Текст книги "Memento! Поэзия"

Memento!
Поэзия
Николай Жарченко

© Николай Жарченко, 2019

ISBN 978-5-4496-1013-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Хотелось бы выразить благодарность за бесконечную поддержку семье, Диане Янук, Денису Равилову, Илоне Назарьян, Веронике Гарибян.

Предисловие

Мой дорогой читатель, или прохожий, случайно забредший на страницы этой небольшой книжки, в данном сборнике ты увидишь и прочтешь результат некоторых работ с 2015 по 2018 гг. Эти строчки и слова – отрывки неспокойных дней и бессонных ночей. Эти стихотворения и короткие истории в них рождались в разное время и помогали держаться на плаву и не сходить с ума. Каждое слово – верный попутчик жизненного пути, каждое слово словно потертая фотография, помещенная в альбом. Что-то было написано на коленках в записные книжки во время разъездов, что-то печаталось в свободное время, что-то, когда не было возможности записать, надиктовывалось и практически заучивалось наизусть, а позже переносилось на листы. Всё это – немного больше, чем просто жизнь для одного маленького человека. Memento! Vita in nomine artis. Mortem in nomine sermo. Приятного чтения.

Стихотворения

«Наша жизнь – переулки и квартиры…»

 
Наша жизнь – переулки и квартиры,
Солнце и обиды горьких дней.
В ней мы все – ожившие Шекспиры,
Авторы трагедий наших в ней.
 
 
Довольно жить в замшелых, серых буднях,
Довольно миновать свои огни!
Пусть свет тебя скорей разбудит,
Недаром ведь горят костры!
 
 
Довольно жариться в коробках из бетона,
Вдохни прохладный воздух голубой.
На миг представь, что стены из картона
И начинай-ка думать головой!
 

Родина

 
Вырос я в местах,
Где пыль дорог мешается с травой,
Где глушь в лесах,
Бескрайние поля, морской прибой.
 
 
Где под синим небом
Стелются зеленой необъятною корой,
Тянутся осенним сеном:
Равнины, горы и возвышенный покой.
 
 
Чистый воздух голубой,
Даже звезды здесь сияют по-иному!
И неописуемой красотой
Ручей струится с горки по-живому!
 
 
Я люблю бескрайний край,
Эти низкие, осевшие от времени дома.
Хоть на секунду снова дай
С детской радостью вернуться мне туда.
 

Добрый вечер

 
Добрый вечер.
Держи обрывки моих слов,
Храни их вечно
В шкатулке позабытых снов.
 
 
Сколько можно
Бить и издеваться над душой?
Наверно сложно,
Мне проститься, помахать рукой.
 
 
Наверно сложно
Распрощаться, позабыть тебя!
Искать нарочно
Встречи, одеваясь нехотя.
 
 
Твоей судьбой
Я сильно стать хотел когда-то.
Быть с тобою
Рядом от рассвета до заката!
 
 
Уже нет мочи
Жить минувших тенью приведений!
Спокойной ночи,
И самых сладких сновидений.
 

Вечер

 
Вечер приоткроет очами
Ставни закрытых ночей
Холод сухими руками
Шатает мою колыбель.
 
 
Ты отпусти поскорее
Меня из плена речей,
Мне этот плен милее,
Милее, теплых лучей.
 
 
Вечер приоткроет очами
Ставни закрытых ночей.
Толпы убитых словами,
Толпы немых палачей.
 

С.Б.

 
Клином взлетят журавли
Куда-то западней юга.
Ну а ты меня жди,
Жди, Моя вьюга.
 
 
Волосы цвета каштана
Черным ложатся в пальто.
В груди покрытая рана,
О которой не знает никто.
 
 
Мои холодные руки
Вновь коснутся тепла,
Но в моменты разлуки
Между нами лишь поезда.
 

«А, напиться бы с горя…»

 
А, напиться бы с горя,
Да сжать посильнее гитарный гриф.
Сейчас поэты – брынькают Цоя
И висят в петле из рифм.
 
 
Сейчас поэт уже не горлан,
Не буйный душой, не видит знаков!
Повелись? Я нагло соврал.
Поэт всегда одинаков.
 

Я мог бы.

 
Я мог бы выдать тебе кучи рифмованных слов,
Да хоть был бы от них толк… хоть зима была бы, лето…
Но слова не нужны без дела, как и ночи без снов.
Сейчас как худой волк, голодный до жизни поэта,
Брожу исхудавшими лапами где-то в лесу городов.
И не нужно, наверное, ни застолья, ни проводов.
 
 
Я мог бы выдать тебе кучи рифмованных слов,
Но память моя, как засыпанный трупами ров,
Как пламя искрящихся в пыли мертвецов.
Память моя, как космос без звезд, невесомость судьбы,
Единственный лучик нашей холодной зимы.
 
 
Так горят в моей груди дозорные костры,
И летят куда-то искрами забытые мечты,
Сплетаясь в такие странные стишки,
Как у новичка. А свободна ли голова?
А может быть, она, летит, совсем пуста,
Как с плахи, заливая серым веществом полы?
 

Верните

 
Верните мне лето,
Когда всё это как скалы,
Когда холодное сердце
Растопить ты могла бы.
 
 
Верните мне осень,
Когда в омут упал я,
Когда верил я очень
На тебя уповая.
 
 
Верните мне зиму,
Суету этих нравов,
Как упал я в низину
И разбился о скалы.
 
 
Вечный цикл окончен,
Новый начался снова.
Ты не дождешься ни строчки,
Ты не получишь ни слова.
 

«Мерцает луна…»

 
Мерцает луна,
Звезды сияют пламенем!
Я сижу у окна,
С неумолимым терзанием.
 
 
Гибель – мир фей,
Минуты уходят от нас?
Жизнь – это морфий,
Всё вокруг – декаданс.
 
 
Проводится грань
Между прошлым и будущим.
Естество – это тварь,
Делает нас равнодушными.
 
 
Зачем сюда ты полез?
Гранью всё делится вдвое:
То ли игольчатый лес,
То ли ромашки и поле.
 

«Восемь. Ад кругом уж пуст…»

 
Восемь. Ад кругом уж пуст,
«Предатель» – Крикнут черти в след.
Девять. Слышен снега хруст,
Прощанья нет, прощенья нет.
 
 
Ты видел лёд, ты видел пламя!
А здесь морозом черти жгут.
И от лицемерной, лживой твари
Остался лишь замерзший труп.
 
 
Предатель душ, ушел ты вновь.
Предал друзей, обманом сыт.
Ударом в спину, льется кровь —
Путем сквозь озеро Коцит.
 

Серость дорог

 
Серость этих дорог
Разъедает радужку глаз,
Где из окон рассвет льет —
Не видно больше.
Я будто ослеп,
И, как остолоп,
В поиске нужных фраз
Ищу себя
В закоулках памяти.
 
 
Там темно.
Там волков едят жуткие тролли,
И грешно
признать, что все играют роли,
Как в театре или шапито.
Там не был никто.
Там лежат по полочкам
Коробки с воспоминаниями,
там закрыто наволочками,
Что видеть не в состоянии.
 
 
А где-то в подсознании,
Где всё заставлено стихами и страстью,
Я должен, видимо, веками наблюдать
Мораль, испачканную грязью.
 

День сурка

 
Даже день сурка попал в день сурка —
Это петля, завязанная на виселице.
Я просыпаюсь рано с утра,
И уже знаю, чем вечер выстелется.
 
 
День сурка – кладбищенская зарница.
Только здесь жизни больше априори,
Я смотрю мертвым прохожим в глазницы,
А глаза у них выедены молью!
 

Сингулярность слов

 
Облокотившись на перила реальности,
Вглядываюсь в осколки мертвых планет,
Пока слова идут к сингулярности,
Прячась меж строчек старых газет.
 
 
Куря на балконе вселенной,
Сбрасывая пеплом тысячи звезд,
А потом, уходя калекой,
Понять я кое-что смог:
 
 
В плену остывших фантазий,
В одеяле кривых стихов,
Убегая от страшных мразей —
Я умер. Я всё-таки сдох.
 
 
И сейчас, как бродячий покойник,
Иссохшей рукой (она мне к лицу),
На лунный кладу подоконник
Полную, грязную пепельницу.
 

«Звезды не падают, как с яблонь…»

 
Звезды не падают, как с яблонь,
Не светят, как стайка светлячков.
Видать какой-то хитрый Дьявол
Их раскидал вокруг зрачков.
 
 
Кистью когтистой швырнул их в океан,
Демонов маленьких скрыл изнутри.
Он прыгнул ко мне, пряча руки в карман,
И ехидно сказал он: «люби».
 
 
И с тех пор, как ума лишённый,
Неподвижный, как старушечья трость,
Я вечно тонуть обреченный
В безбрежном океане из звёзд.
 

Детство

 
Роза сгнила от недостатка воздуха под куполом,
Маленький принц повесился в героиновом трипе,
Крысолов из Гамельна на дудке играет в рупор,
Но крысы жрут его, выползая из жухленькой книги.
 
 
Кай насмерть замерз, под королевским подолом,
Оба сына купца остались в пьянстве без наследства,
Умка пушистый слёг от полярника злого.
Наверное, так погибает в нас детство.
 

Нуар

 
Цветные сны, черно-белые будни.
Я молод телом, но душою стар.
Сколько страниц написано будет,
Через сколько мгновений настанет нуар?
 
 
Виски со льдом или просто вода,
Дым сигарет наполняет ли комнату?
Свет не доходит, как у моря со дна,
Тьму оставляет сонному городу.
 
 
Выйду из комнаты вечером поздно,
По ступенькам устало шагну на тротуар,
Звезды мерцают в небе не ровно,
Сияя, так тускло. Вот мой нуар.
 
 
В город впиваюсь тонкой подошвой,
В здания эти плевками из глаз,
Всё тут родное, но я-то – чужой.
Снова чужой, который уж раз.
 
 
Сотни улыбок, поведение смелое,
И вроде, порой, как нахлынет стихией!
Но, а по-прежнему всё черно-белое,
Я как мальчик с ахроматопсией.
 

Радио

 
Радио стоит, шумит шипением,
И не слышно вовсе голосов.
Никто не скажет, что я был мишенью,
Бросая труп мой в трупный ров.
 
 
Шумите, волны, белым шумом,
Штыки вонзайте, прошивайте шилом!
А я остануся для всех здесь другом,
Стоящим тут за лживой ширмой.
 
 
Шуми же, радио, эфиром,
Шершавым воплем голосов.
Я скажу: пред этим миром —
Не надо больше проводов.
 

Двадцать лет

 
С неба отчаянно падают чайки,
Как снаряды, оставляя воронки.
Живых трупов доедают вороны,
С машин на ходу сыпятся гайки.
 
 
А в тёмных лесах где-то
Поэтов заживо волки рвут,
Оставляя строчки – тел вместо.
А до рассвета еще двадцать минут.
 
 
Двадцать минут – тикают стрелки,
Как маятник, отсекая голову времени.
Старики доедают с тарелки
Остатки молодости, увядшей в плесени.
 
 
Некуда идти.
Бытие увязло в слизи,
И однажды сойдет вязка лавина.
Здесь минута идёт за год.
Двадцать лет – это не без пяти
четверть жизни,
Это её половина.
Если повезет…
 

История летит в мусорный бак

 
Вокруг всегда воняет сыростью,
Может и незаметно, так, слегка,
И люди окружены какой-то близостью,
До ужаса странной, но не всегда.
 
 
И каждый из нас уходя на покой,
Цепляя грязными берцами мрамор,
Кидает озябшей хлипкой рукой
В бездну толстенные папки с бумагой.
 
 
Папки с мемуарами, памятью, дружбой,
Пропитаны сыростью, как шкуры собак.
С горстью земли, с накрытою кружкой,
История летит в мусорный бак.
 

Ночная импровизация

 
Черные коты звездными лапами царапают череп мне.
Я чем-то взволнован, сгораю в огне непонимания самого себя.
И память осколками стёкол разбитых отражает лунный свет.
Здесь истины нет.
И правды нет.
 
 
…Одни лишь образы, как обведенный труп на асфальте, дают понять что-то.
Тут ждут лишь куски истины и словесная рвота.
Это всё доведет до ручки…
То ли пишущей, то ли дрожащей конечности.
Я вижу две бесконечности, слитые в единицу: начало и конец,
АЛЬФА и Омега.
 
 
Я вроде вижу,
Но всё равно так слепо
Иду туда, куда не хочу,
И занимаюсь тем, что мне не нужно.
Пытаюсь скрыть наружно то, что в голове растет опухолью.
Оно всё пройдет, заживет, скорее всего, к утру,
И я снова протру
Лоб от пота, и к окну подойду.
 
 
Привет, мой рассвет! последнее сияние солнца —
Звезды, которая погаснет однажды.
Ничто не вечно, и это знает каждый.
Все наши мысли останутся на бумаге,
Или просто словами разлетятся по ветру,
А плоть сгниёт, оставив лишь вонь и
Кости.
 

«Упавшие звезды спрятав за ворот…»

 
Упавшие звезды спрятав за ворот,
Люди мчатся и куда-то спешат.
Привет, мрачный солнечный город —
Со вспоротым сердцем, гнилая душа.
 
 
Мухи над темечком нимбом свербят,
Пустые глазницы пугают прохожих.
Я – оживающий. Мысли горят,
Но тело мое на мертвых похоже.
 

Дьявол на подоконнике

 
С утра и до поздней ночи,
С зари и до ярких звезд,
Он рожи страшные корчит
И орет на сотни верст.
 
 
Он смотрит, свесив копыта,
Глядит на мои записки,
Трясет банкой закрытой
В которой украдены мысли.
 
 
С утра и до поздней ночи
Бренчит он на старой гитаре,
И я заодно с ним тоже
Пою в страшном угаре.
 
 
С зари и до ярких звезд,
Кинув на окна газеты,
Дьявол слова мне принес,
А я не веду с ним беседы.
 

«Я так хотел стать хоть кем-то…»

 
Я так хотел стать хоть кем-то,
Но космонавта не ждет ракета,
И не сыпят песками раскопки.
Листы сгорают в топке.
 
 
Вместо холодного света звёзд —
Горячий огонь крикет.
Сосуд огорчений замёрз,
Все привыкли к крику.
 
 
Работа, деньги, нервные срывы,
Как жизнь из амбиций скатилась в бред?!
Здесь вместо солнца – плесень и сырость,
И две пластинки Radiohead.
 

Живые стихи

 
Стихи оживают там, где петля Есенина
И могила Егора Летова,
Где слова коробятся как лужи осенние,
Где чувства мёртвого
Тревожат живого, сквозь тени поэзии.
 
 
Там, где пули пробивают грудь Гумилева,
Или сердце Маяковского —
Там строчек около миллиона,
Там слова Высоцкого.
 
 
Там, где Цветаевой не хватает пары сантиметров до пола,
Там, где Лермонтов замаливает в церкви грехи,
Там кружит, кружит священное слово!
Там рождаются живые стихи.
 

Осень

 
За окном осень кидает листья.
В сердце осень. Отчего она?
Придет ко мне костлявой кистью
И опять лишит меня сна.
 
 
Я должен жить. К чему всё это?
Чернила лить на желтизну.
Ни стиха и ни сонета
Отдать костлявой не могу.
 
 
Я должен жить сквозь осень и года,
Я должен вечно пить и плакать!
Может быть придет весна тогда
И сметет с извилин слякоть.
 

Девушка в красном

 
В тот вечер осенний, прохладный,
Я как всегда убивал себя в баре,
Смотрел сквозь бокальчик хрустальный
На облако дыма и гари.
 
 
Капли лупили по стёклам и раме,
Знакомый мой, Джон, играл на рояле,
И пьяные дуры в тот вечер в том баре
Вечно смеялись и что-то орали.
 
 
Дым сигарет выедал мне глаза,
Хоть сам я курил, но ерунда!
Всё больше и больше наплывала толпа.
И вот из-за дыма появилась она.
 
 
В красном платьице, длинные ноги,
Лет двадцать пять (меньше немного),
Тела изгибы как часики строги.
Сразила меня, как яд Мантикоры!
 
 
– Здравствуйте, мисс, – шатнуло меня, —
– Вы одиноки? Вас угостить?
– Не откажусь, – глазами искря,
Игриво нагнувшись, сказала она.
 
 
Ближе к полуночи были мы дома.
Ласкались, на кухне сидели мы долго,
Пили вино, немножечко рома,
Но позже почувствовал я себя плохо.
 
 
Увидел я Дьявола вместо той девы,
С рогами, с копытами, красные вены!
Вокруг оглянулся – боже мой, где мы?!
В аду, не иначе! Огнены стены!
 
 
Ножик схватил и ударил прям в грудь,
Кровь потекла тысячей струй.
Чёрт завопил, прямо аж жуть!
Мёртвым упал, закончив свой путь.
 
 
Лучше бы умер, растворился средь луж,
Утром я понял, как опасен и глуп.
На рубашке моей черная тушь…
Рядом молоденькой женщины труп.
 

«Город сияет и выплевывает куда-то в высоту едкие облака…»

 
Город сияет и выплевывает куда-то в высоту едкие облака,
Наверное, именно поэтому мы не видим звезд на небе,
Но, знаешь, я вижу созвездия средь родинок на твоих руках,
А ты можешь прочесть своё имя на моих венах.
 
 
Просто дай мне свою руку и я проведу тебя к полям эдельвейсов,
Взгляни в мои глаза, ведь в твоих отражается бескрайняя Атлантика.
Иди за мной по полю, по росе; мерзни на хребтах Эвереста,
Звездами грейся, перекинув шарфом галактику.
 

«Боль свербит и падает градом…»

 
Боль свербит и падает градом,
От чего она, родная, ко мне пришла?
Когда тебя нет со мною рядом
Как-то потухает моя избитая душа.
 
 
Зарекался не писать о любви
И к черту послать лирику – клялся,
Но какой смысл без любви идти,
Какой смысл без неё добираться?
 
 
Пусть слова мои не будут эхом,
Ты храни их поближе к сердечку,
В нагрудном кармане левом
Или пусти их в вен твоих речку.
 
 
Я слонялся в городах и дебрях,
Как немой, молча, в темноте.
Ищи своё имя на моих венах.
Я нашел свой голос в тебе.
 

Юность

 
Где серость советских застроек,
Меж луж и полуподвалов,
Близ рвов и забитых помоек
Тихонько она умирает.
 
 
Пробитая насквозь штырями,
В руках сжимая цветы,
Она с босыми ногами
Тихонько читает псалмы.
 
 
Где небо сомкнулось замками,
Узлами смывочных труб,
Где мысли скрутились комками —
Лежит моей юности труп.
 

Точка

 
Перепрыгнуть все запреты,
И стать бы снова поэтом.
Я кричал Музе: «Ну, где ты?!»
Но был обделен ответом.
 
 
А я же никчемный писатель,
Забытый, мертвый поэт,
И вечный чего-то искатель, —
Но вечно находок нет.
 
 
Последние, мертвые строки
Упали – слеза на гранит.
Конец прекрасной эпохи
В гости ко мне спешит.
 

Искусство

 
Художник должен быть голоден,
Поэт должен быть мёртв,
Писатель должен жить в холоде
Под вечной плеядой звезд.
 
 
Ты не выйдешь из дома,
Твори и пой для глухих.
Искусство – смертельная кома,
Искусство спасает других.
 

Нерожденная дочь

 
Тёмной-претёмной ночью я
Глаза голубые вижу во сне.
Девочка русая, светлая
Ярко улыбается мне.
 
 
И мы с ней в беседке какой-то
Бесконечно гоняем чаи.
И она с глазами койота
Читает мои же стихи.
 
 
Говорит, что всё хорошо,
И тут же цепляется словом,
А как солнце взошло —
Говорит, что увидимся снова.
 
 
Я просыпаюсь, брожу целый день,
А ночью опять гостья моя
Так тихо, словно лёгкая тень,
Садится в беседку, глаз не тая.
 
 
Она говорит, улыбается, плачет,
И так – пока не уйдет от нас ночь.
А я просыпаюсь – это и значит,
Что снова придет нерожденная дочь.
 

«Однажды меня с сигаретой в зубах…»

 
Однажды меня с сигаретой в зубах,
Встретив средь раннего утра,
Знай: синяки на глазах —
Всего лишь кольца Сатурна.
 
 
А у тебя не глаза, а звезды,
В них Млечный путь стелется.
На щеках твоих не слёзы,
На них – Большая медведица.
 

Ворон

 
Каркнет ворон громко словом,
Болью, может, ворон дышит,
Каркнет ворон будто громом:
«Нет тебе здесь больше крыши!»
 
 
Вечный путник. Вечно осень
Ливнем моет окна плачем.
«А на Иве запах сосен, —
Ворон скажет снова мрачно, —
 
 
Ты забыл, как мнил их домом:
Эти сосны, парк и храм»…
Тише, друг мой, тише ворон,
Я и так всё знаю сам.
 

Я шел бы с босыми ногами

 
В каждом из нас живет обида прошлых дней,
И каждый из нас готов вырвать её
Из головы, как листы из тетрадей, порвать ей
Дороги, что к мозгу ведут гнильё.
 
 
Я шел бы босыми ногами к Ла-Маншу,
Гималаи смял бы как листок,
Если б памяти вязкую кашу
С черепа кто-нибудь сдул, как песок!
 
 
Я шел бы босыми ногами к Ла-Маншу,
Шрамы на пятках оставляя клеймом.
А вы, скажите, скажите, мамаша!
Ваш ребенок просил, чтоб рожали его?
 
 
Очередной человек потеряет себя,
Обожжется, сгорит, заплачет в беде,
А позже, как Бог, нагло, с плеча,
Создаст абсолютно такого же.
 
 
Я дошел бы босыми ногами,
А мудрый старик в лицо б мне кривился,
Сказал бы с пустыми глазами:
«Надо бы жить, раз уж родился».
 
 
В каждом из нас живет обида прошлых дней,
И как с ней бороться, как отпустить?
Открой шкатулку извилин и храни в ней
Память и боль, и прошлого нить.
 

Сказ о пятерых. Поэма

 
Ветер снёс их имена.
Кто был мёртв до начала?
В тех далях ночь так темна,
Что к югу не видно причала.
 
 
Озеро грузит туманом,
Два парня тащат три трупа.
Кто же сгинул обманом?
Кто же не встретил то утро?
 
 
У них грязь на шинелях,
У них дырки во лбах,
А их никак не жалея,
Тащат, как дохлых собак.
 
 
Звезд в небе россыпь,
А под небом тихий плач,
«Для чего я Богом создан?!» —
Сказал во тьме палач.
 
 
«А нет ни бога, ни черта! —
Ответил тот, рядом палач, —
А если и создал нас кто-то,
Чтоб рвать и карать!»
 
 
Озеро вспенилось резко,
Лес молча стоял позади,
Но звук грохота, всплеска
Спящих птиц разбудил.
 

 
– А помнишь детство наше, брат?
А помнишь бабку с дедом,
Как ходили вместе в сад,
Как груши ели пред обедом?
 
 
– А зачем мне вспоминать?
Время вышло, всё – другое!
Ведь война сейчас нам мать,
А отцы – боёв герои!
 
 
Ты ведь лучше не болтай!
Тютя ты, а не солдат!
Тоже мне, поверил в рай…
Попадешь со мною в ад!
 
 
Совесть съела изнутри?
Посмотрите-ка: какой!
Как буржуев бить: «Руби!»,
А как здесь – слеза рекой!
 
 
– Замолчи! Нельзя же так!
Чтоб их в затылок и до лба!
Разве это – злейший враг?!
Разве так велит судьба!?
 

 
Сунув наган за пояс,
Первый смотрит на воду.
Страшная спутница-совесть
Тянется, тянется к горлу!
 
 
Вот он смотрит на брата,
Тот скрылся уже, подлец!
В воду взгляд виновато,
А кисть взяла пистолет.
 
 
В голову выстрел хлёстко —
Труп новый в воде.
Брат вернулся так ловко,
И зарыдал при луне.
 
 
…
Он помер чуть позже,
Где-то на линии фронта,
От шашки, от пули может.
Не помнит о нем его рота.
 

 
Вроде старое фото на вид,
На нем люди глядят в объектив,
Кто-то сидит, кто-то стоит,
И каждый там молод, красив.
 
 
Трое в центре стоят,
Тот слева – держит собаку,
Справа – гладит котят
И поправляет рубаху.
 
 
Где-то в доме родительском,
Где горе, стоны и плач,
На фото пять братьев и дом,
А слева и справа – палач.
…
На фронте штыки точат
Сын на отца, а отец на сына.
А позже, только лишь горечь,
а за тем – тишина и могила.
 
 
Свистят жалобно пули
И гибнут отцы и сыны.
Не надо. Не надо нам, люди,
Не надо гражданской войны.