Текст книги "Бисмарк. «Железный канцлер»"

В начале апреля в Берлине вновь собрался Соединенный ландтаг. Единственной его задачей было закрепить уступки, сделанные королем в марте, и принять решение о созыве прусского Национального собрания. Несмотря на то, что ландтагу был отмерен весьма короткий век, Бисмарк успел произнести речь, в которой подчеркнул свои убеждения. «Я прощаюсь с прошлым как с покойным, которого искренне любил; в печали, но без надежды вновь пробудить его после того, как сам король бросил горсть земли на его гроб» – заявил он с трибуны[74]74
  WIA. Bd. 1. S. 171.


[Закрыть].

Совершенно очевидно, что в условиях революционного подъема, охватившего Пруссию и Германию, подобные фразы звучали резким диссонансом с настроением большинства даже в таком довольно консервативном собрании, каким являлся Соединенный ландтаг. И все же эта речь не вполне оправдала ожидания покровителей Бисмарка, группировавшихся вокруг Герлаха. Дело в том, что в отличие от предыдущих своих выступлений, молодой депутат был гораздо менее резок и категоричен в осуждении происходящего. «Если действительно получится на новом пути, на который мы сейчас вступили, достичь единства германского отечества, прийти к более счастливому или даже просто законодательно упорядоченному состоянию, тогда наступит момент, когда я выскажу свою благодарность создателю нового порядка; однако сейчас это невозможно» – таким почти примирительным заявлением завершил Бисмарк свою речь[75]75
  Ibid.


[Закрыть].

Впоследствии он оправдывал свою умеренность тем, что не чувствовал за собой морального права критиковать действия монарха и назначенного им правительства. На самом деле он, вполне возможно, пытался нащупать почву для действий в изменившихся обстоятельствах или, как предполагают некоторые его биографы, сам толком не знал, к чему стремиться в новых условиях. В оставшейся неопубликованной статье, написанной спустя несколько недель – ее текст Бисмарк включил в свои мемуары – он выражался еще более определенно: «Дворяне-помещики, как и любой разумный человек, полагают, что было бы бессмысленно и невозможно остановить поток времени или заставить его повернуть вспять»[76]76
  Бисмарк О.ф. Указ. cоч. Т. 1. С. 31.


[Закрыть]. Публично развивать эту мысль он, однако, не мог, не рискуя одновременно утратить расположение Герлаха и других своих покровителей. В каком-то смысле Бисмарк сам стал заложником того образа, который он сконструировал.

На выборах в прусское Национальное собрание, открывшее свои заседания 22 мая 1848 года, шансов у Бисмарка не было. Поэтому он даже не стал выставлять свою кандидатуру. Но это вовсе не заставило его отказаться от активной деятельности. Характерной чертой, во многом определявшей политическую карьеру Бисмарка, была способность плыть против течения, отстаивать свои идеи даже тогда, когда все, казалось, были на стороне его противников. В биографии «железного канцлера» есть два эпизода, когда он с небольшим числом сподвижников, едва ли не в одиночку, почти демонстративно действовал вразрез с господствовавшими в стране настроениями – и в итоге выходил победителем. Первый эпизод пришелся на революцию 1848-49 годов, второй начался полтора десятилетия спустя, после назначения Бисмарка главой прусского правительства. Особенно примечателен тот факт, что его упорство не было бездумным упрямством, а скорее сознательной линией человека, уверенного в своей правоте на основе постоянного анализа происходящего и рассмотрения альтернативных вариантов. Это подтверждается тем обстоятельством, что Бисмарк и в первом, и во втором случае предпринимал попытки найти компромисс с большинством, не отказываясь в то же время от своих основных устремлений.

На первых порах, однако, казалось, что Бисмарк окажется не у дел. Он вернулся в Шёнхаузен, где много времени проводил сидя на диване, куря сигары и мрачно размышляя о происходящем в стране. Его волосы к тому моменту уже начали редеть, а талия терять стройность. Еще весьма молодой мужчина в эти месяцы, по свидетельству очевидцев, любил надевать костюмы покойного отца, подходившие ему по размеру – не столько из экономии, сколько из протеста против всего нового, чему он противопоставлял старый добрый мир сельского юнкера. Встретивший Бисмарка летом 1848 года Койделл вспоминал, что за последний год тот, казалось, постарел на несколько лет: «Печальная серьезность в его чертах, светлые волосы поредели (…) Я узнал, что он всего на девять лет старше меня – а казалось, что нас разделяет целое поколение»[77]77
  Keudell R.v. Op. cit. S. 20.


[Закрыть].

Однако попытка отгородиться от происходящих событий стала лишь кратким эпизодом. Для Бисмарка это было время определенного переосмысления своей позиции. Ранее он выступал в защиту короля, но король, по всей видимости, уступил революции. Чьи же интересы следовало защищать теперь? Ответ был прост – того сословия, к которому принадлежал сам Бисмарк. В действиях победивших либералов он видел, в первую очередь, стремление ущемить права крупных землевладельцев, а также отобрать их собственность. Против этого он намерен был бороться всеми своими силами.

В условиях революции консерваторам все же пришлось позаимствовать методы политических противников и основать собственный печатный орган для широкой пропаганды своих идей. С 4 июля начала регулярно выходить «Новая прусская газета». На самом верху первой полосы почетное место занимал Железный крест – и в результате издание получило широкую известность под именем «Крестовой газеты». На выпуске такого издания Бисмарк начал настаивать еще до революционных событий – в частности, свой проект он обсуждал с Леопольдом фон Герлах в июне 1847 года – однако услышан был далеко не сразу. Впрочем, и теперь он не получил в свои руки руководство газетой – то ли из-за своей одиозной репутации, то ли из-за апрельской речи, которую ему еще не простили его политические покровители, то ли из-за молодости. Главным редактором стал Герман Вагенер, который потом еще долгие десятилетия являлся одним из лидеров прусских консерваторов. Вагенер также являлся одним из тех людей в консервативном лагере, с которым Бисмарк тесно сотрудничал на протяжении практически всей своей дальнейшей карьеры.

Бисмарк выступал в роли одного из главных авторов статей «Новой прусской газеты», во многом определявших лицо издания. Точное число текстов, принадлежавших его перу, не установлено по сегодняшний день – в соответствии с обычаями публицистики XIX века, имя журналиста часто не указывалось. Несомненно, что их количество исчислялось десятками. Перо молодого консерватора отличал тот язвительный и полемичный тон, который был характерен и для его устных выступлений. Бисмарк участвовал и в обсуждении вопросов, связанных с обликом газеты – в частности, выступал за публикацию в ней объявлений и биржевых новостей, чтобы охватить как можно более широкий круг читателей.

Журналистской деятельностью он, однако, не ограничивался. Бисмарк принимал участие в создании «Союза за короля и отечество» в июле, причем изначально рассматривал его как некую тайную структуру, члены которой должны внедряться во всевозможные общественные организации и собирать информацию об их деятельности. Концепция не была принята – «Союз» стал головной организацией для локальных консервативных объединений – однако эта работа помогла Бисмарку преодолеть охлаждение, наступившее между ним и Герлахом после его апрельского выступления в Соединенном ландтаге.

В конце июля Бисмарк принял участие в формировании «Союза защиты интересов крупного землевладения», в рамках которого доминировали консервативные юнкеры, хотя были – больше для вида – представлены и крестьяне. Заседания Союза, прозванного «юнкерским парламентом», прошли 18–19 августа в Берлине – явный знак того, что у Национального собрания появился опасный конкурент. Бисмарк придавал ему большое значение: «Речь идет не только буквально о существовании большей части консервативной партии, но и о том, бросятся ли король и правительство, стоящие на распутье, в объятия революции, объявят ли ее перманентной и перенесут ли ее в сферу социальных отношений»[78]78
  WIA. Bd. 1. S. 190.


[Закрыть]. Он еще весной с трибуны Соединенного ландтага активно выступал в защиту сельского хозяйства, интересы которого, по его словам, были ущемлены в ходе революции в пользу промышленности.

Бисмарк особенно подчеркивал при этом единство интересов помещиков и крестьян, которые равным образом заинтересованы в благоприятной рыночной конъюнктуре, и яростно выступал против любых попыток внести разлад в отношения этих двух социальных групп, «опорочить в глазах сельского населения тех из его представителей, которые по своему образованию и развитию с успехом могли бы защищать в Национальном собрании интересы земли; с этой целью стараются искусственно возбудить недовольство против помещиков-дворян (…) Крестьянина обманывают, отрицая, что у него с дворянином-помещиком общие интересы сельского хозяина и общий противник в лице добивающейся исключительного положения промышленной системы, которая протягивает свою руку к власти в Прусском государстве»[79]79
  Бисмарк О.ф. Указ. соч. Т. 1. С. 32.


[Закрыть]. Те же идеи он высказывал и в августе. Революция в его текстах оказывалась все чаще противостоянием не монарха и бунтовщиков, а «села» и «города».

Все это говорилось вполне искренне – Бисмарк до конца своих дней считал, что землевладельцы образуют становой хребет государства и общества. Именно они, а не горожане, способствуют процветанию страны – дворяне, помимо всего прочего, еще и тем, что бескорыстно служат своему отечеству, для чего им, естественно, требуется независимый источник доходов. К большим городам и процессам урбанизации Бисмарк до самого конца своей жизни относился с настороженным подозрением. Иногда он подчеркнуто вел себя как сельский житель, не признавая зонтика и не надевая галоши[80]80
  Keudell R.v. Op. cit. S. 480.


[Закрыть].

Как писал Эрнст Энгельберг, «организационные и агитаторские заслуги Отто фон Бисмарка при становлении «юнкерского парламента» неоценимы»[81]81
  Engelberg E. Op. cit. S. 304.


[Закрыть]. Этой же точки зрения придерживались, по всей видимости, и лидеры прусских консерваторов. В то же время заметны были расхождения между Бисмарком и его покровителями. Молодой депутат был сторонником «нового» консерватизма, который опирался бы на широкую социальную базу и учитывал интересы разных слоев населения. Вряд ли в его голове уже тогда сформировалась законченная концепция; скорее речь могла идти о наборе идей, некоторые из которых казались традиционалистами весьма нестандартными. Ганс-Ульрих Велер сравнивает Бисмарка того времени с двуликим Янусом: «железный консерватор и одновременно современный профессиональный политик с беззастенчивой гибкостью»[82]82
  Wehler H.U. Deutsche Gesellschaftsgeschichte. Bd. 3. Von der „Deutschen Doppelrevolution“ bis zum Beginn des Ersten Weltkrieges 1849–1914. München, 2008. S. 267.


[Закрыть].

Укрепление позиций Бисмарка совпало по времени с новым этапом германской революции. Внешне казалось, что перемены идут полным ходом. В Берлине заседало прусское Национальное собрание, обсуждавшее вопросы государственного устройства королевства Гогенцоллернов; во Франкфурте-на-Майне – общегерманское Национальное собрание, рассматривавшее проблему объединения страны. И в том, и в другом парламенте тон задавала либеральная интеллигенция, проходили жаркие дебаты, принимавшие иногда отвлеченно-теоретический характер, и ощущался явный дефицит конкретных решений на злобу дня. При этом оставалось совершенно без внимания то обстоятельство, что никаких инструментов реальной власти в руках у собраний не было, и единственной их поддержкой являлось общественное мнение, которое не могло долго кормиться спорами об идеальном государстве.

Пока революция буксовала, шок от восстаний у германских монархов постепенно проходил. Вокруг Фридриха Вильгельма IV сформировался кружок военных и консервативных политиков, получивший название «камарильи» и представлявший собой нечто вроде «теневого правительства». Во главе стоял генерал-адъютант короля Леопольд фон Герлах. Последний вновь был главным покровителем Бисмарка, а его брат Людвиг называл молодого консерватора «весьма деятельным и интеллигентным адъютантом главной квартиры нашей камарильи»[83]83
  Schmidt R. Op. cit. S. 36.


[Закрыть]. Пока что только адъютантом – о том, чтобы молодой политик вошел в «руководящее звено», никто не говорил.

Осенью 1848 года противники революции смогли перейти в наступление. На смену либеральным министрам пришел консервативный кабинет графа Бранденбурга. 14 ноября в прусской столице было введено военное положение. Фактически это был государственный переворот. Прусское Национальное собрание, так и не вышедшее из стадии теоретических дебатов, было сначала отправлено из столицы в провинцию, а затем распущено 5 декабря. Одновременно от монаршего имени была опубликована конституция Пруссии. В соответствии с ней, в стране вводился двухпалатный парламент (ландтаг), причем члены верхней палаты (палата господ) назначались королем пожизненно, а нижней (палаты депутатов) – избирались населением на основе всеобщего и равного избирательного права. Ландтаг участвовал в законодательной деятельности (правда, король мог наложить абсолютное вето на его решения), но не мог влиять на формирование правительства, которое являлось прерогативой монарха. Сам факт существования парламента был существенным шагом вперед по сравнению с дореволюционными временами и предоставлял Бисмарку возможность продолжить свою политическую карьеру.

Это было тем более важно, что и король, и лидеры прусских консерваторов всерьез заблуждались в отношении молодого политика. Когда в конце 1848 года встал вопрос о назначении Бисмарка министром в новом, консервативном кабинете Бранденбурга, Фридрих Вильгельм IV категорически отверг эту идею. Согласно одной версии, его вердикт гласил «Использовать только при неограниченном господстве штыка», согласно другой – «Красный реакционер, пахнет кровью, использовать позднее»[84]84
  Ibid. S. 38.


[Закрыть]. То, что перед ними – не твердолобый юнкер, а достаточно гибкий и прагматичный реалист, не понимали ни друзья, ни враги. Впрочем, осознавал ли это сам Бисмарк?

Герлах и другие лидеры «камарильи» относились к Бисмарку в тот период как к адъютанту, способному исполнителю, которого, однако, не привлекали к обсуждению и принятию серьезных решений. Именно поэтому он старался обеспечить себе поддержку не только «сверху», со стороны покровителей в Берлине, но и «снизу», активно контактируя с юнкерами округа Ерихов. «С сентября месяца я словно челнок между здешними местами, Берлином, Потсдамом и Бранденбургом, так что уже не могу видеть Гентинское шоссе» – писал он в декабре брату из Шёнхаузена[85]85
  WIA. Bd. 1. S. 198.


[Закрыть]. Влияние молодого политика медленно, но верно росло, и он в целом был доволен происходящим. «Что касается политики, то там у меня все развивается в соответствии с моими пожеланиями, – писал он Иоганне, – и я благодарен Господу за то, что он доверил мне неоднократно и значительно послужить доброму делу»[86]86
  Fürst Bismarcks Briefe an seine Braut und Gattin. S. 110.


[Закрыть]. Во время ноябрьского переворота его активность достигла пика. Бисмарк учился вращаться в придворных кругах, постигал сложную науку политики, балансирования между различными силами и группами интересов.

* * *

Начало 1849 года Бисмарк провел в предвыборной борьбе. Поскольку в родном округе шансов у него практически не было, ему пришлось выставить свою кандидатуру в более консервативном Бранденбурге. Здесь ему была обеспечена поддержка родственников жены, пользовавшихся в городе большим авторитетом. Однако и тут ему пришлось приложить немалые усилия, чтобы хоть немного смягчить закрепившуюся за ним репутацию твердолобого реакционера. «Мы консервативны, да, очень, но все же не как Бисмарк» – описывал он настроения местных жителей в письме Иоганне[87]87
  Kolb E. Op. cit. S. 29.


[Закрыть].

5 февраля ему удалось, с трудом собрав необходимое большинство голосов, стать депутатом нижней палаты ландтага. Консерваторы составляли в ней явное меньшинство – лишь 53 из 352 мест. Палата депутатов открыла свои заседания 26 февраля, однако уже два месяца спустя оказалась распущена, когда конфликт между либеральным большинством и короной оказался слишком серьезным. Непосредственным поводом для роспуска стало принятие резолюции об отмене военного положения в Берлине.

Чтобы избежать дальнейшего противостояния с парламентом, король внес серьезные изменения в процедуру выборов. В Пруссии было установлено так называемое «трехклассовое избирательное право», просуществовавшее вплоть до 1918 года. Суть этой системы заключалась в том, что все избиратели были разделены на три категории в зависимости от величины уплачиваемых ими налогов. Наиболее крупные налогоплательщики, уплачивавшие треть от общей суммы поступавших в казну налогов, составляли первый класс, а масса мелких налогоплательщиков, также в общей сложности платившие треть всех налогов – третий класс. Каждый класс налогоплательщиков выбирал треть от общего числа выборщиков, которые, в свою очередь, избирали депутатов. Пропорции при этом были таковы, что один голос избирателя из первого класса равнялся голосам трех избирателей из второго класса и двадцати – из третьего. В таких условиях консерваторы, пользовавшиеся значительной поддержкой среди имущих слоев населения, смогли на июльских выборах значительно усилить свои позиции в палате.

Бисмарк также оказался в числе депутатов. Его политическое кредо осталось неизменным – как писала одна из газет, в правой стене зала заседаний следовало бы сделать нишу, чтобы он мог сесть еще правее. К существующему парламенту он относился скептически, ему было бы больше по душе сословное представительство, в котором, однако, должны быть представлены люди из всех слоев общества, в том числе малоимущих. Бисмарк полагал, что «простой народ» в массе своей консервативен и верен королю. Он выступал против любых соглашений и компромиссов с либералами, на которые была готова часть консервативной партии. Осенью, посетив вместе с сестрой могилы павших в ходе берлинских уличных боев 18–19 марта 1848 года, он писал Иоганне: «Даже мертвым я не мог простить, мое сердце было полно горечи по поводу поклонения могилам этих преступников, на которых каждая надпись кричит о «свободе и праве» – насмешка над Богом и людьми»[88]88
  Fürst Bismarcks Briefe an seine Braut und Gattin. S. 144.


[Закрыть].

Бисмарк уже окончательно порвал с карьерой сельского помещика – вслед за Книпхофом Шёнхаузен был в июле сдан в аренду. В распоряжении семьи остался только господский дом, но и он использовался нечасто. Бисмарк даже задумывался о продаже имения, поскольку финансовое положение было не блестящим; однако такой шаг поставил бы под угрозу его социальный статус, что было недопустимо.

К этому моменту Бисмарк уже стал отцом – 21 августа 1848 года родилась его дочь Мария. «Я рад, что первый ребенок – девочка, но даже если бы это была кошка, я благодарил бы Господа на коленях в тот момент когда Иоганна разрешилась от бремени» – писал он свекру[89]89
  WIA. Bd. 1. S. 187.


[Закрыть]. Осень Иоганна и Мария провели в Шёнхаузене. Отто даже пытался в какой-то момент привлечь жену к своей деятельности, поручив ей небольшую агитационную работу, однако потерпел неудачу. Значительную часть времени Иоганна находилась в Рейнфельде, в имении своих родителей.

Весной 1849 года семейство переехало в Берлин. Правда, жить им приходилось в довольно стесненных условиях. Половину съемной квартиры занимала Мальвина со своим мужем Оскаром фон Арнимом, который также являлся депутатом ландтага. Три комнаты, которые достались семейству Бисмарков, имели отдельный вход. Тем не менее, Иоганну угнетала жизнь в одной квартире с сестрой мужа – тесная связь между Мальвиной и Отто, несмотря на свой родственный характер, заставляла ее ревновать. Как и всегда в дальнейшем, она не показывала своей ревности, отчего, вероятно, страдала еще больше.

Летом Иоганна уехала в Шёнхаузен, а Бисмарк жил у своего друга Ганса Клейст-Ретцова. Осенью он снова снял для семьи небольшую квартиру на Беренштрассе. 28 декабря 1849 года у супругов родился сын Герберт. Иоганне жизнь в большом городе с маленькими детьми окончательно пришлась не по вкусу, и она в начале 1850 года уехала к родителям в Рейнфельд. И она, и дети часто болели; Бисмарк ходил к врачам, а потом в письмах передавал жене их советы.

После отъезда Иоганны Бисмарк снял меблированную комнату, а затем маленькую квартиру на той же Беренштрассе. До лета 1851 года супруги виделись лишь эпизодически. Один из современников описывал Бисмарка в те дни как высокого грузного мужчину с рыжими бакенбардами, приплюснутым носом, насмешливой улыбкой над тяжелым подбородком и ясными умными глазами[90]90
  Richter W. Op. cit. S. 59.


[Закрыть].

* * *

К лету 1849 года на первый план в Пруссии вышла германская политика. Это было связано, в первую очередь, с кризисом общегерманского Национального собрания, заседавшего во Франкфурте-на-Майне. Здесь столкнулись две точки зрения на объединение страны. Так называемое «великогерманское» решение предусматривало создание единого государства с участием Австрии, в границах которого оказались бы все немцы, жившие в Германском союзе, однако также и многочисленные народы, населявшие Габсбургскую монархию – венгры, хорваты, итальянцы, словаки… Получавшееся в итоге государственное образование превращалось в огромного неповоротливого монстра, который с трудом мог претендовать на то, чтобы считаться национальным государством немцев. Единственным способом избежать этого мог стать распад Австрийской империи, при котором к Германии отошли бы ее территории, населенные немцами, а балканские владения оказались бы предоставлены самим себе. Однако это представлялось маловероятным из-за позиции австрийских политиков. Поэтому большинство заседавших во Франкфурте депутатов являлись сторонниками так называемого «малогерманского» варианта – объединения Германии без Австрии.

Именно такое решение было принято во франкфуртском Национальном собрании в 1849 году, когда наконец завершились многомесячные прения по вопросу о будущем страны. Однако у первого общегерманского парламента уже отсутствовали ресурсы для того, чтобы провести его в жизнь. Разработанная и принятая в конце марта конституция единой Германии была в таких условиях не более чем клочком бумаги. В этой ситуации Национальное собрание предложило императорскую корону прусскому королю Фридриху Вильгельму IV – по сути, это был жест отчаяния, попытка в последний момент спасти мечту о едином немецком отечестве.

Прусский король в апреле 1849 года высокомерно отверг предложенную корону, заявив, что с удовольствием принял бы ее из рук германских монархов, а не деятелей революции. 21 апреля предложение франкфуртского Национального собрания стало предметом обсуждения в прусском ландтаге. Бисмарк, взяв слово, четко и недвусмысленно обозначил свою позицию, совпадавшую со взглядами большинства консерваторов. Пруссия, заявил он, не имеет права растворяться в Германии, она должна в первую очередь сохранить себя. Прусская и общегерманская конституции в их нынешнем виде сосуществовать не могут; пожертвовать первой ради второй значило бы пойти наперекор интересам монарха и всей страны. «Германского единства хочет каждый, кто говорит по-немецки, – завершил он свою речь, – но я не желаю его при такой конституции». Пруссия должна «быть в состоянии диктовать Германии законы, а не получать их от других»[91]91
  WIA. Bd. 1. S. 213.


[Закрыть]. Завершение речи звучало весьма эффектно: «Франкфуртская корона может быть весьма блестящей на вид, однако золото, которое придаст ей истинный блеск, она может приобрести только за счет того, что в нее будет вплавлена корона прусская. Однако я не верю, что переплавка в форму этой конституции будет удачной».

Фактически это и были основы концепции Бисмарка в германском вопросе: объединение страны должно происходить под главенством Пруссии, в соответствии с прусскими интересами и по инициативе прусской монархии. Летом 1849 года в одном из писем жене он заявил: «Этот вопрос будет решен не в парламентах, а дипломатией и оружием. Все, что мы обсуждаем и решаем по этому поводу, имеет не больше значения, чем ночные мечтания сентиментального юноши, который строит воздушные замки и думает о том, что некое нежданное событие сделает его великим человеком»[92]92
  Ibid. S. 228.


[Закрыть].

Бисмарк был немецким националистом в гораздо меньшей степени, чем прусским патриотом. Это не значит, что идея германского единства была ему совершенно чужда, однако она однозначно уступала государственным интересам Берлина. Германия виделась ему, по сути, увеличенной в своих размерах Пруссией; достичь же этой цели следовало либо на основе соглашений с другими германскими монархами, либо – при благоприятных к тому обстоятельствах – силой оружия. Вопрос о том, в какой мере Бисмарк вообще на данном этапе своей карьеры считал объединение Германии важной задачей, остается спорным. По его собственным более поздним рассказам, еще в студенческие годы он поспорил с однокашником на 25 бутылок шампанского, что через двадцать лет Германия станет единой; однако современные биографы сомневаются в правдивости этого рассказа[93]93
  Nonn C. Bismarck. Ein Preuße und sein Jahrhundert. München, 2015. S. 81.


[Закрыть].

В сентябре 1849 года, выступая в парламенте, Бисмарк заявил: «То, благодаря чему мы удержались – это как раз специфическое пруссачество. Это – остаток многократно поносившегося закоренелого пруссачества, который пережил революцию, прусская армия, прусская казна, плоды многолетнего разумного управления и та живая связь, которая существует в Пруссии между королем и народом. Это приверженность прусского населения к своей династии, это старые прусские добродетели – честь, верность, послушание и храбрость – которые пронизывают армию от ее основы, офицерского корпуса, до самого юного рекрута. (…) Мы – пруссаки и хотим остаться пруссаками. Мы не хотим видеть прусское королевство растворенным в прогнившем южногерманском уюте»[94]94
  Gall L. Op. cit. S. 103.


[Закрыть]. И, взяв слово еще раз: «Уважаемый оратор назвал меня заблудшим сыном Германии. Я думаю, это замечание носит глубоко личный характер. Господа! Моя Отчизна – Пруссия, я не покинул ее и не собираюсь покидать»[95]95
  Bismarck O.v. Die politischen Reden des Fürsten Bismarck. In 14 Bd. Stuttgart, 1892–1905. (PR). Bd. 1. S. 117.


[Закрыть]. В сложившихся условиях необходимо в первую очередь заботиться об укреплении позиций Пруссии на европейской арене, а это значит – избегать любых авантюр. Бисмарк не мог не понимать, что усиление его страны вряд ли будет благожелательно воспринято другими державами и призывал к осторожности в данном вопросе.

И все же такая авантюра была предпринята. Мысль о создании единого государства под главенством Пруссии была вовсе не чужда Фридриху Вильгельму IV. В этом его поддерживал один из его ближайших советников, Иосиф Мария фон Радовиц. Венгр по происхождению, он был по сути своей увлекающимся мечтателем, имевшим большое влияние на столь же увлекающегося и романтичного монарха. Король был его единственной опорой, отношение к Радовицу со стороны других представителей политической элиты было более чем скептическим. Его обвиняли в бездарности, нежелании и неумении видеть реальные обстоятельства происходившего и злоупотреблении доверием короля. «Он приносит несчастье всему, до чего дотрагивается» – так характеризовал его Бисмарк[96]96
  Kolb E. Op. cit. S. 30.


[Закрыть].

В любом случае, момент для того, чтобы выступить с инициативой реформы Германского союза, был выбран на первый взгляд довольно удачно. Революция уже пошла на спад, но внушенный ею ужас заставлял правителей малых и средних германских государств стремиться к сближению с сильной прусской монархией, которая гарантировала бы им короны. Австрия, со стороны которой можно было ожидать основное сопротивление реформе, была занята собственными проблемами – восстанием в Венгрии, которое грозило разрушить монархию Габсбургов.

Проект Радовица предусматривал создание конфедерации германских государств, во главе которой должен был стоять прусский король, с единым парламентом, выборы в который проходили бы на основе трехклассового избирательного права по прусскому образцу. Эта конфедерация не должна была включать в себя Австрию, однако предполагался союз с монархией Габсбургов для совместной борьбы против революции. В мае 1849 года Пруссия, Саксония и Ганновер договорились совместно продвигать прусский проект. Малые германские государства присоединились к последнему довольно быстро, однако такие крупные игроки, как Бавария и Вюртемберг, традиционно опасавшиеся прусского доминирования, решительно воспротивились формированию конфедерации под эгидой Берлина.

Бисмарк оказался в достаточно сложной ситуации. С одной стороны, он был убежденным противником проекта, в котором видел опасное заигрывание с силами революции. С другой, он не мог открыто выступить против монарха и правительства, интересы которых последовательно защищал на протяжении всей своей парламентской деятельности. В итоге молодой депутат был вынужден лавировать.

Его статьи в «Крестовой газете», критикующие проект конфедерации, появлялись анонимно и вызывали большое недовольство короля – как говорил впоследствии Герлах, если бы Фридрих Вильгельм узнал, кто был автором текстов, на дальнейшей карьере молодого консерватора был бы поставлен крест. В ландтаге Бисмарк выступил 6 сентября с речью, в которой пытался пройти между двух огней, одновременно критикуя действия правительства и в то же время не давая повод заподозрить себя в нелояльности к монарху. Он говорил о том, что прусский парламент должен играть большую, если не решающую роль в определении внутреннего устройства будущей конфедерации – так, чтобы на общегерманском уровне не были приняты решения, не соответствующие интересам Пруссии. Любую политику в германском вопросе необходимо проводить исходя из существующего соотношения сил, чтобы не превратиться в заложника чужих интересов. В своем выступлении Бисмарк обратился к образу Фридриха Великого, который, по его мнению, выбрал бы один из двух вариантов поведения – либо в союзе с Австрией восстановил бы прежний порядок, либо подчинил бы себе Германию, если необходимо, с применением силы. Какой из этих вариантов кажется лично ему более предпочтительным, оратор не уточнил, однако было очевидно, что проект конфедерации он не считал оптимальным.

Как писал Лотар Галл, «эта речь значительно изменила положение Бисмарка не только внутри политической группировки, к которой он принадлежал, но и за ее пределами. Раньше его считали в первую очередь радикалом в вопросах внутренней политики (…) Теперь он неожиданно появился в образе человека, который мог формулировать аргументы против определенной политики с точки зрения разумного реализма, обращался не только к своим единомышленникам, но к различным группировкам, который мог рассматривать альтернативы»[97]97
  Gall L. Op. cit. S. 117.


[Закрыть]. Фактически эта речь открыла Бисмарку дорогу к дипломатической карьере, которая начиналась менее чем через два года. Она стала первым шагом к изменению сложившегося имиджа твердолобого реакционера, укорененного в своих принципах и неспособного к какой-либо гибкости. Тем не менее, до полного преодоления укоренившихся представлений о Бисмарке было еще очень далеко, особенно если речь шла о его политических противниках.