Текст книги "Не все переплывут реку"

Уйдя в свой уголок, старательно стал работать, игнорируя компьютер и пересчитывая цифры на стареньком, допотопном калькуляторе.

Девчонки вновь захихикали, поглядывая, как он стучит по кнопкам. Перед каждой из девушек стоял компьютер, лежало по современному электронному калькулятору. Но вот одна из них, высокая и стройная, с короткой модной стрижкой и в короткой юбке, подошла к нему, улыбаясь.

– Павлуша, – обратилась она к Павлу Ивановичу, который явно был старше ее раза в два. – Понимаешь, мне нужно срочно уйти на полчасика, кое с кем встретиться, – и она сделала ему нежное неотразимое лицо. – Сделай одолжение, проверь начисления двух организаций, я их тебе уже перекинула.

Он поднял на нее влюбленные растерянные глаза и смущенно крякнул. «Приучил я девчонку к просьбам, теперь ее наглость будет с каждым днем возрастать от моей услужливости», – весьма резонно подумал он, а также подумал: – «Ну как можно отказать такой озорной миловидной девушке».

– Хорошо, Елена Петровна, – тихо произнес он. – Я сделаю, не беспокойтесь, – и, отложив свои дела, тут же засел за работу, хотя и не любил компьютер. От работы на нем у него слезились глаза, и болела голова.

На настенных часах стрелки показывали уже без пяти минут двенадцать, когда отворилась дверь и раскрасневшаяся, веселая Елена объявилась на пороге. Пощебетав с подругами, и поболтав по мобильнику, Елена грациозно приблизилась к Павлу Ивановичу.

– Как наши дела, Павлушенька, ты еще не все пересчитал? – досадливо удивилась она, увидя, что тот корпеет над компьютером. – Какой же ты нерасторопный, однако. Полный отстой.

Павел Иванович покраснел и засмущался, как школьник, и, низко нагнув голову, молча продолжал работать, поспешая закончить «заказ». Наконец, все было готово, и он был милостиво прощен Еленой.

«Обедать сегодня я не должен», – думал он, медленно подходя к столовой. – «Не должен, я же вчера еще составил свой распорядок дня». Но, ощутив в животе жалобное урчание, упал духом и волей-неволей уплел две порции первого, затем второе, выпил два компота и не успокоился, пока не почуял крепости в своем организме. Откинувшись на спинку стула, он успокоенно улыбнулся, смежив на мгновение веки.

«Ладно», – рассуждал он, выходя из столовой с благородной отрыжкой. – «Все равно сегодня день не удался. Начну с завтрашнего дня. Да и голова побаливает…»

Возвратившись домой, Павел Иванович довольно быстро разделся и поспешил на кухню. Сытно поужинав, он выпил две бутылки пива, похрустел чипсами. – Все равно ведь в последний раз, – рассуждал он вслух сам с собою. – Завтра брошу пить окончательно!

Вернувшись в комнату, он ласково погладил большие деревянные счеты, висевшие на стене рядом с диваном, как раритет, затем посмотрел на книжную полку и решительно приблизился к ней. – Прочту-ка я что-нибудь серьезное, из классиков, – деловито пробормотал он. Взгляд его упал на собрание сочинений Л. Н. Толстого и споткнулся об него, словно встретив препятствие. – Я уже читал Льва Толстого, – успокоил он было себя, но совесть все же не позволила отступиться от неосуществленного мероприятия и он быстро, словно боясь, выдернул увесистый том «Войны и Мира» из книжного ряда.

– Самое важное, вчитаться, усвоить первую главу, – диктовал он себе необходимое условие, но, прочтя несколько страниц, неожиданно для себя всхрапнул, откинувшись головой назад и, встрепенувшись, оставил свою затею. Взяв пульт, включил телевизор: на телеканале «Культура» за круглым столом дискутировали несколько академиков. Тщетно пытаясь вникнуть в суть спора, он тем не менее внимательно послушал их, от чего мысли его разбежались в разные стороны, и он выключил телевизор. Что же дальше у него по распорядку дня? Вспомнил!

– Через пять минут буду делать комплекс вечерней гимнастики, – с сознанием ответственности проговорил он и откинулся в кресле, размышляя о предстоящем мероприятии по укреплению здоровья. «Этот комплекс должен стать нормой каждого дня, я обязательно укреплю свои мышцы», – уже вяло промелькнуло в голове. – «Да, не забыть бы, надо купить гири», – это последнее обязательство окончательно утомило его, и Павел Иванович позволил себе малость передохнуть в кресле, однако, закрыв глаза, незаметно для самого себя заснул. Пробудился он лишь от стука тетки Матрены, загостившейся у приятельницы.

– Хорошо на улице, – проговорила она, внося с собою в комнату мороз и зябкость, отчего Павел Иванович слегка поежился. – Что, милок, никак ты спал? Говорила же тебе, нечего так рано подыматься с утра.

Павел Иванович всмотрелся сонным взглядом в будильник на журнальном столике. Стрелки показывали 21.00. Он всполошился и привстал в кресле. – Хочется что-нибудь поесть, – первое, что сказал Матрене ее великовозрастный племянник, в животе у него урчало.

– Сейчас приготовлю, – Матрена привычно пошла на кухню. – Жениться тебе надо, Павлуша. Детишками обзавестись. А то вдруг помру, что делать без меня-то будешь?

– Ты что это удумала, тетка Матрена? – испуганно встрепенулся племянник, проходя за ней следом. – Разве можно так рассуждать. Умру. А женитьба дело серьезное. Не созрел я еще для нее, – он отрешенно вздохнул и приготовился к ужину, усевшись за столом.

– Когда созреешь, никто не возьмет уже, – не без основания заметила Матрена, хлопоча у плиты. По кухне разнесся вкуснейший аромат любимого блюда Павла Ивановича.

– А ты у меня на что, тетка Матрена? С тобой, как у Христа за пазухой. Никакой жены не надо. Так что живи на радость племяннику. – Павел Иванович был весел и жизнерадостен. Он с аппетитом поедал любимую яичницу с колбасой, которую с таким мастерством сготовила ему тетка Матрена. – А жена что, бог с ней, с женой, – успокоенно вздохнул он и улыбнулся. – Авось женюсь когда-нибудь, куда спешить. Так ведь, тетечка Матрешечка моя?

– Ох, господи, были бы живы твои родители, наверное, тогда бы ты не был таким увальнем. Ведь мальчонкой-то такой шустрый был, прям бесенок. И куды все подевалось? Хотя, кто его знает, был бы, не был бы, – после некоторого раздумья промолвила она, жалостливо глядя на жирную спину удаляющегося к телевизору племянника. – На все воля божья, – и она усердно принялась мыть посуду, накопившуюся после ужина.

По телевизору шла очередная серия из цикла о ментах: оперативники ловили преступника. Тот ловко перемахнул через забор и исчез в проходном дворе дома.

– Завтра надо во что бы то ни стало прочитать что-нибудь о следственных делах, о криминалистике, – озабоченным голосом изрек Павел Иванович и, выключив телевизор, направился к дивану. Почему-то вспомнилось, что многие ребята, с которыми он учился в школе, уехали кто в Чебоксары, кто в Москву, а он что же, хуже их, получается? С другой стороны, ему и здесь неплохо. Работа есть, зарплату получает. Квартира у тетки хорошая, теплая. Хозяйка она экономная, на жизнь им хватает. Вот и ладно. Проживем как-нибудь. Если все разъедутся, что же будет тогда?..

Он долго не мог заснуть, так как сердце стучало слишком тяжко и ныло к тому же. Он боялся, что умрет нынешней ночью, и лишь тихо шептал:

– Лишь бы дожить до завтра, лишь бы дожить…

Будильник, который он завел на шесть часов утра, чтобы рано подняться и начать новую жизнь, стучал так сильно, что отгонял нахлынувшие, было, дремы.

Моментами ему представлялась прекрасная будущность: он стройный и сильный, ловкими ударами сбивает с ног оскорблявших беззащитную девушку хулиганов, и та, улыбаясь ему благодарно сквозь слезы, берет его под руку, и они торжественно направляются ко Дворцу бракосочетания.

Вот он, в непринужденной позе, говорит сногсшибательные фразы своим насмешникам, правда, такие фразы он еще не придумал, но с завтрашнего дня начнет. Например: «Эй, вы, бросьте хулиганить!» или вот еще лучше: «Немедленно прекратить безобразие, как вам не стыдно!» Ну, в общем, что-то в этом роде, и тогда все его станут называть не Павлушей, а Павлом Ивановичем.

Наконец, устав ворочаться, Павел Иванович встал, нервно взял будильник и, нажав на кнопку, спрятал его в шкаф, чтобы он не тикал. «Для сна остается слишком мало времени», – размышлял он про себя. – «А спать так мало очень вредно. Пусть лучше разбудит Матрена, посплю лишних пару часиков», – он заботливо поджал губы и вздохнул. – «Что ж, а заниматься начну послезавтра. Лишь бы завтра пораньше лечь спать».

И, умиротворенный, он вновь прилег на диван, накрывшись одеялом.

Ночные сумерки окутали комнату. Что ему снилось ночью, неизвестно. Может быть, он ловил преступника, убегавшего через забор от ментов, может, ловко жонглировал двухпудовой гирей и от того чрезмерно утомился, только слышно было, как он часто стонал во сне. Видимо, и там ему было нелегко стать спортсменом и настоящим, уверенным в себе, самостоятельным человеком, которого все уважают.

…………………………….

Москва, 2012 г.

Люська

Она старалась успокоиться и никак не могла, слезы как волны наплывали и наплывали откуда-то из самых сокровенных глубин ее взбудораженной и потрясенной души. Они заливали ее красивое юное лицо, застилали взор широко распахнутых страдающих глаз.

Слезы мешали ей, и она смахивала их с лица вместе с непослушными завитками волос, сосредоточенно вглядываясь сквозь оконное стекло на улицу, на тускло мерцающий у дороги фонарь, на летящий из черноты ночного неба первый снег, и плакала.

На плите закипал чайник, но она не видела этого.

Она плакала теми бесконечными, очищающими душу слезами, за которыми следовало ясное осознание того, что завтра и послезавтра, и вообще дальше она уже никогда не сможет жить так, как жила до этого.

– Люська, ты давай кончай выпендриваться. Я уже три раза кричу тебе в магазин сбегать, а ей хоть бы хны, – молодящаяся, еще довольно красивая женщина средних лет возмущенно глянула на старушку, сидящую на диване. Рядом с ней демонстративно независимо расселась Люська, с нарочитым вниманием вглядываясь в раскрытый альбом, который бережно держала в руках старушка, опасливо поглядывая на рассерженную женщину.

– Бабаня, а это кто? – ткнула она пальцем в фотографию, игнорируя фурию.

– Я кому говорю, стенке? – возвысила голос женщина, угрожающе подступая к дивану.

– Сходи внученька, не упрямься, послушайся маму.

– Тоже мне мать нашлась, – фыркнула Люська, напряженно замирая и не поднимая глаз от альбома.

– Все нервы мне эта сволочная девчонка повыматывала, – замахнулась было на Люську женщина, но та вдруг как сорвавшаяся с места пружина взвилась с дивана и затрепетала вся перед женщиной, сверля ее ненавидящими глазами: – Только попробуй, ударь, – прерывающимся от волнения голосом ответила она женщине, и та не выдержала, обмякла.

– Ну и черт с тобой, пусть отец твой за хлебом бежит, – резко повернувшись, женщина устремилась из комнаты: – Федор, я больше не могу так жить. Приструни свою девчонку, или я не знаю, что сделаю с ней!

На кухне раздался грохот, звон посуды, мужской голос: – «Опять скандалите, неужели нельзя по-человечески жить, без ругани и криков?»

– «Вот ты и живи, тюлень, а я не могу».

– «Хорошо, я поговорю с ней», – миролюбиво увещевал мужской голос.

– «Вот и поговори. Глаза б мои ее не видели, – не успокаивался женский, – только это бесполезно, горбатого могила исправит…»

Соболезнующе глянув на напряженно слушающую кухонный диалог внучку, старушка вздохнула и захлопнула альбом. Девочка вздрогнула и взглянула на нее своими огромными карими глазами, сверкающими на побледневшем от возбуждения лице.

– Посмотрела бы мама сейчас на тебя, какая ты стала, большая, красивая, – снова вздохнула старушка, скорбно покачивая головой. – Ровно десять лет сегодня, как не стало ее. Как ты похожа на нее, только характером Светланочка мягкая была, покладистая, жалела она людей…

– Люся, опять ты мать до истерики довела, – укоризненно глядя на девочку, в комнату вошел полный, рано облысевший мужчина. – Надо как-то посдержаннее, поделикатнее что ли, – он тяжело присел рядом с ними, устало вздохнул. – Жить надо в мире, Люсенька.

Девочка упрямо опустила голову, скрывая подступившие слезы, на еще тонкой девчоночьей шее напряженно пульсировала жилка.

Отец со вздохом поднялся с дивана. – Пойду в магазин схожу.

– Сегодня десять лет Светлане, – тихо проговорила старушка, с опаской поглядывая на открытую дверь.

Мужчина замер на месте, капельки пота бисером покрыли лоб, лицо его страдальчески исказилось. – Не надо об этом, мама. Я помню, Инну не раздражайте, не любит она этого… – он вышел, прикрыв дверь.

Люська схватила альбом и стала лихорадочно перелистывать страницы, отыскивая нужные ей фотографии. Вот она, ее мать, рядом отец и еще какой-то мужчина. – Бабаня, кто это? – спросила она, ткнув в него пальцем.

– А, это Игорь Андреевич, – улыбнулась старушка, ласково проводя пальцами по изображению улыбающегося молодого красавца, – оператор, он все снимал Светланочку, хотел фильм документальный о ней сделать, да видать не получилось. Друзья они с Федей-то, отцом твоим, были, – она задумчиво смотрела на фото. – Скрывал, что тоже любил ее, а только видели все это, понимали. Как Федор женился второй раз, с тех пор и не бывал он у нас, Инна не любит друзей Федора, не жалует.

– Почему, бабаня? Зачем она такая?

– Маленькая ты еще Люсенька, многого не понимаешь в жизни-то нашей грешной, – старушка с грустью посмотрела на внучку, на фотографию красивой улыбающейся женщины. – Светланочка, душа человек, – глаза старушки повлажнели от умиления.

Люська внимательно всматривалась в фотографию: добрые грустные глаза матери ласково смотрели на нее, как бы ободряя и поддерживая. Вздохнув, Люська захлопнула альбом. – Пойду я бабаня, обедать не буду.

– Что так? – всполошилась старушка, вставая следом за внучкой. – Обиделась, поди? Зря ты, Инну тоже понять надо, мальчонка болеет постоянно, нервный, одним словом, поздний ребенок. Ты уж смирись, потерпи пока. Уроки-то когда делать будешь?

Не ответив, Люська выскочила в коридор. Хлопнула входная дверь, старушка поспешила на кухню. – Инночка, ты не расстраивайся зря, девчонка еще, образуется. А тебе Толика на ноги поднимать надо, ох господи, жизнь наша суетная…

Женщина стояла у окна и молча протирала вымытую посуду. Увидев выскочившую из подъезда Люську, отвернулась от окна, в сердцах воткнула тарелку на полку. В глазах ее блеснули слезы. – Устаю я, мама, ребенок больной, измучилась душой за него, изболелась, а тут она еще выкобенивается. Что я ей плохого сделала?

– Давай-ка помогу, доченька, а ты иди с богом, иди к сыночку-то, – старушка с жалостью посмотрела вслед торопливо ушедшей женщине. В дальней комнате заплакал проснувшийся ребенок. – О-хо-хо, что-то дальше будет? – завздыхала старушка, насухо протирая полотенцем очередную тарелку.

– «Старое ружье» в «Алмазе» идет, сходим? – высокий, модно одетый парень оглянулся на столпившихся возле афиши приятелей.

– Полный отстой, ты комедию ищи какую-нибудь, поржем хоть, – вертлявая бойкая девчушка вся в движении: густо накрашенные глаза постреливают по сторонам, пирсинг украшает ноздри, уши и даже язык, ноги в туфельках пританцовывают, руки теребят модный клач.

– Во, братаны, «Наследство» идет, – широкоплечий коренастый увалень в старорежимном прикиде радостно засмеялся, – пойдемте посмотрим, потусуемся потом на набережной.

– Темнота, – Люська презрительно сверкнула в его сторону глазищами, – на советские не пойдем, скукотища. Или про работу или воспитывают, только западные, понял, Мишка? – она повелительно взглянула на высокого парня.

– Ес, – Мишка старательно разглядывал афишу. – Нашел! «Подонки» в ДК идут, шикарный фильм, полный улет, бежим? – возбужденный парень подхватил Люську под руку.

– «Ночные воришки», Франция, – торжественно объявила бойкая девчушка, победоносно оглядываясь на друзей-приятелей, – подходит взыскательной публике? И совсем недалеко, кинотеатр «Родина».

– Идем на «Воришек», – утвердительно кивнула Люська и, гордо встряхнув модной стрижкой, устремилась к автобусной остановке.

Едва протолкнувшись в переполненный автобус, компания шумно завозилась: – Граждане, уступите место, девушка только что из больницы, после операции, – жалобно запросил Мишка, подталкивая перед собой внезапно съежившуюся Люську со страдальческой миной на лице.

Пожилая женщина торопливо поднялась с сиденья: – Садись доченька, осторожнее, – усадила она девушку под соболезнующие взгляды людей.

Рассевшись поудобнее, Люська победоносно взглянула на друзей и рассмеялась. Компания зафыркала, довольный собой Мишка презрительно оглядел обманутую публику, до которой только еще начал доходить смысл этого представления.

– Мальчики, сходим, – затолкалась к выходу бойкая девчушка, за ней бросились остальные. Возбужденная Люська выскочила из автобуса, и продемонстрировала перед одураченными зрителями замысловатый танец, дробно стуча каблучками по асфальту.

Двери захлопнулись, и автобус увез возмущенно загомонивших пассажиров. Смеясь и дурачась, ребята подбегали к кинотеатру…

Буфет кинотеатра переполнен. Группа парней в очереди проводила восхищенными взглядами стройную красивую девушку, гордо и независимо продефилировавшую к освободившемуся столику.

Люська привыкла к восхищенным взглядам, она знала цену своей нарождающейся красоте. Грациозно присев, она милостиво улыбнулась Мишке, и тот неудержимо протолкался к буфетной стойке, что-то доказывая и объясняя возмущенной очереди.

– Гламурненькая ты, – завистливо вздохнула подружка, – мэны так и млеют, последнее бабло выбрасывают, угодить хотят, – она обиженно отвернулась.

– Да брось ты, Маринка. Глянь на Серегу, он же втюрился в тебя, как последний кекс, – Люська захохотала, насмешливо глядя на засмущавшегося крепыша. – Пойду Мишке помогу, – Серега встал навстречу другу.

– Ну вы даете, расселись тут, понимаешь, а я один должен сражаться со всей этой массовкой, – Мишка сноровисто расставил бутылки с пепси, бутерброды, плюхнулся на стул рядом с Люськой, ожидая похвалы.

Она небрежным жестом взлохматила ему шевелюру, оглядываясь по сторонам. – Умница, Мишка, настоящий фрэнд.

Обласканный ею парень быстро наполнил пенящимся напитком бумажные стаканчики: – Прозит, пани и панове, – широким жестом пригласил он друзей угощаться. – И все же зря мы на этот фильм притопали, «Подонки» круче, – он вздохнул, – ребята рассказывали…

– Иди ты в баню со своими подонками, – вспыхнула вдруг Люська, бросая стаканчик на стол. – Зануда, блин, надоело слушать одно и то же, лучше в малый зал пойду, – она выскочила из буфета, Мишка за ней.

– Люся, постой, – увещевал он подругу, – мы же договорились не ходить на документалку. Вернемся в буфет, накатим, потусуемся, ребята обидятся.

– А ну вас, – Люська дернула плечиком, высвобождая руку, – лучше муру посмотрю, чем с вами дурака валять, – и она скрылась в темноте зрительного зала, захлопнув дверь перед самым носом озадаченного кавалера.

«Сердце, отданное людям» – вспыхнуло на экране название короткометражного фильма, замелькали титры его создателей.

Люська тоскливо вздохнула, огляделась, привыкая к темноте: «Зря я ребят обидела, и Мишку тоже, старался парень, в буфет без очереди, а я, дура, – она досадливо заерзала на стуле, сидящая рядом женщина недовольно глянула на нее. – Тоже мне, смотрит еще, фуфлыжница, – возмущенная Люська, громко хмыкнув, откинулась на спинку сиденья, – ладно, придется смотреть», – и вдруг она вздрогнула, напряженно замерла, выпрямившись, как струна, и завороженно глядя на экран:

А с экрана на нее взглянули знакомые, родные глаза. Певица пела какой-то всем известный романс, какой именно, Люська не могла вспомнить, да это было и не так важно для нее. Она верила и не верила своим глазам:

– Мама! – удивляясь и внутренне крича, прошептала потрясенная девушка и слезы покатились по мгновенно вспыхнувшим щекам. – Да это же моя мама!

Юркий конферансье вынырнул откуда-то сбоку от певицы и, улыбаясь, объявил в зрительный зал: – А сейчас Светлана Малинина исполнит всеми нами любимую «Колыбельную».

Вот Малинина старшая запела. Ведь это она пела ей, маленькой Люське, которая сидела на ее концерте в первом ряду рядом с папой и бабушкой, и улыбалась им. Да-да, вот она улыбнулась, как тогда, в том далеком призрачном детстве…

… Маленькая девочка с бантами в косичках радостно засмеялась в ответ и, глядя то на папу то на бабушку, громко закричала: – Это наша мама поет, я к ней хочу, – она попыталась вскочить и бежать к своей маме, но папа наклонился к ней и строго прошептал: – Тихо Людочка, мама поет для всех, посмотри, сколько людей слушают ее…

… Люська повернула голову и как сквозь сон увидела, что у сидящей рядом с ней женщины повлажнели глаза. Она вздрогнула и снова, как утопающий, который хватается за воздух, стала следить за каждым жестом любимого образа. А он быстро убегал, таял, слезы мешали ей видеть, и лишь голос матери звучал, проникая в ожившее, трепетно забившееся сердце.

– «Мамочка, как мне тебя не хватает…»

Фильм кончился, вспыхнул свет. Люська сидела недвижно, глядя невидящими глазами на белое полотно экрана.

– Девушка, вы выходите, что с вами? – участливо наклонилась к ней женщина. Люська вскочила, смутно видя перед собой и, натыкаясь на людей, выбежала из зрительного зала.

– Люся, мы здесь, – бросился было ей навстречу Мишка, но она оттолкнула его и, чуть не сбив с ног изумленную Маринку, побежала к выходу.

– Что с тобой, Люся? – встревоженный Мишка догнал ее только на улице, поспешая рядом, заглядывая в ее искаженное, покрытое слезами лицо.

– Скажи, кто обидел тебя, я убью этого гада, – сжимал он кулаки, бледнея и волнуясь. Но она не отвечала и только бежала и бежала вперед, пока Мишка не остался где-то далеко позади, отстал, затерялся в толпе прохожих, недоуменно глядя ей вслед, но ее уже не было.

В парке было малолюдно, тихо, сквозь ряды раскидистых, с полуоблетевшими листьями деревьев доносился шум уличного движения, мелькали на шоссе бесчисленные машины. Съежившись в комочек и дрожа, как от озноба, Люська одиноко сидела на лавке и, сжав кулачки, смотрела куда-то вдаль остановившимся потусторонним взглядом…

… Люська сидела за столом и готовила уроки. Сквозь раскрытое окно откуда-то неслись, проникая в комнату, звуки старинного русского романса.

Подошедшая бабушка погладила девочку по голове, прислушалась.

– Мама твоя пела этот романс, как сейчас помню, – она улыбнулась грустно, покачала головой. – Талант у нее большой был, оригинальный, все так и слушали, бывало, замерев от счастья.

Девочка вскинула на нее внимательные быстрые глаза: – Бабаня, зачем люди умирают? Мама ведь молодая была, а молодые не умирают. Вот ты старая, а живешь. Отчего умерла мама? А бабушка с дедушкой, деревенские, они умерли из-за мамы, от горя?

Старушка всполошилась: – Господи, что это со мной, совсем разболталась на старости лет, ты учи, учи уроки-то, не отвлекайся. Судьба такая у нас у всех, кому что на роду написано, так тому и бывать.

– А кто об этом знает, бог? Так его нет, нам в школе еще в первом классе объяснили: бога нет, – убедительно и раздельно, как маленькой, пояснила девочка старухе, с жалостью разглядывая ее морщинистое лицо, высохшие руки. – А ты все молишься, как убогая.

– Ну ладно, будет тебе, – недовольно забурчала старушка, – ты давай уроками своими занимайся, мала еще бабушку-то учить…

Девочка засмеялась вслед ушедшей старушке и вновь прислушалась: мелодичный грустный голос напевно повествовал о жизни, о любви. Где-то в глубине квартиры заплакал ребенок. – «Иду, иду, мой маленький», – в комнату заглянула молодая красивая женщина: – Люська, давай заканчивай уроки, в аптеку надо сбегать. Видишь, мне некогда.

– Бабушка сбегает, – огрызнулась девочка, придвигая к себе учебник. – У меня уроков много.

– Уроков много, а сама сидишь мечтаешь, – недовольно возразила женщина, – заканчивай побыстрее, – она заторопилась дальше по коридору. – «Иду, мой сладкий, иду мой хороший», – плач прекратился, раздался веселый смех, послышались поцелуи.

– «Мама умерла, а отец снова женился, смеется, братика Толика родили, почему он так сделал, привел эту Инну, мама говорит твоя, а какая она мне мама?» – девочка нахмурилась, отбросила учебник в сторону. Хлопнула входная дверь, Люська прислушалась: – «Наверное, отец, все торопится побыстрее с работы вернуться, к Инночке своей…»

– «А вот и я, – раздался в коридоре миролюбивый ласковый голос отца, – как вы тут живете-можете? Толик как себя чувствует?» – встревожено спросил отец. Быстрый скрип половиц пронесся мимо Люськиной комнаты, и девочка с иронией усмехнулась, приготовившись слушать дальше.

– «Феденька, здравствуй, как ты вовремя, надо бы в аптеку сбегать, – в жалобный голос мачехи вплелись недовольные нотки: – ее-то ведь не допросишься, ты бы поговорил с ней, не могу ж я разорваться, и туда и сюда. Маме твоей нельзя доверить, обязательно перепутает, не то купит, у Толика опять температура, горлышко покраснело…»

Скрип половиц приблизился, и Люська напряженно замерла, впившись своими огромными блестящими глазами в учебник, детские пальцы сжали ручку, приготовившись писать, дверь приоткрылась, вошел отец.

– Люсенька, это я, – тревожно улыбаясь, отец чмокнул дочь где-то возле уха, присел рядом. – Как уроки?

Люська посмотрела на его усталое, озабоченное лицо, потрогала морщинки возле глаз. – Папка, почему у тебя морщины появились? Прежде их не было…

Отец встревожено оглянулся: – Тебе показалось, – он вскинул брови, – видишь, нет ничего, как всегда.

– Нет, ты врешь, не как всегда, – Люська совсем не детским взглядом окинула лицо отца, – и лоб стал морщинистый, лысый, – она недовольно нахмурилась: – посмотрела бы мама, на кого ты стал похож…

Отец растерянно засмеялся: – Ну, будет тебе, совсем как бабушка, ворчунья моя, – он ласково обнял дочь, прижал к себе. Глаза девочки наполнились слезами, она отвернулась, скрывая их.

В комнату заглянула Инна: – Федя, в аптеку же надо…

Отец и дочь вздрогнули, отпрянули друг от друга. Девочка обиженно склонилась над тетрадкой. – Бегу-бегу, – отец потоптался чуть возле дочери, – Толик болеет, температура у него, – словно оправдываясь, добавил он.

– Иди уж, – буркнула девочка, провожая взглядом заторопившегося к выходу отца…

… Возле девушки присели двое парней, окидывая ее оценивающими взглядами, забалагурили о чем-то своем, небрежно развалившись и закуривая. Люська встала и медленно пошла по аллее. Парни вскочили было следом, о чем-то любезно расспрашивая ее и весело пересмеиваясь, но она не замечала их, и они отстали, недоуменно переглядываясь.

А Люська шла и видела не сквер, не прогуливающихся по аллее людей, а видела она себя совсем-совсем маленькой…

… Заливисто хохоча, она бежит и бежит по лужайке, заросшей разноцветными полевыми цветами, травами, высоко в безоблачном небе искрится, сверкает солнце, откуда-то примчавшийся порывистый ветер шумит листьями, словно запутавшись в густой кроне деревьев. Девочке очень хочется и не хочется убежать от мамы, она оглядывается на бегу и падает вдруг, зацепившись за что-то ножкой.

– Не ушиблась, доченька? – ласковые руки матери бережно подняли девочку, отряхнули пыль с платьица, и девочка засмеялась сквозь проступившие, было, на глазах слезы.

– Ну вот и хорошо, умница ты моя, – мать нежно улыбалась ей своими ласковыми карими глазами, напевая что-то бесконечно дорогое и близкое грудным, волнующим душу голосом…

В комнате странно тихо, большое трюмо в простенке почему-то завешано черной марлей, входят и выходят молчаливые взрослые, перешептываясь и переглядываясь, они подходят к столу, на котором спит ее, Люсина мама. Она очень бледна, убрана цветами, и никак не хочет проснуться.

Люська подбегает было к ней, привстав на цыпочки и заглядывая в лицо, но вездесущая, вся в черном бабушка тут как тут и, взяв ее за руку, отводит в сторонку, слезно шепча девочке: – Тихо внученька, нельзя бегать, пойдем в нашу комнатку, поспим, я тебе сказочку расскажу.

Люська оглядывается и видит мелькающее, словно тень, потерянное лицо отца среди людей, удивляется: – Папа, а почему мама так долго спит? – Она недовольно и обиженно хмурится, – я хочу, чтобы она сказку рассказала, ты не умеешь так, как мама, пусти, – вырывается она из бабушкиных рук, – когда мама проснется? – почти плачет девочка, смутно чувствуя в душе, что вокруг происходит нечто необычное и странное, страшноватое и жуткое.

Но бабушка настойчиво и ласково, почти как мама, укладывает ее в кроватку, напевая сквозь слезы, и девочка засыпает, взглядывая в окно, на бабушку. Губы ее шепчут: – Бабуленька, а почему ты плачешь?

Но крепкий детский сон уже смежил ее веки, дыхание стало ровным и спокойным. Слезинка из бабушкиных глаз упала нечаянно ей на личико, девочка вздрогнула, но не проснулась…

– Где мама, бабушка? Почему она так долго не приезжает? – допытывается Люська и настойчиво теребит бабушку за полу юбки. Старушка месит тесто в большой квашне, руки ее заняты, все в тесте, и Люське это страшно интересно. – Бабулька, а вдруг ты руки не сможешь разлепить, вдруг они к квашне прилепятся, они отмоются, бабуленька?

Она смотрит на пузырящееся, живое тесто, стонущее под проворными руками старушки, старательно уминающими его, и весело смеется, забывшись на время. Детство, лучшее время в жизни любого человека, но почему-то многие люди забывают в сутолоке повседневной жизни о том, что взрослые – это бывшие дети.

– Беги, погуляй на улице, – грустно улыбается ей старушка, – сходи-ка к деду, посмотри, что он в сарае делает.

И девочка бежит во двор, к деду, большому и бородатому, она его слегка побаивается, но очень любит. Дед стоит у верстака и строгает рубанком длинную шершавую доску. Вьющиеся стружки выбегают из-под рубанка и, скользя, опадают на пол.

Люська подхватывает стружечные ленты и весело смеется деду. Отложив рубанок в сторону, дед присаживается на круглый чурбак и скручивает из газеты толстенную цигарку, закуривает, поперхнувшись густым дымом и громко кашляя. Вся наморщившись из сострадания, девочка смотрит на мучения любимого дедушки.

– Деда, ты же дымом подавишься, – она тоже кашляет, хлебнув порцию дошедшего до нее клуба сизого махорочного облака.

– Ничего внученька, прорвемся, где наша не пропадала, – трескуче смеется дед, разгоняя дым широкой, как лопата ладонью.

– А мы с папой скоро уезжаем, – издалека начинает девочка, – к папиной бабушке в город, домой поедем, а там и мама приедет, папа говорит, что мама в командировке, поэтому ее долго нет, правда ведь, дедушка? – она вопросительно и с надеждой смотрит на деда.

Тот молча кивает, крепко нахмурившись и так глубоко затягиваясь цигаркой, что она начинает скворчать и потрескивать, распространяя вокруг новые клубы дыма. Осторожно похлопав девочку по спине, он гасит цигарку, топча ее сапогом, и встает.