Текст книги "Окрась все в черный"

Глава 12
Расследования Андрея Никитина

Открытка пришла на адрес агентства и вызвала бурную, но неоднозначную реакцию у коллег Никитина. Ольга, разбирая утром почту, обнаружила ее среди рекламных проспектов.

– Андрей Львович! – испуганно позвала она. – Тут пришло приглашение… Но это явная провокация! Вас хотят заманить в ловушку.

– Что такое?! – Вениамин подскочил к Ольгиному столу, перехватил открытку, зачитал вслух и громко, нарочито грубо расхохотался. – Поздравляю! – Он хлопнул Никитина по плечу. – Наш пострел везде поспел. Не ожидал, но, черт возьми, приятно: не иссякает источник живой силы. – И понес уже полную чушь, клялся, что ничего не расскажет Насте, обещал пробить оптовый склад, где можно закупить со скидкой большую партию памперсов, ведь Андрею, как многодетному отцу, это совершенно необходимо, а под конец запел гнусавым голосом, кривляясь и подмигивая, куплет известной песни:

 
Вот так разлагалось дворянство, вот так распадалась семья,
И как результат разложенья на свет появился и я…
 

Андрей отобрал у него открытку, долго изучал ее, стараясь понять, что все это может значить.

– Очередная сумасшедшая эта Инга Боброва, – высказал свою версию Денис.

– Ну почему сумасшедшая? – притворно выступил в защиту Инги Вениамин. – Пригласить отца на день рождения собственного ребенка – вполне разумный поступок.

– Хватит трепаться! – прикрикнул на Балаклава Никитин. – Неужели вы не видите, что это всего лишь новый заказ? Инга Боброва – наша очередная клиентка.

– И что, вы поедете завтра на этот день рождения? – Ольга с тревогой посмотрела на него.

– Видишь ли, Оленька, – Балаклав приобнял ее за плечи, – как честный человек, он просто не имеет права не поехать.

– Но ведь это может быть очень опасно.

– Ничего, Андрюша парень бывалый, разберется как-нибудь.

– Но нужно хотя бы составить договор. И вообще…

– Договор они составят, не волнуйся. – Вениамин подмигнул Андрею.

– Я могу поехать с вами, Андрей Львович, – предложил свою помощь Денис.

– Что ты, что ты! – замахал на него рукой Балаклав. – Ты будешь лишним.

– Да замолчите вы все! – окончательно разозлился Никитин. – Завтра я туда подъеду, а там видно будет. Может, это и шутка, но может, человек в самом деле попал в сложную ситуацию, а другого способа обратиться к нам не было.

– Что-то вроде послания в бутылке, – не утерпел подколоть Вениамин.

– Вполне возможно, – серьезно ответил Никитин: его очень смущала приписка внизу: «Помогите, пожалуйста! Расплатится с вами сестра».

Приехал к дому Инги он на полчаса раньше, чтобы осмотреться на месте и опередить остальных гостей (в том, что будут другие гости, Андрей не сомневался: какой смысл тогда было бы его приглашать таким способом?). Дом оказался нежилым и произвел на него крайне неприятное впечатление. Скорее всего, его попросту разыграли. Вошел в подъезд – кромешная темнота, ни одна лампочка не горит, а окна между этажами на лестнице наглухо забиты фанерками. Осветил себе путь зажигалкой и поднялся выше. Между третьим и четвертым фанерка отсутствовала и было значительно светлее. Он погасил зажигалку, отыскал нужную ему квартиру, но ни звонить, ни стучать не стал, прижался ухом к двери, прислушиваясь. Из квартиры, номер которой указала Инга, не доносилось ни звука, зато в соседней явно кто-то был, и этот кто-то, судя по шебуршаниям в прихожей, собирался выйти. Андрей быстро поднялся на несколько ступенек вверх – полумрак служил прекрасным укрытием – и стал наблюдать. Щелкнул замок, вышел мужчина лет сорока с роскошным букетом роз и пакетом, направился к Ингиной двери. Позвонил, подождал немного, опять позвонил, прислушался, так же, как до этого Андрей, прислонившись к двери, постучал – дверь оказалась незапертой и отворилась. В растерянности потоптавшись у порога, мужчина вошел. Все это было очень странно, но, во всяком случае, на розыгрыш не походило. Андрей решил подождать, что будет дальше. Прошло довольно много времени, когда он услышал шаги на лестнице. Человек шел неуверенно, спотыкаясь – плохо ориентировался в темноте, а путеводной зажигалки у него с собой, видимо, не оказалось.

У второго гостя в руке был тоже пакет, только небольшого размера. Остановившись у двери Ингиной квартиры, он вытащил из пакета совсем маленький букетик, позвонил, но и ему почему-то никто не открыл, тогда он решительно толкнул дверь и вошел. Мужчины заговорили в коридоре, но ни женского, ни детского голосов не было слышно. Все это было в высшей степени странно.

Потом пришла пожилая женщина с ромашками, потом мужчина, судя по снаряжению, фотограф, потом испуганная и какая-то совсем потерянная девушка. А потом Андрей услышал, как дверь заперли на ключ. Что же это – поток гостей иссяк, больше никого не ждут? Подождав еще немного и убедившись, что действительно больше никто не является, Андрей позвонил в квартиру.

Не открывали ему долго, он уж подумал, что не откроют совсем, когда вдруг дверь очень тихо, почти беззвучно отворилась.

– Здравствуйте, я по приглашению Инги, – сказал Никитин и шебуршнул целлофаном букета в качестве доказательства: он просто еще один гость, только и всего.

– Проходите, – мертвым каким-то голосом проговорил мужчина (это был тот, из соседней квартиры), не отрывая от Андрея такого же мертвого, как его голос, застывшего взгляда.

Андрей прошел в комнату, осмотрелся. Здесь присутствовали только те, кого он увидел, когда стоял на лестнице, но не было ни хозяйки, ни главного виновника торжества – ребенка. Неужели Ольга оказалась права: это какая-то ловушка? Но тогда заманили в нее не его одного – все эти люди, видно, тоже в нее попали. Меньше всего они были похожи на гостей: испуганные, растерянные, совершенно не сочетающиеся друг с другом. И… все это сборище никак не напоминало детский праздник. И вообще никакой праздник не напоминало, несмотря на обилие цветов.

Он еще раз обвел взглядом комнату: жуткое, ободранное помещение, старая, будто с помойки мебель, кровать, заваленная каким-то тряпьем… А ведь, кажется, на кровати кто-то лежит! Девушка загораживает изголовье, не видно…

– Что происходит? Инга… – начал Андрей, но не закончил фразы, двинулся к кровати.

Девушка вскочила, как-то смешно растопырила руки, словно хотела защитить лежащую на постели. Он ее отодвинул, но тут подскочила женщина, обняла девушку и исступленно прокричала:

– Ну да, она мертва, ее убили!

* * *

Это была первая смерть в череде последовавших за ней необъяснимых смертей, так похожих на убийства. Или все же все это были убийства, замаскированные под естественную смерть? Ни у Инги, ни у Анны (она умерла фактически на руках Никитина, в больнице), ни у Станислава – ни у кого вскрытие не обнаружило никаких следов насильственной смерти. Все они скончались от обычных болезней: Инга и Станислав от банального гриппа, Анна от воспаления легких. Правда, болезнь их развивалась стремительно: погибали они в течение нескольких часов, но доказательств убийства не было никаких. В эту схему не вполне вписывалась Нина Шмелева – она умерла от инфаркта, после того как выпала из окна. Само падение не причинило ей никакого особого вреда, но, видимо, испуг спровоцировал приступ. Или спровоцирован он был чем-то другим?

Все эти люди были изображены на картине художника Филиппа Сосновского, странной, мрачной картине, абсолютно не похожей на другое его творчество. Но Филипп утверждал, что никого из них не писал и не знал до встречи на этом фальшивом дне рождения. Кроме того, копия картины появилась в его мастерской каким-то таинственным образом в ту ночь, когда умерла Анна. Можно ли было ему верить?

Сначала Андрей и не поверил, и подозревал прежде всего его. Выстраивалась вполне логичная версия: свихнувшийся художник убивает персонажей своей картины, тем более что она, эта картина, его мучает, от нее он хочет избавиться, сбежать, но ничего не выходит. Однако уже через пару часов версия рассыпалась.

После разговора с Сосновским он проник (полузаконно, потому что ключ раздобыл ему знакомый майор Бородин) в квартиру Инги, произвел там очень тщательный обыск и обнаружил магнитофон с записью детского плача, а вот никаких детских вещей, кроме коляски, найти не удалось. Стало ясно, что ребенка у Инги не было. Позже экспертиза подтвердила это его открытие: Инга Боброва не только не рожала, но и, в силу определенных физиологических причин, не могла иметь детей. Своим открытием до поры до времени Андрей не стал делиться с Филиппом. Сначала нужно было проверить некоторые моменты.

Когда Филипп вышел из дому, Никитин позвонил Денису, дожидавшемуся в его машине неподалеку, и попросил проследить за этим маловменяемым художником. Сам же (тут уж точно совсем незаконно – при помощи отмычки) проник в квартиру Сосновского. Результат превзошел все ожидания. Оказалось, что квартира художника под завязку напичкана «шпиёнской» аппаратурой, причем прекрасного качества – и прослушивающей, и видео. Каждый шаг, каждый жест, каждое слово Филиппа фиксировалось. Кому и для чего это могло понадобиться?

Понимая, что и сам теперь засветился, Андрей быстро покинул квартиру. Сел в машину и поехал к дому Станислава Иващенко (он с утра уже приходил к нему, но тот не открыл, был чем-то очень сильно напуган и, кажется, тоже пребывал в состоянии не совсем вменяемом). Но доехать не удалось: черный джип внезапно выскочил из-за угла и понесся на него. Столкновения избежать не удалось, хоть Никитин и был готов к чему-то в таком роде и был предельно осторожен. Он довольно сильно ударился головой о руль и на несколько секунд потерял сознание. Но когда пришел в себя, не подал виду: те, в джипе, должны были понять, что пострадал он гораздо сильнее, чем на самом деле. На «скорой» его увезли в больницу, где он и пролежал все время своего расследования. Впрочем, эту ночь он действительно провел там – все-таки ему здорово досталось. Хуже всего было то, что в аварии пострадал телефон. Денис не мог до него дозвониться, а без указаний шефа не знал, что предпринять. Он записал весь разговор Сосновского с неизвестной в парке, сфотографировал ее, но так как поручено ему было следить именно за Филиппом, то и последовал он за ним, а женщину упустил. Сосновский направился в свою квартиру, по месту прописки, но она оказалась почему-то опечатана, а сосед поведал Филиппу о его собственной смерти. На Филиппа это произвело очень сильное впечатление. Тут понять его можно, тем более если учитывать, что и разговор в парке любого мог свести с ума, даже на Дениса подействовал болезненно.

На следующее утро выяснилось, что Станислав Иващенко умер, как и предсказывала эта странная (преступная!) дама. По фотографии Вениамин Балаклав попытался ее пробить, но узнать ничего не удалось. А между тем Филипп Сосновский угодил в новую передрягу: его задержали по подозрению в убийстве Геннадия Гамазинского. При содействии Ильи Бородина Никитину удалось встретиться с Филиппом в камере (одиночку ему тоже обеспечили по его просьбе). Это произошло ночью того дня, когда погибла Нина Шмелева. Филипп выглядел больным и измученным и воспринимал его так, будто Андрей – персонаж его сна. Но, несмотря на это, разговор оказался весьма плодотворным.

Складывалась следующая картина. Год назад Филипп пережил сильнейший стресс, в чем-то даже более сильный, чем гибель жены и ребенка за полтора года до этого. Пережитый кошмар и послужил сюжетом для его «Шести мертвецов». Очень вероятно, что эта «черная комната» и люди, один за другим умирающие от страха, – не плод фантазии художника или не один только плод. Возможно, они все оказались невольными участниками какого-то эксперимента. Филипп утверждает, что выжил только он, потому что не смог по-настоящему испугаться. Никитин сделал запрос о пропавших без вести 11 июня прошлого года. Таковых оказалось шесть человек: один из них позже объявился, а пять остальных (двое мужчин и три женщины) соответствовали возрастной и психологической (Андрей встретился с их родственниками) характеристике персонажей «Шести мертвецов» и приглашенных на день рождения. Своих товарищей по несчастью из «черной комнаты» Филипп не видел, воспринимал только на слух, а потом использовал подходящие портреты зарисованных им в разное время людей. Выходит, кто-то подобрал новую группу по его картине? И что: каким-то образом убивает их или продолжает свой дьявольский эксперимент? Но если это все же эксперимент, то в чем он состоит? Некий тест на выживание?

Филипп говорил, что все они умерли от страха. Те, будущие персонажи его картины. Неизвестно, что случилось с Ингой, но Анна уже с самого начала была чем-то напугана, и смерть сестры ее потрясла. И Станислав был в очень нервном состоянии, и Нина Шмелева пережила стресс от падения из окна. То есть, по большому счету, и об этих людях можно сказать, что они умерли от страха. Но ведь в обычных условиях от такого страха люди не умирают. И потом, непосредственной причиной их смерти послужила болезнь. Возможно, в организм этих людей был внесен некий вирус, который начинает работать в стрессовой ситуации.

У троих оставшихся в живых (Сосновского, Бекетова и у Андрея – себя он тоже на всякий случай решил обследовать) была взята кровь и передана в лабораторию на исследование. Но никаких вирусов обнаружено не было. Тимофей Губин, завлабораторией и одноклассник Балаклава, пообещал еще поработать и обмозговать теорию Никитина, пока, правда, ничего нового сообщить не смог.

Из разговора с Филиппом Никитин понял еще одну вещь: Гамазинского убили эти же люди – он что-то узнал и собирался рассказать Сосновскому, но не успел. К вдове Гамазинского он заслал Ольгу (самому ему ни в коем случае там появляться было нельзя), та оказалась совершенно не в курсе мужниных дел, но позволила покопаться в его бумагах, которые почему-то скрыла от милиции. Среди множества совершенно бесполезных квитанций, старых счетов и писем Оля нашла визитку частного детектива Буланова. Это была удача! Ольга примчалась на такси в больницу – временный филиал агентства «Инкогнито», – ворвалась в палату, которую «снимал» Никитин, и, потрясая своей бесценной находкой, воскликнула:

– Шампанского!

Ее поздравили, расхвалили, шампанское, правда, открывать не стали. Но радость была недолгой. Оказалось, что коллега Никитина, частный детектив Буланов, три месяца назад уехал из города и связаться с ним нет никакой возможности.

А на следующий день в поселке Хрустальный случился пожар. В результате взрыва начисто сгорел новый, только отстроенный дом Бекетовых. Взрыв произошел в двенадцать дня. Анатолий и его жена Светлана приехали в поселок двумя часами позже, когда пожарные уже фактически завершили работу. Ни при взрыве, ни при пожаре никто из людей не пострадал, но двенадцать часов спустя Анатолий Бекетов умер от менингита. Врач скорой помощи, которого вызвала Светлана около пяти дня, не нашел никаких опасных признаков, а плохое самочувствие объяснил шоковой реакцией на пережитый стресс.

Интересно, что в крови, взятой накануне, вируса менингита обнаружено не было. Впрочем, как и других вирусов. Анатолий рассказал медсестре, что на протяжении года ему периодически делали какие-то прививки. Все это время он абсолютно ничем не болел, а его жена прошлой зимой перенесла тяжелейший грипп (ей тоже делали прививки, но не так регулярно). Что это могло означать? Ее организм не принял вакцину? Или никакой вакцины ей и не вводили: объектом эксперимента был Анатолий, а Светлане делали «прививки» (какие-нибудь безобидные витамины), для того чтобы не вызвать лишних подозрений?

Андрей пытался выяснить, прививались ли остальные персонажи пророческой картины Сосновского, но пока никакой информации ему получить не удалось. Инга, Анна и Нина Витальевна жили отдельно от своих родственников, и те были не в курсе, а жена Станислава Иващенко наотрез отказалась разговаривать с детективами. Оставался Филипп Сосновский, последний живой участник и автор… чего? Только ли картины или все-таки всего этого дьявольского спектакля? Поразмыслив, Никитин пришел к выводу, что ни подсматривающе-подслушивающие устройства в квартире Сосновского, ни магнитофонная запись детского плача, найденная у Бобровой, ни алиби на момент двух смертей не служат доказательствами его невиновности. И даже его смерть доказательством не послужит.

Филиппа освободили на четвертый день после задержания. Предварительно была проверена его мастерская – жучки исчезли, ничего подозрительного (если не считать двух его картин) обнаружено не было. К делу теперь подключилась и милиция (их интересовала причастность его к убийству Гамазинского: никаких доказательств найти не удалось, но следствие не желало расставаться с такой удобной для себя версией). Это было и хорошо и плохо. Хорошо, потому что следить круглосуточно и за мастерской, и за квартирой Сосновского было весьма затруднительно. Плохо, потому что громкий топот милицейских сапог мог распугать не только преступников (осторожных и очень ловких), но и возможных свидетелей.

Племянник соседки Марии Яковлевны, поведавший Сосновскому о его смерти, оказался таким же фальшивым, как и его рассказ. Как выяснилось, никакого племянника у нее не было. Пока женщина отдыхала в санатории, ее квартирой внаглую воспользовались. Куда потом делся этот молодой человек, неизвестно: он просто бесследно исчез.

Липовые печати с двери квартиры Филиппа снимать не стали, так же как и выключать свет, а просто установили слежку. Впрочем, за все это время там никто не появился.

Выпущенный на свободу Филипп Сосновский повел себя странно. Сначала долго и, казалось, бесцельно бродил по городу, потом, словно осененный какой-то внезапной мыслью, зашел в художественный салон, купил холсты, кисти, краски и после этого двинулся прямо к себе в мастерскую. Все это время он непрерывно жестикулировал и разговаривал сам с собой (громко и весьма отчетливо). Прохожие оглядывались, но он ничего не замечал. Никитина, который шел за ним, вдруг тоже осенила внезапная мысль: прослушки в мастерской были рассчитаны именно на эту его особенность – разговаривать вслух. Женщина в парке, как рассказал Денис, казалось, читала мысли Филиппа. Получается, ничего она не читала, а попросту слушала.

* * *

Андрей просидел до позднего вечера в бывшей Ингиной квартире, вслушиваясь в страшноватые звуки, доносящиеся через стенку (слышимость была великолепная) из мастерской Сосновского. Все эти бормотания, притопывания, вскрики и всхлипы удивляли, пугали и очень беспокоили Никитина. Это напоминало какой-то колдовской танец шамана, и трудно было представить, что там, за стеной, всего лишь художник. Что он там делал? Писал новую картину? Готовил очередную сцену своего дикого спектакля?

Часов через пять Андрей почувствовал, что сходит с ума. Перед глазами возникла клыкастая маска, и явственно послышались звуки бубна. С этими нездоровыми явлениями нужно было что-то делать. И с Филиппом тоже нужно было что-то решать: спасать, вызволять из шаманствующего транса – выводить на чистую воду (и в прямом и в переносном смысле слова). Он поставил кассету с плачем ребенка, магнитофон задвинул под кровать и стал ждать результата.

Довольно долго ничего не происходило – ритуальный танец не прерывался, заклинательные бормотания не смолкали. Потом раздался стук – и все звуки стихли. Еще через некоторое время щелкнул замок на Филипповой двери и послышались шаги в коридоре. Перемазанный с ног до головы красками, измученный до предела и какой-то истончившийся, на пороге возник Сосновский. Он обвел комнату безумным взором, посмотрел на Никитина, нервно дернул щекой, тряхнул головой, словно прогоняя наваждение.

– Что вы здесь делаете? – Голос его дрогнул.

Ну что ж, у любого бы дрогнул, любой бы на его месте несколько растерялся.

– Я так и рассчитывал, что вы прибежите, – сказал Никитин и, почувствовав невероятное облегчение, рассмеялся: никакой не колдун, самый обычный художник. – Что я здесь делаю? Провожу небольшой эксперимент.

Эксперимент. Слово выскочило помимо его воли, враждебное с некоторых пор слово. Художнику, видимо, оно тоже не понравилось – он болезненно сморщился:

– Где Инга?

– Инга? – Андрей так отвлекся, что не сразу понял, о чем его спрашивают. – Она умерла, – сказал он наконец и сам удивился: а ведь правда – умерла.

Художник рассердился, как сердятся нервные люди, даже топнул ногой, а потом забормотал о каких-то поправках. И вид у него был такой невинно потерянный, как у внезапно проснувшегося ребенка. Да! Ребенок! Андрей и сам растерялся и чуть не забыл о главном. Он ведь должен сообщить Филиппу, что нет никакого ребенка, и внимательно проследить за реакцией: знает? не знает? виновен? невиновен?

Такой реакции он никак не ожидал. Всего, чего угодно, но только не этого. Филипп был не просто потрясен – раздавлен, убит. Нет, даже не так: воспринял это известие как смертный приговор. Который к тому же должен сам привести в исполнение. Андрей вдруг понял, что это как-то связано с его новой картиной – тем ритуальным танцем, подслушивающим свидетелем которого он был сегодня. Ему стало ужасно жалко несчастного, явно нездорового художника, и все подозрения на его счет разом отпали.

– Разве нельзя изменить сюжет? – болея всей душой за Филиппа, спросил он.

И вдруг понял еще одну вещь: он и сам как-то связан с этой картиной. Да ведь на это Филипп и в прошлый раз намекал. Подсматривающий и самоубийца. Он очень надеялся, что самоубийца – Андрей, очень не хотел верить, что убить себя придется ему. И вот теперь приговор зачитан.

– Думал, можно спастись, обмануть – не выходит, – проговорил Филипп, безнадежно махнул рукой и пошел из комнаты.

– Измените сюжет! – отчаянно жалея его, крикнул Андрей, но тот покачал головой и двинулся по темному коридору. В камеру смертников.

Никитин еще долго сидел, не в силах сдвинуться с места, и, сам потрясенный, разбитый, прислушивался к звукам за стеной, но никаких звуков больше не было. Он абсолютно не представлял себе, как спасти Сосновского.

В квартире Инги он провел всю ночь, то проваливаясь в сон, то спохватываясь и опять прислушиваясь – за стеной по-прежнему все было тихо. А к утру ему пришла в голову утешительная мысль: Филипп не убьет себя раньше, чем закончит картину, значит, у него в запасе есть немного времени. Позвонил Денису, попросил сменить его и уехал домой отсыпаться, несколько успокоенный.

* * *

Ему приснилась черная комната – кошмар Сосновского перекочевал в его сны. В абсолютной темноте раздавались стоны и крики ужаса, а он пытался различить на слух, сколько человек здесь находится, и все не мог определить.

Разбудила его Настя. В руке у нее была трубка радиотелефона, которую она, едва он открыл глаза, ему и сунула.

– Да, я слушаю, – слабым, плывущим со сна голосом проговорил Андрей.

– Спишь? – Голос Балаклава, в отличие от его собственного, был бодрым и жизнерадостным.

– Сплю, – признался Никитин и зевнул с каким-то подвывающим стоном.

– Ничего, сейчас проснешься, – пообещал Вениамин – Андрею показалось, злорадно. – Знаешь, кто мне только что звонил? Тимка Губин. У него сногсшибательные новости.

– Губин? – Со сна Андрей соображал туго. – Это который в лаборатории?

– В лаборатории, в лаборатории. Он откопал тут одного старого хрена… пардон, пожилого джентльмена, тот такие сказки рассказывает – закачаешься. Через час они к нам в офис вместе прибудут. Так что хватит дрыхнуть, по-быстрому в душ и присоединяйся к коллективу.

– Хорошо, скоро буду. А в чем там хоть дело? Что, какой-то неизвестный науке вирус обнаружили в их крови?

– Вирус?! – Балаклав разыграл возмущение. – Вирус – это, мой дорогой, вчерашний день. Как выяснилось. Все гораздо круче. Антивирус! Да, да, ты не ослышался: антивирус человеческого организма. Полная защита, вроде компьютерной.

– Но как же тогда… Я не понимаю.

– И не поймешь! Дуй в офис, они скоро прибудут.

Балаклав отключился, а Никитин стал собираться на работу, предварительно позвонив Денису. У того все было спокойно: Сосновский из дому не выходил, но подавал из-за стенки вполне определенные признаки жизни. Энтузиазма Вениамина он не разделял. В возможность антивируса не поверил и, уж во всяком случае, не представлял, какое это к их делу имеет отношение. Даже если предположить – чисто теоретически, – что антивирус существует и был каким-то образом введен в организм этих людей, то он должен был не убивать их, а, наоборот, защищать.

Сейчас его гораздо больше волновал Филипп. По дороге в офис Андрей прокручивал в голове их разговор в камере и обдумывал, как предотвратить самоубийство. Если не помешать, этот одержимый обязательно себя убьет, как только допишет картину. Значит, надо помешать, но как?

На него вдруг снизошло озарение. Он ясно представил, где, каким способом все это произойдет.

– Он застрелится, – проговорил Андрей вслух, и перед глазами возникла недописанная картина Сосновского.

Он застрелится на Болгарской. В том своем самом счастливом доме. Поздним вечером. Да ведь он уже пытался! Тогда, когда погибла его семья, – наверняка так, по-другому и быть не может. Что-то тогда ему помешало, или он не решился. Впрочем, это не важно. А важно лишь то, что у Филиппа есть пистолет, и этот пистолет не в мастерской – он тогда произвел очень тщательный обыск и ничего подобного не нашел. Значит, либо на Болгарской, либо в той квартире, где он последние годы жил.

Невозможно убедить Филиппа изменить сюжет, невозможно отговорить его от самоубийства, но есть простой способ его спасти: подменить патроны на холостые. Он допишет свою картину и исполнит весь ритуал, вот только конец будет другим.

Да, нужно подменить патроны, и как можно скорее. Кстати, он совсем недалеко от Болгарской. Не заехать ли? Нет, сейчас не получится: нужно спешить на эту наверняка бесполезную встречу, можно опоздать, тем более неизвестно, какой там замок, сколько провозишься, прежде чем его вскроешь. Черт бы побрал Балаклава, как не вовремя он вылез с этими ребятами из лаборатории!

В офис Никитин вошел в жутком раздражении. А когда увидел на столе свой «представительский» коньяк и любовно нарезанный Ольгой лимон на тарелке, прямо-таки взъярился.

– Какого черта ты тут все так расфуфырил? – накинулся он на Вениамина.

– Старичок любит коньячок, – попытался тот отшутиться. – Нет, правда, Тимка сказал, что Семен Иванович большой ценитель хороших крепленых напитков.

– Алкоголик, что ли?

– Ну почему сразу алкоголик? – обиделся за своего гостя Вениамин. – Просто ценитель. Тимоха посоветовал: в такой неформальной обстановке разговоры разговаривать ведь лучше… А кстати, вот и они!

Никитин, с трудом скрывая неприязнь, поздоровался с вошедшими.

– Тимофей Губин! – полушутя представил Тимку Балаклав – ни Андрей, ни Ольга с ним лично знакомы не были, только несколько раз разговаривали по телефону. – Надежда отечественной кроветворной науки.

– Скажешь тоже, надежда. – Тимофей рассмеялся. – Познакомьтесь: Семен Иванович Корт, кандидат биологических наук, – представил он в свою очередь ценителя хороших крепленых напитков.

Андрей с пристрастием на него посмотрел, но ничего алкоголического не узрел. Возраста он, кстати, тоже был далеко не такого преклонного, как почему-то вообразил Балаклав, – не старше пятидесяти пяти.

Все расселись вокруг стола, Вениамин разлил коньяк с таким видом, будто он хозяин дома, принимающий дорогих гостей. Андрей нахмурился, но ничего не сказал. Некоторое время все вообще молчали.

– Ну, рассказывай, – не выдержав, толкнул в бок Губина Балаклав, – что там с этим антивирусом? – Толкнуть Семена Ивановича ему было неудобно.

– Образцы крови, которые вы мне прислали, я изучил вдоль и поперек – и ничего не обнаружил: ни отравляющих, ни наркотических веществ, ни наличия вирусов. Но это вы знаете. А вчера позвонил Семену Ивановичу, он у нас преподавал на кафедре, думал посоветоваться, стал рассказывать вашу историю, но не успел закончить, как Семен Иванович прервал меня и сказал, что, кажется, понимает, в чем дело. Тут же приехал к нам в лабораторию… В общем, все подтвердилось! В двух образцах крови был обнаружен антивирус.

– В двух? – Андрей ощутил некоторую тревогу, хоть и не поверил в антивирус.

– Да, в двух: в крови Сосновского и Бекетова. Вам, Андрей, ничего не грозит, можете быть совершенно спокойны. – Губин дружески ему улыбнулся. – Бекетов уже погиб, а вот Сосновский… Но лучше об этом расскажет Семен Иванович.

Корт пригубил коньяк и бережно поставил рюмку на стол.

– Прекрасный коньяк, – похвалил он напиток. – И идея была прекрасная, да только чем все закончилось! Представьте себе, универсальный антивирус – полная защита организма от всех болезней, причем не только от внешних инфекций, но и от внутренних вирусов, которых, как известно, у человека прямо-таки космическое множество.

– Эликсир жизни? – насмешливо хмыкнул Никитин.

– Зря вы так, – обиженно проговорил Корт. – Открытие действительно великое. Представить трудно, какой фурор произвел бы в медицине антивирус Беляева.

– Беляева?

– Да, он был назван именем профессора, который его открыл.

– Что же помешало произвести фурор?

– Все было бы прекрасно, но… Именно это но поставило крест на великом открытии. Из гуманнейшего превратив его в бесчеловечное. Но начну по порядку. Несколько лет назад Афанасий Петрович Беляев создал исследовательскую группу в институте вирусологии по изучению штамма так называемого птичьего гриппа. В эту группу, помимо профессора Беляева, входят пять человек: Наталья Беляева…

– Родственница?

– Да, его жена, кандидат химических наук.

– Пять человек, помимо профессора, – снова перебил Андрей, – итого шесть?

– Ну да. – Семен Иванович недовольно повернулся на стуле. – Какое это имеет значение?

– Не знаю, – несколько смутился Никитин, – может, и никакого.

– Так вот. В группу входит шесть человек: Беляев, Беляева, Брагин, микробиолог, Третьяков, Смирнов и ваш покорный слуга. В ходе работы над созданием вакцины против птичьего гриппа и было сделано это великое открытие, найдена формула практического бессмертия. Опыты на братьях наших меньших дали поразительные результаты. Привитых мышей в самом прямом смысле слова никакая чума не брала, не говоря уж о банальнейших гриппах! Кроме того, четвероногие наши помощники с хроническими заболеваниями в самый короткий срок полностью выздоравливали. Антивирус Беляева не только отталкивал любую инфекцию, но и изживал уже существующую в организме. Оставался последний этап: исследовать нашу панацею на человеке. Но с этим всегда проблема. Наше государство так печется о своих гражданах, так рьяно защищает их интересы, что добиться разрешения продолжать исследования на людях из числа добровольцев очень сложно. В некоторых случаях это хорошо… Как оказалось, и в нашем… Но тогда мы были совершенно уверены в антивирусе. Прошли бы годы, прежде чем получилось вывести его в люди. В общем, Беляев ждать и ходить по бесконечным кабинетам чиновников не захотел, а испытал вакцину на себе. И что же? Казалось, можно было праздновать победу. Все формы чумы, желтая лихорадка, разновидности гриппа – со всем справился наш замечательный антивирус. У профессора был хронический гастрит, кардиосклероз, пиелонефрит. Он вообще был человеком больным. Что бы вы думали? Он стал абсолютно, идеально здоровым, даже помолодел.