Текст книги "Бисмарк. «Железный канцлер»"

В столице России прусский посол разместился во дворце графини Стенбок на Английской набережной, окна которого выходили на Большую Неву. Дворец был сравнительно невелик, однако вполне вместителен. «В доме есть большие и удобные жилые комнаты, а также достаточно места для канцелярии, – вспоминал Койделл, посетивший чету Бисмарков летом 1860 года. – Красивый рабочий кабинет посланника находился на северной стороне; из двух окон открывался вид на реку, мост и леса вдалеке»[194]194
  Keudell R.v. Op. cit. S. 78.


[Закрыть].

В любом случае, жалованье в 30 тысяч талеров не позволяло жить на более широкую ногу, особенно учитывая петербургскую дороговизну. Здесь Бисмарк провел последующие два года, занимаясь активной дипломатической деятельностью. Помимо всего прочего, прусское посольство должно было выполнять консульские функции – в Российской империи проживало около 40 тысяч прусских подданных. Это позволило Бисмарку достаточно близко познакомиться с положением дел в России, в том числе за пределами столицы.

Летом семейство Бисмарков часто гуляло на островах в устье Невки, зимой совершали выезды на санях и катались на катке. Глава семьи в теплое время года купался прямо в Неве. Большое внимание он уделял обучению своих сыновей, для которых был нанят домашний учитель, и регулярно устраивал им экзамены. По воскресеньям семья посещала богослужения в лютеранской кирхе святого Михаила на Васильевском острове.

В обязательную программу входило большое количество светских визитов, что несколько угнетало Иоганну. Как всегда, все хозяйственные заботы легли на ее плечи. Стремясь сэкономить, а заодно тоскуя по родным краям, она выписывала из Померании картофель и овощи. Некоторые обычаи чужой страны шокировали ее. Бисмарк впоследствии рассказывал историю, как извозчик потребовал от него удвоить и без того щедрое вознаграждение за свои услуги. «Я схватил его за шиворот и дал пинка. Моя жена, которая еще не привыкла к здешним нравам, спросила меня испуганно, не сошел ли я с ума. Я успокоил ее, сказав, что такое обращение является в России нормой, а мой гнев объясняется целесообразностью»[195]195
  Klemm M. Op. cit. Bd. 2. S. 252.


[Закрыть].

Бисмарк всерьез взялся за изучение русского языка, наняв в качестве репетитора студента по фамилии Алексеев. «Я знаю, насколько чертовски сложно говорить на Вашем языке, – заявил он своему учителю, – но я должен освободиться от рати переводчиков (…) я сыт ими по горло»[196]196
  Ibid. S. 250.


[Закрыть]. Вечера семейство обычно проводило дома, за чтением, причем Бисмарк часто читал русские книги. Иногда приходили друзья – например, Александр Кейзерлинг, на тот момент ставший уже известным российским ученым и государственным деятелем. Частыми гостями в прусском посольстве были и другие российские немцы, служившие Романовым, но ощущавшие тесную связь с германской культурой. К их числу принадлежали, например, Родерих (Родриг Федорович) фон Эркерт и Иоганн (Иван Федорович) фон Бреверн[197]197
  Keudell R.v. Op. cit. S. 91.


[Закрыть].

Лето 1861 года Бисмарки провели в Померании и на побережье Балтики. В европейских столицах того времени летние месяцы были «мертвым сезоном», когда политическая элита разъезжалась на европейские курорты – в Спа, Биарриц, Ниццу, Баден-Баден, Эмс, Гаштейн, Карлсбад… Если на горизонте не маячил масштабный кризис, дипломаты тоже могли отдохнуть.

Прусский посланник активно вращался в придворных кругах, часто ездил на охоту, выучил значительное число русских фраз, некоторые из которых употреблял до конца жизни (например, знаменитое «авось» на полях дипломатических донесений). В районе Любани он охотился на медведя. Современный историк называет эти поездки «высшей точкой его охотничьей биографии»[198]198
  Engelberg W. Das private Leben der Bismarcks. München, 2014. S. 65.


[Закрыть]. С одной из таких охот он вернулся с двумя маленькими медвежатами. Звери некоторое время жили в его особняке; однажды Бисмарк выпустил их на стол, за которым обедали прибывшие из Пруссии гости, объяснив, что таков русский обычай. Подросшие медвежата отправились в германские зоопарки[199]199
  Braune R. Op. cit. S. 41.


[Закрыть].

Однако глубокой симпатии к стране пребывания Бисмарк не испытывал. Как справедливо отмечает В.С. Дударев, «было бы неверным считать Бисмарка русофилом»[200]200
  Дударев В.С. Петербургская миссия Отто фон Бисмарка. С. 244.


[Закрыть]. Во многом «железный канцлер» разделял стереотипы, господствовавшие в Западной Европе. К примеру, в 1868 г. в ходе одной из бесед он заявил: «Русские ничего не могут без немцев. Они не умеют работать, но ими легко руководить. У них нет воли к сопротивлению, они следуют за своими господами»[201]201
  Odenwald-Varga S. „Volk“ bei Otto von Bismarck. Eine historisch-semantische Analyse anhand von Bedeutungen, Konzepten und Topoi. Berlin, 2009. S. 343.


[Закрыть]. То же самое он повторил и восемь лет спустя: «Хорошие, толковые русские все имеют в своей крови иностранную, в первую очередь немецкую примесь»[202]202
  Klemm M. Op. cit. Bd. 2. S. 247.


[Закрыть]. «Ненависть русских является следствием зависти, – рассуждал Бисмарк в 1880 году, в период обострения отношений двух стран. – При этом русские едят только немецкий хлеб и немецкие колбасы и покупают лекарства только в немецких аптеках»[203]203
  Ibid. S. 248.


[Закрыть].

Не следует забывать, что именно на этот период пришлась отмена в России крепостного права, с которой фактически началась эпоха реформ. Бисмарк пристально наблюдал за происходившим в стране и считал возможным даже масштабное крестьянское восстание. По мере знакомства с положением дел укреплялось его убеждение в том, что «внутренние сложности, в первую очередь финансовые, будут удерживать здешний кабинет от активного участия в европейской политике в еще большей степени, чем прежде»[204]204
  Engelberg E. Op. cit. S. 494.


[Закрыть]. Он одобрял отмену крепостного права, однако в то же время критиковал целый ряд аспектов проводимой крестьянской реформы.

Много лет спустя в своих «Мыслях и воспоминаниях» Бисмарк описывал Россию как страну, в которой царят коррупция и чинопочитание, перлюстрация писем является вполне обычным явлением, которого даже не стесняются, а бюрократия превосходит все разумные пределы. «Был такой случай, когда прусских офицеров, долго живших в одном из императорских дворцов, откровенно спросили их русские добрые приятели – действительно ли они поглощают столько вина и прочего, сколько на них требуют; если так, то остается позавидовать их способностям и озаботиться их дальнейшим удовлетворением. Оказалось, что люди, к которым был обращен откровенный вопрос, отличались умеренностью; с их согласия обыскали занимаемые ими апартаменты и обнаружили в стенных шкафах, о которых они не знали, большие запасы ценных вин и разных деликатесов»[205]205
  Бисмарк О.ф. Указ. соч. Т. 1. С. 193.


[Закрыть].

Классической стала история о солдате, охранявшем цветок. «В первые весенние дни принадлежавшее ко двору общество гуляло по Летнему саду, между Павловским дворцом и Невой. Императору бросилось в глаза, что посреди одной из лужаек стоит часовой. На вопрос, почему он тут стоит, солдат мог ответить лишь, что «так приказано»; император поручил своему адъютанту осведомиться на гауптвахте, но и там не могли дать другого ответа, кроме того, что в этот караул зимой и летом отряжают часового, а по чьему первоначальному приказу – установить нельзя. Тема эта стала при дворе злободневной, и разговоры о ней дошли до слуг. Среди них оказался старик-лакей, состоявший уже на пенсии, который сообщил, что его отец, проходя с ним как-то по Летнему саду мимо караульного, сказал: «А часовой все стоит и караулит цветок. Императрица Екатерина увидела как-то на этом месте гораздо раньше, чем обычно, первый подснежник и приказала следить, чтобы его не сорвали». Исполняя приказ, поставили часового, чтобы его не сорвали». Рассказав этот анекдот, Бисмарк завершает: «Подобные факты вызывают у нас порицание и насмешку, но в них находят свое выражение примитивная мощь, устойчивость и постоянство, на которых зиждется сила того, что составляет сущность России в противовес остальной Европе»[206]206
  Там же. С. 194.


[Закрыть]. Не ощущая особой любви к России, Бисмарк все же испытывал к ней уважение и не поддерживал существовавшее среди многих жителей Западной Европы представление о «Московии» как дикой варварской стране. В своих письмах на родину Бисмарк высоко оценивал старшее поколение российских дворян, которых называл настоящими сливками европейского общества, воспитанными в лучших традициях галантного века. Молодое поколение, напротив, заражено бациллой национализма в форме панславизма, включавшего в себя отрицание всего немецкого.

В октябре 1860 года Бисмарк вместе с Александром II и его свитой отправился в Варшаву на встречу российского императора с прусским регентом и австрийским императором. Однако свидание трех монархов стало лишь бледной тенью было союза «трех черных орлов». Никакие важные договоренности достигнуты не были; австро-российские отношения по-прежнему находились рядом с точкой замерзания.

Внимание Бисмарка было сосредоточено на событиях, происходивших в Западной Европе и Германии. Он по-прежнему отправлял в Берлин донесения, в которых давал свою оценку ситуации. Большие надежды Бисмарк возлагал на Сардинское королевство, под эгидой которого в 1861 году произошло объединение Италии. «Говоря между нами, я считаю Пьемонт нашим естественным союзником, против Франции как и против Австрии» – писал он Шлейницу[207]207
  WIA. Bd. 2. S. 312.


[Закрыть]. Обе упомянутые державы он считал естественными противниками Берлина – в письме графу Бернсторфу Бисмарк говорил, что «Франция и Австрия, каждая на свой лад, призваны быть врагами Пруссии, и это определяется не волей их сегодняшних властителей, а силой долговременных исторических тенденций»[208]208
  Ibid. S. 315.


[Закрыть]. «Я убежден в том, что если бы королевство Италия не появилось на карте, нам следовало бы его изобрести» – писал он годом позднее[209]209
  Pflanze O. Op. cit. Bd. 1. S. 155.


[Закрыть]. Такие взгляды еще больше укрепляли при дворе уверенность в том, что прусский посланник в Петербурге является на деле замаскированным «демократом». Подобные опасения не были лишены почвы – в это время Бисмарк все больше возлагал свои надежды на сотрудничество с национальным движением. Других возможных долговременных союзников у Пруссии он не наблюдал. В итоге то, что было для него изначально всего лишь тактикой, стало стратегией.

Летом 1861 года он отправился в Берлин. Поездка была предпринята им в надежде на министерский пост – в Пруссии нарастал внутренний кризис, и кабинет министров в полном составе ушел в отставку. Хотя его надежды снова не сбылись, по указанию Вильгельма, ставшего в январе королем Пруссии, он составил меморандум, посвященный решению германского вопроса. В нем он в основном повторил свои прежние тезисы. Новым было то, что Бисмарк обращал внимание Вильгельма на немецкий народ как потенциального союзника прусской монархии. «Во всем населении Германии растет недовольство унизительным ощущением того, что большая и могучая нация из-за недостатков своей внутренней организации вынуждена не только отказаться от достойного положения в Европе, но и жить в постоянном страхе перед нападением соседей, которое она в других обстоятельствах могла бы легко парировать». Это недовольство будет неизбежно обращаться против действующих правительств немецких государств. Однако в рамках нынешнего Германского союза изменить сложившееся положение – крайне невыгодное и для Пруссии – невозможно. И Бисмарк делал революционное предложение, выдвигая идею создания общегерманского парламента, который дал бы Пруссии возможность привести свое влияние в Германии в соответствие со своей действительной мощью: «Возможно, национальное представительство немецкого народа при центральных органах Германского Союза стало бы тем связующим средством, которое создаст противовес центробежным тенденциям политики отдельных династий». Сформировать его в нынешних условиях не представляется реальным; возможно, более эффективным стало бы постепенное вовлечение малых государств в политическое объединение под эгидой Пруссии, как это произошло с Таможенным союзом, созданным на основе системы двусторонних соглашений. Однако сначала необходимо открыто предложить реформу Германского союза – «такое объявление в качестве первого шага к лучшему положению дел произвело бы глубокое впечатление в Германии и особенно облегчило бы прусскому правительству решение внутренних задач с выборами и парламентом»[210]210
  WIA. Bd. 2. S. 388.


[Закрыть]. Фактически Бисмарк намечал тот путь, по которому – с определенными изменениями – пошел сам пять лет спустя.

Гораздо более откровенно он высказывался в своем письме военному министру Альбрехту фон Роону, с которым его связывала старая дружба. «Мне кажется, наша главная ошибка заключалась в том, что мы действовали либерально в Пруссии и консервативно за рубежом. (…) Только изменения нашей внешнеполитической линии могут, на мой взгляд, защитить позиции короны внутри страны от натиска, который он в длительной перспективе не сможет выдержать» – писал он. Решение внутриполитических конфликтов должно быть осуществлено путем активной политики в германском вопросе. И далее – слова, которые, несомненно, глубоко потрясли бы прежних покровителей Бисмарка: «Из монарших домов от Ганновера до Неаполя ни один не поблагодарит нас за наши симпатии, и мы практикуем по отношению к ним чисто евангельскую любовь за счет безопасности собственного трона. Я верен своему князю вплоть до Вандеи, но по отношению ко всем остальным я не чувствую ни в единой капле своей крови даже тени желания пошевелить пальцем во имя их спасения»[211]211
  Ibid. S. 382.


[Закрыть].

В октябре 1861 года Бисмарк присутствовал на коронации Вильгельма в Кенигсберге. «Король избегал говорить со мной о политике, опасаясь, вероятно, прослыть реакционером, имея дело со мной.(…) Он считал меня фанатичнее, нежели я был на самом деле», – писал Бисмарк много лет спустя в своих воспоминаниях[212]212
  Бисмарк О.ф. Указ. соч. Т. 1. С. 212.


[Закрыть]. Ощущение, что события чем дальше, тем больше развиваются без его участия, усугублялось продолжающимися недугами. То ли болотистый климат Петербурга, то ли постоянное нервное напряжение, то ли не до конца покинувшие прусского посла болезни способствовали тому, что его здоровье находилось не в лучшем состоянии. Хронические боли в желудке, бессонница, ослабленный иммунитет – все это вызывало депрессию.

В январе 1862 года Бисмарк писал сестре: «Для меня уже все слишком поздно, и я просто продолжаю выполнять свой долг (…) Моя болезнь сделала меня внутренне столь изможденным, что у меня нет больше необходимой энергии для действий в меняющейся обстановке. Три года назад я еще был годен на то, чтобы стать министром, теперь я думаю об этом как больная скаковая лошадь, которая должна перепрыгивать препятствия. Еще несколько лет я должен буду оставаться на службе, если проживу этот срок. Через три года закончится аренда Книпхофа, через пять Шёнхаузена, но я пока не знаю, где буду жить, если уйду в отставку (…) Перед министерским постом у меня страх как перед холодной ванной»[213]213
  WIA. Bd. 2. S. 416.


[Закрыть]. В течение всех трех неполных лет своего пребывания в Петербурге он время от времени играл с мыслью вернуться к образу жизни сельского юнкера, покончив с государственной службой. В одном из своих писем Бисмарк говорил о том, что его склонность к политике не столь уж и велика, и он готов расстаться с ней без особого сожаления.

Однако это были лишь временные перепады настроения. На самом деле Бисмарк стремился к активной деятельности, пребывание в Петербурге казалось ему слишком скучным. Фридрих фон Гольштейн, на тот момент младший чиновник в прусском посольстве, впоследствии ставший одной из самых влиятельных фигур германской внешней политики, вспоминал, что его шеф производил впечатление крайне неудовлетворенного человека: «Он не смеялся, даже если рассказывал комические истории (…) В его высказываниях чувствовалось, что деятельность и жизнь для него – одно и то же»[214]214
  Richter W. Op. cit. S. 81.


[Закрыть]. На тот момент Бисмарк уже предполагал, что ему предстоит новый пост – летом 1861 года ему сказал об этом лично министр иностранных дел. К тому же внезапно для себя он оказался в центре внимания петербургского придворного общества – до российской столицы дошли слухи о скором назначении Бисмарка главой правительства. Через некоторое время эти слухи наконец-то стали реальностью, но до того момента дипломату пришлось пережить еще несколько довольно напряженных месяцев.

Глава 6
На берегах Сены

Пока Бисмарк находился в столице Российской империи, в Пруссии разворачивались драматические события, которые в конечном итоге проложили ему путь к власти. Речь идет о так называемом «военном конфликте».

В 1814–1815 годах в Пруссии была проведена реформа, позволявшая в случае войны мобилизовать большую армию. Действующая армия состояла из двух половин – линейных частей и ландвера (по сути, ополчения). Важное преимущество заключалось в том, что в мирное время эта система обходилась недорого. Однако как военная эффективность, так и политическая надежность ландвера вызывала у прусского руководства растущую озабоченность. В конце 1850-х годов под руководством Роона, ставшего в 1859 году военным министром, был составлен проект радикальной реформы. Он предусматривал увеличение числа линейных полков, а также ежегодного призывного контингента. Ландвер оттеснялся на сугубо вспомогательную роль.

Проблема заключалась в том, что на реорганизацию (и последующее содержание новых полков) были нужны деньги. Согласно конституции, парламент – ландтаг – обладал бюджетным правом, то есть должен был утверждать государственные расходы. Составлявшие большинство в нижней палате прусского парламента либералы были согласны с необходимостью военной реформы, однако видели в ландвере воплощение «народной армии» и не хотели с ним расставаться. Во всяком случае, они требовали от правительства уступок – хотя бы в виде сокращения срока службы с трех до двух лет.

Однако Вильгельм, воспитанный в солдатском духе и считавший армию сферой исключительной компетенции монарха, уступать не собирался. Поэтому, когда в феврале 1860 года военный законопроект был внесен на рассмотрение ландтага, все усилия достичь компромисса провалились. Конфликт удалось отсрочить, предоставив правительству на год дополнительные средства в обмен на обещание дальше проводить согласованную с ландтагом политику. В течение этого года военная реформа была проведена явочным порядком.

Летом 1861 года представители различных либеральных группировок, недовольные действиями правительства в военном вопросе, образовали Прогрессивную партию. Именно она стала главным оппонентом правительства в разгоравшемся конфликте. В конце 1861 года прогрессисты одержали убедительную победу на парламентских выборах. Почувствовав свои силы, они решительно отказались принять предложенный правительством проект бюджета на следующий год, пока не будет достигнут компромисс в военном вопросе.

В 1862 году кризис достиг своего пика. За роспуском ландтага и отставкой либеральных министров последовала новая, еще более оглушительная победа прогрессистов на выборах. Новая попытка добиться компромисса на переговорах к успеху не привела. Депутаты требовали сокращения срока службы в армии до двух лет, ограничения военных расходов и сохранения прежней роли ландвера. Роон был готов пойти на частичные уступки, но король был несгибаем. Он скорее отрекся бы от престола, чем капитулировал в вопросе, связанном с армией. К середине года ситуация практически зашла в тупик.

«Большие кризисы формируют погоду, которая способствует росту Пруссии» – писал Бисмарк еще в 1854 году[215]215
  Klemm M. Op. cit. Bd. 1. S. 488.


[Закрыть]. То же самое можно сказать и о нем самом. Первым кризисом, который вынес его на поверхность прусской политики, стала революция 1848-49 годов. Теперь назревал второй, и Бисмарк внимательно следил за его развитием. Он прекрасно знал, что его друг Роон понемногу склонял монарха к тому, чтобы назначить его главой правительства. «Если б мои противники знали, какое благодеяние они совершают мне своей победой и как искренне я желаю им этой победы!» – писал Бисмарк в одном из своих писем[216]216
  WIA. Bd. 2. S. 429.


[Закрыть].

В марте 1862 года Бисмарк был отозван из Петербурга. Симптоматично, что на первых порах место нового назначения оставалось неясным, о дальнейшей судьбе дипломата решение предстояло принять только после его возвращения в столицу. Бисмарк прибыл в Берлин 10 мая, в разгар кризиса. Слухи о том, что именно он возглавит правительство, множились с невероятной скоростью. «Во имя Господа, только бы он не стал министром! – писала в эти дни продолжавшая глубоко и искренне ненавидеть Бисмарка королева Аугуста. – Ошибается в своих расчетах тот, кто верит, что такой человек может послужить нашей стране, ведь он готов рисковать всем и является всеобщим кошмаром»[217]217
  Schmidt R. Op. cit. S. 110.


[Закрыть].

Сам «железный канцлер» в своих «Мыслях и воспоминаниях» писал о том, что вовсе не стремился окунуться в водоворот борьбы. «Не скажу, чтобы эта перспектива была мне приятна и настраивала меня на деятельный лад, – писал он. – Меня угнетало сознание, что мне предстоит трудное и ответственное дело взамен приятного и не обязательно ответственного поста влиятельного посланника. При этом я не мог составить себе точного представления о степени и характере поддержки, на которую я мог рассчитывать со стороны короля, его супруги, моих коллег и в стране для борьбы с надвигавшимися волнами парламентского господства»[218]218
  Бисмарк О.ф. Указ. соч. Т. 1. С. 213.


[Закрыть]. Однако любой мемуарист склонен задним числом приукрашивать реальность, и к Бисмарку это относится еще в большей степени, чем ко многим другим. Разумеется, он прекрасно понимал, что занимать пост главы правительства в самый разгар внутриполитического кризиса – дело крайне сложное и рискованное. Но только так у него мог появиться шанс претворить в жизнь свою политическую концепцию, получить возможность действовать самостоятельно. Поэтому, как бы сильны ни были на самом деле его сомнения, Бисмарк в любом случае стремился возглавить прусское правительство.

«Относительно Лондона и Парижа не принято никакого решения. По степени вероятности варианты в настоящий момент выстраиваются так: Берлин, Париж, Лондон. Возможно, в ближайшие дни это снова поменяется» – писал он 15 мая Шлёцеру[219]219
  Kolb E. Op. cit. S. 52.


[Закрыть]. Но время шло, а определенности не прибавлялось. Вильгельм колебался. Проведя в Берлине две недели, Бисмарк обратился к королю с практически ультимативным требованием: или отправить его в отставку, или принять, наконец, решение о новом назначении.

Однако Вильгельм не решался на данном этапе поставить во главе правительства человека, который явно будет стремиться обострить ситуацию. По его мнению, назначение Бисмарка министром-президентом окончательно перекрыло бы дорогу к компромиссу с парламентом. «Бешеного юнкера» стоило пока придержать в резерве. 26 мая Бисмарк, награжденный в ознаменование своих прежних заслуг орденом Красного орла первой степени, был направлен в качестве посла в Париж. На прощальной аудиенции король попросил его не обустраиваться слишком капитально, одновременно заметив в разговоре с Гогенлоэ: «Думаю, его надо отправить еще в Париж и Лондон, чтобы он повсюду познакомился с влиятельными людьми, прежде чем стать министром-президентом»[220]220
  Schmidt R. Op. cit. S. 111.


[Закрыть]. Роон также сообщал своему протеже, что тот вряд ли надолго задержится во французской столице.

Уже 1 июня Бисмарк вручил свои верительные грамоты в Тюильрийском дворце. На самом деле, его назначение в Париж было весьма удачным решением. Французская правящая элита, в первую очередь император, была в курсе того, что новый посол являлся сторонником франко-прусского сближения, поэтому отношение к Бисмарку было весьма благоприятным. В то же время, находясь во Франции, Бисмарк мог в случае необходимости быстро прибыть в прусскую столицу – по крайней мере, быстрее, чем из Петербурга. В Париже он, следуя указанию короля, не стал обустраиваться капитально и перевозить сюда семью. «Посреди большого Парижа я более одинок, чем ты в Рейнфельде, и сижу здесь как крыса в пустом доме (…) Я ложусь в большую кровать с балдахином, длина которой равна ее ширине, и остаюсь единственным живым существом на всем верхнем этаже» – писал он Иоганне вскоре после прибытия[221]221
  WIA. Bd. 2. S. 429.


[Закрыть].

В июне Бисмарк активно действовал сразу по двум линиям. С одной стороны, он вел активную переписку со своими берлинскими покровителями, в первую очередь с Рооном. В своих посланиях он демонстрировал жесткую позицию по вопросу о вхождении в прусский кабинет. Стать главой правительства, причем в короткие сроки – такую задачу ставил перед собой Бисмарк. «Я спокойно ожидаю, будет ли решено и как что-нибудь относительно меня. Если в течение ближайших недель ничего не выяснится, то я буду просить об отпуске, чтобы привезти сюда жену; но в таком случае мне необходимо знать определенно, как долго я тут пробуду» – писал он Роону уже на следующий день после прибытия в Париж. «Надеюсь, в высших сферах не возникнет мысль назначить меня министром без портфеля (…) Это невыгодное положение: ничего не скажи и за все отвечай, всюду будь непрошеным гостем, а когда захочешь действительно заявить свое мнение, тебя оборвут»[222]222
  Бисмарк О.ф. Указ. соч. Т. 1. С. 214.


[Закрыть]. «Слишком долго неизвестность не может продолжаться, подожду до 11-го, – писал он несколько дней спустя, продолжая оказывать давление на Роона, а через него на короля. – Если до тех пор ничего не произойдет, то я напишу его величеству, что позволяю себе считать свое теперешнее назначение окончательным и устроить свои домашние дела в расчете на пребывание здесь до зимы и долее. Мои вещи и экипажи находятся еще в Петербурге, мне нужно куда-нибудь девать их; кроме того, мне свойственны привычки заботливого отца семейства и, между прочим, потребность иметь определенное место жительства»[223]223
  Там же. С. 215.


[Закрыть].

Одновременно Бисмарк воздействовал на Вильгельма, однако в несколько другом направлении. Прекрасно зная, что король не вполне доверяет ему, он стремился в своих донесениях рассеять существующие подозрения. Бисмарк подробно разъяснял свои взгляды, причем иногда делал это опосредованно. Вторым направлением стала активная дипломатическая деятельность. Пользуясь представившейся возможностью, Бисмарк стремился узнать точку зрения государственных деятелей различных европейских стран на германский вопрос и завязать полезные контакты.

Основным его собеседником стал, конечно же, Наполеон III. В начале 1860-х годов именно Франция претендовала на то, чтобы выступать в роли ведущей державы Европы, и для проведения активной политики в германском вопросе необходимо было заручиться согласием Парижа. Бисмарк проводил аккуратный зондаж позиции Наполеона, а французский император, в свою очередь, видел в нем дружественного своей стране дипломата и охотно шел навстречу. В начале июня Бисмарк писал Вильгельму, что Франция будет согласна с любым решением германского вопроса, кроме объединения страны под скипетром Габсбургов. Он рассказывал о своей беседе с Наполеоном, в которой французский император высказался в том смысле, что «общественное мнение оценивает любое правительство по общему итогу его деятельности, и если оно симпатично нации, то необходимость и справедливость отдельных шагов не подвергается строгой оценке», и в Пруссии «правительство, которое даст пищу и надежду национальному направлению общественного мнения, обеспечит себе положение, в котором оно будет стоять над борьбой партий и будет иметь по отношению к палатам такую меру власти и свободы действий, которая необходима монархии». Эрнст Энгельберг, цитируя эти строчки, предполагает, что Бисмарк вложил в уста французского императора свою собственную политическую концепцию[224]224
  Engelberg E. Op. cit. S. 515–517.


[Закрыть]. Во всяком случае, сказанное полностью соответствовало реальным взглядам обоих собеседников. «Я был в положении Иосифа у жены Потифара, – вторил Бисмарк в письме к министру иностранных дел Берсторфу в конце июня. – У него на языке были самые неприличные предложения союза, и если бы я пошел им навстречу хоть немного, он выразился бы гораздо яснее. Он пылкий сторонник планов объединения Германии, имеются в виду планы малогерманские, без Австрии»[225]225
  WIA. Bd. 2. S. 439.


[Закрыть].

Бисмарк стремился подтолкнуть прусское руководство к активной политике в германском вопросе, одновременно умалчивая о том совершенно очевидном факте, что любовь французского императора к Пруссии была отнюдь не платонической – взамен он рассчитывал получить немецкие территории на левобережье Рейна, которые являлись объектом притязаний Парижа на протяжении многих десятилетий, если не веков. Естественно, Бисмарк не собирался заключать союз без смысла и цели, который связал бы прусскому правительству руки, не давая ничего серьезного взамен. Тем более он не собирался предоставлять Франции компенсации, на которые она рассчитывала. Поэтому в беседах с императором дипломат предпочитал говорить как можно меньше, внимательно слушая своего собеседника.

В конце июня Бисмарк отправился в Лондон на открывшуюся там Всемирную выставку. Это дало ему прекрасный повод для того, чтобы пообщаться с британскими политиками. В течение недели он встретился с главой правительства лордом Пальмерстоном, министром иностранных дел лордом Расселом и главой консервативной оппозиции Бенжамином Дизраэли. Из этих разговоров он вынес ощущение того, что английская политическая элита не заинтересована ни в активной прусской политике в германском вопросе, ни в появлении на континенте новой державы. Одновременно он был разочарован тем прохладным приемом, который ему оказали – казалось, прусского дипломата вообще никто не принимает особенно всерьез. Российский посол в Англии граф Бруннов писал в эти дни Горчакову: «Отстраненность, которую встретил господин фон Бисмарк в Лондоне, его поразила тем сильнее, что он полагал, что вскоре сменит графа Бернсторфа в Берлине. Он думал, английские министры придадут больше значения тому, чтобы завязать с ним личное знакомство. Разочарованный в своих ожиданиях, он был почти зол на них из-за их отношения»[226]226
  Krockow C.v. Op. cit. S. 138.


[Закрыть].

Это свидетельство тем более ценно для нас, что сам Бисмарк в своих донесениях королю намеренно сгущал краски по поводу отсутствия перспектив взаимодействия с Лондоном. Продиктовано это было чисто политическими соображениями – противники Бисмарка при прусском дворе были сторонниками тесного сотрудничества с Британией, и, докладывая в Берлин о симпатиях английских политических деятелей к прусским либералам, он набирал себе очки. Британские политики на страницах его донесений беспардонно вмешивались во внутренние дела Берлина, причем в наиболее неприятной Вильгельму форме. Лорд Пальмерстон, писал Бисмарк, плохо разбирается в государственном устройстве Пруссии, но уверен, что король должен сформировать министерство из числа деятелей парламентской оппозиции, как будто дело происходит в Англии[227]227
  Gall L. Op. cit. S. 265.


[Закрыть].

Имеется и еще одно интересное свидетельство, касающееся этого визита. Оно приводится в воспоминаниях саксонского дипломата графа Вицтума фон Экштедта, опубликованных в 1886 году, и поэтому вполне может оказаться апокрифичным. Если верить Вицтуму, в беседе с лидером оппозиции Бенджамином Дизраэли Бисмарк развернул программу объединения Германии – практически в том виде, в котором оно затем и произошло. «Вскоре я буду вынужден взять на себя руководство прусским правительством, – откровенно заявлял будущий канцлер. – Моей первой заботой будет реорганизовать армию, с помощью ландтага или без нее. Король поставил здесь правильную задачу, но со своими нынешними советниками не в состоянии ее реализовать. Как только армия будет приведена в должное состояние, я использую первый же предлог, чтобы объявить войну Австрии, взорвать Германский Союз, подчинить малые и средние государства и дать Германии национальное единство под прусским руководством»[228]228
  Vitzthum von Eckstädt C.F. St. Petersburg und London in den Jahren 1852–1864. Bd. 2. Stuttgart, 1886. S. 159.


[Закрыть]. По словам саксонца, ему об этом разговоре рассказал лично Дизраэли. «Бойтесь этого человека; он говорит то, что думает» – завершил англичанин свой рассказ.