Текст книги "Валентин Фалин глазами жены и друзей"

К несчастью, не так давно Борис Борисович скончался, оставив взрослых сыновей и жену. Как сам он говаривал, Рипсиме (древнее женское армянское имя) – это было лучшее, что он раскопал в поисках древнего армянского царства Урарту, открытие которого Б. Пиотровским причисляют по достоинству к великим достижениям археологии XX века.

Уход из жизни Бориса Пиотровского был тяжким. О свалившей его болезни мы узнали ночью, разбуженные звонком из Ленинграда. У Пиотровского инсульт. Он пятые сутки без сознания. Усилия медиков не принесли облегчения состоянию больного. Все надежды на срочное применение лекарства, которое можно приобрести только в Германии.

Муж связывается с советскими посольствами в Бонне и Берлине. Просит извинить за позднее беспокойство, но положение чрезвычайное. Коллеги берутся организовать доставку медикаментов ближайшими рейсами самолета прямо в Ленинград. Лекарства в распоряжении врачей. Лишь на мгновение недели спустя Борис Борисович приоткрыл глаза. Почти три месяца на грани жизни и смерти закончились победой последней.

Бывая в Ленинграде, мы почти всегда посещали и его великолепные пригороды. В один из таких заездов познакомились с главным архитектором проекта реставрации дворца в Царском Селе Александром Кедринским. Он и его коллеги без преувеличения – подвижники. За мизерную зарплату, не требуя отличий и наград, примитивными инструментами и из скудных материалов они поднимали памятники мировой архитектуры и искусства. Через натруженные руки А. Кедринского просеян весь пепел Царского Села, через его сердце прошла вся боль поверженной красоты.

Условия труда и быта столь невыгодны, что многие, особенно из молодых, не выдерживают и ищут другое занятие. Остаются единомышленники. Один из лучших резчиков по дереву Алексей Кучуев увлек своей идеей сына.

Реставрация Янтарной комнаты

С реставраторами Екатерининского дворца в Царском Селе. Справа налево: Кедринский, Фалин, Фалина, Кучуев. 1986 г.

Их верстаки стояли рядом до тех пор, пока отсутствие элементарной техники безопасности не обернулось трагической гибелью молодого мастера.

На уникальных знаниях и практическом опыте А. Кедринского написаны кандидатские и докторские диссертации. Другими. Его труд дал материал для многих книг и фильмов. Сам же он ютился с женой в маленькой однокомнатной квартире, после двух инфарктов поднимаясь на последний, четвертый этаж в доме без лифта.

В 1987 году я впервые вместе с мужем поехала в Германию. Поступило приглашение на юбилей Эгона Бара. Это было событием не только для меня. Такого рода приглашения обычно не посылались, так как не могли быть принятыми. Тут создавался прецедент.

Я хорошо запомнила нескорый обед в китайском ресторане и, прежде всего, церемонии, которые свято соблюдали три официанта, обслуживавшие большое количество гостей, посольскую виллу в Бонне (здесь шесть с лишним лет прожил мой муж), грандиозно-величественный Кельнский собор, словно говорящий человеку, его же создавшему, как он мал и ничтожен. Молодая русская супружеская пара, Аня и Володя Марковы, посвятив мне часть своего времени в отсутствие Валентина, показывала город. А когда, уставшие и замерзшие, мы присели в кафе-кондитерской выпить чашку чая с кексами, мне показалось, что вкуснее ничего не бывает.

Что поразило меня больше всего в тот приезд? Это может показаться смешным, но это правда – клубника в середине марта и… весна. В России зима долгая, трудная. Холода длятся около шести месяцев. В марте еще много снега, метели, морозы, а здесь – весна!

Это чувство не покидает всякий раз, когда я бываю за границей. И здесь, в Гамбурге, я думаю о суровых природных условиях, выпавших на долю моих соотечественников, и, конечно же, о маме, которая почувствует дыхание весны только в середине апреля.

Базель. 1987 г.

На следующий год мы были гостями Гамбурга по случаю приема, устраиваемого сенатом, как говорят, ежегодно в течение нескольких столетий. До сих пор я краснею от удовольствия из-за того, что мой муж – первый и пока единственный русский, удостоенный такой чести.

Местные газеты подробно описали это событие, не упустив заметить, что Фалин был без смокинга. А он, получив приглашение, на котором не указана форма одежды, решил, что подойдет и обычный темный костюм. Хорошо, что мама в последний момент положила мне в чемодан нарядную парчовую блузку.

С тех пор – одна-две зарубежные поездки в год, хотя порой это было накладно, поскольку моя дорога оплачивалась из личных средств. Мы побывали в разных городах Франции, Бельгии, Германии. Часто я жалела, что в институте не учила немецкий язык. Французский, которому было отдано предпочтение, из-за редкой практики постепенно забывался. Мы останавливались то в скромных двухместных гостиничных номерах, то в посольском доме, то в роскошных апартаментах. Впрочем, для нашей семьи вообще характерны крайности. Судьба то повергала нас в отчаяние, то возносила на вершину счастья. Жизнь многогранна, и она каждый день меня чему-то учит.

Прием в ратуше. 1988 г.

Летом 1988 года концертом в Большом театре Москва венчала торжества по случаю 1000-летия Крещения Руси. Это было тем более знаменательное событие, что церковь у нас долго преследовалась. Великолепные храмы уничтожались, бездумно, а то и злонамеренно превращались в тюрьмы или производственно-складские помещения. А ведь среди них были уникальные памятники. Так, в 30-х годах погиб храм Христа Спасителя, воздвигнутый в память о победе в войне 1812 года с Наполеоном. В одной из московских церквей на могилах русских героев Пересвета и Осляби, чьи имена донесла к нам история из 1380 года (они погибли на Куликовом поле в битве с татаро-монголами), долгое время работала компрессорная станция.

В 1979 году, накануне 600-летия сражения, Валентин разговаривал по этому поводу с М. Сусловым, тогда главным идеологом в ЦК. Коллективными усилиями уговорили убрать станцию, нарушающую покой воинов, но восстановление храма затянулось на годы.

А другой собор в Ярославле (церковь Иоанна Предтечи)! Он воспроизводится в книгах по мировой архитектуре. Впритык к нему посадили химический завод, чтобы, наверное, испробовать стойкость изразцов и красок XVII века.

Перестройка принесла перемены. И теперь уже церковь, которая всегда призывала к миру, терпимости и всепрощению, иногда не выдерживает этот тон в отношениях со своими же единоверцами.

Но не забудем о концерте. Большой театр не видел ничего подобного в прежние, даже дореволюционные времена. В тот день он был отдан духовенству. В зале – представители разных религий, в ложе – Патриарх Московский и всея Руси Пимен. Немощного и больного, его бережно ввели под руки. Предстоятель пригласил Валентина в ложу, поприветствовал и благословил его! А дело в том, что муж был инициатором этого акта примирения государства с церковью, за что чуть было в очередной раз не поплатился как превышающий служебные полномочия. Кресло в АПН уже примеривал один из сотрудников ЦК.

В первом ряду партера – Раиса Горбачева, Валентина Терешкова (можно только поражаться ее постоянной подтянутости и элегантности), один из заместителей премьера, отвечающий по линии правительства за организацию торжеств. Первая дама государства, увидев неподалеку моего мужа, приглашает его занять место рядом. Валентин напоминает, что с ним жена. Быстро освобождают кресла, пересадив охрану во второй ряд. Здесь произошло мое знакомство с обеими женщинами. Глупая! Тогда я этому радовалась. Я еще не знала, чему нужно радоваться и чего страшиться.

На Краснопролетарской улице. 1988 г.

В программе праздничного концерта – церковная и светская музыка. Выделялись хор Троице-Сергиевой лавры и Московский камерный хор под управлением Владимира Минина. Последний много гастролировал за рубежом, и с его искусством могли познакомиться жители разных стран.

Я была знакома с мининским исполнением русской духовной музыки. Артисты хора выступали в АПН, а еще раньше аналогичную программу В.Н. Минин представил на суд слушателей в Консерватории. В то время религиозная музыка в Москве, да и в России исполнялась при закрытых дверях и требовалось известное мужество, чтобы преступить препоны.

Не всем духовные песнопения, оказывается, интересны. Сидевший рядом со мной сановник вздыхал, вертелся, смотрел на часы. Видно было, что в театре он редкий гость.

В заключение – увертюра Чайковского «1812 год». Я слушала ее и думала: не может погибнуть народ, способный творить такую музыку. Или я ошибаюсь?

В конце 1988 года я заехала под вечер за мужем на службу, как часто это делала. По-прежнему я хорошо себя чувствовала в агентстве, мне недоставало общения со старыми знакомыми. Выходим из его кабинета, спускаемся в лифте к выходу. И тут Валентин говорит мне, что он назначен заведующим международным отделом ЦК.

– Я не знаю, поздравлять тебя или нет.

– Пожалуй, не стоит.

– Нельзя было отказаться?

– Это был бы полный разрыв.

Большое служебное повышение нам обоим не по душе. Не по душе настолько, что уже летом 1990 года, то есть меньше чем через полтора года, муж начинает переносить с работы книги, вознамерившись уйти в отставку после июльского съезда партии. Так удалось спасти лучшую часть его большой научной библиотеки, разоренной годом позже.

Мы вновь строили планы на будущее. Может быть, сбудутся мечты? Жизнь, однако, распорядилась по-другому. На съезде Фалин был избран секретарем ЦК. Поддавшись на уговоры, согласился остаться еще на год. М. Горбачев оказался сильнее меня. Он сумел найти слова, которые убедили мужа пересмотреть ранее принятое им решение (редкий случай).

Сослуживцы поздравляли меня, но поздравлять было не с чем. Меня такой оборот расстроил вконец. Предчувствие тяжелым камнем легло на душу. Оно не обмануло.

Вскоре по назначении мужа на работу в ЦК нам предложили новую квартиру. При этом дали понять, что если мы помедлим, то получим лучшую в доме, строившемся для партийной и государственной элиты. От элитарного дома мы отказались. Квартира на улице Димитрова (ныне Большая Якиманка) нас устраивала. По московским понятиям, она была вполне приличной. К тому же не терпелось оставить наш неспокойный дом, где совершались кражи и насилия.

Выступление на Верховном Совете СССР: «У президента две обязанности – следить за исполнением закона и самому исполнять закон». Весна 1990 г.

Дорогостоящие, но приятные хлопоты, связанные с переоборудованием и отделкой квартиры на наш вкус, продолжались около полутора месяцев. 2 января 1989 года – переезд. Чтобы мама не волновалась, а собачки не мешали, мы отправили их за город. Возвращались они уже к новому очагу. Любопытно вели себя наши зверюшки. Сначала они лежали на коленях совершенно спокойные и вдруг, когда проехали мимо привычный поворот, забеспокоилась сначала одна и вслед другая. Поняли, что маршрут изменился. Куда их везут? Младшая прилипла носиком к окну машины, а старшая запела на все лады. Насколько внутренний мир братьев меньших сложнее и тоньше, чем кажется с нашего высока!

В канун открытия съезда народных депутатов муж вернулся домой раньше обещанного часа. Стараясь погасить мою тревогу, сказал только:

– Мне неможется.

Никак не соглашался вызвать врача, ложился, вставал, снова ложился. Ни одного стона, ни одной жалобы!

Наконец я уговорила его – звоню в скорую помощь. Нет, не я, скорее всего, боль стала невыносимой, но он продолжал молчать.

Приехали врачи, не смогли поставить диагноз. Решили положить мужа в больницу. От того, чтобы я его сопровождала до приемного отделения, он категорически отказался: была уже полночь.

Под утро я помчалась к нему. О, медицина! Они все еще не сделали рентгеновских снимков и так и не знали, что с ним. Анализы крови опровергали начальное предположение – аппендицит.

Наконец определено – почечные колики. Идет камень, о существовании которого не знали. Будет сделана попытка его раздробить. Но наша клиника, оборудованная по последнему слову техники и вызывавшая столько пересудов как больница для привилегированного класса (интересно, кто в ней сейчас лечится), не располагала соответствующей аппаратурой. Больного повезли в городскую урологическую больницу. Я – за ним, проезжая на красный свет и вызывая справедливое возмущение других водителей. Мне все равно, только бы ему полегчало.

Терапевтический метод не помог, и к ночи состояние резко ухудшилось. Однако в разговоре по телефону муж заверял меня, что чувствует себя лучше, операцию пока делать не будут и я могу спокойно спать. Измученная, я выпила снотворное и уснула, не зная, что всего несколько минут спустя Валентина повезли на каталке в операционную.

Рано утром, позвонив в клинику, я узнала, что мужа моего разрезали почти пополам, что оперировавший хирург, Дмитрий Степанович, извлек камень виртуозно. Спасибо ему. Я слышала потом немало благодарственных слов в его адрес от других спасенных им людей.

Валентин уговорил врачей впустить меня в реанимационное отделение. (Так он быстрее поправится, а я буду спокойнее.) И я получила исключительную возможность навещать его ежедневно.

– Спасибо тебе за все, что ты для меня делаешь.

– Да разве может быть иначе, я видела от тебя столько добра!

Однако на этом мои страхи не кончились. Не спадала высокая температура, причиной которой было начавшееся перед операцией воспаление. Медицинская сестра Вассилина, которой я звонила каждый час, не знала, как меня успокоить. Единственное, что она могла для меня сделать, – это терпеливо отвечать на вопросы и каждый раз подтверждать разрешение беспокоить ее снова.

С той поры у меня перед глазами старинные часы в столовой, где за овальным столом я занималась рукоделием, чтобы отвлечься, поглядывала на циферблат, не пора ли звонить сестре. Кажется, тогда, не отличавшаяся особой религиозностью, впервые попросила Бога:

– Господи, дай ему здоровья и сил.

Ровно через две недели после операции моего мужа вызвали на работу. Он поехал на службу, еще не успев выписаться из больницы. Тогда меня постигло глубокое разочарование.

– Человек, потребовавший «во имя дела» прервать лечение, не может быть добрым.

Шел июнь 1989 года.

С изменением служебного положения Валентина добавились условности и обязанности для меня. Я была приглашена к Раисе Горбачевой на ежегодный прием, устраивавшийся по случаю Международного женского дня 8 Марта. Прием только дамский, без мужчин. Это несколько смущает, ведь у меня мало знакомых женщин из высшего московского общества. Но я хочу перебороть себя, доказать себе и мужу, что в состоянии освоиться в любой обстановке. Словом, я приняла приглашение не из удовольствия, а из упрямства.

Опять вереница машин у подъезда. Я попадаю в длинную очередь, которая продолжается и в Доме приемов: три женщины (Горбачева, Рыжкова, Шеварднадзе) встречают приглашенных. Очередь движется медленно. Гостьи тем временем находят приятельниц, завязываются беседы, часто похожие на щебетание птиц.

Мне повезло: еще при входе я встречаю директора Музея изобразительных искусств И. Антонову. Она тоже слегка растеряна, и мы обе, как за спасительную соломинку, хватаемся друг за друга.

В зале, где собираются участницы приема, развернута выставка самоцветов и изделий из них. Я жалею, что Валентина нет рядом: он любит камни, подолгу любуется буйной фантазией природы, и это единственный соблазн, перед которым ему трудно устоять.

Здесь, в Германии, мы регулярно ходим на рынок, где уже знакомый нам человек продает агаты, малахит, яшму. Две большие агатовые пластины были нашей первой, хотя, разумеется, не самой насущной покупкой. А продавец сулит новые искушения.

И вот последняя в очереди дама поздравляет супруг президента, премьера и министра иностранных дел с праздником. Хозяйки и гостьи переходят в банкетный зал, где Раиса Горбачева произносит небольшую речь. Ее недолюбливали в нашей стране. Отчасти аргументы против были, мне кажется, справедливы. Но безусловная ее заслуга в том, что она не дрогнула выйти на арену и показать, что женщина в нашей стране может встать рядом с мужчиной.

После приветствия – угощение. Я принимаюсь за сладкое. Оказавшаяся поблизости всемирно известная певица Ирина Архипова шутя говорит, что маленькие любят сладости. Шутка не обидела, скорее порадовала меня: я выглядела моложе своих лет, как, впрочем, и Валентин. Во многом этому способствовала атмосфера доброжелательности, царившая в нашем доме.

По окончании фуршета нас приглашают в соседний зал, где будет дан концерт. Я уже писала, как болезненно мы реагировали на выступление артистов во время банкетов.

Здесь все организовано иначе. Несколько классических произведений, еще раз поздравление, и женщины уходят, получив каждая букет цветов.

За более чем десять лет супружеской жизни с Фалиным я довольно часто ходила на приемы. Все они так или иначе были похожи. Один, однако, запомнился надолго. Его давал митрополит Ювеналий по поводу приезда в Москву супруги президента Франции госпожи Миттеран.

Он состоялся в резиденции владыки в Новодевичьем монастыре, красивом красно-белом сооружении в стиле московского барокко (так называемый нарышкинский стиль, по имени одного из самых знатных боярских родов). Приглашенных немного, все члены Союза советских обществ дружбы с зарубежными странами, который подготовил программу визита. Академик, артист, председатель Союза Валентина Терешкова, еще несколько человек и Фалин. Знакомя нас со своей супругой, известный ученый сказал:

– Хочу тебе представить уникальную пару – Фалины.

Мы с мужем просияли.

Митрополит предложил гостям пройти в палаты. Я впервые в этом старинном здании со сводчатыми окнами. Необычная обстановка придает романтичность трапезе. Но стоит внимательно приглядеться к столу! Красивой посудой и цветами не каждого удивишь. А вот как расставлены яства, с какой фантазией оформлены, какое разнообразие! Описание нечто подобного встречалось мне разве что в романе Мельникова-Печерского, певца русского старообрядческого быта.

Подали десерт – целые архитектурные сооружения из желе, взбитых сливок и еще чего-то. Корзины из арбузов и дынь декорированы разнообразными фруктами. Дольки яблок искусник перевоплотил в лебедей. Рука не поднимается посягнуть на эту красоту.

Хозяин задает неспешный, как и положено седобородому владыке, тон беседе. По окончании ужина проводит желающих в свой рабочий кабинет, показывает домашнюю церковь. Редкий случай – мне не хочется уходить.

Три летних сезона мы прожили в дачном поселке Успенское, принадлежавшем ЦК. Подобные пансионаты, хуже или лучше, имели и другие организации. Например, Советы министров Союза и России, некоторые министерства, Академия наук, Моссовет. Одно противоречие бросалось в глаза. Функционерам, многие годы проработавшим в партийном и не только в партийном аппарате, отказывали в праве построить собственный, даже самый маленький, загородный домик. Это называли неприличным. Зато вполне приличным считалось пользоваться казенной дачей. Тех же, кто пытался строиться, вынуждали отказаться от этой затеи, привязывая таким образом к службе. Обратная сторона медали – стремление чиновников высокого ранга всеми правдами и неправдами удержаться в кресле, потеря которого была тождественна отказу от бытового комфорта.

На большой территории пансионата – двухэтажные коттеджи, каждый на одну-две семьи, столовая, кинозал, продуктовый магазин. Когда мы накоротко приехали туда летом 1982 года (перед уходом Фалина из ЦК), магазин отличал богатый выбор продуктов. В конце 80-х – начале 90-х годов положение с продовольствием в стране резко ухудшилось, что сказалось и на снабжении пансионата. Предприимчивые продавщицы, как большинство продавщиц Советского Союза, нашли выход: дефицитные товары отпускались тому, кто им больше нравился в данный момент. Многие пользовались этой милостью и молчали. Это было стыдно!

Надо сказать, что, став секретарем ЦК, муж отказался покупать продукты «по списку». Наша семья в полной мере ощущала на себе хаос на продовольственном рынке. Мы также избегали пользоваться правом вызывать служебную машину для членов семьи. Специальная учетная книжка с отрывными талонами, присылавшаяся транспортной частью управления делами, осталась нетронутой.

Успенское – в природном отношении настоящий рай. Свежий воздух, тишина, пение птиц. Летом 1991 года мы подобрали двух выпавших из гнезда изголодавшихся птенцов, заботливо выхаживали их. Муж копал червяков, мы с мамой, закрыв глаза, кормили ими наших подопечных. Один, более слабый, вскоре погиб. Второй же, казалось, оправился, осмелел, уже порывался летать, чем возбуждал невероятное любопытство наших собак. Одна беда – он не умел сам есть.

Будь что будет. Возможно, инстинкт сохранит его. Теплым летним днем птаха бодро вспорхнула с ладони и пропала в листве деревьев. Мы долго прислушивались к птичьим голосам. Все казалось, что малыш где-то рядом. Утром, выпуская собачек, муж заметил у крыльца маленький серый комочек. Жизнь едва теплилась в нем. Голодный и замерзший, он нашел свой дом и всю ночь прождал, надеясь на помощь. А еще говорят, что птицы не возвращаются!

Несколько часов Валентин, отогревая, носил его в руке, даже за завтраком не оставил птичку. Еще неделю она прожила у нас, с каждым днем теряя силы.

С начала 1991 года меня преследовала почти навязчивая мысль. Как говорят в России, а может быть, и в других странах, за все хорошее надо платить. Десять лет счастья – слишком много, чтобы не наступила расплата. Какую цену назначит мне судьба? Не раз заговаривала я на эту тему с мамой, она ужасалась:

– Не думай об этом.

То, что произошло, превзошло все ожидания.

С отъездом президента в отпуск столичная политическая жизнь обычно замирала. Функционеры, которые так или иначе могли ему понадобиться по службе, отдыхали в одно время с М. Горбачевым. Поэтому в августе – полный штиль.

Телевидение и газеты не перегружены официальной хроникой. Такой-то встретился с таким-то. Беседа прошла в духе взаимопонимания. Такой-то принял такого-то. Беседа прошла в теплой обстановке. Можно брать газеты за разные годы – менялись лишь фамилии. Ничего не говорящая сердцу и уму информация. Скорее напоминание о том, что такой-то еще существует.

Мужу претила подобная самореклама, и он отказался от нее. Это так понравилось (не знаю кому), что даже в известиях о встрече М. Горбачева с зарубежными лидерами для фамилии и фотографии Фалина не хватало места. В лучшем случае где-то на заднем плане (муж никогда не придвигался поближе к президенту) виднелась его голова. Уж ее-то из-за высокого роста не спрячешь. Многие сделали вывод, что популярности Валентина боялись или не хотели, что в конечном счете одно и то же. Геройство на сером фоне, возможно, кажется убедительнее. Только жизнь показала, что бессловесные и безликие не так безобидны, как представляются. Вроде бы ловят каждый взгляд и аплодируют каждой фразе генерала, а они, оказывается, носят камень за пазухой.

В начале августа 1991 года нам представилась возможность переехать в собственный загородный дом. Какое-то время после развода в нем по нескольку дней в году проводила бывшая жена Фалина. Но в течение последних трех-четырех лет дом был совсем заброшен, стал разрушаться. Случайные люди изредка проводили там конец недели, расходы на их пребывание ложились на наш семейный бюджет.

Мы рассчитывали использовать отпуск для капитального ремонта дома, чтобы после переселиться за город совсем. Это оказалось непросто. В условиях полного развала никто не хотел работать. Рубли не интересовали. Требовалась валюта – свободно конвертируемая или… жидкая. Жидкой валютой являлась водка, которая сама попала в разряд дефицитных товаров. В Москве ее продавали по талонам: один человек – один талон, один талон – одна бутылка водки. Предупрежденные знакомыми, мы заранее покупали ее, создав таким образом небольшой склад.

В ожидании, пока кто-то возьмется выполнить ремонтные работы, сами занялись тем, что не требовало специальных навыков. И тут нас подстерегала неудача: на второй день отпуска муж сильно травмировал ногу. Упрямый (о его упрямстве разговор особый), он не хотел дать ей отдыха, не разрешал вызвать врача. Туго перебинтовав стопу, продолжал копать, строгать, рубить, чем беспокоил меня и маму. Нога распухла, посинела, никакая обувь, кроме спортивной, не могла ее вместить. Но уж если он решил, то так и будет.

Свекровь рассказывала мне, как однажды из окна трамвая она показала своему городскому ребенку лошадь:

– Смотри, сыночек, лошадка.

Трехлетний сыночек серьезно ответил:

– Это корова.

– Да нет же, лошадка.

– Сказал, корова, значит, корова.

Вот так!

Только через два – два с половиной месяца боль отпустила, и он перестал хромать.

19 августа Валентин рано проснулся и, как всегда, до завтрака отправился приводить в порядок участок. 7.30 утра – звонок в калитку. Я побежала открывать. Сосед ошеломил меня новостью: военный переворот. В глазах потемнело. Казалось, я еще не проснулась и вижу кошмарный сон. Этого не может быть!

Подошел Валентин.

– Ты почему не на работе? – спрашивает его знакомый.

– А почему я должен быть на работе?

– Переворот. Радио и телевидение передают сообщение каждые полчаса.

Нам так надоела политика, что за две недели мы ни разу не начинали дня с прослушивания радио, не включали телевизор.

Теперь я должна поблагодарить Бога за то, что муж в заседании секретариата ЦК фактически не участвовал. Он добрался на Старую площадь из-за города через пять минут после того, как была отправлена злополучная телеграмма, и узнал о ее существовании только через день. Первая ее часть предписывала поддерживать мероприятия, проводимые ГКЧП, вторая – только те, которые не противоречат Конституции. Эта вторая часть теперь опускается, а первая преподносится как доказательство «активной поддержки». На самом же деле обсуждения текста телеграммы на заседании вообще не проводилось, ее послал от имени секретариата один человек.

23 августа М. Горбачев вернулся из своего «плена» и предстал перед членами российского парламента. Дошло до того, что Б. Ельцин заставил М. Горбачева прочитать анонимный отчет о заседании кабинета министров, который был похож на кухонную сплетню: имярек крутил-вертел, свое отношение к происходящему так и не высказал (передаю то, что слышала своими ушами). Позор! И это транслировалось по телевидению.

Телевидение проявило себя не с лучшей стороны и во время путча, и после него. Оно крупным планом показывало, к примеру, два номера телефона, по которым можно было сообщать о всех поддержавших ГКЧП. Бедная Россия. На протяжении всей своей долгой истории она периодически вспыхивала любовью к анонимщикам и доносчикам. Так было при Борисе Годунове. И до, и после него. Так было при Сталине. И наконец…

В то время как М. Горбачев отвечал на унизительные вопросы и реплики своих «спасителей» (спектакль показывали по телевидению), я томилась в ожидании Валентина, который был опечатан в здании ЦК, как мы потом узнали, не без согласия генерального секретаря. Опечатать живых людей! До сих пор мороз пробегает по коже.

Выпускали сотрудников ЦК из огромного строения через одну-единственную дверь, предупредив, что при выходе будут досматривать даже дамские сумки и портфели мужчин. На службе фактически пропала научная библиотека мужа, которую он собирал в течение тридцати лет и перевозил за собой из одного учреждения в другое. А главное – он утратил бесценные рукописи – плод его многолетних трудов. Кто и как ими воспользуется?

Валентин вышел из своего кабинета, взяв тонкую папку для бумаг и серебряное кольцо с сапфиром. У этого кольца своя история.

3 апреля 1980 года ему исполнялось пятьдесят четыре года. Я долго думала, что подарить. Наш семейный бюджет не позволял разыграться фантазии, и я остановилась на единственной своей драгоценности – кольце. К тому же, по восточному поверью, сапфир – его камень. Муж хранил его как талисман на службе и не забыл в этот драматический момент.

А на другой день генеральный секретарь от своих коллег отрекся. Мы узнали это из телевизионной информации. Как гром среди ясного неба! Еще накануне вечером, после того как удалось выбраться из ловушки, муж разговаривал с М. Горбачевым по телефону – ни намека. На мой вопрос, как поговорили, Валентин ответил:

– Как в лучшие старые времена.

Через несколько дней я отправилась на городскую квартиру взять некоторые вещи, Валентин – на Верховный Совет. Сессия превратилась в выяснение, кто что делал и где был 19–20 августа (дни путча).

Слово для выступления секретарям ЦК не дали. Наш главный демократ и борец с коммунизмом, в недавнем прошлом сам член партии, А. Собчак заявил, что секретари должны будут давать объяснение не в парламенте, а в суде. Победители перенимали худшие традиции побежденных.

В один из дней, когда муж выходил из Кремля, к нему подошли двое незнакомых мужчин. По всему было видно, что они не просто зеваки, которых там множество. Они явно хотели разобраться в происходящем, задали несколько вопросов, проводили Валентина до метро. А на прощание протянули пару карамелек, которые, как и другие кондитерские изделия, исчезли из магазинов:

– Вам сейчас так несладко, возьмите это.

Примерно через полчаса по моем приезде в дверь квартиры позвонили. Я посмотрела в глазок – кровь застучала в висках. Толпа мужчин заполняла собой маленький тамбур. Это потом я сосчитала, что их было пятеро. Шестой остался на улице, очевидно полагая, что, если я вдруг побегу, он будет меня ловить. Спрашиваю, что им нужно. В ответ:

– Обыск.

– Я не могу открыть в отсутствие своего мужа.

– Тогда мы дверь взорвем.

Прошу подождать минуту, сама бегу к телефону, где на другом конце провода ждет меня очень хороший человек (приход группы прервал наш телефонный разговор).

– Юрий Александрович, пришли с обыском, что делать?

– Ниночка, только спокойно. Откройте, проверьте документы.

А в дверь опять звонят. Звонок длинный, сердитый. Стараясь унять дрожь в руках и убрать с лица растерянность, открываю. Не впуская дальше прихожей, тщательно переписываю документы: я должна все это показать мужу.

– Можете ли вы добровольно выдать нам документы, записные книжки, рукописи мужа?

Волна возмущения охватывает меня, страх исчезает, дрожь проходит. Я чувствую себя львицей, у которой отнимают ее дитя.

«Глупцы, – думаю я, – добровольно я могу пойти за мужем куда угодно, хоть в Сибирь!» Наконец-то! Сколько раз я задавала себе этот вопрос: сможешь ли? – читая историю жен русских дворян-декабристов, добровольно оставивших блестящий свет и последовавших за мужьями на каторгу, – не находила ответа. Вслух же говорю: