Текст книги "Год беспощадного солнца"

– Защита, Дима. От прослушек защита.

Мышкин рассмеялся:

– В шпионов играешь?

– Уже наигрался, – спокойно ответил Ладочников. – Это они играют. И думают, что я ничего не вижу. Здесь, у меня, как минимум, три клопа. Минимум! И две веб-камеры скрытого наблюдения. Цифровые: можно писать полгода без перерыва.

– Если бы я тебя не знал, то сказал бы, что ты параноик! – заявил Мышкин. – Хочешь сказать, слухачам интересно, какое кино ты смотришь в рабочее время? Или каких баб сюда водишь?

– В тотальном контроле, Дима, важен сам принцип – ничего не оставлять без внимания. Тогда, действительно, ничего не упустишь. Даже в сортирах нашей клиники есть прослушки и веб-камеры. В женском тоже. Представляешь? Записывают, как наши бабы трусы снимают.

Мышкин понял, что шанс у него в руках.

– Вот ты кто на самом деле! Все раскопал! Тебя не проведешь, – радостно воскликнул он. – Профессор! Академик! И не говори теперь, что ничего нельзя для меня сделать.

Ладочников прищурил свои зеленоватые, как у рыжего кота, глаза.

– Вообще-то можно. Только ты должен тоже подключиться. Разделить со мной ответственность. Стать немножко хакером.

– Я готов! – радостно воскликнул Мышкин.

Но Ладочников его тут же остудил.

– Дело это уголовно наказуемое, доктор. Могут даже посадить – это в лучшем случае. В худшем – искалечить до инвалидности. Найти компьютер, с которого хакер выходит в сеть, сейчас проще пареной репы. На дне морском сыщут.

– Тебя же они не поймали! – грубо польстил Дмитрий Евграфович.

– Ну, меня-то… – усмехнулся Ладочников. – Долго бежать придется, чтоб меня догнать.

Он вытащил из кармана пачку «Мальборо».

– Будешь?

– Так ведь здесь не курят! – удивленно напомнил Дмитрий Евграфович.

– Разве это курево? – отмахнулся Ладочников. – Фальшивые. Как все наши достижения. Все решили, что при демократии будем курить настоящие американские сигареты и пить настоящее немецкое пиво. А получили фальшивые сигареты, пиво, выборы, фальшивые свободы… Одно только в нашей России настоящее.

– Что же?

– Ворье! – плюнул в корзину для бумаг Ладочников. – На сто процентов настоящее. А как иначе, если оно начинается с Кремля.

– Это мы все знаем.

– А толку?

Мышкин пропустил вопрос мимо ушей.

– Выручай, старичок. С меня причитается.

– Что будет?

– Бутылка «хеннеси».

– «Хеннеси», говоришь… Что ж, есть над чем подумать.

Ладочников докурил, тоже раздавил сигарету в пивной банке, встал и с удовольствием потянулся.

– Помнишь, как сказал великий пролетарский писатель Максим Горький: «Человек оттого и растет, что тянется ввысь»?

– Не помню, – признался Мышкин.

– Позор. Ладно, на первый раз прощаю… Только имей в виду, господин хакер, вся ответственность на тебе. Не струсишь?

– Даже не знаю, что означает это слово! – с торжественным презрением ответил Мышкин.

– Тут главное не в том, чтобы полицаев не бояться. А в том, чтобы все сделать точно и без ошибок. Немножко придется повозиться. Машина есть?

– Волга. Пробег – четыреста тысяч километров. Без капиталки.

– Я про компьютер. Дома?

– Дома есть.

– Объем RAM2121
  RAM – Random Access Memory – оперативная память компьютера.


[Закрыть]? Винчестер?

– Пятьсот двенадцать мегабайт, сто гигов.

Ладочников поморщился.

– Керосинка, конечно, но сойдет. В сеть выходишь через телефон?

– Кабель. Скорость десять мегабит в секунду.

– Очень хорошо, что кабель… Значит так: вечером получишь «мыло». На сегодня все.

Мышкин выбрался из тесного кресла.

– Спасибо, дорогой друг, товарищ и брат! От всей души.

– От души мне ничего не надо! – отрезал Ладочников. – Беги в лабаз за бутылкой.

Вечером, действительно, пришла почта – два сжатых файла и письмо.

«Прежде чем приступить к работе, – писал Ладочников, – уничтожь это письмо, как прочтешь. Да с гарантией, чтоб и следа не осталось. В нашем деле главное – не оставить никаких следов после незаконного посещения сайта в отсутствие его хозяина. Для этого установишь программу анонимного серфинга. Она будет менять твой сетевой адрес каждые пять минут. Сейчас ты заходишь на сайт жертвы из Германии. А через пять минут уже из Таиланда. Можно менять через минуту. Но не стоит. Уже на первой смене след обрывается. Второй архив – собственно программа взлома. Работает подбором разных вариантов букв и цифр и выдает логин жертвы, пароль и дополнительные коды, если надо.

Когда сходишь на сайт к клиенту, все снятые данные запиши на отдельный носитель и полностью отформатируй винчестер. Придется тебе систему переустанавливать, все настраивать, но зато гарантия. Цена этой гарантии – твоя свобода. И моя тоже. Жду бутылку!» Подписи не было.

Компьютер Мышкина работал всю ночь с субботы на воскресенье и утром выдал логин и пароль. С сердечным трепетом Мышкин зашел на сервер Европейского антиракового фонда, заполнил форму запроса и тут же получил ответ: «Access impossible. Wrong login or password»2222
  Доступ невозможен. Неправильные логин или пароль.


[Закрыть].

Битых два часа он пытался снова и снова вставлять буквы и цифры. В конце концов, сервер прервал связь. В довершение обе программы Ладочникова исчезли с винчестера.

– Сергей Васильевич, – позвонил он утром Ладочникову. – Не получается. Выручай.

– А что он тебе пишет?

– Кто? – не понял Мышкин. – Златкис?

– Да уж, конечно, он! Сундук твой что пишет? Керосинка твоя!

– Пишет: «Доступ запрещен, неправильные лог и пас».

– И это все?

– Не все. Твои программы исчезли. Как корова языком слизала. Только что были и вот – нет. Устанавливать заново?

– Боюсь, Дима, что ничего уже не надо, – замогильным голосом сказал Ладочников. – Нельзя тебе заниматься этим делом.

– Вчера ты говорил по-другому, – обиделся Мышкин.

– Вчера я думал, что ты точный и дисциплинированный человек.

– Разве я мог перемениться за ночь?

– Ха! Человек может перемениться за секунду! – заявил Ладочников. – Сейчас он нормален. А через секунду – убийца, насильник или член партии «Единая Россия». Нельзя с тобой дела иметь.

– Да можешь ты объяснить, в конце концов! – разозлился Мышкин.

– Я тебе что говорил? Что было в инструкции, которую ты якобы выполнил?

– Все сделал, как сказано.

– Ты не убрал следы! – отчеканил Ладочников. – На твое счастье я поместил в своих прогах по маленькому троянчику2323
  Распространенный компьютерный вирус.


[Закрыть]. Программу на самоуничтожение, если следы твоего путешествия останутся на винчестере.

– Ах ты, холера! – воскликнул Мышкин. – Точно! Забыл! Не сердись, старик. Не повторится.

– Мне-то что? Твоя шея. На нее веревку надевать будут… Вот что: там, у клиента твоего, за прошедшие сутки произошли крайне неприятные изменения.

– Серьезные? – упавшим голосом переспросил Мышкин.

– Очень. Они, видно, взяли, наконец, на работу хорошего компьютерщика.

– И тебе тут же сообщили? Отчитались… – попробовал сострить Мышкин.

– И так вижу. Теперь нужен дополнительный пароль. И не простой.

– Что я должен делать?

– Ничего ты не сделаешь. И даже не знаю, получится ли у меня.

– Так сложно?

– Сложно. Надо вводить голосовой пароль. Сервер различает определенные голоса. Тут не подберешь. Тысячу лет будешь подбирать и ничего не выйдет. Потому что нет на свете двух людей с одинаковыми голосами. Так же, как и с одинаковыми отпечатками пальцев. Нужен хотя бы образец. А где взять?

– Значит, конец? Все – по домам? – уныло спросил Мышкин.

– По домам, – подтвердил Ладочников. – Хотя…

– Что? Что? Есть шанс? – вскочил Дмитрий Евграфович.

– Я этого не сказал, – отрезал Ладочников. – Еще одна «хеннеси» будет?

– Да хоть две!

– А четыре? – насмешливо спросил Ладочников.

– Четыре? – задумался Мышкин.

– Ага! Не знаешь. И кто поверит, что тебе база данных нужна позарез, если коньяка жалко?

– Будет четыре! – твердо пообещал Дмитрий Евграфович.

– Не надо, – засмеялся Ладочников. – Проверка! Хватит двух. Как справлюсь, позвоню. Ко мне в конторе даже не подходи.

.

Ладочников молчал четыре дня. Позвонил на пятый – в два ночи.

– Зайди ко мне завтра. То есть уже сегодня в семь утра, до конференции.

Мышкин был у него без пяти семь.

– Кажется, имеем, – сообщил Ладочников, включая защиту от прослушек. – Завтра в пять вечера будь у метро «Чернышевская». К тебе подойдет красивая девушка, блондинка, звать Елена. Она тебя знает. Не вздумай флиртовать – это моя жена.

– Лучше сдохну! – заверил Мышкин.

– Ну, ежели так, то она даст тебе диск.

– А откуда она меня знает? – поинтересовался Мышкин. – Моя аспирантка? Врач?

– Фамилия Карташихин тебе известна?

– Иван Антонович?

– Он.

– Главный судмедэксперт города?

– Именно. Лена – дочка евонная… Не опаздывай, доктор.

– Постой, постой! – закричал Мышкин. – А коньяк? Две бутылки! Ей передать?

– Не надо, – сказал Ладочников. – Выпей сам – за мое здоровье и за успех нашего дела.

– Но как же… Ты говорил… условия… Да и не могу я на халяву. Быть неблагодарным, скажу тебе, – чувство отвратительное.

– Не переживай! – засмеялся Ладочников. – Я совсем не пью. И Ёлка моя тоже.

– Так какого же ты дьявола меня по магазинам гонял? – обиделся Дмитрий Евграфович.

– А такого, – отрезал Ладочников, – что такую работу бесплатно делать нельзя. У меня примета такая. Фортуна моя – девка капризная. Шуток не любит.

– Трудно мне тебя понять иногда, Серега, – признался Мышкин. – Зачем же отказываешься, если фортуна такая?

– Не тебе одному трудно, – успокоил Ладочников. – Хотя тут понимать нечего. Ты выпивку мне выставил?

– Выставил.

– Приходится честно признать, дорогую выпивку. Так вот: считай, что я коньяк у тебя принял, значит, работа оплачена. А теперь я тебе эти две бутылки дарю – по старой дружбе.

– У меня пока одна, – уточнил Мышкин.

– Обязательно купи вторую. Фортуна все видит.

– Не сомневайся! – пообещал Мышкин, повеселев. – Сегодня же.

– Верю. Кстати, посмотри диск очень внимательно. Там есть пара бонусов для тебя лично.

– Спасибо, век не забуду! – растроганно сказал Мышкин.

– А теперь дай, друг, на счастье лапу мне. Такую лапу не видал я сроду. Давай повоем вместе при луне на тихую и ясную погоду!2424
  Сергей Есенин. «Собаке Качалова».


[Закрыть]

– Повоем, Сережа, я – с удовольствием.

– Еще раз призываю: ни на шаг от инструкции. Иначе плохо будет. Мне тоже лет пяток могут дать. И не только за соучастие. А для удовольствия. Там, за бугром, русских хакеров ненавидят чуть меньше, чем белорусского батьку Лукашенко.

– Тогда… – несмело начал Мышкин, – Если все настолько серьезно, то какой тебе смысл мне помогать?

– Какой смысл, говоришь? – задумчиво повторил Ладочников.

– Конечно! Тут коньяка мало. Но консультацию квалифицированного специалиста, твою консультацию, я оплачу. Только не в один прием, – спохватился он. – Частями.

Ладочников посмотрел на него с сожалением.

– Дурак ты, Дима, дурак, хоть и без пяти минут доктор. Это у вас в Академии Наук учат теперь, что всё на бабки надо сводить? А если бы я к тебе с такой вот просьбой пришел? Ты отказал бы? Или стал намекать на бабки?

– Ну… на «хеннеси» я точно намекнул бы, – честно сказал Мышкин.

– Святое дело! – согласился Ладочников. – Значит, зачем я влез? Тут немного сложнее всё… Скажу так, чтоб ты сразу понял. Я уже сейчас знаю, на что ты натолкнешься в базе данных фонда. И даже знаю, как отреагируешь. И скажу тебе честно, старая перечница: мне очень хочется, чтобы ты нарыл на огороде у Златкиса всё, что можно. И даже больше, чем всё. А главное, пристроил к делу. Чтоб труд мой не пропал. И твой.

Что-то защемило у Мышкина за грудиной, и так печально защемило, что он не нашёлся, как и что ответить Ладочникову. Хоть он и освоил кое-как роль холодного циника, но сегодня не получилось. Защемило и в носу. Мышкин взял салфетку, которой Ладочников только что протирал монитор, высморкался в неё и швырнул в корзину.

– Спасибо тебе, старина, – с чувством сказал он.

– Благодарить будешь, когда получишь результат.

Тут Сергей Ладочников неожиданно помрачнел и затих, и вид у него был такой, словно он что-то взвешивал на невидимых весах в своей голове, но при этом знал, что весы врут, а других весов у него нет.

Дмитрий Евграфович ждал – внимательно и почтительно. Он думал, что Ладочников, конечно, скрытый психастеник, как большинство людей, занимающихся делом неясным, но требующим большого душевного напряжения. Понятно, Ладочников человек творческий, следовательно, плохо управляемый. Судьба таких людей – постоянно пребывать в зоне повышенной опасности, о чем они, как правило, не задумываются, потому что для них опасность – естественное состояние.

– Скажи мне, друг Дима, – заговорил Ладочников. – Какая категория социальных отношений, как принцип всей жизни, стала определяющей для нашего счастливого времени? Даю пять секунд на размышление.

– Не надо, – ответил Мышкин. – Я тоже думал над тем же. И вычленил две категории.

– Ну и?

– Предательство и безграничная жестокость к ближнему. И дальнему тоже. Вот две.

– Ответ неверный. Поправляю: не простое предательство, а тотальное. Предательство как условие существования общества и функционирования государства. Оно везде – в политике, в бизнесе, в дружеских и в семейных отношениях. Но самое отвратительное не это.

– Что может быть более отвратительным? – усомнился Мышкин.

– Сошлюсь на себя. Самое отвратительное в том, что состояние тотального предательства стало для нас привычным. Как и двадцатилетний непрерывный антисоветский и антисталинский вой демокрастов, либерастов и едросов. Оно не удивляет. Я уже не боюсь предательства отовсюду и от всех. Страх прошел, появилась привычка. И я привычно жду сволочизма каждый день со всех сторон. Но ещё гнуснее то, что я чувствую себя тоже вполне готовым на предательство. И боюсь, что скоро совершенно перестану бояться предать кого-нибудь. И только когда думаю, что придется за все ответить на том свете, каким-то чудом еще удерживаюсь.

– На каком – на том? – Мышкин вспомнил разговор с Волкодавским.

Но Ладочников отмахнулся.

– Он у каждого свой, – ответил он и включил компьютер.

На мониторе появились две красотки – одна вся в чёрном, другая в белом. Прозвучали первые симфонические аккорды «Гренады» – великолепного шлягера Агустина Лары, мексиканца, сочинившего лучшую испанскую песню на все времена. Дмитрий Евграфович загорелся, даже стал подпевать:

 
Granada, tierra ensangrentada en tardes de toros;
Mujier que conserva el embrujo de los ojos moros,
De sueno rebelde y gitana, cubierta de flores
Y beso tu boca de grana jugosa manzana
Que me habla de amores…2525
  Гранада, ты – земля, политая кровью корриды. Ты – женщина с чарующим взглядом мавританки, Заветная мечта цыган и бродяг. Я целую твои уста, сочные, как яблоко, И говорю тебе о любви… (исп.).


[Закрыть]
 

Ладочников кисло поморщился: у Мышкина совершенно не было слуха. Но он страстно любил музыку – такое нередко случается с «глухарями».

– Бог ты мой! – грустно восхитился он, когда песня затихла. – Как они танцуют! Сколько радости, сколько жизни, какая красота!

– Испанки! Они уже в утробе матери разучивают фламенко. И потом танцуют, как чертовки.

– Только не эти, – возразил Мышкин. – Тут не дешёвка, не сельская самодеятельность типа Орбакайте или Аллегровой. Профессионалки явные.

– Точно! – подтвердил Ладочников. – Обе из балета Клода Пурселя. Почему ты так решил?

– Да потому, что я не вижу танца. Я его только чувствую – и всё.

Он был совершенно прав: это тот уровень искусства, когда не видны ни автор, ни материал, ни исполнитель. Такая легкость дается каторжным трудом, плата за нее – растянутые и разорванные сухожилия и мышцы, раздавленные коленные мениски, но самое мучительное – страдания от постоянного голода и днем, и ночью. Лишние сто граммов веса могут уничтожить плоды многомесячных тяжких трудов.

– Кто сейчас для тебя спел, знаешь?

– В первый раз вижу. Правда, голосами немного напоминают певичек из дуэта «Баккара» – помнишь такой? Лет двадцать назад появились – две ослепительные звезды! Но как-то быстро исчезли. Правда, успели выпустить за три года шестнадцать миллионов пластинок.

– Это они и есть.

– Да ну? – изумился Мышкин. – Неужели? Ну-ка, еще раз.

– У меня еще четыре клипа есть.

– Крути!

И опять Дмитрий Евграфович взялся подпевать и даже подтанцовывать, щелкая пальцами, как кастаньетами.

– Не украшай! – поморщился Ладочников. – Пусть поют, как могут.

– Спасибо, друг! – наконец с чувством сказал Мышкин. – Будто в отпуске побывал! Или, еще лучше: словно мне машину бесплатно отремонтировали!

– Так нравятся?

–Неужели непонятно? – удивился Дмитрий Евграфович. – Нота бене, Серега: во всем их репертуаре только одна минорная песня. Только одна! Все остальное – мажор, богатейший шлейф положительных эмоций. Так бы и приволокнулся за одной… потом за другой… потом снова за первой.

– Скромности у тебя на десятерых.

– Верно подмечено! – подтвердил Мышкин. – Я себя частенько недооцениваю. Жаль, так и не удалось вживую увидеть этих… как ты их назвал? Испанских чертовок.

– Хочешь увидеть?

– Спрашиваешь!..

– Послезавтра они выступают в «Октябрьском», – буднично сообщил Ладочников.

Дмитрий Евграфович сначала онемел.

– Не может быть! – воскликнул он.

– Только почему-то с ними будет Лев Лещенко.

– Зачем им Лещенко? – удивился Мышкин. – Зачем им кузнец?

– Вот и узнай, – предложил Ладочников.

Он открыл свой бумажник и достал из него два билета.

– Вот. Дарю!

Дмитрий Евграфович опять сразу ничего не понял. До него дошло лишь тогда, когда Ладочников сунул билеты ему в карман халата.

– Постой, постой! – забормотал Мышкин. – А ты?

– Увы, не получается, – развел руками Ладочников. – Срочно уезжаю. Послезавтра буду далеко отсюда.

– Старик!.. – растроганно произнес Дмитрий Евграфович. – По гроб не забуду! Сколько я тебе должен?

– Нисколько. Мне тоже подарили.

– Ты даже не представляешь… – начал Мышкин.

– Представляю! – оборвал его Ладочников. – Извини, но я еще раз хочу возвратиться к нашим кошерным баранам из Женевы. Ты, действительно, осознал всю преступность наших с тобой намерений?

– Осознал, Сережа, осознал.

– Не сдашь меня?

– Как ты можешь… – обиделся Мышкин.

– А за миллион евро? Это не теоретический вопрос. Евро вполне реальные. Получить можно будет без труда.

– Разве я тебе дал повод так думать обо мне? – тихо спросил Дмитрий Евграфович.

– Пока нет.

– Как мне доказать, что…

– Никак! – отрезал Ладочников. – Уже не надо. Мне достаточно.

– Ты, наверное, что-то знаешь еще… что-то особенное, – неуверенно предположил Мышкин.

– Даже больше, чем нужно, – усмехнулся Ладочников. – Повнимательнее прочти все, что даст тебе моя Ёлка. И ни в коем случае не носи диск с собой. Лучше закопай где-нибудь в огороде, а все, что надо, держи в голове. Обрати внимание на «индекс-м».

– Какой индекс? Что за индекс?

– Сам догадаешься. Иди, у меня, в самом деле, совсем нет времени. Надо еще поработать – на тебя, между прочим. Мы, наверное, не скоро увидимся.

– Ты можешь дать запись твоей глушилки? – спросил Мышкин.

Ладочников, похоже, был готов к его просьбе, потому что немедленно извлек из кармана своего не очень белого халата мини-компакт.

– Пользуйся на здоровье. Да почаще! И пожелай мне счастливого возвращения.

– До скорой встречи.

Они, действительно, скоро встретились – живой с мертвым.

9. Питон и лиловый негр

Пройти от Ладочникова к патологоанатомическому отделению можно было только через вестибюль клиники. И Мышкин всегда старался проскочить его рысцой.

Здесь каждый день уже с семи утра, за два часа до открытия справочной, десятка полтора человек в страхе ждали результаты анализов. Беспощадный диагноз подтверждался не у всех, но с каждым месяцем несчастных становилось все больше. При плохой советской жизни, до победы демократии и частной собственности, на сотню всех заболевших приходился только один раковый больной. При нынешней жизни счастливой заболеваемость раком выросла в 12 раз. И каждый год, начиная с 1996-го, растет на 10—12 процентов. Рост – в геометрической прогрессии.

Цифры этого роста неверные. Больных на самом деле гораздо больше – в десятки раз. Огромное число заболевших просто не выявляется и не учитывается: советская система профилактики и раннего обнаружения опухолей уничтожена. Онкологическая помощь стала недоступной для восьмидесяти процентов населения. Весь медицинский потенциал сконцентрирован в нескольких крупных городах, куда невозможно добраться тем, кто живет в провинции, на селе и просто в глуши, где ни дорог, ни телефонов, ни школ, ни больниц. Их осталось около 90 миллионов человек. Собственно, они и есть Россия.

Проклятый советский тоталитаризм заставлял своих граждан жить, размножаться, учиться, развиваться, творить, строить и богатеть – в первую очередь, духом. Деньгами – во вторую. Варварство, конечно. Зато просвещенная и насквозь процивилизованная демократия предоставила своим гражданам полную свободу умирать. Каждому в одиночку. И часто в страшных мучениях. Это их, граждан, добровольный выбор, твердит уже два десятилетия русская либеральная пресса. Хотя никакого выбора не было. Расстреляв в 1993 году Верховный совет, либералы все России показали, как теперь делается выбор.

На этот раз Мышкину не повезло. В вестибюле его остановила молодая женщина лет тридцати. Она была здесь четыре дня назад, была позавчера, вчера и пришла сегодня.

– Дмитрий Евграфович, – сказала она дрожащим шепотом. – Я Мухина… Лариса Евгеньевна. Помните?

– Конечно, помню! Как не помнить! – бодро сказал Мышкин.

И это была правда. Потому что позавчера именно ей он подписал приговор.

– Я вас очень хорошо помню! – повторил он. – Потому что вы – умница, вы держитесь молодцом, не впадаете в панику, не поддаетесь бессмысленным страхам и ни на секунду не теряете надежды. Я прав?

– Н-не знаю… Мне бы хотелось…

– Конечно, я прав! – непререкаемо заявил Дмитрий Евграфович. – Я специалист и знаю, что говорю. Мне виднее со стороны. Так у вас и должно быть всегда, подчеркиваю: всегда! Даже в самых тяжелых и внешне безнадежных обстоятельствах. И совсем не обязательно связанных с нашей клиникой.

Глаза Мухиной наполнились слезами, но Мышкин все-таки добился, чего хотел: она улыбнулась. Его слова жадно впитывали все, кто оказался поблизости.

У Мухиной рак яичников, причем, обоих сразу – случай не редкий. Дмитрий Евграфович, глядя на ее измученное, заплаканное лицо с синими кольцами вокруг глаз, отметил, что страху не удалось уничтожить ее красоту. И жизненная сила в ней есть и, может быть, немалая.

Он решил обмануть несчастную Мухину еще раз: пусть поживет надеждой лишние сутки.

– Мой ответ? Гистология? – тихо спросила она. – Готов? Уже три дня…

– Увы! Пока нет. Ничего пока нет. Не сердитесь. Работаем на пределе. И все равно не успеваем. Да-да! – поспешно воскликнул он, увидев, что она намеревается что-то сказать: – Понимаю: слишком медленно, но это лучше, чем спешка и врачебная ошибка. Как вы считаете? Я прав?

– Конечно, – проговорила Мухина.

– Рад, что вы меня понимаете! – теперь он говорил для всех вокруг. – Но даже сейчас, заранее, я могу вам сказать: каким бы тревожным и неприятным оказался результат, это еще абсолютно ничего не значит. Вернее, это не значит, что поставлена точка. Точка!.. Кто ее ставит? Я не знаю, кто ставит. Вы меня понимаете?

– Нет…

– Запомните раз и навсегда: даже самый точный и внешне страшный диагноз при нынешнем уровне медицины в подавляющем большинстве случаев на самом деле – совсем не точный и не страшный. Ясно?

Она робко кивнула.

– Ничего вам не ясно! – с хорошо наигранным раздражением заявил Мышкин. – Вы должны знать, как «Отче наш»: силы вашего и вообще человеческого организма беспредельны. Они поистине могущественны и способны творить истинные чудеса, особенно там, где медицина оказывается бесполезной. Не зря сказано, что Бог создал человека по своему образу и подобию.

Народ шумно вздохнул и придвинулся к Мышкину теснее.

– И часто я наблюдаю в своей практике – почти каждый день: чем больше на человека давит болезнь или другое несчастье, тем крепче он становится. И побеждает. И уничтожает ее, проклятую. Вот вам аналогия: чем больше вы будете варить куриное яйцо, тем оно будет жестче. А для того, чтобы открыть в себе эти чудесные силы, нужно только одно – ваше желание. Горячее желание! Нужно просто хотеть жить – и больше ничего. Все остальное придет само. Вы все это и без меня знаете. Тем более, повторяю, наука достигла немыслимых успехов. В том числе, и в нашей клинике, одной из лучших в мире. Да и вообще: мы излечиваем просто болезни, как и любые другие, которые еще недавно казались неизлечимыми. Между прочим, гипертония или аритмия, тоже до конца не излечимы. И они собирают печальной жатвы гораздо больше, чем канцер. Однако психически нормальные гипертоники и сердечники почему-то не впадают в панику и на кладбище не спешат. А спокойно и уверенно вступают в бой. Паника – самое опасное. Это конец сразу. Вы это, конечно, знаете не хуже любого врача. Паникер добровольно разоружается и сдается на милость победителя еще до боя. Но от этого победителя милости не ждите! Он признает только сопротивление. Вот и ваша цель – сопротивление! Ежедневное, ежечасное! Беспощадное, потому что и враг беспощаден!

Он вовремя остановился. Еще несколько слов такого пафоса и все испортит. Онкологические больные ищут и находят в любых словах медперсонала, от врача до уборщицы, несколько потаенных смыслов сразу. И всегда боятся, независимо от того, что слышат и видят. И никогда не верят словам надежды и утешения: считается, что врачи лгут им из гуманных соображений. Верят только приговору, подписанному Мышкиным. Между тем Мышкин был совершенно искренним: он сам наблюдал десятки случаев, когда безнадежные вдруг просыпались и сами, даже без врачей, побеждали рак.

– Так мне завтра приходить? – спросила Мухина.

– Завтра? – он поразмыслил. – Нет, завтра не надо. Завтра можете быть еще свободны. Приходите послезавтра. Ответ будет в справочной.

– Спасибо.

– Не за что. И хорошенько запомните то, что я вам только что сказал. На всю жизнь! Она у вас только начинается, и не надо ее отравлять страхами и паникой.

– На всю жизнь, – эхом отозвалась Мухина.

Промучившись с полчаса, Мышкин набросал примерный план будущего доклада о влиянии солнечной активности на онкологические патологии. Все, конечно, изменится, когда у него появятся факты. Но примерные ориентиры надо иметь уже сейчас. Еще посидел, скомкал написанное и швырнул под стол, в корзину.

Нет. Продолжит, когда нароет фактов из архивов Антиракового фонда. А вот со статьей для «Вестника патологии» больше тянуть нельзя. Да и работы часа на три, не больше. Весь материал давно собран, приведен в систему, расписан по карточкам, иллюстрации тоже готовы. Он мог давно закончить статью. Но дело стало из-за Литвака. Точнее, из-за литваковского питомца.

Дмитрий Евграфович включил компьютер и открыл файл с начатой статьей. Собственно, не было ничего, кроме названия «Внутричерепная онкогенная аневризма». Перетасовал карточки, выхватывая взглядом ключевые фразы. Пересмотрел иллюстрации – хорошие снимки получились с электронного микроскопа, в цвете, миллион оттенков. Жаль, что «Вестник» по уровню полиграфии остался в середине прошлого века. Впрочем, надо удивляться, что «Вестник» вообще выходит. Никому нет дела до издания, не способного быть рекламоносителем и потому не приносящего прибыли. Хотя, строго говоря, прибыль есть, только единица измерения совсем другая – человеческая жизнь. Но, вздохнул Мышкин, пора привыкать, что самая большая человеческая жизнь дешевле самой мелкой долларовой купюры.

Мышкин снова глубоко вздохнул – три раза, закрыл глаза, легко вошел в состояние медитации и стал ждать. Сейчас в голову придет первая фраза. Она будет удачной.

Но вместо фразы, уже напечатанной, внутренним взглядом он увидел другую картину. На него с бешеной скоростью помчался электропоезд. Когда локомотив уже почти ударил его в грудь стальным кенгурятником, Дмитрий Евграфович вздрогнул и открыл глаза.

Плюнул с досады, очистил мозги от всех слов и образов. Взял под контроль дыхание, оно становилось все более редким и поверхностным и, наконец, почти остановилось. Он ждал фразу или образ. Но опять оказался в утренней электричке. И снова, с остановившимся сердцем, полетел из окна вагона прямо на бетонные шпалы и упал не на них, а на землю, только благодаря воздушному потоку, который следовал за поездом, словно за поршнем гигантского насоса.

«А чтоб вас!..» Дмитрий Евграфович решительно встал и зашагал по кругу, считая шаги. Средний шаг – метр двадцать. Через полчаса Мышкин прошел два километра. В голове так ничего и не появилось.

Открылась дверь, в комнату пролезла клюкинская борода.

– Ты знаешь, шеф, у нас событие, – шепотом сообщил он. – Какашка опять сбежал. Или украл его кто – дай Бог вору здоровья и долгих лет жизни!

– А друг и хозяин гада?

– В трауре. Засандалил с утра неразбавленного, сразу двести. Ты не цепляйся к нему. И сочувствие надо понатуральнее выразить, чтоб на нас не подумал.

Какашкой в ПАО называли небольшого африканского питона. Пятнистого гада откуда-то притащил Литвак на третий день после своего разжалования в заместители. Заявил, что питона зовут, как у Киплинга, и что его новый друг по имени Ка будет ловить крыс и других хищников, от которых не застраховано ни одно учреждение, где хранятся трупы. Клементьева тогда чуть с ума не сошла. Десять минут орала, как резаная, когда питон, отпущенный Литваком на пол, тут же неслышно подполз к ней – она мирно сидела за столом и заполняла эпикриз. И внезапно, с молниеносной скоростью и необычайной силой, обвился вокруг ее ног – толстый, скользкий, в узорах, как в татуировке..

Клементьева потребовала от Литвака немедленно выбросить удава на улицу, и не просто куда-нибудь, а на трамвайные рельсы. И этим требованием она отныне начинала свой рабочий день. В конце концов, Литвак поддался и уступил, правда, частично. Клементьевой удалось добиться от Литвака лишь обещания, что он прекратит кормить гада живыми мышами и крысами в ее присутствии.

Никого питон не ловил и ловить не собирался. Пришлось Литваку покупать ему живую еду в зоомагазине на Петроградской. Трех хомяков, или одной крысы среднего размера, или одной морской свинки ему хватало на неделю.

Мышкин и Клюкин тоже возненавидели питона. Гад хорошо чувствовал их ненависть. И никогда не позволял им нарушать границу запретной зоны. Питон определил ее радиус в два с половиной метра.

Мышкин, конечно, давно нашел бы способ выбросить проклятого змея. И даже вместе с Литваком. Несколько раз совещался с Клюкиным и Большой Бертой, но заканчивалось тем, что все трое решали еще немножко потерпеть. Им было жалко пострадавшего Литвака, который не только не замечал их сочувствия. Он вообще не допускал мысли, что кто-то может кому-то сочувствовать бесплатно.

Однажды Какашка исчез из ПАО. Сам. В тот день Мышкин и Клюкин признались друг другу, что до сих пор не понимали, в чем состоит настоящее человеческое счастье. Такой же праздник был и на душе у Большой Берты. Но он, как все хорошее, слишком быстро закончился. Через неделю Какашка появился – так же неожиданно, как исчез. Оказывается, он ходил прогуляться по канализации, выбравшись туда через фановую трубу в туалете морга. Вернулся вонючим, ленивым и явно сытым – известно, что в канализационной системе города живут полчища крыс. Вонь от удава сшибала с ног в радиусе десяти метров.