Текст книги "Наследство последнего императора. 2-й том"

– Зачем такая дисциплина, чтобы преступные приказы исполнять? – крикнул молоденький солдат. – А если бы ты, комиссар, не пришел к нам, побоялся?

Яковлев улыбнулся.

– Я побоялся?

– Ну, поостерегся… – поправился солдат. – Тогда что?

Комиссар сошел со ступенек к шеренге.

– Как вас зовут, товарищ красноармеец? – спросил Яковлев.

Тот оглянулся на своих и ответил нехотя:

– Ну, Семеном меня зовут. Семен Иванов. Фамилия наша Костоедов.

– Значит Костоедов Семен Иванович, – уточнил комиссар. – Ты – человек теперь свободный, гражданин свободной России, рабоче-крестьянской республики. И теперь, ты можешь себя называть по отчеству как свободный человек, а не как крепостной, батрак или слуга помещичий. Вот скажи мне, Семен Иванович, если ты такой умный, то почему сам не сказал товарищу Бусяцкому, что приказ его преступный?

То молчал и мелко хлопал глазами.

– Вот, – заметил комиссар. – Ты и подозревать не мог такого. Верно?

– Верно, – подтвердил солдат Костоедов.

– Вот и товарищ Бусяцкий не мог подозревать, – сказал Яковлев. – Понял?

– А что ты так его хвалишь? Выгораживаешь? А что как он знал?

– Я не хвалю Бусяцкого, – ответил комиссар. – И не выгораживаю. Я просто ему верю. С Заславским мы разберемся позже. А теперь слушай мою команду! Построиться всем в одну шеренгу!

Солдаты засуетились, и через несколько минут перед Яковлевым стояла ровная монолитная стена вооруженных людей – с просветленными, спокойными и даже радостными лицами.

– Немедленно отдыхать – всем! – властно прозвучал голос комиссара. – До рассвета. Командирам отделений выставить боевые охранения.

Кивком он подозвал к себе Бусяцкого и Гончарюка.

– Товарищ Бусяцкий! Временно – подчеркиваю! – временно вы переходите под непосредственное начало старшине Гончарюку. Такова тактическая необходимость. Почему так надо – объясню позже. Свободен!

Бусяцкий кивнул и двинулся к своим. Но едва он сделал шаг, комиссар остановил его.

– Степан Акинфыч! – с досадой сказал комиссар. – Извини – совсем забыл! Револьвер-то свой… отдай Павлу Митрофановичу. Зачем тебе лишний груз таскать. Опять-таки самому безопаснее.

Бусяцкий нахмурился. Нехотя вытащил наган из-за пояса и рукояткой вперед передал его Гончарюку.

– Все-таки не доверяешь? – буркнул.

– А ты как думаешь, друг мой? – прищурился комиссар. – Павел Митрофанович, Бусяцкого – в отдельную избу и под усиленную охрану.

– Дак ты… Да что же ты… – растерянно заговорил Бусяцкий. – Ты же обещал… Сказал, что доверяешь…

– Ты решил, что я настолько глупый? – удивился комиссар Яковлев. – Тебя полезнее всего вообще по другой бухгалтерской ведомости провести… Ну, ладно, походи пока, подыши. Там посмотрим, что с тобой делать – освободить или расстрелять за измену по закону военного времени. Не спускайте с него глаз, Павел Митрофанович!

– Слушаюсь, товарищ комиссар! – одобрительно гаркнул Гончарюк.

С рассветом вернулись к своему отряду. Зенцов и Гузаков уже собирались идти на поиски.

– Как багаж? – спросил Яковлев.

– Порядок! – ответил Зенцов. – Доктор вроде очухался. Ходит даже.

Комиссар при свете дня был зелено-бледен, он не спал вторые сутки, но приказал немедленно двигаться дальше. Сел в тарантас на свое место рядом Николаем.

– Прошу прощения, Николай Александрович, – сказал он.

– За что же? – удивился Николай.

– За столь долгое отсутствие. И без предупреждения.

– Василий Васильевич, голубчик! – воскликнул Николай. – Мы даже не заметили, что вас нет. Так спали крепко… А что-нибудь случилось? – обеспокоено спросил он.

– Нет, слава Богу, теперь уже все в порядке, – ответил Яковлев.– Понадобилась небольшая разведывательная операция. Сибирь, знаете ли, не Европа. Расстояния большие. Просторы огромные… Никогда не знаешь точно, кто может скрываться за ближайшим лесом и за дальней деревней…

– Скажите, пожалуйста, Василий Васильевич! – спросил Николай.– Я давно хочу вас спросить, но все момента удобного не было. Мне кажется, что ваше лицо мне знакомо. Я вас где-то определенно встречал раньше.

– Сомневаюсь. Хотя одно время мне, по заданию моей партии, пришлось послужить и Вашему величеству. Скажу откровенно, был момент в моей жизни, когда я думал открыто перейти на вашу сторону – в августе четырнадцатого, хотя сомнений было много и партия наша меня не одобрила бы. Наверное, тогда каждый русский человек думал только о том, чтобы сломать рога германцу. Но уже после уничтожения армии Самсонова, все сомнения ушли. Я окончательно убедился, что вы, Ваше величество, и ваши министры, и весь ваш привилегированный класс, к которому я тоже принадлежал, ведете мое Отечество к окончательной гибели.

Левое веко Николая задергалось, губы задрожали.

– Это… это… я благодарен вам за откровенность… – с усилием выговорил он. – Но поверьте, я никогда!.. Никогда!.. И ничего не ставил выше моей родной России. Конечно, вы мне не верите… В нынешнем моем положении, когда ваша партия захватила всю власть!..

Яковлев резко повернулся к Николаю.

– Мы ничего не захватывали, Ваше величество! – возразил он. – Власть валялась на улице. Мы просто нагнулись и подняли ее с панели, когда по ней вовсю топтались масоны, германская и английская разведки, агентура международного капитала! Кстати, имею дерзость вам напомнить: не большевики сбросили вас с престола, а буржуазия, ваша военная бюрократия и Госдума. Власть у вас отобрали именно ваши привилегированные сословия. Достаточно было Родзянке послать вам лживую телеграмму, что пора отрекаться от престола, как вы тут же отреклись, даже не проверив сообщение главного думца. Достаточно было вашему начальнику генерального штаба послать командующим фронтами телеграмму с намеками на необходимость смены верховной власти, как они тут же вам изменили и потребовали вашего отречения. И первым изменил ваш дядя Николай Николаевич! Второй ваш дядя Кирилл Владимирович привел под красным флагом морячков к государственной Думе и сдался ей. И вами же назначенный в председатели правительства князь Львов велел поднять над Зимним дворцом тоже не какой-нибудь, а красный флаг! Вы отдали власть сразу, безропотно, без борьбы! Отдали Россию на разграбление и развал.

Николай нервно потирал вспотевшие ладони, левый глаз у него совсем закрылся.

– Раз уж у нас такой откровенный разговор пошел, – проговорил он дрожащим голосом, – то, может быть, вы просветите меня и относительно другого обстоятельства? Очень интересного?

– С удовольствием. Если смогу, – ответил комиссар.

– Попытайтесь, пожалуйста, – и вкрадчиво, но с оттенком презрения, он спросил: – А сколько ваш Ленин взял у германского генерального штаба на подрывную изменническую работу против Отечества российского? За пораженческую политику? Как он там требовал: «Превратить войну империалистическую в войну гражданскую!» Вот! И давно он у них работает шпионом? Смею надеяться – уж эти-то факты вы не станете отрицать?

Яковлев расхохотался.

– Не могу понять… – заметил Николай. – Чем я вас так рассмешил?

– Что же тут непонятного!.. – покачал головой комиссар Яковлев. – Мне стало немножко смешно оттого, что вы, оказывается, внимательно читаете кадетские газеты. И не только читаете, а еще и верите им.

– Вы хотите сказать, что Ульянов-Ленин денег не брал от немцев?

– Нет, не это я хочу сказать… Напрямую он ничего не брал. Там всем делом распоряжался этот еврей – Гельфанд, он же Парвус. Отъезд из Германии организовывали немецкие социал-демократы – их парламентская правящая партия… И через нее была оплачен выезд через Германию не только Ленина, но и еще трех десятков представителей далеко не пролетарских партий. Конечно, немцам было выгодно, чтобы главы революционных партий оказались в России. Но позвольте напомнить: Ленин приехал в апреле, а вы уже второй месяц находились под арестом! Ему уже никого с трона свергать было не надо. Нам, большевикам, не надо было работать на немцев, потому что все уже сделало сначала ваше, а потом Временное правительство. Оно сделало главный подарок немцам – уничтожило армию! Русскую армию. Вашу армию!.. Большевики пришли на готовое. Точнее скажу, на развалины.

Он достал свою трубку и стал медленно набивать ее.

– Кстати, Ваше величество, – сказал он, – осмелюсь напомнить вам еще один чрезвычайно важный исторический момент, сыгравший роковую роль во всех последующих событиях.

– Извольте. Прошу напомнить. Это интересный момент?

– Бесконечно интересный! – подтвердил комиссар. – Известно ли вам что-нибудь о циммервальдской конференции?

Николай помолчал. Потом пожал плечами.

– Да, – нехотя сказал он. – Что-то против меня там говорили… какую-то очередную клевету.

– Три года назад, в августе пятнадцатого в швейцарском городке Циммервальде прошла международная конференция, в которой приняли участие представители разных политических партий, в основном, социалисты Европы и Америки. От России приехали тридцать восемь делегатов. И эта международная, подчеркиваю – международная – конференция приняла общую резолюцию, в которой осуждалась война и ставилась общая для всех задача – развернуть во всех странах, в первую очередь, воюющих, борьбу за прекращение боевых действий и за всеобщий мир без аннексий и контрибуций. То есть, каждая партия взяла на себя обязательство сделать все для поражения собственных правительств. Тогда-то и Ленин предложил свой лозунг, о котором вы только что сказали. Но поддержан он не был. В то же самое время в Государственной Думе был создан Прогрессивный блок, куда вошли кадеты, октябристы, трудовики и прочая, и прочая. Даже какие-то националисты. И первейшая задача, которую блок для себя поставил – свержение царя ради войны до победного конца.

Тут Николай возмутился.

– Вы пытаетесь увести меня от темы, – упрекнул он комиссара. – В логике это называется, насколько я помню, подменой тезиса. Давайте лучше не о лозунгах, не о словах, а о делах. Украйну, Белороссию, Польшу, Лифляндию, Курляндию немцам кто отдал, господин комиссар? Тоже Керенский? Или я?

– Сначала это сделали вы, когда начали войну, не имея боеприпасов! – с неожиданной жесткостью отрезал бывший террорист Мячин. – Потом ваши генералы, когда предали своего верховного главнокомандующего! Потом буржуазное правительство, которое решило продолжать войну «до победного конца», не имея армии!

– Вот здесь вы совершенно не правы! – возразил Николай. – У нас, у Российской империи, к началу семнадцатого появлялись все шансы разгромить врага. Победа была так близко! Но – революция… Прервала естественный ход событий,

– Я бы здесь уточнил: февральская революция… – произнес комиссар. – Однако мне не совсем понятно, на что можно было рассчитывать в начале семнадцатого? Какое же могучее средство могло принести победу?

– В феврале семнадцатого должна была начаться дополнительная мобилизация. Уже в марте наша армия насчитывала бы шесть миллионов человек. Против такой силы никакой «Тройственный союз»4646
  Союз Германии, Австро-Венгрии и Турции.


[Закрыть] о не смог бы устоять.

– Наконец-то! – сказал Яковлев. – Я, Николай Александрович, все ждал, скажете вы об этих шести миллионах или нет. Сказали. И после того, в чем вы сейчас сделали признание, вы заявляете, что переворот осуществили евреи и большевики на немецкие деньги? Явное противоречие.

– В чем же? – удивился Николай. – Признаться, не нахожу противоречий.

– Неужели генштаб не просчитал, что такое для России эти шесть миллионов человек? И не просто человек, а молодых здоровых мужиков.

– Как вам сказать…

– Попроще, если можно, и поточнее, – попросил Яковлев, – Скажите, например, что задумана была широкая, абсолютная или, как говорят немцы, тотальная мобилизация. В результате вы оставляли Россию без хлебопашцев вообще! И вы их призывали на фронт в самое ответственное время года – перед пахотой и севом. Следовательно, уже к октябрю-ноябрю семнадцатого в России разразился бы невиданный голод.

– К январю семнадцатого, – продолжал Яковлев, – на фронтах погибли 3 миллиона русских солдат, в основном, из крестьян. Погибли за интересы стран Антанты. Не будете же вы отрицать, что у России в этой войне не было и нет серьезных политических интересов и выгод, кроме инфернального желания освободить Царьград… И опять поражаешься наивности вашей дипломатии! Ведь ваш прадед Николай Павлович уже пытался приблизиться к Босфору. И получил позорную Крымскую войну. Вся Европа объединилась против России. Это у императора Николая Первого от большого ума случилось – восстановить против себя сильнейшие государства мира? И неужели теперь вы и ваши министры не понимали, что никогда России не быть в Константинополе! И не турки ее туда не пустят, а ваши союзники – Англия, в первую очередь! А также Франция и Италия. Три миллиона русских мужиков погибло – вот вам и голод. Еще шесть миллионов – и нет мужика. А коли нет мужика – нет и России. Конечно, правящему классу голод не угрожал. Так что, Ваше величество многоуважаемый Николай Александрович, самой главной причиной катастрофы стала потеря на фронте трех миллионов работников и угроза тотального призыва. Вдуматься только: потерять шесть миллионов трудовых рук! Работников в самом продуктивном возрасте. И при том, что России и до того не хватает населения. Я не прав? Тогда прошу возражать мне! Укажите, на мою неправоту! Милости прошу!

Николай нахмурился, отвернулся и стал с подчеркнутым интересом обозревать пейзаж, уходящий назад.

Дорога становилась все хуже. Тарантас подскакивал на кочках и камнях, и однажды его тряхнуло так, что Николай прикусил себе язык. Сплюнув кровь, он мрачно пошутил:

– Вот видите? В таком состоянии разве я могу дискутировать с вами на равных. У нас разные условия.

– Надеюсь, – усмехнулся Яковлев, – вы хоть сейчас не будете утверждать, что и тут виноваты большевики, устроившие вам дорожные неприятности на германские деньги.

Николай коротко усмехнулся.

– Ну, это как сказать… Можно и так выразиться. Вы же сами признались, что немцы вами – лично вами сейчас! – руководят, хоть и опосредованно…

– Ваше величество! Николай Александрович! – неожиданно теплым и проникновенным тоном произнес комиссар. – Признаюсь вам: люблю Россию не меньше, чем вы. И поверьте, мне нерадостно оттого, что у вас ничего хорошего не получилось. Вы не уберегли Россию. Мало того, своим царствованием принесли ей массу незаслуженных страданий. Ну, скажите, пожалуйста, как можно влезать в войну, имея боеприпасов и оружия всего только на четыре месяца боевых действий! А воевать собирались против большей половины Европы. И Турции. И даже Болгарию мы заполучили врагом – царь Борис почему-то предпочел войти в союз с германцами, а не с братьями-славянами, с русскими, которые совсем недавно спасли их от полного уничтожения. Вы сделали ставку на беспрецедентные военные заказы в Северо-Американских штатах, отправили туда два эшелона золота, а еще раньше и в Англию. Но американцы и по сей день даже не начали строить под ваш заказ оружейные и пороховые заводы. Но золото Российской империи они уже присвоили. Теперь они не желают признать советскую Россию. Почему? Да кому же захочется добровольно расставаться с краденым! Ведь советская Россия, безусловно, потребует золото обратно… Министры-капиталисты тоже Россию не уберегли. И это не они у вас отобрали власть, а вы ее отдали. И это не мы у буржуазии отобрали власть, а она нам ее отдала. Была бы способна удержать – удержала бы! Правда, в том случае мы с вами не вели бы сейчас светскую беседу. Уже за то надо благодарить Керенского, что он мне такую счастливую возможность предоставил…

– Я тоже рад, – насмешливо отозвался Николай.

– Вы правы, Ваше величество, в том, что Брест – самое отвратительное и унизительное из всего, что могло произойти. Но скажите мне, глубокоуважаемый Николай Александрович, как можно воевать против немцев, австрийцев, чехов, словаков, венгров, итальянцев, турок, болгар и прочих, если снаряды, порох, артиллерия и даже аэропланы, заказанные вами за границей, будут готовы ещё через два года, максимум – через год!

Николай помолчал немного и произнес:

– И все-таки не могу понять, чем вас не устраивала прежняя Россия. Конечно, были ошибки. Но все можно было поправить…

– Держава, в которой внутренняя политика и охранная деятельность построены на произволе и провокаторстве, обречена, потому что становится ненавистна всем своим граждан, – ответил комиссар. – Что может быть отвратительнее, когда полиция создает террористические революционные «организации», содержит их за государственный счет и направляет действия террористов против государства же! Полиция организует революционный террор – как вам это? Ее агенты организовывают террористические акты против самых высокопоставленных лиц империи! Опасаюсь, что не поверю вам, если скажете, будто вы не знали, что Столыпина, вашего самого преданного вам министра, уничтожила киевская охранка. Что вашего дядю великого князя Сергея Александровича уничтожила московская охранка! Что главарь эсеровской боёвки Евно Азеф был одновременно вашим, то есть государственным, агентом на жалованье, и революционером?! А убийство вашего деда – Александра Второго? Без прямой и косвенной помощи Департамента полиции, который хорошо контролировал ситуацию, террористы никогда бы не смогли его разорвать бомбой на клочки!.. Это укладывается в голове? У меня, признаться, не укладывается.

Николай зябко передернул плечами. Потом приблизил лицо к лицу комиссара и медленным шепотом произнес:

– Я вам не верю.

Комиссар покачал головой.

– Это я, глубокоуважаемый Николай Александрович, не верю, что вы, будучи «Хозяином земли русской»4747
  Во время переписи населения Николай, отвечая на вопрос анкеты о своей профессии, написал: «Хозяин земли Русской».


[Закрыть], ничего этого не знали. Но ведь, насколько мне известно, Лев Толстой писал вам большие письма. Он хотел открыть глаза императору на бедность, унижения, на скотскую жизнь главной опоры самодержавия – на крестьянство. И что же вы ему ответили?

– У меня не было времени отвечать каждому борзописцу! – раздраженно отрезал Николай. – Незачем писателю лезть в политику. Она слишком сложна для его понимания.

Комиссар Яковлев удивленно посмотрел на Николая.

– Уверен, Николай Александрович, что я ослышался или неправильно вас понял. Не может быть, чтобы культурный человек и к тому же монарх, хоть и отставной, назвал величайшего писателя нашего времени борзописцем! Тем не менее, теперь-то вы убедились, что не вы, а Лев Толстой был прав? Все, что началось в феврале прошлого года и продолжается по сей день, он предсказал с невероятной точностью.

Николай поиграл желваками на скулах, замолчал и отвернулся. Он вспомнил, как писали газеты: «Два царя в России – Николай Романов и Лев Толстой. Но разница в том, что Толстой потрясает трон Романова, а Романов с Толстым ничего сделать не может…»

– Теперь я вижу, – обернулся он к комиссару, – что вы действительно самый настоящий большевик!

Яковлев усмехнулся.

– Полагаю, вас это обстоятельство не радует… Но вы преувеличиваете мою роль в истории. В данный момент я вам не пропагандистские брошюры пересказываю, а перечисляю факты. Они имеются в архивах министерства внутренних дел и департамента полиции и недавно были лично подтверждены бывшими начальниками департамента Лопухиным и Герасимовым. Им-то можно верить? Или они тоже большевики?..

Николай не ответил. Яковлев добавил:

– Германия рухнет очень скоро – на наших с вами глазах. Мы с вами станем непосредственными свидетелями большого исторического события.

Николай недоверчиво обернулся к комиссару и сказал:

– Я так и не могу понять, отчего вы так уверены?

– Что тут понимать? – пожал плечами комиссар. – Германская империя на краю пропасти. Ее добивает война. В этой империи так же, как и в Российской, исчезла главная внутренняя скрепа – доверие к власти. Кайзера ненавидят все немцы. Или почти все. И придется кайзеру искать убежище, хотя еще сегодня он предлагает его вам, точнее, вашей семье.

Николай неожиданно побледнел до полуобморока и даже ухватился за рукав комиссара, чтобы не выпасть из тарантаса.

– Что такое? – обеспокоился комиссар. – Вам плохо, Ваше величество?

– Нет, совсем нет! Иногда хватает грудная жаба… – Николай постепенно пришел в себя. – Наоборот, я, кажется, рад, если вы… – он замолчал, не имея сил вздохнуть.

– Да? Если я?..

– …если вы сказали правду. Если вы не смеетесь надо мной. Если это правда…

– О грядущей революции в Германии? Зачем же мне смеяться? – не понял комиссар.

– Нет. О приглашении Вилли… императора, то есть кайзера Вильгельма?

– А вы как думаете?

– Я слышал… Слухи циркулировали… Слышал… нет, мне писали из Петрограда… Якобы в условиях Брестского мира есть требование об Аликс… Александре Фёдоровне… о детях…

Яковлев открыто и от души рассмеялся.

– Если так, то почему вы ругаете Брестский мир?

– Но… – Николай не знал, что и сказать. – Я не знаю… я совершенно не информирован… Скажите, милый Василий Васильевич! Куда же вы все-таки меня везете, и что меня ждет? Или это и сейчас секрет?

– Вне всяких сомнений, секрет! – подтвердил комиссар. – Единственное, что я могу сказать точно о переговорах с немцами: в брестском договоре нет упоминания о вас лично. Хорошо или плохо это, затрудняюсь сказать. Но знаю наверняка: сейчас вам предстоит встреча с Лениным. Возможно, вам будет предложена сделка…

Николай протестующе отгородился ладонью.

– Не торопитесь отвечать! – быстро сказал Яковлев. – Не торопитесь… Даю слово, ничего унизительного или позорного вам не предложат. Тем не менее, я не хочу вас напрасно обнадеживать. И не могу что-либо обещать вам или подавать беспочвенные надежды. Скажу только, что для вас надежда на хороший исход есть и она отнюдь не беспочвенна. Тем не менее, готовьтесь к испытаниям.

– Я давно готов, – сказал Николай.

– Все, что вам до сих пор пришлось пережить, – продолжил Яковлев. – Сломанная ледяная горка, отказ выдать вам дрова… Все это пока увеселительная прогулка. Пикник. Вам пишут из Петрограда… А из Москвы вам пишут? Что Троцкий, например, требует суда над вами? Ленин с Троцким вполне согласен. Он тоже считает, что непременно нужен открытый судебный процесс.

– Что-то подобное я слышал… – небрежно ответил Николай. – И скажу вам, Василий Васильевич, следующее. Я суда не боюсь. Все же какой-то выход. А что будет с семьей? – Николай взял Яковлева за локоть.

– Давайте будем надеяться вместе, – предложил Яковлев, осторожно освобождая локоть. – В любом случае дальше оставаться здесь вам и семье нельзя. Надо иметь в виду и вот что: суд – есть последнее действие спектакля. До этого вам предстоит гораздо более трудное, ответственное и важное дело. От того, как вы с ним справитесь, может зависеть исход судебного процесса.

Неожиданно колонна остановилась. Подъехали Гончарюк и Чудинов. Между ними – Бусяцкий на коренастой лошаденке, повод которой был привязан к седлу Чудинова.

– Иевлево, – сообщил Чудинов.

Яковлев спрыгнул на землю, и они отошли подальше от тарантаса. Чудинов спешился, Гончарюк и Бусяцкий оставались верхом.

– Предложения? – спросил Чудинова комиссар Яковлев.

– Бой, – коротко ответил тот. – Входим в деревню, царя оставляем под охраной, лавой врываемся за лесок и делаем из Заславского отбивную.

– И все?

– Нет, – возразил Чудинов. – Есть еще одно предложение. Останавливаемся в селе и ждем сутки. Заславский устает ждать, посылает разведку. Мы её снимаем, он посылает другую. Мы снимаем и ее и атакуем Заславского. Наши пойдут в бой отдохнувшими, а его людям придется ночевать в лесу.

– Хорошие планы, – одобрил комиссар. – Особенно второй. Но и у него есть два недостатка. Существенных недостатка.

– Ну, так скажи.

– Не понял, – удивился Чудинов. – Что такое?

– Посмотри, – Яковлев указал на дорогу. – Видишь – вся до горизонта черная. И вот, – показал на солнце, жаркое не по-весеннему. – Боюсь, что река может вскрыться в любой момент. Мы не можем задерживаться. Даже на час, не то, что на сутки.

– Да, – озабоченно согласился Чудинов. – Может, лед уже пошел.

– И второе… – помедлил Яковлев.

– Что?

– Все то же. Не хочется стрелять в своих…

Чудинов не на шутку разозлился.

– Ты опять за свое, христианин хренов! – гаркнул он. – Какие свои? Они так про тебя не думают. И про меня тоже! И будут в меня палить. А мне что? Спасибо говорить?

– Тихо, – вполголоса приказал Яковлев. – Тихо, друг мой: мы не на базаре.

Они отошли еще дальше к краю дороги.

– Бусяцкий! – крикнул комиссар: – Бусяцкий! Слезайте с коня и ступайте сюда! Все в порядке, Павел Митрофанович, – добавил он. – Пусть идет.

Чавкая сапогами по лужам, подошел Бусяцкий.

– Ну!

– Слушайте приказ, командир Бусяцкий, – жестко произнес Яковлев. – Сейчас вам будут возвращены личное оружие, документы и ваш конь. Пойдете к Заславскому парламентером. Расскажете ему все, что здесь видели и слышали. Скажете, что я принял решение уничтожить его отряд. И что вашему отряду поручено атаковать его первым. А вам приказано лично казнить Заславского, чтобы возвратить мое доверие. И что за одного своего убитого я возьму жизнь троих. Пленных вообще брать не буду. Но Заславского возьму в любом случае – живым или мертвым. Передайте ему мой личный совет: пусть лучше он отдастся мне мертвым. Потому что он будет тотчас же повешен перед строем. Даю ему жизни ровно десять минут, после чего я его атакую. Я понятно высказываюсь?

– Так точно! – козырнул Бусяцкий. – Так точно, тов… товарищ…

– … уполномоченный комиссар Совнаркома и ВЦИКа.

– …Товарищ уполномоченный комиссар! – отчеканил Бусяцкий. – Через десять минут атака. Разрешите идти?

– Минутку! – остановил его Яковлев. – Добавьте ему: есть еще один вариант развития событий. Он может добровольно сдаться мне и присоединиться со своим отрядом под мое начало. Или катиться в преисподнюю! И немедленно!

– Понял! – сказал Бусяцкий. – Заславскому катиться в преисподнюю немедленно.

– Можете взять с собой кого-нибудь из своих. Сколько хотите.

– Не надо, товарищ комиссар, – отказался Бусяцкий. – Ни к чему. Я сам. Через десять минут вернусь. Или раньше. Если не вернусь – атакуйте.

Из тарантасов вышли Николай и Александра. Сошла на землю и Мария и о чем-то заговорила с солдатами. Бойцы проверяли оружие, затягивали подпруги седел.

Время потекло необычайно медленно, каждая секунда казалась часом. Прошло, казалось, уже полдня, но Бусяцкий не возвращался. Однако на самом деле уже через шесть минут из Иевлева выехал всадник. Грязь высоко взлетала из-под копыт. Когда он приблизился на полкилометра, Гончарюк, с усилием вглядевшись, тихо сообщил:

– Бусяцкий…

– Докладываю, товарищ комиссар, – не сходя с коня, сказал Бусяцкий. – Ушел Заславский. Со всем отрядом. Звал и меня.

– Куда ушел?

– Напрямки в Катькин4848
  Екатеринбург (местн. жарг.).


[Закрыть], – ответил Бусяцкий. – Сказал, здесь ему больше нечего делать.

– Перехватим гада, комиссар? – спросил Чудинова.

Тот отрицательно покачал головой.

– Без толку. С нашим багажом не догоним. И задерживать Романовых нежелательно. Ну, а вы-то почему вернулись? – спросил он у Бусяцкого.

– Все мои здесь, – ответил Бусяцкий. И тихо добавил: – Костя, он будет тебя ждать в Катькине. Тебе с твоими пассажирами не пробиться.

– Хорошо… Спасибо тебе, товарищ Бусяцкий! – с чувством сказал комиссар. – Ты только что выдержал очень тяжелый и сложный бой. И победил, не пролив ни капли крови. Займи свое место в строю.

К вечеру они вышли на берег Тюмени. Лед, счастью, еще не был взломан, но по нему шла вода. Лошади топтались и выходить на лед отказывались. Пришлось спешиваться и тащить их в воду, держа под уздцы.

Местами вода доходила лошадям до брюха, переливалась через сиденья тарантасов. И все-таки на противоположный берег удалось выйти без происшествий.

В город вошли поздно ночью. С трудом отыскали дорогу к вокзалу.

– Не Тюмень, а темень! – каждый раз заявлял матрос Гончарюк, когда они в очередной раз свернули не на ту улицу. – Но мы еще темнее! – еще с большим оптимизмом добавил он, разглядев на фоне темного неба бронепоезд, который стоял у перрона под парами.

Через час к бронепоезду были прицеплены два спальных пульмана. Проверив, как разместились Романовы, Яковлев в последний раз осмотрел их вагон и, уже уходя, столкнулся с Александрой.

– Господин комиссар! Василий Васильевич, – проникновенно произнесла она. – Мы вам бесконечно плагодарны! – машинально она протянула ему руку для поцелуя.

Яковлев сделал вид, что не понял ее. Александра густо покраснела – хорошо еще, что в вагонном коридоре было темно! – и сделала вид, будто протянула руку исключительно для того, чтобы поправить рюшевую оборку на рукаве своего серого походного платья.

– Я делаю свою работу, Ваше величество, – с достоинством поклонился комиссар.

– Я с вами не сокласна! – возразила Александра. – Мы все витим. И о многом хотим и можем догадываться… Мы знаем, что вы спасали нас. Sie haben uns gerettet! Vielen, vielen dank! Unendlich4949
  Вы спасли нас. Огромное спасибо (нем.).


[Закрыть]! – горячо заверила она.

– Doch nichts besonderes, Eure Majestät! – спокойно ответил комиссар. – Die einfache Pflicht eines Offiziers5050
  Ничего особенного, Ваше величество: долг офицера.


[Закрыть].

– Ah! – всхлипнула Александра и глубоко вздохнула.

– Я могу идти? – спросил комиссар Яковлев.

Она кивнула.

Он уже сделал шаг, как вдруг раздался звонкий голос:

– Товарищ комиссар! – из-за спины Александры показалась Мария.

Она улыбалась во весь рот, в прищуренных глазах ее плясали бесенята.

– Можно, я буду называть вас «товарищ комиссар»?

– Как будет угодно Вашему высочеству, – улыбнулся комиссар.

– После того, что произошло, вернее, после того, что чуть не произошло, вы лично для меня – товарищ! Мы всё знаем. И не вздумайте отпираться! – погрозила она ему пальчиком.

– И не посмею, Ваше высочество! – заверил ее комиссар. – Я могу идти?

– Можете, – с важным видом разрешила она.

Он двинулся к выходу.

– Нет, нет! – неожиданно воскликнула Мария и схватила его за руку. – Я передумала. Вы не можете идти!

– Вы не разрешаете? Отчего же?

– Не разрешаю! – подтвердила она. – Я вам не разрешаю идти одному. Одного я вас не отпущу! Я беспокоюсь за вас. Там, на вокзале, очень темно – вы, наверное, не подозреваете! И страшно. Поэтому я просто обязана позаботиться о вашей безопасности. Теперь моя очередь!

– И как же вы намерены позаботиться о моей безопасности? – учтиво поинтересовался комиссар Яковлев.

– Провожу вас на телеграф! Только тогда я буду спокойна, если буду знать наверное, что с вами ничего плохого не произошло.

– В самом деле? – удивился комиссар. – Душевно вам признателен. Но уверяю вас, Мария Николаевна, со мной ничего плохого не произойдет. Я уже взрослый. Теперь я могу идти?

– Нет! – заявила Мария. – Нельзя.

– Ваше высочество, у меня неотложные… – начал он.

Мария его перебила.

– Товарищ комиссар! Товарищ Яковлев, – она снова взяла его за руку и крепко сжала. – Василий Васильевич! Прошу вас, миленький: я хочу послать телеграмму сестрам и брату. Ведь они волнуются. Возьмите меня с собой!