Текст книги "Вляпались. Весёлые истории строителей коммунизма"

– А что, начальник, люцерна у вас есть? – с подковыркой директор к торгашу.

– Вон, в мешках по 5 и 10 кило.

– А кукуруза?

– Всякая есть: и на зерно, и на силос, и сладкая для дачи и огорода.

– А на острове расти будет?

– На каком острове? – Беленко недоумённо смотрел на пожилого покупателя. – Что за глупые вопросы?

– Ну как же! Шестьдесят четвёртый год забыл? Из партии коммуняк меня тогда вытурил за эту кукурузу, чтоб тебя диспепсия схватила, партиец вонючий…

Красный флажок

Парторг Игнат Доценко чуть ли не бегом спешит в реммастерскую.

– Как, ты ещё не готов? – вскинулся на токаря Володю Ашихмина. – Опоздать же можем. Игра в семь, футболисты из «Степняка» уже разминаются…

– Так это ты, комиссар, рот закрыл – и рабочий день у тебя кончился, а мне ж станок-то почистить надо, чтоб завтра снова ладненько работал. Ещё минутки три обожди. А разминаться мне зачем? Я за день хорошо раскрутился, – он сноровисто протирает свой старенький «ДиП» серой ветошью.

Игнат нервничает, боится опоздать. Не в его правилах. За пять лет, работая вторым секретарём райкома комсомола, выдрессирован к дисциплине. Умеет словом увлечь людей на большие дела.

Бывая в сёлах, всегда выступал в клубах и Домах культуры с любимой лекцией «Моральный облик строителя коммунизма». Общество «Знание» платило обычно три рубля, а за эту он получал по четыре, как наиважнейшую, главную тему дня. Голос у Игната поставлен неплохо; в свою лекцию он вставлял факты из жизни района, конкретного села (данные ему накануне предоставляли парторги или профактив). Он уж мечтал перейти работать штатным лектором в своё любимое «Знание», но райком партии выдвинул его весной парторгом в совхоз «Раздольный». И здесь Игнат с первых дней проявляет сверхактивность. Играет в футбол за совхозную команду, партийные и профсоюзные собрания на всех участках организует строго по плану, стенгазеты торопит выпускать.

А главное – организовал вручение красных флажков всем передовикам. Продавцам, почтальонам, дояркам, скотникам и свинаркам красные вымпелы с надписями: «Лучшему продавцу», «Лучшему почтальону», «Лучшей доярке» и так далее. А другим – флажки: «Лучшему трактористу», «Лучшему шофёру», «Лучшему слесарю», «Лучшему токарю». Ездит на личном «москвиче» по всем участкам и вручает. Иногда вместе с предрабочкома. Как только жатва хлебов началась, он на третий день побывал во всех бригадах и каждому комбайнёру, кто больше зерна намолотил, прикрепил к переднему ребру бункера машины флажок с надписью «Лучшему комбайнёру». Тут напомню, что инициатива морального поощрения принадлежит вовсе не Игнату. Каждую страдную пору обком партии присуждает переходящее Красное знамя лучшему району. По итогам пятидневки, декады ли, недели. Где как. Награду эту высокую в район приезжает вручать обычно первый или второй секретарь обкома. Для колхозов и совхозов каждый район также учреждает своё красное знамя. И уж районный руководитель приезжает в хозяйство и тоже торжественно передаёт победителям социалистического соревнования знамя района.

В период жатвы хлебов и сенокоса итоги подводили и награды вручали обычно раз в неделю, а в посевную – она ж быстротечна – по пятидневкам. Ну а уж в каждом хозяйстве своё знамя присуждали лучшей бригаде. Такая вот была иерархия. Так что, кроме рабочих бригад, партийные секретари на селе совместно с профкомом присуждали флажки и вымпелы отдельным передовикам производства.

Игнат Доценко на полевой стан третьей бригады прикатил рано: комбайнёры ещё и в поле не выехали. Потолковав с бригадиром, он заявил механизаторам, которые убирали двенадцатую клетку, что все семь человек удостаиваются флажков «Лучшему комбайнёру».

– Так, это ж… Вчерась ведь никто норму из нас не дал, – несмело информирует Володя Ашихмин, сменивший на время хлебоуборки токарный станок на краснобокий комбайн марки СК.

– Дождь помешал, чего сделаешь, – парирует Игнат. – Это авансом, сегодня все справитесь. Первый секретарь едет в «Степняк», а дорога как раз вдоль двенадцатой клетки идёт. Он должен видеть, что у нас все лучшие.

На другой день Игнат приехал забирать флажки.

– Твой где? – спрашивает Ашихмина. – Я ж вчера к бункеру прикручивал…

– Да не знаю, упал, может. Не смотрю я за ним… Некода тут глядеть.

– Вещь-то ведь казённая. Куда он упасть мог? Ищи давай.

– Да нужен он мне – искать? Тебе надо – ты и ищи, – зычным голосом парирует Ашихмин.

Он на пяток лет старше парторга, на целую голову выше ростом, в футбольной команде – капитан и главный бомбардир, а худосочный, низкорослый парторг – лишь топчется в защите. Видимо, эти данные позволяют Виктору говорить с комиссаром на «ты».

К осени, когда жатва хлебов закончилась, свадьбу на верхней улице посёлка кто-то затеял. Её весёлые песни парторг к вечеру услышал и обомлел. Генсек Горбачёв приказал с пьянством бороться, сам Игнат не раз вызывал в посёлок участкового и вместе с ним рейд по дворам делал в поисках самогона. Сельчане его с тех пор и невзлюбили, зато в райкоме Игната в пример ставили, как активнейшего в борьбе за трезвый образ жизни. И тут на тебе – пьяная свадьба. «В магазинах ничего спиртного не дают, кроме двух бутылок в месяц по талонам. На них свадьбу не затеешь. Партия ж разрешила только трезвые свадьбы играть. А тут раз песни горланят, значит, пьяная», – засёк для себя Игнат. И наперекор русской поговорке пошёл на разухабистые припевы.

Постоял у штакетника. В дом чужой на праздник всё ж постеснялся. Вскоре парни вывалились, надвор пошли. Володя Ашихмин средь них. Он парторга увидел, подмигнул и захохотал своим зычным голосом:

– Комис-с-сарам п-привет! Кислый-то чё? В-выпить п-пришёл? Или в-всё с-самогон-ночку ищ-щ-щешь? Да н-нету её у нас, нету. Кумыс лакаем. Аха!

– С кумыса-то спят, а не песни горланят, – несмело так Игнат возражает.

– У-у-мный к-како-ой! – веселится Володя. – В-в-сё знает! М-молоде-ец, Игнат Ефимыч, м-м-молодец!

– Самогоночкой ведь попахивает, – парторг напоминает.

– Д-д-да ну-у-у? А т-ты зайди, х-хозяина-то с-с-спро-си, – раскуривая сигарету, даёт совет Ашихмин.

Через день приехал по вызову Игната участковый милиционер, но опять ничего не нашли. Даже в доме, где свадьба гудела. «У, конспираторы!», – злился парторг на всех жителей посёлка. «Поймаю я вас когда-нибудь, всех поймаю!» – заверяет сам себя молоденький парторг.

На почве заморозки появляться стали. Южные птицы с курганских полей клиньями в дорогу дальнюю снарядились. Игнат Доценко в один из таких октябрьских дней в райком партии с разными бумагами приехал. К обеду управился в нужных отделах. Тут его секретарь по идеологии Михаил Васильевич Тищенко встретил, в кабинет свой попросил.

– Сигналы, Игнат Ефимыч, из села были на тебя. Крутоват, сказывают. С народом надо помягше, пообходительнее. Не сталинские ж времена… Сказывают, всё самогон ищешь? Кнут – он у милиции, а у нас должен быть пряник.

Молодой парторг помалкивал, соглашался, поддакивал, заверял учесть и внять критике. А тут и на обед собрались. Вышли вместе. На сыро-грязной площади, напротив райкома, старенький «москвич» Игната к крылечку здания стоял ближе других автомобилей. Тищенко знал его машину и, увидев, спросил:

– Твой же «москвич»? А чего тут люди столпились? Что за цирк? Чего им там весело?

Ближе подошли.

– А что это у тебя за флажок к антенне прикручен? – строго спросил Тищенко.

– К-какой флажок? – удивился совхозный парторг и тут же увидел на своём «москвиче» красный кусочек ткани, на котором белыми буквами выведено «Лучшему самогонщику». Эти два слова прочёл и секретарь Тищенко, схватился левой рукой за сердце, а правой опёрся о крышу синебокого «москвича». И без того невысокого роста Игнат стал ещё меньше, приседая и охая. Тёмные глаза его сделались раза в два больше; губы разошлись, увеличивая рот, но воздуха всё равно не хватало; вытянулось и без того худое лицо, побелело. Тищенко стал накрывать красный флажок на «москвиче» своей серой фетровой шляпой, приказывая народу, что, похохатывая, толпился у машины, расходиться.

Журавли прокурлыкали над площадью, на юг улетая. Не видел их клина совхозный парторг Игнат Доценко. Небо с овчинку было. Его мозг листал вопросы: кто, за что, когда? Очухался, когда тяжёлый кулак секретаря по идеологии с рёбрами Игната поцеловался.

Промурлыкать пятилетку

В нашей стране в середине прошлого столетия была мода создавать на производстве особые бригады. Они назывались «Бригады коммунистического труда». Какой коллектив неплохо работает, план перекрывает регулярно – партийные органы совместно с профкомитетом присваивали такое звание. Кто малость недотягивал – те за него боролись, и табличку с надписью на видном месте приколачивали: «Коллектив борется за почётное звание бригады коммунистического труда».

В стране даже про такие коллективы своеобразный гимн сложили. Назывался «Марш коммунистических бригад». На каждом празднике пели, по радио, само собой, каждый день транслировали. Народ наизусть знал этот марш.

В одном из райцентров Челябинской области очень уж тщеславный инструктор райкома партии Василий Саенко, желая выслужиться, рассказывал сослуживцам, что у него даже кошка мурлычет этот мотив. Смеялись в райкоме: шутит парень.

– Да серьёзно, – убеждал всех Василий. – Не верите? Пойдёмте после работы ко мне, услышите сами.

И однажды другой инструктор из отдела пропаганды и агитации Олег Троценко согласился зайти послушать марш в исполнении кошки. Зашли в квартиру, разделись, выпили по стакану пива, остальное из бутылки налили кошке в черепушку. Джон Абрамович – так хозяин окрестил домашнее животное – лакнул пару раз, облизнулся, на хозяина посмотрел, на гостя. Зашла в комнату жена Василия Нина, уселась на домотканый половичок, Джона на руки взяла и стала гладить. Буквально через минутку-другую кошка замурлыкала «Марш коммунистических бригад». Правда, один припев всего, но и от этого Олег был в шоке.

Утром он своему завотделом рассказал о таком факте.

– Проверим, – бойко ответил заведующий и напросился к Василию в конце рабочего дня послушать марш коммунистических бригад в кошачьем исполнении.

Всё повторилось. Сперва, правда, завотделом от стакана пива отказывался, но Василий стал утверждать, что кошка в таком разе и мурлыкать не будет. Но когда Нина погладила Джона, марш стал слышен по всей комнате.

– Долго дрессировал? – спросил завотделом хозяина.

– Дас год почти, – гордо ответствовал Василий.

– Ну, молодец! – пожал ему руку начальник. – Расскажу секретарю по идеологии, а то у нас никто не верит этим россказням. А тут – поди ж ты… Это что-то необыкновенное. Кошки ж, я читал где-то, дрессировке не поддаются. А тут партийные песни исполняет. Это же сверхспособная кошка. Уникум! А почему таким именем-то назвали?

– Сначала думали, что это кот. И очень хитрый был котёнком…

– Чудеса!

Это же говорил через пару дней третий секретарь райкома партии, услыхавший Гимн в исполнении Джона. Но перед концертом и ему пришлось выпить. Не пива – сорокаградусной стопку. Хозяин уговорил.

Вскорости и первый секретарь был в гостях у Василия. И тоже сначала выпить пришлось, а уж потом песню послушать. Как только Нина погладила Джона, кошка замурлыкала. Правда, как всегда, речитативом. Наверное, ей так легче:

 
Будет людям счастье,
Счастье на века.
У советской власти
Сила велика!
Сегодня мы не на параде,
А к коммунизму на пути —
В коммунистической бригаде
С нами Ленин – впереди!
 

Минуты две молчал секретарь, переваривая услышанное.

– И продолжение будет? – строго спросил.

– Выучим, раз надо, – заверил инструктор Санко, робея перед начальником. – Ещё «Интернационал» разучивали, но для котов он трудноват, пока не получается…

– А этого марша когда все слова выучит?

– Ну Джон Абрамович за год управится, думаю.

– Надо быстрее остальные слова разучивать. Быстрее. И в область его повезём. На партактив. Пусть со сцены выступает, вдохновляет трудовые коллективы на подвиги.

Может тебе, Василий Поликарпович, в дрессировщики пойти? Кошачий ансамбль организуешь? Пусть эта животина песни со сцены мурлычет в пример всем… Прославишься на весь Советский Союз.

– Да зачем мне это? То ж хобби всего-навсего, Михаил Ефимович. Я призвание своё в партии вижу, а это – так, баловство…

– Но ведь с партийным подтекстом…

– А как иначе? Не блатные ж песни кошкам петь… Да я их и не знаю. Я только партийные все выучил. Одна лучше другой.

– Молодец! – положил на плечо Василию свою длань секретарь. – Вижу – настоящего коммуниста мы вырастили! Пример многим. Мы покумекаем с товарищами, как тебя премировать и чем. Ну на пивные расходы там… А тебя в инспекторы, а потом и завотделом переведём, как место освободится. Заслуживаешь, Василий.

Инструктор цвёл от счастья, как роза на солнце, а когда секретарь ушёл, Нина сказала:

– Всё, Вася, если на зиму мне шубу не купишь, я не стану больше за твоего Джона марши мурлыкать. Я в театральное документы подам. Натренировалась с твоим котиком, хватит. С детства мечтала актрисой стать. Моё чревовещание – это получше горлового пения шаманов азиатских.

Вася рот раскрыл, а закрыть не может. Потом выдохнул:

– Как же я? Погоди хоть до завотделом дослужусь, тогда оклад повыше будет. Квартиру попросторнее дадут. Авторитет подымется. А лет через пяток, может, и в областные органы продвинусь… Справим как-нибудь тебе шубу до зимы. Надо уж как-то потерпеть, промурлыкать для начальства за нашего Джона хотя бы пятилеточку…

Факир афиши

Тахир Имамбеков окончил начальную школу в своём кишлаке и остался помогать родителям на родной земле Таджикистана, а когда подрос и чуток повзрослел – поступил в школу киномехаников в Хороге. Уж очень он с малолетства любил кино – это фантастическое явление на белом полотне их глинобитного клуба.

Учился хорошо, а вскоре с корочками механика этого чуда приехал в родной Куркат. Старый механик умер полгода назад, а кинопередвижка по дальним горам заезжала к ним сейчас редко, и вот теперь в их большом кишлаке появился свой мастер показа. Ленты областная контора проката высылала по кольцу на несколько населённых пунктов. С почтой, что везли по горным дорогам упрямые ишаки, отправляли Тахиру кинобанки из соседнего кишлака Беговат.

Киночудо новый механик берёг, с нежностью относился к хрупкой плёнке. Показав селянам картину, наутро он также почтовым ишаком отправлял круглые яуфы в Кош-Тегирмен, а сам ждал новую картину из Беговата. Обычно плёнки поступали к вечеру, но афиши нужно было расклеить в двух-трёх местах кишлака заранее, поэтому с соседями они созванивались по утрам. Коллеги диктовали Тахиру название новой кинокартины, чтобы афиша завлекла больше зрителей. Значит, будет план, будет у механика и премия.

Вот только с русским языком у него были сложности. Он учил его в школе, где Гульчехра Азимжанова объясняла про сказуемое и подлежащее. Но когда с юга у тебя Афганистан, с востока – Китай, а с севера – Киргизия, и все в горах говорят хоть и на таджикском, но с разными наречиями, то с русским языком точно проблемы. А разрешительное удостоверение на кинофильм, будь он хоть на каком языке, всегда было заполнено на русском. Коллеги соседствующих кишлаков этот язык тоже знали не лучше Тахира.

Звонит с утра Саид из Беговата и сообщает Тахиру, что отправил с ишачьей почтой фильм «Корабли штурмуют бастионы». Вдобавок к языковым сложностям ещё и телефонная связь искажала слова, поэтому Тахир записывает по-таджикски название ленты, чтобы на афише все увидели его на двух языках. Получилось у него «Корабли в шторм бастуют». Так он или услышал, или перевёл это название. Прокрутил фильм, звонит утром в Кош-Тегирмен. Там механик записал и выдал на афише, что кино называется «Пароходы в бурю не выходят».

Фильм «Алитет уходит в горы» трансформировался у Тахира в «Али-дед уйдёт в норы», а военную драму «Пядь земли» крутил как «Пять земляков». «Земля обетованная» стала «Земля с бетоном», «Один человек лишний» оказался «Один человек без работы».

Однажды Саид из Беговата долго объяснял Тахиру название «Аршин-мал-алан». Слышно было, как всегда, плохо. Тахир переспрашивал соседа, черкал на бумажке слова. Саид ему кричал: «Аршин – это меньше метра. Маленький. И ещё мал, значит, ещё меньше. Вот такой Аланчик». У Тахира афиша звала посмотреть «Меньше метра Алан».

Лента «Нас венчали не в церкви» ходила по кишлакам под названием «Вас женили не в мечети». «Банда подлецов» значилась как «Банка из-под леденцов», «Улица полна неожиданностей» превратилась в «Курицу полную не ждали».

Земляки не обижались. Да они и не разбирались в премудростях названий. Главное – Тахир 3–4 раза в неделю добросовестно крутил им новые ленты. Телевидения в ту пору в горах не было, да и радио не у всех. А тут окно в целый мир на белом полотне уютного клуба. Какая разница, как называется картина? Все школьники сбегались, когда видели светлые афиши. Но однажды Гульчехра Азимжанова встретила юного киномеханика и выговорила ему, что он каждый раз перевирает названия лент. Со всеми своими бывшими учениками она разговаривала только на русском языке.

– Вы ж тоже коммунизм строите, и писать надо правильно.

– Нет, мы с отцом кому ниже не строим, только выше арыка. А писать научусь, когда в армии с русскими буду служить.

– А когда тебе в армию?

– Осенью…

А пока «Мёртвые остаются молодыми» значилось на афишах «Умерли и остались холостыми», картина «Невеста была в чёрном» оказалась «Невесту избили негры», а «Ох уж эта Настя!» превратилась в «Охоту ужей на счастье».

Механик Хабиб Богоджаев из Кош-Тегирмена стал обижаться на Тахира, что он неправильно передаёт названия картин. Но и сам коверкал их, и у него получались названия ещё оригинальнее. Вероятно, чаша терпения лопнула у работников кинопроката, когда Тахир вывел на афише названия картины «Земля дрожит» как «Землетрясение». А внизу обычное время: «Начало в 20:00». Земляки перепугались. Они слышали, сколько бед нанесло землетрясение в Узбекистане в 1966 году. Пришли жаловаться, чтобы Тахир их не пугал катаклизмами, но его тут в армию призвали на целых три года.

Отслужил он под Свердловском, язык русский хорошо выучил. А вернулся – киномехаником в большом кинотеатре стал работать. В самом Хороге. Только однажды ошибся, когда два фильма в один день крутили. «В Москве слёзы капали» и «Она слезам не верит». Но эти афиши зритель не увидел: на работу вышел художник-декоратор и всё поправил. Так что Тахир сейчас просто киномеханик высшего разряда и афиши на сеансы уже не пишет, хотя русский язык знает неплохо. И хохочет, вспоминая те далёкие годы, когда «Али-дед уходил в норы».

Вопросы и ответы

Ещё со времён Хрущёва партийные органы дали установку всем предприятиям, колхозам и совхозам иметь в трудовых коллективах лидеров социалистического соревнования – «маяков», как любили выражаться партфункционеры.

Лидерам, конечно, создавали всяческие условия, чтобы они гремели показателями в пределах области. Или района хотя бы. Но иногда случалось и так, что в передовики выбивались те, кому особых условий и не создавали. Что ни говори, а хотел и умел русский человек работать, хоть и платили тогда за труд просто гроши. Сейчас таких людей редко где встретишь. А вот в те патриотические годы, почему-то потом застоем названные, встречал я таких работяг-патриотов немало.

В совхозе имени Ленинского комсомола безо всякой дутости цифр и лучших условий выбилась в передовики телятница Нина Фомина. Падежа молодняка у неё не случалось.

А коли так, то зачастило к ней начальство всякое. Из сельхозуправления, райкома партии, райисполкома, профсоюза работников сельского хозяйства, ДОСААФ, ветсанитарии, комсомола, пожарных, ну и так далее. Потом служащие таких же структур, но только областного значения. И всяк из этой армии дармоедов считал, что без их руководства никто и шагу сделать не сможет: и трава завянет, и телята расти не станут, и хлеб не вызреет, и что они – самая главная движущая сила построения светлого будущего. И каждый, кто заглядывал в красный уголок фермы, обращал внимание на лозунги и требовал, чтобы обязательно были утверждения такого рода: «Партия – наш рулевой» или «Партия – вдохновитель и организатор всех наших побед».

Эти всяческие ежедневные делегации работать не давали ни директору, ни парторгу, ни зоотехнику. Что уж про саму телятницу говорить. Всякие делегации и делегаты приезжали, указывали, рассказывали, поучали. Страна советов, сами понимаете. Пользы от них никакой никому не было, но каждый из них думал, даже не думал, а считал, сознавал, что раз он партией поставлен, то без его заботы, речей и наставлений не будет на селе ни молока, ни хлеба, ни мяса. Правда, в дальние хозяйства чиновники всех мастей наведывались реже. А совхоз Нины Фоминой был всего в 12 километрах от райцентра. Так что всяк своим долгом считал побывать на её ферме.

Тут небольшое отступление о передовых животноводах надо. На фермах ими, как правило, становились девчата, у которых опыта трудового мало, а вот показатели зачастую выше, чем у ветеранов. Феномен сей заключается вот в чём. Обычно на корову в сутки выделяли 3–4 килограмма зерноотходов. Женщины эти отходы дроблёнкой называли. У них дома скотинка есть, они малость из рациона совхозного стада подворовывали и несли своей бурёнке. Для частных подворий белковый корм – дефицит. Хотя в некоторых совхозах для частного сектора выписывают эти зерноотходы, но не всюду и немного. Так что доярки, свинарки и телятницы, которые семейные и имеющие дома свою скотинку, завсегда уворовывали с фермы каждый день этот корм. Да ещё мужчины скотники тоже украдут малость на фермах дроблёнки и на выпивку насобирают. Так что заложенные 3 или 4 кило белкового корма совхозной скотинке не достанутся. Чуть меньше выходит. А личной бурёнке – чуть больше.

Молодые, кто незамужние – корм на ферме не воруют. У них дома нет своей скотины.

Так что всё, что по рациону положено животным их группы, всё и достаётся телятам, коровам и бычкам. Вот и Нина Фомина ничего не крала. Она жила в общежитии и даже кошки у неё не было. Трудовые показатели только высокие были. И ей надоели ежедневные визиты всяких начальников, которые задавали одни и те же вопросы. Все проверяющие зациклены на партийной идеологии. И мыслить иначе не могли. И неуставные вопросы у них не возникали. Одни и те же вопросы, значит, одни и те же ответы. Ни одному чиновнику и в голову не могло прийти, что все они только мешают своими указаниями, животноводов и руководство совхоза от дел отрывают

– Хоть бы кто про тюльпаны спросил, про книги, про любовь, – мечтала Нина. – Скукотища партийная. Слушай, – просит меня по старой дружбе, – придумай что-нибудь от этой напасти проверяющих, чтобы спокойно работать можно было. Отвлекают токо от дела.

– А давай магнитофон, что тебе совхоз на Восьмое марта подарил, приспособим. Ты запишешь свои ответы. Магнитофон спрячем, но пульт управления у тебя под рукой будет. Телят отгородим стеклянной перегородкой, напишем, мол, карантин. Ходить по всей базе начальнички с тобой не смогут, поговорят через стеклянное окно. Ты много отвлекаться не будешь, и они довольны останутся, что на ферме были, поговорили, советов надавали.

Сия крамольная идея понравилась даже директору совхоза. Через пару дней мы опробовали её в деле.

– Пока карантин. Нина с вами через динамик поговорит, чтобы не дай бог телятки инфекцию какую не прихватили. Вы же и в других базах были, инфекцию запросто можно занести, – льстили лукаво директор или парторг очередному визитёру.

Почти год Нина дурачила районное, областное и республиканское начальство, но однажды на ферму пожаловал первый секретарь обкома партии со своими помощниками. Он месяца два назад сменил на этом посту ушедшего на пенсию аксакала. Нина только что своих теляток с улицы загнала, а по дороге в базу они наоставляли жидких лепёшек. В одну из них и попал обкомовский секретарь своим лакированным ботинком.

– Много же навалила ваша скотина, чего не убираете? – взъелся он.

Нина, отгороженная толстой перегородкой, естественно вопроса слышать не могла. Она же привыкла к стереотипным вопросам каждого начальника и включила, по обыкновению, магнитофон. Первый вопрос всех парт-функционеров был про привесы молодняка. И первым ответом голос Нины вещал именно о них.

– Здравствуйте, здравствуйте! Я завсегда стараюсь. По 800 граммов в сутки даёт каждый телёночек, а летом и до килограмма выходит, – услышал из динамика её голос секретарь Еркин Нуржанович и оторопел. Покрасневший враз директор совхоза хотел ворваться к Нине и выключить магнитофон, но перегородка была заперта изнутри.

Нина же, работая, поглядывала, по обыкновению, на стекло, за которым два помощника секретаря вычищали его левый ботинок. Сперва сеном, потом белую бумагу достали и лоск наводили, как чистильщики сапог у Потёмкинской лестницы в Одессе. Директор и парторг Нине какие-то знаки показывали, но телятница ничего не поняла. Она только знала, что после первого вопроса о привесах, пойдут новые в такой последовательности:

1. Плановая цифра привесов;

2. Порода скота;

3. Рацион кормления.

Но на сей раз этот секретарский шаг в лепёшку сбил всю программу. Нина слов гостей не слышит. Она магнитофон включает по очерёдности записи своих ответов. И вот на злое замечание:

– Это вы так встречаете первого секретаря? – магнитофон голосом Нины Фоминой выдаёт:

– Да я с детства старательная. Мне план доведён по 700 граммов в сутки на голову, и я его всегда выполняю. Я ж комсомолка, в партию вон парторг предлагает вступить.

– Вы откуда такая непонятливая? – всё больше раздражается секретарь, поглядывая на возню своих помощников вокруг левого ботинка.

– Видите, буро-латвийской породы. Знать из Латвии. Ну и костромские есть. Значит из Костромы…

– Она у вас не того? – вертит пальцем у виска секретарь, обращаясь к покрасневшим директору и парторгу. – Ей кто доверил телят кормить?

– Кормлю хорошо, Посыпки не жалею, сена люцернового даю, молочком натуральным и искусственным вскармливаю…

– Идёмте отсюда, – ни к кому конкретно не обращаясь, взъелся гость, косо поглядывая на вычищенный ботинок.

– До свидания, приезжайте к нам ещё. А я буду стараться, не уступлю никому первенства, – вещал магнитофон голосом Нины Фоминой.

За изобретение сие досталось и мне: обещанной премии директор не выписал. Нина вскорости была вынуждена уехать из совхоза в другую область. Слышал, что вышла там замуж, и больше уж лидером никогда не была. Молва о том не доносила.