Текст книги "Агония СССР. Я был свидетелем убийства Сверхдержавы"

В такие переломно-переходные периоды возникает немало трудностей, им сопутствуют и побочные явления. Возрастает роль случайностей, которые чреваты серьезными осложнениями, аварийными ситуациями.

Одна из них и возникла в августе 1991 года. Партию эта аварийная ситуация застала врасплох.

Записи для себя

17 сентября 1991 г. Проснулся сегодня свежий и бодрый. Возникло несколько сюжетов. В том числе – сделать юмореску на основе стенограммы IV съезда народных депутатов СССР 26–27 декабря 1990 года, когда Янаева избирали вице-президентом. Занимательная история получилась.

Отлично помню день, когда избирали Янаева. В пресс-центре проходила его пресс-конференция и еще нескольких человек о работе съезда. Янаев держался холодно, официально. Пресс-конференция началась в 11 часов утра, а в половине двенадцатого принесли записку – его вызывали в Кремль. Там начиналось обсуждение его кандидатуры. Прочел стенограмму – смех, да и только. Горбачев дважды его протаскивал, настаивал, уговаривал депутатов. Какие только характеристики не давал кандидату!

Звонил из «Политиздата» Юрий Ильич. Сказал, что «Тайны кремлевских смертей» прочел, сильная рукопись, будут делать из нее коммерческую книжку. Издавать намереваются в будущем году, хотя она объявлена на 1993 год. Пел дифирамбы языку, стилю, манере изложения. Похвалил даже то, как она отпечатана на машинке:

– В вашей конторе печатали? Сразу видно качество!

А ведь тюкал-то я сам. Всю книжку – более пятисот страниц написал сам и отпечатал в этом году. Сдал 20 августа.

Юрий Ильич сказал, что он делился своими впечатлениями с Вучетичем и куратором из главной редактуры – Грековым.

– А что касается сверстанной, боюсь, что не получится. Никто о ней ничего не говорит.

Я рассказал о своих разговорах с директором.

– Да, конечно, но все-таки я вам рекомендую еще раз поговорить с Поляковым. Надо решать.

Я пообещал, что загляну на следующей неделе. Нынешняя у меня занята. Вроде бы не работаю, а времени не хватает. Правда, много пишу.

Через час он снова позвонил:

– Посмотрите еще раз заголовок «Тайны кремлевских смертей». А вообще, сильно сделана. Я вам гарантирую, что она выйдет в любом случае, даже если издательство будет перепрофилировано. Она может дать большую прибыль. А насчет той – дело не в авторе, который работал в ЦК, и не в конъюнктуре. Дело в прибыли. Даст она прибыль или нет – вот в чем главный вопрос. Кто ее будет покупать, когда все уличные переходы в Москве завалены сенсациями?

Не знаю, может, он и прав. Предложил ему не менять заголовок, а дать подзаголовок.

Еще он попросил подумать, как расшифровать названия глав, чтобы было видно, о ком идет речь – об Аллилуевой, Котовском и т. д. Согласен. Это легко исправляется – путем выносок в заголовок. Или на обложку.

В обед позвонил Слободянюк – бывший первый заместитель заведующего отделом национальной политики ЦК. Он оформляет пенсию, а потом будет работать в курдском культурном центре.

– Если ты не найдешь себе работу, могу предложить у себя: хотим выпускать газету и журнал. Курды – честные ребята.

Рассказал о новостях. Федин, который у них в отделе был замзавом, ушел в предпринимательство к демократам. Туда же двинул и Михайлов, завотделом. Рябов вышел из состава ЦК и из партии и тоже где-то устроился. С горечью говорил о Горбачеве – развалил такую державу, разгромил партию. С кем он останется? Говорил о Пуго – как сын ходил по кладбищу, нигде не брали урну с прахом.

Если не получится в «Политиздате», говорит Сергей Сидорович, давай через курдов попробуем. Или через Андрея Черненко – бывшего правдиста, ныне главного редактора милицейской газеты «Щит и меч».

18 сентября. Сегодня было много звонков. Из «Политиздата» – редактор Юрий Ильич. Дочитал рукопись и сказал, что может пройти на «ура», что у него практически нет замечаний, разве что предисловие чуть-чуть оживить сценками поиска документов. Говорили долго, он все удивлялся: как можно было написать такую книжищу? Сколько времени понадобилось? Соврал: года три, говорю. А на самом деле отпуск в январе – феврале в Пушкино под Москвой – три недели изматывающей работы – и лето в Успенке. А он удивляется: неужели так быстро – за три года?

Вроде бы передал рукопись Грекову, это зам. главного редактора издательства. Говорит, что заинтриговал его содержанием. А насчет первой книги ничего, видно, не получится. Жалко.

Потом звонил Харламов – главный редактор «Сельской жизни». Предложил либо политическим обозревателем, либо членом коллегии, редактором по отделу общественно-политической жизни. В первом случае – 730 рублей, во втором – 830. Я настолько обнаглел, что поинтересовался насчет поликлиники.

– Это надо выяснить у Сильвановича. Ему сохранили. А новичкам не давали. Хотя у тебя ведь была. Должны оставить.

Я позвонил Сильвановичу. Выяснилось, что зарплата несколько иная: в первом случае – 550 рублей, во втором – 805.

Харламов торопит с принятием решения:

– Ты еще молодой, вырастешь здесь. Надо первого октября уже приступить.

Сказал, что подумаю. Не хочется первого октября выходить, ведь нам будут выплачивать до девятого ноября. Зачем торопиться? Можно на себя поработать, жене помочь, с дочерью позаниматься.

Потом звонил Дожин – сотрудник аппарата Верховного Совета СССР. Когда-то я помогал ему туда устроиться. Так, поболтали ни о чем. Может, на следующей неделе сбежимся накоротке.

Только закончил, сел за машинку, как снова зазвонил телефон. Дожин:

– Включите первую программу радио.

Включил. Передавали обзор газет. Интервью Пряхина о работе над книгой Раисы Горбачевой «Я надеюсь». Как они общались, как работали над рукописью. Как Горбачев устроил обед для своих референтов и Пряхин пришел туда со своей женой и как очаровательная Раиса Максимовна подошла к ней и сказала, что у нее хороший муж.

– У вас тоже, – нашлась Таисия Васильевна.

После завершения работы над книгой президентской супруги он стал референтом Горбачева. Но – хочет уйти писать свои книги и заниматься руководящей журналистской работой. Конечно, козе понятно, что Горбачев стал московским пленником, вырвавшись из форосского заточения.

Пряхин сказал, что не знает, сколько ему положено гонорара, но надеется на деликатность Раисы Максимовны.

Потом позвонил главному редактору газеты «Труд» Потапову.

– Какой у тебя телефон? – спросил он. – Давай как-нибудь встретимся на нейтральной территории, прогуляемся.

Неужели он не хочет, чтобы меня видели у него в редакции? Странно.

Набрал номер Спиридонова – недавнего генерального директора ТАСС. У нас приятельские отношения, вместе ездили в Португалию. Говорит, что оформляется пенсия, но неизвестно какая. 19 августа он был в отпуске на юге, в тот же вечер прилетел в Москву, 20-го вышел на работу. Никто с ним даже не побеседовал. В ТАССе работают представители Генеральной прокуратуры СССР. Что-то ищут. Голос у Спиридонова взволнованный.

20 сентября. Вчера не делал записей – выключился из взятого ритма. Может, потому, что рано утром позвонил Улитенок, который с группой коллег приехал в Москву из Минска. Привез гонорар за две мои публикации в его «Свободных новостях» – сумма, кстати, приличная, никто столько в Москве не платит: за две полосы – штука.

Полдня ждал, когда он приедет, но он так и не удосужился. С сыном встречался, ему и передал гонорар. Поздно вечером позвонил мне: очень хотел видеть, но не получилось, только на один день приехал, вечером уезжает. Следующие три полосы идут в очередной номер, а новый номер – через две недели.

– В группе Дубовский. Я вспомнил, что у вас с ним были трения. Он сам сказал: тогда он был не прав и не хотел бы причинять неудобства.

Речь идет о моей книге социологических эссе. Он тогда отказался брать ее к изданию. Я отдал ее в «Политиздат». Там дошло до верстки, но помешал путч.

– Саша, у Дубовского есть прекрасная возможность исправить дело. Надо просто выпустить книгу.

Улитенок рассмеялся.

Ездил на бывшую работу. Столовая функционирует. Взял еды, и даже две баночки красной икры – у жены сегодня день рождения.

В четыре, как всегда, пошел в школу за дочкой. День был хороший, и дети играли на улице. Вера Николаевна из продленки встречает меня печальной новостью:

– Николай Александрович, у вашей Оли украли куртку.

Тут же и она – в свитере и джинсах, – робкая, виноватая, растерянная.

Не только у нее увели одежду. Еще у одного одноклассника. У них куртки были новые, японские, нестиранные.

Вера Николаевна, оказывается, бывшая директор этой школы. Вину родного коллектива отрицает:

– В школу заходят много случайных людей…

Вместе с мамашей второго потерпевшего стали ждать. Наконец пошли к директору. Молодой. Вышел из приемной в коридор, и там состоялся такой разговор:

– Знаете, это школа. Дети есть дети. У моей дочери зимой шубу здесь увели.

Немного понервничал, кажется, даже выступать начал, но директор сказал, что ему некогда разбираться, у него в кабинете заместитель префекта округа. Действительно, какие-то «шишки на ровном месте» прошествовали важно, пока мы стояли в коридоре.

А почему, собственно, я должен ходить к нему завтра, как он предложил? А может, это они должны ходить к родителям, утрясать просчеты школы? Все перевернуто с ног на голову: не они для семьи, а семья для школы. Плоды чрезмерного огосударствления.

Директор:

– Не нравится у нас, можете переводить в другую школу. И вообще, зачем в таких куртках ходить?

Вот тут он, пожалуй, прав.

Вечером позвонила мать второго потерпевшего. Она заканчивала эту школу, знает Веру Николаевну, которая была здесь директором.

– Все равно куртку не вернуть. А так пойдет слава как о скандальных родителях. В Америку на обучение не возьмут. В России всегда воровали…

И то правда.

В обед, когда ходил за продуктами, встретил Белянова. Профессор, бывший главный редактор журнала «Известия ЦК КПСС». Редакция размещалась в здании ЦК на Старой площади.

– Как у вас дела, Владислав Александрович?

– Чехословацкие коллеги грузчиками работают. Ничего пока стоящего нет. Предложили какой-то худосочный журнальчик. Не согласился.

Возле первого подъезда встретил беседующего с кем-то Пискунова, помощника Зюганова. Подошел, поздоровался. Клянет всех секретарей. Его собеседник сказал:

– При выдаче трудовой книжки забирают пропуск в поликлинику.

Подошел Разумов, секретарь Лучинского. Они сейчас в пятом подъезде. Я говорю:

– Значит, эта организация заслуживает того, чтобы быть разогнанной. Что же получается? Свои отбирают пропуск у своих? В поликлинику без пропуска не попадешь. А между прочим, за нее заплачено до конца года.

Разумов стал катить бочку на российскую Компартию. Мол, это ее позиция ускорила развязку. Пискунов взорвался. Вспыхнула перебранка.

– Владимир Афанасьевич, – спросил я, – партии что-нибудь светит в будущем?

– Ничего. Ходит Ивашко в кожаной куртке. Как молодой. Тактика сейчас – не спровоцировать своими действиями еще более жесткие меры по отношению к партии. Пленум, кажется, не ожидается. Создана комиссия по трудоустройству во главе с Власовым.

Александр Владимирович Власов – бывший заведующий отделом социально-экономической политики ЦК. Наши дачи в Успенке были рядом. В свое время он занимал пост председателя Совмина России, министра внутренних дел СССР. Поэтому ему и поручили эту функцию, рассчитывая на его связи.

Пискунов рассказал о мытарствах Черемухина, замзава идеологического отдела ЦК Компартии России, который тоже не может трудоустроиться. Да, говорит, есть негласное распоряжение не брать бывших партаппаратчиков.

22 сентября. Вчера не делал записей. Было много хлопот домашних, отмечали 20-го день рождения жены, а вчера с дочерью путешествовали по старому Арбату.

В пятницу, 20-го, когда искал торт ко дню рождения, на Арбате встретил Капто, Чрезвычайного и Полномочного посла СССР в КНДР, бывшего своего начальника, еще недавно заведовавшего идеологическим отделом ЦК.

Александр Семенович шел бодрый, веселый. Остановились, поговорили. Приезжал на съезд народных депутатов. Обо всех новостях наслышан. Не преминул и я напомнить ему, что в «Мегаполис-экспрессе» его коллега – доктор философских наук Николай Михайлов, бывший сотрудник общего отдела ЦК, – написал, как Капто в 1989 году издавал рык. Пообещал, что позвонит мне домой и я ему прочитаю, но звонка не было.

– Фамилию-то помню, а вот отчество… Напомни, пожалуйста: Иван…?

Он и раньше, когда был зав. идеологическим отделом ЦК, не в ладах был с именами-отчествами. Один из его заместителей сказал о нем: с такими начальниками нас вперед ногами вынесут из ЦК.

Когда пришел домой, сын сказал, что звонил Разумов из приемной Лучинского. Они переехали из пятого подъезда в девятый, и у них новый телефон.

Набрал номер Лучинского.

– Николай? Слушай, такое дело. Встретил я одного человека, Аушев его фамилия, из Верховного Совета, председатель комитета, ему нужен пресс-секретарь. Я сразу назвал твою фамилию. Зарплата 800 рублей. Давай, приходи в понедельник утром, скажи Яшину, пусть закажет пропуск, поговорим.

– Спасибо, Петр Кириллович.

– Мы должны помогать друг другу. И не забывать друг о друге.

Вчера вечером звонил приятель из Казани. Как только попросил его взять меня на ставку временно, чтобы переждать эту ситуацию, он стал жаловаться на связь, на плохую слышимость и т. д.

Главный редактор газеты «Труд» Потапов, который приглашал меня прогуляться в Кунцевском парке, не дает о себе знать.

Сессия Верховного Совета БССР приняла решение о переименовании Белорусской Советской Социалистической Республики в Республику Беларусь. Ни Советской, ни Социалистической. Вот так.

В пятницу, когда забирал дочку из школы, подошел директор. Попросил извинения за разговор, выразил сожаление по поводу случившегося.

– Напишите заявление, какую-то часть суммы школа выплатит потерпевшим, – предложил он.

– Да что вы в самом деле. Никакого заявления писать не буду.

– Тогда еще раз приношу вам искреннее извинение, – кажется, обрадовался он.

В субботу звонил Реянт. Он старший референт гуманитарного отдела ЦК. Земляк. Гонору, как у члена Политбюро. Доложил, что работает в концерне «Алеко» при Научно-производственном союзе, которым руководит Вольский. Зарплата – штука. Доносился шум компании.

Завтра, видно, с утра передам материалы в Минск, а потом съезжу к Лучинскому. Его референт, который раньше работал у нас в отделе, рассказывал, что хотел вернуться в институт физкультуры, где он был секретарем парткома, с ректором договорился, но что-то не получается. Коллектив не хочет возвращения партократа.

В программе «Время» сюжеты, связанные с Горбачевым, идут десятыми-двенадцатыми по важности. Впереди Ельцин. В «Курантах» карикатура: Ельцин ведет за руку ребенка-Горби с игрушечным танком.

23 сентября. Возле метро «Кунцевская» есть газетная витрина. Так вот, из газеты «Известия» за 21 сентября узнал, что Аушев утвержден председателем Комитета по делам воинов-интернационалистов при Президенте СССР. Это значительно шире, чем афганская тема. Все выходные думал о предложении Лучинского и даже был склонен принять его.

Утром взял несколько своих военных книг, чтобы показать Лучинскому – эта тема мне знакома, – и поехал на Старую площадь. В девятый подъезд пропускают по удостоверениям ЦК. Поднялся на третий этаж. На дверях названной комнаты табличка «ЦК КПСС». Это кабинет, в котором раньше сидел Слезко, когда был заместителем председателя Комитета партийного контроля при ЦК КПСС. А сейчас там все секретари – Ивашко, Лучинский, Строев, Семенова. Как технические работники – все в одной комнате.

Только открыл дверь, как из кабинета вышел Лучинский. Увидев меня, смешался, но руку подал. Я сразу понял: что-то произошло.

– Понимаешь, то место у Аушева уже занято. Сегодня выяснилось. Но ты не уходи, я сейчас занят, подожди, мне надо с тобой поговорить. Узнай, где отдел будет размещаться.

В ЦК – «новоселье». Из пятого подъезда их переселяют в девятый. Когда шел по коридору третьего этажа, обратил внимание на вывески: «РСФСР. Госкомитет по ликвидации аварии на Чернобыльской АЭС». Невольно рассмеялся: пусть живет КПСС на Чернобыльской АЭС! Вот и реализация лозунга, который часто можно было увидеть на манифестациях демократов.

Прошел в шестой подъезд, заглянул в свой кабинет. Дверь приоткрыта, сидит в моем кресле некий чмырь. А табличка на дверях с моей фамилией.

Зашел к Яшину – заведующему секретариатом идеологического отдела. Он готовится к переезду в девятый подъезд. Наскоро переговорил, и снова к Лучинскому. В приемной уже Разумов. И снова, едва я вошел, Лучинский вышел из кабинета. Как будто видит, кто вошел.

– Николай, ты не переживай. Зарплата тебе будет идти до десятого ноября, а там что-нибудь придумаем. Парень ты хороший. Думаю, работа будет еще и здесь, в ЦК. Мне будет нужна кое-какая помощь. Только ты не исчезай совсем. Звони, заходи.

Переговорил со Строевым, за руку поздоровался с Гидасповым. Мельком видел Купцова. В дверях столкнулся с Маховым и Веселковым из Центральной контрольной комиссии. В коридоре нервно ходит Скиба – заведующий аграрным отделом.

Вчера звонил Ян Чжэн. Он приехал из Бонна. Сказал, что привезет приглашение в посольство на 30 сентября – в канун годовщины китайской революции. А потом сказал, что пригласит к себе домой на китайские блюда.

Разговаривал вчера с Ренчисом. Это зам. зав. гуманитарным отделом. Он подал заявление об освобождении его от работы в ЦК по собственному желанию с пятого сентября и переезжает на родину, в Вильнюс.

Вечером позвонил Рябову. Он снова отрицает все слухи о работе в университете Юрия Афанасьева. Говорит, что он профессор МГУ.

Неожиданно позвонил Гена Миранович из «Красной звезды». Не общался с ним года два, не меньше. У него уже внучка, а сын учится в Суворовском училище.

Сегодня ровно месяц, как нас прогнали с работы. Зашел в международный отдел, сидит там девушка, рассказывает страсти, как их выдворяли месяц назад. У них все, кому не больше 40 лет, перешли в МИД РСФСР.

Вадим Дементьев вместе с Реянтом в концерне «Алеко».

Глава 8. Как я преследовал журналистов

Расскажу о нескольких ситуациях, случившихся на Старой площади в последние годы моего там пребывания.

Фамилия Анатолия Ежелева в те годы была известна многим. Корреспондент «Известий» в Ленинграде, он стал затем народным депутатом СССР, заместителем председателя комиссии Верховного Совета страны по гласности и обращениям граждан. Громкое журналистское имя он приобрел в начале 1987 года смелыми публикациями в поддержку ленинградской молодежи, которая – прошу обратить внимание – впервые в стране после октября 1917 года вышла на улицы, чтобы защитить от уничтожения памятник старины – гостиницу «Англетер», в одном из номеров которой покончил с собой великий русский поэт Сергей Есенин.

Публикации Ежелева в «Известиях» вызвали гнев отцов города, и прежде всего тогдашнего председателя Ленгорисполкома Ходырева. Каких только ярлыков не навешивали непослушному журналисту! Заручившись поддержкой обкома партии, председатель горисполкома категорически потребовал от редколлегии «Известий» безотлагательной замены своего корреспондента на берегах Невы. Попытки редакции уладить конфликт мирными средствами, сесть за стол переговоров успехом не увенчались. Городские власти требовали убрать Ежелева. Главный редактор «Известий» Иван Лаптев обратился с письмом к Горбачеву: помогите защитить нашего журналиста.

И вот я в Ленинграде. Трудный многочасовой разговор с председателем горисполкома.

– Да надо мною коллеги смеются: какой-то корреспондент на всю страну ославил, – нервно шагает он по кабинету. – Уехал в отпуск, в санатории шагу ступить не дают. Что же это такое, спрашивают. Если председателя Ленгорисполкома так молотят в центральной газете, то что с нами, периферийщиками, сделают? Это же знак всем газетерам: топчите своих мэров. И за что меня Ежелев полощет? За то, что я против массовых беспорядков? Против власти уличных эмоций? Что, на митингах будем решать судьбу памятников культуры и истории?

Не менее трудные разговоры состоялись в других кабинетах Смольного. Только подумать: возомнивший о себе невесть что корреспондентишка осмелился нарушить неписаное правило, существовавшее со времен Романова, – Ленинград вне критики.

Напомню еще раз: моя поездка состоялась весной 1987 года. День 16 марта, думается, ни в коем случае нельзя отнести к разряду обычных. До этого мартовского дня действительно ничего похожего ни в Ленинграде, ни тем более в других городах не было и быть не могло.

Ежелев описал, что происходило в тот день в Ленинграде. Среди рабочего дня в сквере на улице Гоголя, где она соединяется с Исаакиевской площадью, собралась большая толпа людей. Преимущественно это была молодежь. Слышались возбужденные возгласы, кто-то пытался выступить с речью. Толпа наэлектризовалась. Взгляды были устремлены на обнесенную оградой территорию, превращенную в строительную площадку.

– Едут! Едут! – зашевелилась толпа. Сотни молодых людей, взявшись за руки и образовав живую цепь, двинулись навстречу машинам со строителями, которые приближались к огражденному объекту на улице Гоголя. Грузовики, краны с железными бабами, которыми разбивают стены, останавливались. Из кабин выходили шоферы, из кузовов спрыгивали рабочие.

– Не пустим! – скандировали сотни молодых людей. – Назад! Памятникам – жить!

Весь понедельник и ночь на вторник не расходились люди. Толпа то мрачно стояла молча, то взрывалась горячими спорами. Молодежь митинговала. Кто-то предложил направить телеграмму в Москву, в Министерство культуры СССР. Здесь же нашлись добровольцы, начали собирать подписи на телеграфных бланках. Подписавшихся набралось несколько сотен. Многие смотрели на здание исполкома Ленсовета, оно возвышалось напротив, на другом конце площади.

Оттуда к ним никто не вышел. Тогда делегация из пяти человек направилась в горисполком. Напрасно блуждали они по коридорам и приемным. Никто не пожелал встретиться с представителями митингующих. Им посоветовали опустить свою петицию в ящик для заявлений и жалоб. В месячный срок, как и положено по закону, она будет рассмотрена.

В конце концов, после долгих и настойчивых просьб, делегацию приняла помощница одного из восьми заместителей председателя Ленгорисполкома. Решать эта милая женщина ничего не могла, посоветовала лишь покинуть площадь.

Люди не расходились и во вторник, и в ночь на среду. Утром в среду им передали приглашение на официальную беседу в Ленгорисполкоме. Делегацию с площади приняли два заместителя председателя горисполкома, главный архитектор города, начальник инспекции по охране памятников и главный инженер проекта строительного объекта. Встреча закончилась безрезультатно.

Покидая просторный кабинет, делегация попросила остановить снос здания на несколько дней, до выяснения вопроса: третьеразрядный – это клоповник, как сказали им в горисполкоме, или все же памятник отечественной культуры, как полагали на площади. Просьба маленькая, пустяковая – пустовало ведь здание почти два года, что с ним случится, если постоит еще пару дней. Делегацию заверили: не волнуйтесь, ваша просьба будет рассмотрена, ответ получите к концу дня. Ну что же, хоть какая-то ясность, просветлели лица у молодых людей.

А в середине дня в среду, на глазах у всех, кто находился на площади, стены здания внезапно осели и рассыпались. У растерянных делегатов отвисли челюсти. Выходит, все время, пока шли переговоры, и даже еще раньше, до встречи в горисполкоме, за оградой кипела работа по подготовке его к сносу? Выходит, все было предопределено заранее, а прием делегации, беседы, обещания – не более чем игра в демократию?

Посмотрим, какую оценку давали этой истории ее действующие лица. Следует лишь иметь в виду, что дело происходило в марте 1987 года, коллективный выход на площадь был, пожалуй, самым первым после революционных событий 1917 года проявлением самодеятельной, не санкционированной вышестоящими органами инициативы людей, и воспринимался он, этот выход, совсем не так, как воспринимались позже собрания и митинги, захлестнувшие многие города бывшего СССР.

«Известия» и ее ленинградский корреспондент увидели в этом эпизоде маленькую картинку для выяснения больших вопросов. Власти использовали старый, как мир, прием: устанавливать не причину конфликта, а устанавливать лиц, развязавших конфликт. Каких только характеристик и эпитетов не пришлось мне выслушать в Смольном. От намеков на некие таинственные темные силы, по чьим сценариям действовали наивные молодые люди, до обвинений в том, что на площадь пришли крикуны и даже хронические алкоголики. Их беспокоила судьба «Англетера»? Да бросьте вы, говорили мне в просторных кабинетах, мы спрашивали у некоторых защитников гостиницы о поэзии Есенина, неловко было слушать. Им не до культурных ценностей.

Так кто же вышел на площадь? В публикациях признавалось: конечно, без сомнительных личностей не обошлось, это подтверждали и активисты движения за спасение «Англетера», но не они определяли социальный состав пикетов. Хозяевами положения были молодые рабочие, студенты, учащиеся школ и техникумов, известные своей добровольной помощью группе реставраторов «Мир», члены совета по экологии и культуре. Кстати, за все время пикетирования на площади не произошло ни одного эксцесса, который требовал бы вмешательства милиции. Вряд ли оказался бы среди митинговавших и трусливый обыватель, и предусмотрительный карьерист. Напрасно было бы искать здесь и осторожного аппаратчика-службиста. Большинство, несомненно, составляли чистые, добросовестные юноши, искренне озабоченные потерями в национальной культуре.

«Англетер» и национальная культура? Да они примерно так же связаны между собой, как старый валенок с ясной Луной в зимнюю ночь. Председатель Ленгорисполкома, с которым я беседовал не один час, сказал в конце, будто отрезал:

– Все делалось правильно!

Один из пятерых делегатов, удостоившихся чести быть принятыми ответственными руководителями в Ленгорисполкоме, так рассказывал об этой встрече:

– Мы сели к большому столу напротив, и я подумал: все за этим столом любят свой город! Разве нет? Так неужели мы вместе не придем к заключению, что это большая потеря для города, а значит, и для всех нас, если подлинное историческое здание заменяют новым, муляжом? А тем более если речь идет о доме, где прошли последние дни любимого в народе поэта… И вдруг слышу: «Ребята, ну что вы так держитесь за этот третьеразрядный клоповник?» Значит, мы отстаивали клоповник? И все? Жаль, что эти слова произнес именно тот, кто мог распорядиться о приостановке сноса.

Наивный человек этот делегат. Он и представить себе не мог, что на бюро обкома партии начальник государственной инспекции по охране памятников архитектуры и искусства города заявит: на Руси, дескать, место самоубийцы никогда не считалось святым. А они хотели сохранить даже комнату Есенина, даже крюк, на котором его нашли повешенным.

У начальника по охране памятников на том бюро резонно спросили: скажите, разве составленный когда-то список памятников закрыт навсегда? Нет, не закрыт, подтвердил начальник. Тогда в чем дело? Кто определяет ценность культурного и исторического наследия? Если люди считают, что следует то или иное здание сохранить, несмотря на то, числится оно в списке или нет, от кого зависит решение? Может, все же стоит прислушиваться к мнению людей?

Обсуждение на бюро приобрело новый, во многом неожиданный поворот. Решающую роль сыграло присутствие представителя ЦК КПСС, позиция которого большинству членов бюро обкома была известна. Напрасно приглашенные на заседание должностные лица пытались перевести разговор в привычное русло, свести все к техническим вопросам. Направление обсуждению было задано четко: искать надо не доказательства своей непогрешимости, а причины, вызвавшие противостояние на Исаакиевской площади.

На мой взгляд, они были найдены. Вернувшись в Москву, я потом докладывал своему руководству на Старой площади: игнорирование общественного мнения. Неумение действовать на улице под градом критики, оценок, вопросов. Неподготовленность к работе в условиях, которые принесла перестройка. Тоска по привычной тишине в кабинете, по прежнему несмелому стуку в дверь. Жизнь изменилась, она вон, бурлит на площади; толпа не в телевизоре, а у нас под окном.

Против гласности никто, конечно, не возражал, но кое-кто из ленинградских руководящих товарищей был не против того, чтобы рассматривать ее только в виде рупора, направленного в сторону народа, – приятное, милое сердцу дело выступать в роли этакого доброжелательного вещателя, который милостиво разрешил себе поделиться с публикой некоторыми мыслями о ее, публики, жизни. Ох, как непросто сознавать, что демократия имеет и другую, пожалуй, более важную сторону, чем простое расширение информационной насыщенности. Но надо считаться и с тем, что она еще, и это главное, способ публичной защиты той или иной точки зрения, права общественности знать, оценивать и влиять на выбор позиции.

Остро критические репортажи Ежелева о противостоянии Исаакиевской площади Мариинскому дворцу, где размещался горисполком, вызывали у отцов города глухое раздражение. Журналист первым понял, что старые здания – достояние каждого жителя Ленинграда и решать судьбу опустевших дворцов, не посоветовавшись с народом, уже невозможно.

Масла в огонь подливали все новые подробности, которые корреспондент приводил в своих публикациях. Уже после того, как мощные тягачи взревели моторами и одновременно рванули в разные стороны зацепленные через пробитые в стенах отверстия стальные тросы, стало известно, что существовал и другой вариант реконструкции гостиницы. Им предусматривалось сохранение старого здания. Оказывается, оба варианта рассматривались в качестве приемлемых. К сожалению, обсуждение велось узким кругом лиц, в основном хозяйственниками, и это предопределило судьбу второго варианта. Первый был признан более экономичным. Опоздала и телеграмма из Министерства культуры. Она пришла в горисполком служебным телексом лишь 27 марта, через десять дней после коллективного заявления ленинградцев. «Англетер» к тому времени уже не существовал. Телеграмма же предписывала незамедлительно остановить работы по сносу здания гостиницы.

Немудрено, что человека, осмелившегося обнародовать эти сведения в «Известиях», отцы города потребовали убрать из Ленинграда. Помнится, один из хозяев просторных кабинетов, испытующе посмотрев на представителя ЦК, произнес:

– А вы переведите его в Хельсинки. Корреспондентом по Финляндии. Он еще вам спасибо скажет.