, ты как, не против? – поинтересовался Борис у друга, шагающего рядом явно навеселе.

Ванька согласно кивнул, хотя его уже повело, и он с трудом шел прямо, стараясь не шататься и надеясь на второе дыхание. Главное, не опозориться перед своим лучшим другом. Ведь у него сегодня такой день.

На рысях они подбежали к зданию с вывеской: «Кафе-столовая», но внутрь их не пустили. Дверь в кафе была закрыта и женщина, дежурившая по ту сторону дверей, окинула их цепким взглядом и прокричала:

– Мест свободных нет! Идите-ка лучше по домам, проспитесь.

Борис не стал скандалить и, понимающе кивнув головой, достал из кармана пятерку. Увидев деньги, женщина приоткрыла дверь:

– Нам бы бутылку красного, мамаша, раз мест нет. Уважь.

Женщина взяла деньги и через мгновение в руках у Бориса оказалась бутылка вина со штампом на этикетке. Дверь захлопнулась.

– С наценкой вино-то, из буфета, – знающе изрек Борис, изучив штамп на бутылке, и друзья уже медленнее пошли в направлении горсада.

– С тебя два с полтиной, потом отдашь с получки.

Ванька согласно кивнул, и они ускорили шаг…

Горсад был для них уже почти родным домом, они знали здесь каждую аллейку и успели посидеть на всех скамейках в поисках любви.

Так и сейчас, целеустремленно пройдя вглубь горсада, они уединились неподалеку от туалета и осушили бутылку по очереди. Для них эта бутылка была уже лишней, хотя им казалась в самый раз.

Борис щелкнул портсигаром и закурил сигарету, обдав друга ароматом едкого и малоприятного для некурящего человека дыма, однако Ванька с наслаждением вдохнул его и Борис заметил это.

– Ароматные, хочешь попробовать?

– Давай, – согласился, на сей раз, Ванька и жадно затянулся сигаретой, поперхнувшись и закашлявшись с непривычки.

– Сегодня танцы без оркестра, пластинки крутят, – прислушавшись, знающе объяснил Борис другу. – Рванем буги-вуги?

– Рванем, пошли! – Ваньке было море по колено, Борису тоже.

У входа на танцплощадку стояли дружинники с красными повязками на рукавах, выполняя функции контролеров.

Посмотрев на подвыпивших пареньков, они перегородили им дорогу на танцы, чем необыкновенно возмутили юбиляра. Он попытался прорваться сквозь строй защитников порядка, но был отброшен.

– Мне сегодня восемнадцать стукнуло, а вы меня не пускаете. Не имеете никакого права, козлы вонючие!

– Выпил лишнего, так катись домой, отоспись. Раз у тебя день рождения, так и быть, не тронем, – решил старший дружинник. – А за козла можно и схлопотать ненароком, понял?

– Ну, погодите у меня, ебическая сила! Ванька, не уходи, стой здесь. Я сейчас приду, тогда и поговорим с этими держимордами.

Под смех дружинников Борис убежал, а Ванька остался стоять у входа на танцплощадку, завистливо поглядывая на танцующих сквозь призму винных паров, застилавших его зрение…

– Паренек, шел бы и ты домой, как твой дружок. Чего стоишь, качаешься? В вытрезвитель хочешь загреметь, так это мы быстро устроим.

И тут, к удивлению дружинников, вернулся запыхавшийся Борис. Только на этот раз он был уже не в костюме, а в старенькой телогрейке поверх майки. Руки угрожающе засунуты в карманы, лицо злобно окаменело.

– Эй, ты, отойдем в сторонку. Поговорить надо! – Борис прямо-таки рвался в бой, сверля глазами старшего дружинника.

– Ну, давай, начинай, – тот смело подошел к буяну, и сразу стало видно, насколько он выше и здоровее Бориса.

– Пошли домой, Борь. Будет тебе хорохориться, – попытался увести его Ванька, но Борис вырвался из его рук и бросился на здоровяка-дружинника, стараясь ударить кулаком по лицу.

Дружинник умело увернулся и оттолкнул буяна, не желая бить его.

Борис окончательно рассвирепел, и выхватил из кармана телогрейки отцовскую трофейную, опасную бритву, раскрыв длинное лезвие.

Все вокруг замерли, дружинник побледнел.

Борис махнул перед собой бритвой, затем еще раз, угрожая противнику, и в этот момент дружинник сумел перехватить руку хулигана и, вывернув ее ему за спину, отобрал опасную игрушку.

– Ты што, гаденыш, шутки вздумал шутить? – дружинник был взбешен. Сложив бритву, он положил ее в карман, а его товарищи схватили Бориса и дали ему несколько оплеух, слегка охладив пыл.

– Ррребята, этто мой сын, отпустите его, – к дружинникам подошел запыхавшийся дядя Ваня, которого они знали как сторожа в горсаду.

– У нннего ддень рождения ссегодня, нну выппил лишнего, с кем нне бывает, – заикался он больше обычного, побледнев от волнения.

– Забирай, дядя Ваня, своего хулигана, – пожалели инвалида-фронтовика дружинники, – пусть проспится. А завтра всыпь ему как следует.

– Обббязательно ввсыплю, – закивал головой дядя Ваня и повел присмиревшего сына домой, толкая впереди себя. – Иди, оббормот.

Ваньку окончательно развезло, и он шел за ними, плохо соображая, где он находится и куда идет. Перед глазами плыл туман, в ушах шумело.

Но дяде Ване было не до него. Он кое-как дотащил свое чадо до ворот дома и, передохнув, поволок дальше к подъезду, бросив на ходу:

– Ваня, ты тоже ббеги домой. Проспись.

Посидев немного на лавке у дома друга, Ванька немного пришел в себя и побрел дальше, шатаясь из стороны в сторону, словно маятник.

Как он преодолел эти несколько кварталов до своего дома, Ванька не помнил. Он шел на автопилоте, как сказал бы его многоопытный отец, но отец был дома, а сын брел посреди улицы, наткнувшись на стаю спящих собак, которые с оглушительным лаем обступили нарушившего их ночной покой человека, готовые покусать его.

Обнюхав и признав за своего, с их улицы, они раздумали кусаться и с ворчанием стали снова укладываться спать посреди пыльной дороги.

Из последних сил Ванька добрел до дома и рухнул на родное крыльцо. Дошел. Попытался было постучаться в дверь, но силы оставили его окончательно и Ванька забылся в беспокойной дремоте…

Очнулся от предутреннего холода и тошноты; его вывернуло наизнанку и он долго блевал, громко стоная от желания умереть на месте. Так плохо ему не было еще никогда в жизни.

Хлопнула дверь, и в сенях раздались знакомые шаги. Мать загремела запиркой и раскрыла парадную сенную дверь, вглядываясь в лежавшего на крыльце.

Узнав сына, она разглядела и загаженное им крыльцо.

– Да ты пьяный вдрызг, оказывается. Вот они, результаты дружбы с этим Борькой. Ну и черт с тобой, валяйся тут. Я тащить тебя не собираюсь, – ругалась вполголоса обескураженная мать, чтобы не дай бог, не услышали, а еще хуже, не увидели соседи такого позора.

– Мы извелись все, дожидаясь его, не знали, что и подумать, где искать. Вот он, полюбуйся на своего сынка, – накинулась она на вышедшего вслед за ней мужа. – В тебя, небось, уродился. Пьяницы несчастные.

– Будет тебе ругаться, иди в дом, – отец с сочувствием посмотрел на скорчившегося, на ступеньках крыльца сына и, подхватив его, втащил сначала в сени, затем в кухоньку.

Сбегав запереть двери, вернулся и уложил сына на постель, сброшенную женой с Ванькиной кровати на пол. В комнате снова воцарилась тишина, прерываемая стонами страдальца…

Открыв глаза утром, Ванька увидел, как отец, стоя перед зеркалом с намыленными щеками, правит о широкий офицерский ремень свою трофейную, опасную бритву, собираясь бриться, и вспомнил все перипетии прошедшего дня рождения друга.

Затем огляделся и, увидев себя лежащим на полу в облеванной праздничной одежде, с трудом поднялся и побрел умываться и чиститься.

– Может, за винцом сбегать, опохмелишься? – вновь посочувствовал ему отец, но при воспоминании о вине Ваньку снова едва не вырвало, и он с трудом сдержал позывы, отрицательно помотав чугунной головой.