Текст книги "Государь"

Глава IV. Почему царство Дария, завоеванное Александром, не возмутилось против преемников Александра после его смерти

Если учесть те трудности, с какими сопряжено удержание вновь приобретенного государства, то события после смерти Александра, ставшего в течение немногих лет властителем Азии и умершего почти тотчас же по завоевании ее, могут показаться удивительными. По-видимому, при таком положении вещей следовало бы ожидать, что все царство возмутится; однако его преемники удержали его за собой, и при этом им не приходилось иметь дела с другими трудностями, кроме тех, которые породило их собственное честолюбие. Я отвечаю, что все государства, о которых только сохранилось воспоминание, управлялись одним из двух способов: или одним государем, причем все остальные находятся на положении холопов, только по милости и соизволению государя помогающих, в качестве слуг, управлять этим царством, или государем и баронами, которые обязаны своим саном не милости властителя, но древности своего происхождения. Эти бароны имеют собственные государства и подданных, которые признают их своими властителями и питают к ним естественную склонность. В тех государствах, которые управляются государем и холопами, государь имеет больший авторитет, ибо во всей его стране нет никого, кроме него, кто признавался бы высшим, и если повинуются кому-нибудь другому, то только как его слугам и ставленникам, и не чувствуют к ним особенной любви. Примерами этих двух различных видов управления являются в наше время Турция и Франция. Вся турецкая монархия управляется одним властителем, остальные являются его холопами; разделив свое царство на санджаки, он посылает туда различных администраторов и сменяет их по своему усмотрению. Король же Франции окружен множеством властителей, издавна признаваемых их подданными и любимых ими; они имеют свои прерогативы, на которые король не может посягать без опасности для себя.

Кто рассмотрит теперь той другое государство, тот найдет трудности в приобретении такого государства, как Турция; но раз оно было побеждено, то удержать его очень легко. Причины трудностей, сопряженных с захватом турецкого царства, заключаются в том, что завоеватель не может ни быть призванным кем-либо из занимающих высокое положение в этом царстве, ни надеяться на облегчение своего предприятия вследствие возмущения приближенных султана; причины этого указаны нами выше. Так как все являются холопами султана, обязанными ему, то привлечь их на свою сторону трудно, и если бы даже это удалось, то все же из этого было бы мало проку, ибо, по указанным мною основаниям, они не могут увлечь за собой народ. Поэтому нападающему на Турцию необходимо иметь в виду, что он найдет ее единодушной, и ему следует более надеяться на свои собственные силы, нежели на неурядицы в среде других. Но раз она побеждена и потерпела в открытом бою такое поражение, что уже не может выставить войска – все внимание завоевателя может сосредоточиться на династии государя. Если она будет искоренена, то опасаться более уже некого, ибо другие не располагают доверием народа. И как победитель до победы не мог рассчитывать на народные массы, так после победы ему не приходится их опасаться.

Обратное этому происходит в королевствах, управляемых наподобие Франции: в такое королевство очень легко проникнуть, привлекши на свою сторону какого-нибудь барона, ибо всегда имеются недовольные и стремящиеся к новым порядкам. Последние, по указанным выше основаниям, могут открыть путь в государство и облегчить победу; но, чтобы воспользоваться ее плодами, придется встретиться с бесчисленными затруднениями, как со стороны тех, которые помогали, так и со стороны угнетаемых. И недостаточно только искоренить династию государя, ибо останутся другие властители, которые будут руководить новыми переворотами. И если не удастся ни удовлетворить, ни искоренить их, то государство будет потеряно при первом же представившемся случае.

Если теперь задать себе вопрос, какого рода правление было в государстве Дария, то нетрудно будет установить его сходство с управлением турецкого царства; и потому Александру пришлось иметь его всецело против себя и разбить наголову. После же победы и смерти Дария это государство, по указанным выше основаниям, было обеспечено за Александром. И его преемники, если бы жили в согласии, могли бы править этим государством сложа руки: во всем царстве не возникало никаких смут, кроме возбуждаемых ими самими. Но государством со строем, как во Франции, нельзя владеть с таким спокойствием. Частые восстания против римлян в Испании, Франции и Греции объясняются именно этим, т. е. большим числом княжеств в этих государствах. Пока сохранялась память о них, римляне не могли быть уверены в прочности этого владения; когда же память о них угасла, римляне благодаря своей мощи и продолжительности господства встали там твердой ногой. И хотя впоследствии, в междоусобной войне римлян, каждая сторона старалась удержать за собой те части этих провинций, в которых ее влияние было наиболее значительно, однако они не признавали никого, кроме римлян, так как династия их прежних властителей угасла.

Кто примет все это в соображение, тот не будет удивляться той легкости, с которой Александр мог удерживать свои азиатские владения, и тем трудностям, с которыми приходилось бороться другим приудержании приобретенного, как, например, Пирру и многим другим; и это объясняется не большей или меньшей доблестью победителя, а различием побежденных.

Глава V. Каким образом следует управлять городом или государством, которые до их завоевания жили по своим законам

Если приобретаются государства, привычные жить по своим законам и свободно, то можно указать на три способа удержания их. Первый – это совершенно разорить их, второй – поселиться там самолично, третий – предоставить им жить по своим законам, обложив их податью и поставив во главе правления немногих лиц, которые бы сохранили для государя дружбу этих государств. Ведь, так как этот образ правления создан государем, то составляющие его лица знают, что им не устоять без дружбы и помощи государя, и потому им надлежит всячески поддерживать его; город, привыкший жить свободно, легче удержать при посредстве его граждан, нежели каким-либо другим способом, если только не хотят сравнять его с землей. Примером могут служить Спарта и Рим. Спарта удерживала Афины и Фивы, установив там правление немногих; и однако же она лишилась их. Римляне, чтобы удержать Капую, Карфаген и Нуманцию, разрушили их и их не лишились. Грецию они хотели удержать почти тем же способом, что и спартанцы, сделав ее свободной и оставив ей ее собственные законы. Однако этот образ действий не увенчался успехом, так что они были вынуждены для того, чтобы удержать эту провинцию, разрушить много городов в ней, ибо на самом деле нет верного способа упрочить за собой обладание городом, кроме его разорения. И кто, захватив власть над городом, привычным жить свободно, не разоряет его, тот должен ждать от него своей гибели, ибо всегда этот город будет восставать во имя свободы и своих прежних учреждений, забыть которые не заставят его ни течение времени, ни благодеяния; и что бы ни делать, какие бы меры ни принимать, если только не разрознить жителей и не рассеять их, – никогда не исчезнет память о свободе и прежних учреждениях, но будет вновь воскресать при всяком представляющемся случае, как было с Пизой после многих лет флорентийского ига. Но когда город или страна привыкли жить под властью государя, династия которого теперь угасла, то, с одной стороны, привыкши повиноваться, с другой – не имея прежнего государя, не умея согласиться относительно выбора нового и не будучи способны к свободной жизни, они не так-то легко берутся за оружие, и государю нетрудно поладить с ними и обезопасить себя с их стороны. В республиках же больше жизни, больше ненависти, больше желания мести; в них никогда не угасает и не может угаснуть память о прежней свободе. Поэтому более верным способом будет или разорить их, или в них поселиться.

Глава VI. О новых государствах, приобретаемых собственным оружием и доблестью

Пусть никто не удивляется тому, что, ведя речь о всецело новых государствах, о государе и единовластии, я буду приводить самые возвышенные примеры. Ведь люди всегда идут по путям, проторенным другими, и в своих действиях им подражают, хотя и не в силах ни всецело держаться пути других, ни сравняться доблестью с теми, кому они подражают. Поэтому благоразумный человек должен всегда избирать пути, проторенные великими людьми, и подражать тем, кто выдавался своим превосходством, для того чтобы его доблесть если бы и не сравнилась со своими образцами, по крайней мере хотя бы отдаленно напоминала их. Он должен поступать, как благоразумные стрелки, которые (если цель, куда они думают попасть, представляется им слишком отдаленной), даже и зная силу своего лука, все же берут прицел много выше намеченного места, не для того, чтобы своей силой или стрелой достичь такой высоты, но чтобы благодаря столь высокому прицелу попасть в цель.

Итак, я говорю, что во всецело новых государствах, где правит новый государь, представляется более или менее трудностей для их удержания в зависимости от большей или меньшей доблести приобретшего их. И так как уже тот факт, что частный человек делается государем, предполагает доблесть или счастье, то на первый взгляд как то, так и другое во многом облегчает трудность. Однако же те, которые меньше были обязаны счастью, удерживались дольше. Улучшает несколько положение дела то обстоятельство, что государь, не имея других государств, волей-неволей должен жить во вновь приобретенном.

Но чтобы перейти к тем, которые сделались государями не благодаря счастью, а благодаря личной доблести, я укажу, как на достойнейших, на Моисея, Кира, Ромула, Тезея и т. п. И хотя о Моисее не приходится распространяться, так как он был лишь исполнителем божественных велений, однако заслуживает удивления в нем хотя бы та благодать, которая сделала его достойным беседы с Богом. Но если обратиться к Киру и другим, которые приобретали и основывали царства, то окажется, что все они достойны удивления, и, рассмотрев их образ действий и учреждения, мы найдем последние тождественными с Моисеевыми, хотя Моисей и имел столь великого наставника. Вникая в их деяния и жизнь, мы ясно видим, что счастью они обязаны лишь известным стечением обстоятельств, давшим им материал, которому они могли придать форму по своему усмотрению; и без этого стечения обстоятельств угасла бы доблесть их духа, без доблести же оказалось бы тщетным самое стечение обстоятельств. Поэтому для Моисея было необходимо застать народ Израиля в рабстве и в угнетении у египтян для того, чтобы желание сбросить иго побудило народ следовать ему; чтобы Ромул сделался царем Рима и основателем новой родины, должно было случиться так, что для него не оказалось места в Альбе, и он был выброшен тотчас же по своем рождении; Кир должен был найти персов недовольными индийским владычеством, а мидиицев изнеженными и потерявшими мужество вследствие долгого мира; Тезей не мог бы проявить своей доблести, если бы не нашел афинян в рассеянии. Итак, подобные стечения обстоятельств сделали этих людей счастливыми, а их необычайная доблесть дала им возможность оценить такое положение вещей, благодаря чему их отечество прославилось и сделалось наисчастливейшим. Те, которые делаются государями путем доблести (подобно вышеупомянутым), с трудом приобретают государства, но легко их удерживают; и те трудности, кои им приходится преодолевать при приобретении государств, объясняются отчасти новыми учреждениями и порядками, которые им приходится вводить, чтобы положить основание своей власти и безопасности. И нужно иметь в виду, что нет дела более трудного, более сомнительного в отношении успеха, более рискованного, чем введение новых учреждений. Ведь кто берется за это, имеет против себя всех, кому прежние учреждения были выгодны; те же, кому будут выгодны новые, лишь вяло защищают его: эта вялость объясняется отчасти страхом перед противниками, на стороне которых закон, отчасти же недоверчивостью людей, которые не верят в благотворность новой затеи, пока не убедятся в этом на опыте. В результате оказывается, что враги каждый раз, как они имеют возможность напасть, с ожесточением делают это, сторонники же защищают вяло, так что рискуешь погибнуть вместе с ними.

Чтобы надлежащим образом разобрать этот вопрос, следует рассмотреть, самостоятельны ли эти новаторы, или же зависят от других, т. е. приходится ли им для проведения своих планов просить, или же они могут принуждать? В первом случае они кончают всегда плохо и не добиваются никаких результатов; когда же они зависят лишь от самих себя и имеют возможность принуждать, они редко когда проигрывают дело. Этим объясняется тот факт, что все вооруженные пророки побеждали, безоружные же гибли, ибо, кроме вышеизложенных соображений, нужно еще иметь в виду, что народ изменчив по природе и что его легко убедить в чем-нибудь, но трудно удержать в этом убеждении. И потому надлежит быть наготове, чтобы, если народ перестанет верить, его можно было бы заставить верить силою. Моисей, Кир, Тезей и Ромул, будь они безоружны, не могли бы заставить соблюдать свои установления, как то и случилось в наше время с братом Джироламо Савонаролой), который погиб под развалинами своих новых учреждений, как только народные массы перестали ему верить; он же не мог ничего сделать ни для того, чтобы удержать ранее уверовавших, ни чтобы заставить верить неверующих.

Итак, подобным людям предстоят великие трудности, но все опасности угрожают им лишь на пути к цели, и их они должны преодолеть своею доблестью. Преодолев же их и начав пользоваться уважением, они, по искоренении всех тех, кто по своему положению мог бы питать к ним зависть, остаются могущественными, наслаждаясь безопасностью, почетом и счастьем.

К примерам столь возвышенным я хочу присоединить еще один более скромный, соответствующий однако, некоторым образом, вышеприведенным, и думаю, что он сделает излишними все подобные. Я говорю о Гиероне Сиракузском. Этот последний из частного человека сделался государем Сиракуз, и, однако, счастьем он был обязан лишь известному стечению обстоятельств. Угнетенные сиракузцы избрали его своим военачальником, а затем он, в силу своих заслуг, сделался их государем. Но еще в частной жизни он отличался такой доблестью, что все писавшие о нем в один голос говорят, что для того, чтобы быть царем, ему не хватало лишь царства. Он уничтожил прежнее войско, – создал новое, отказался от прежних союзов, – заключил новые. И, имея союзников и преданных ему солдат, он мог на подобной основе воздвигнуть любое здание, так что добиться своего ему стоило больших трудов, сохранить же приобретенное было уже легко.

Глава VII. О новых государствах, приобретаемых с помощью чужих войск или благодаря счастью

Тем, которые из частных людей становятся государями только благодаря счастью, не стоит больших усилий стать государями, но весьма значительных – удержать это положение. Они не встречают трудности во время пути, точно пролетаемом ими, но все трудности не замедлят проявиться, лишь только они достигнут цели. К таковым относятся те, которым уступлено какое-нибудь государство или за деньги, или по милости уступившего. Так Дарий сажал государями в городах Ионии и Геллеспонта разных лиц, чтобы они управляли ими для его безопасности и славы; точно так же часто становились императорами те, которые раньше были частными людьми и добились власти путем подкупа солдат. Такие лица находятся в полной зависимости от настроения и счастья тех, кто возвеличил их (а и то, и другое суть вещи весьма изменчивые и непостоянные); они и не умеют, и не могут удержать своего положения. Не умеют потому, что трудно ждать, чтобы умел повелевать тот, кто всегда жил как частный человек, если только он не обладает великими дарованиями и доблестью; не могут потому, что не имеют войск, привязанных к ним и им верных. Далее, государства, внезапно возникшие, как и все то в природе, что быстро произрастает, не могут иметь настолько прочных корней, чтобы не быть опрокинутыми первой же бурей; разве только эти люди, внезапно ставшие государями, обладают такой доблестью, что им удается тотчас подготовить себя к сохранению того, что счастье дало им в руки, и заложить, уже став государями, те основы, которые другие закладывают до этого.

Я хочу привести для того и другого, т. е. относительно того, как становятся государем путем доблести или путем счастья, два примера, имевших место еще на нашей памяти: я говорю о Франческо Сфорца и Че-заре Борджиа. Франческо, путем подлежащих средств и благодаря великой доблести, из частного человека сделался герцогом Миланским, и то, что он приобрел с громадной затратой сил, он удержал с незначительными усилиями. С другой стороны, Чезаре Борджиа, называемый обыкновенно герцогом Валентино, приобрел государство благодаря счастью своего отца и лишился его, лишившись поддержки со стороны отца, несмотря на то, что с его стороны были приложены все старания и сделано все то, что должен был сделать благоразумный и доблестный человек для того, чтобы пустить корни в государствах, которые достались ему благодаря чужому оружию и счастью. Как сказано выше, тот, кто заранее не заложил основ, мог бы при великой доблести заложить их впоследствии; однако это сопряжено с большими трудностями для строителя и с опасностями для здания.

Если рассмотреть весь образ действий герцога, то нельзя не убедиться в том, сколь прочные основы заложил он для своего будущего могущества; и я считаю нелишним напомнить о них, ибо я затруднился бы дать новому государю лучшие предписания, нежели примеры его деяний. И если его учреждения не помогли ему, то это объясняется чрезвычайной и необыкновенной враждебностью судьбы, а не его виною. Александру VI, желавшему возвеличить своего сына-герцога, предстояло встретиться со многими затруднениями в настоящем и будущем. Во-первых, он не видел пути, следуя которому, он мог бы сделать герцога властителем какого-нибудь нецерковного государства; он знал также, что, если бы ему задумалось лишить Церковь какого-нибудь государства, то против этого запротестовали бы герцог Миланский и венецианцы, ибо Фаэнца и Римини были уже под покровительством венецианцев. Кроме того, он видел, что боевые силы Италии, и именно те, коими он мог бы воспользоваться, находятся в руках тех, кому следовало бы опасаться возвышения папы, и поэтому он не мог на них положиться: все они находились в распоряжении партий Орсини, Колонна и их приверженцев. Для него, следовательно, было необходимо коренным образом изменить положение вещей и натравить друг на друга государства Италии, чтобы получить возможность завладеть частью их. Сделать это было ему нетрудно, так как в это время венецианцы, побуждаемые другими причинами, собирались призвать французов в Италию, чему он не только не воспрепятствовал, но даже поспособствовал, расторгнув прежний брак короля Людовика. Итак, король явился в Италию с помощью венецианцев и с согласия папы, и едва он занял Милан, как Александр уже получил от него отряд для захвата Романьи, что ему и удалось вследствие громкого имени короля. После захвата Романьи и унижения партии Колонна, герцогу, желавшему удержать Романью и продолжать свои завоевания, мешали два обстоятельства: во-первых, его войска, в верности которых он сомневался, во-вторых, воля Франции, т. е. он боялся, что Орсини, которыми он пользовался, оставят его и не только воспрепятствуют его дальнейшим захватам, но даже отнимут у него уже приобретенное, и что король также сделает с ним нечто вроде этого. Орсини уже выказали себя, когда после завоевания Фаэнцы он пошел на Болонью; он видел, как неохотно двинулись они в этот поход. Что касается короля, то его намерения сделались для герцога ясными, когда, после завладения герцогством Урбино, он двинулся было на Тоскану: король заставил его отказаться от этого предприятия; поэтому герцог решил не зависеть более от чужого счастья и войска. Прежде всего он ослабил партию Орсини и Колонна в Риме, перетянув всех их приверженцев-дворян на свою сторону и сделав их своими дворянами. Он определил им жалованье, удостаивал их, смотря по дарованиям, назначением на высокие посты по гражданской и военной службе, так что через несколько месяцев их привязанность к партии угасла и обратилась всецело на личность герцога. После этого он стал выжидать случая уничтожить Орсини, как раньше рассеял приверженцев дома Колонна. Случай представился ему хороший, и воспользовался он им еще лучше.

Орсини, заметившие, когда было уже поздно, что возвышение герцога и Церкви равнозначно их гибели, собрались на съезд у Маджоне около Перуджи. Здесь зародились восстание Урбино, смута в Романьи и бесконечные опасности для герцога, которые он все преодолел с помощью французов. Восстановив свою славу, он, не желая доверяться ни Франции, ни другим чужеземным войскам, обратился к хитрости. Ему удалось до такой степени скрыть свои намерения, что Орсини при посредстве синьора Паоло (которого герцог старался всяческими милостями привязать к себе, даря ему одежду, деньги и коней) примирились с ним; и их простота отдала их в Синигалии в руки герцога. Таким образом, уничтожив их главарей и сделав их приверженцев своими друзьями, герцог заложил весьма прочные основы своему могуществу: ему принадлежала вся Романья с герцогством Урбино, и ему сочувствовало тамошнее население, начавшее ценить свое благополучие. И так как эта сторона дела достойна упоминания и подражания со стороны других, то я не хочу обойти ее молчанием.

Романья до ее захвата герцогом управлялась властителями слабыми, которые скорее грабили своих подданных, нежели пеклись о них, давали им более повода к разногласию, нежели согласию, и таким образом эта страна изобиловала разбоями, усобицами и всякого рода беспорядками. Герцог решил, что для того, чтобы умиротворить ее и привести к повиновению власти, необходимо дать ей хорошее управление. Поэтому он поставил над ней мессера Ремиро де Орко, человека жестокого и энергичного, и облек его самыми широкими полномочиями. Этот последний в короткое время умиротворил ее и привел к единению, чем приобрел громкую известность. Затем герцог решил, что столь чрезмерная власть не соответствует более положению, ибо он опасался сделать ее ненавистною, и поэтому он учредил в центре страны гражданское судилище, где каждый город имел своего представителя, с превосходным председателем во главе. И так как для него не было тайной, что прежние строгости породили некоторое чувство ненависти к нему, то, чтобы заставить население совершенно забыть это чувство и всецело привлечь его на свою сторону, он решил показать, что если и совершались какие-нибудь жестокости, то в них повинен не он, а суровый нрав его ставленника. Воспользовавшись представившимся случаем, он однажды утром приказал выставить его рассеченный пополам труп на площади в Чезене, а рядом положить колоду и окровавленный нож. Это ужасное зрелище дало удовлетворение населению и в то же время поразило его. Но вернемся к нашему изложению.

После того, как герцог оказался весьма могущественным и частью обеспеченным от опасностей данного момента благодаря тому, что он преобразовал на свой лад воинское дело и уничтожил те войска, которыми ему могли бы повредить соседи, – после этого, говорю я, его путь, если он хотел продолжать свои завоевания, был загражден лишь страхом перед Францией, ибо он знал, что король, поздно понявший свои ошибки, будет ему противодействовать. Ввиду этого он начал искать новых союзников и двусмысленно вести себя по отношению к Франции во время похода французов на Королевство Неаполитанское против испанцев, осадивших Гаэту. В его намерения входило обезопасить себя с их стороны, что и удалось бы ему очень скоро, если бы был жив Александр. Таковы были меры, который он принял, имея в виду текущие дела. Что же касается будущих, то его прежде всего должен был беспокоить вопрос, будет ли дружелюбно относиться к нему новый глава Церкви и не попытается ли он отнять то, что дал Александр. Он думал, что здесь нужно действовать четырьмя путями. Во-первых, уничтожить всю родню обездоленных им властителей, чтобы лишить папу этих поводов. Во-вторых, привлечь на свою сторону всех дворян Рима, чтобы при их помощи, как было сказано, сдерживать папу. В-третьих, расположить к себе по возможности коллегию кардиналов. В-четвертых, приобрести еще до смерти папы такую власть, чтобы иметь возможность отразить первый натиск личными силами. Из этих четырех путей в момент смерти Александра было пройдено три, да и четвертый был почти закончен. Из обездоленных им властителей он убил столько, сколько мог, и лишь немногим удалось спастись; дворян Рима он привлек на свою сторону и в коллегии он имел за себя большую партию. Что же касается новых приобретений, то он намеревался стать властителем Тосканы и уже обладал Перуджей и Пьомбино; Пиза же находилась под его покровительством. И так как он не имел уже более страха перед Францией (таковой ничем не оправдывался бы теперь, ибо испанцы отняли уже у французов Королевство Неаполитанское, так что и те, и другие вынуждены были добиваться его дружбы), то он напал бы на Пизу. После этого тотчас бы отдались ему Лукка и Сиена, частью из зависти к флорентийцам, частью же из страха; флорентийцы были бы в безвыходном положении. Если бы все это удалось ему (а оно должно было удаться в тот самый год, когда умер Александр), то он мог бы отстоять себя сам, не завися от чужой силы или счастья, но лишь от собственного могущества и доблести. Но Александр умер спустя пять лет с того момента, как герцог обнажил шпагу. Он оставил его, когда упрочено было лишь государство Романьи, все же остальное висело в воздухе, между двух могущественнейших вражеских войск, больным, при смерти. Но герцог обладал такой решительностью и доблестью и так хорошо знал, чем можно людей привлечь на свою сторону и чем оттолкнуть от себя, настолько прочны были те основы, которые он заложил в короткое время, что не имей он на своей шее два вражеских войска или будь он здоров – он преодолел бы все затруднения.

А что заложенные им основы были прочны, это явствует из того, что Романья ждала его более месяца, в Риме он и полуживой все же находился в безопасности, и, хотя в Рим прибыли приверженцы Бальони, Вителли и Орсини, никто не пошел за ними против него; он мог также добиться того, что, если и не сделался папой тот, кого он хотел, то не сделался и тот, кого он не хотел. Но если бы в момент смерти Александра он был здоров, то все было бы легко для него. И в дни избрания Юлия II он сказал мне, что он думал обо всем, могущем произойти по смерти отца, и против всего нашел средства; но что он в момент смерти отца сам будет одной ногой в гробу – это никогда не приходило ему в голову.

Итак, учитывая весь образ действия герцога, я не нахожу оснований порицать его; мне, напротив, представляется, что он может быть выставлен (как я и сделал) в качестве образца для всех тех, которые достигли власти благодаря чужому счастью и войску. При величии его духа и широте замыслов, он не мог поступать иначе, и все его планы потерпели крушение лишь вследствие краткости жизни Александра и его собственной хилости. Поэтому, кто считает необходимым обезопасить себя в своем новом княжестве от врагов, приобрести друзей, побеждать, как силой, так и хитростью, внушить народу и любовь к себе, и страх, солдатам же послушание и уважение, уничтожить тех, которые могут или должны вредить, преобразовать старые учреждения на новый лад, быть справедливым и милостивым, великодушным и щедрым, уничтожить ненадежное войско, создать на его месте новое, поддерживать дружеские отношения с королями и князьями так, чтобы они с радостью благоприятствовали и с опаской оскорбляли – тот не сумеет найти более ярких образцов для подражания, нежели деяния герцога. Единственно, в чем его можно было бы упрекнуть, так это в избрании Юлия II, где он сделал дурной выбор. Ибо, как я уже сказал, если он не мог сделать кого-нибудь папой по своему желанию, то он мог бы помешать всякому сделаться папой, и он никогда не должен был давать своего согласия на кандидатуру тех кардиналов, которых он оскорблял или которые, став первосвященниками, имели основание его бояться. Те, которых он обидел, были между прочими Сан-Пьетро-ин-Винколи, Колонна, Сан-Джорджо, Асканио. Все остальные, добившись первосвященства, должны были его бояться, за исключением Руанского и Испанских. Эти последние – вследствие своей сплоченности и взаимной поддержки, первый же – вследствие своего могущества, так как за его спиной стояла Франция. Таким образом, герцог должен был прежде всего постараться, чтобы был избран испанец, а если бы он не мог добиться этого, он должен был скорее согласиться на кандидатуру кардинала Руанского, а не Сан-Пьетро-ин-Винколи. И ошибается тот, кто думает, что новые благодеяния заставляют великих людей позабыть о старых обидах. Итак, герцог сделал в этом выборе ошибку, что и было причиной его окончательной гибели.