Текст книги "Мемуары Эмани"

Иду в кабинет на лекцию, а мне суют в руки лист, испещренный красными чернилами:

– Возьмите вашу работу, Тян.

– Нет, это не мое, – ответила растерянно.

– Извините, это мое, – слышу чей-то голос.

Поворачиваюсь. Стоит кореец с третьего курса, мельком видела его раньше. Потом он признался, что пришлось придумать такой трюк, чтобы познакомиться со мной. Но работа с оценкой «неуд» была настоящая. Я влюбилась. И время было самое лучшее для любви – восемнадцать лет. Возраст такой, что можно полюбить кого угодно. Мечтаешь о ком-то, сны снятся неясные. Молодость с любовью зажали меня так, что нечем было дышать.

Он несмело пригласил на свидание. Я согласилась. Мы гуляли по морозным улицам и разговаривали обо всем. Это было наваждение. Каждый день ждала, когда он придет в гости и мы пойдем гулять. В состоянии невесомости пролетела зима, промчалась сумасшедшая весна.

Минуточку… Обратите внимание, какие отношения были в пору моей юности. Мы только держались за руки! Мне и в голову не приходило, что могло быть что-то другое.

Слова, которые отец скупо сказал мне в дорогу, не улетели, они сели глубоко в моем подсознании. Сейчас, когда вижу свою жизнь, нахожу с закрытыми глазами болевые точки и ошибки, вспоминаю ту минуту. Какая я непослушная? Очень даже послушная. Замуж до окончания института – нельзя. Только за корейца, на остальных можно даже не смотреть. И от этих наставлений пунктиром разбегалась моя жизнь.

Я не знала еще кое-что о корейских традициях и взглядах на брак. Фамилия – это не самое главное. Пон, бой – родовой отличительный знак корейцев, с помощью которого можно различить кланы, у которых одинаковая фамилия. Пон указывает на место (географическое название), из которого произошел основатель клана. В Корее до сих пор хранят чжокпо – родословную книгу, где отражено генеалогическое древо семьи. Род передается только по мужской линии. Среди корейцев строжайше запрещены браки между однофамильцами с одинаковым поном. И это связано с тем, что у всех людей с одинаковым поном – один общий предок, то есть они кровные родственники по мужской линии, а кровосмешение запрещено не только по нормам христианской морали.

Почему отец тогда во дворе не сказал об этом? Например: «Твоя фамилия Тян, замуж за однофамильца нельзя, потому что мы все родственники». Тогда бы мы помогали друг другу, болтали бы по-родственному, брат же, сестра. «Повезло встретиться с родственником!» – улыбались бы мы при встрече. Мы и улыбались, только не родственной улыбкой. У нас была одна фамилия, один пон, но кто знал, что мы брат и сестра. Мы влюбились друг в друга. Иногда он посмеивался:

– Надо покопаться в генеалогическом древе, вдруг мы найдем общую ветвь.

Летом, когда я приехала домой, сказала деду:

– Я познакомилась с парнем, тоже Тян, наверное выйду за него замуж.

– Только собаки так делают, – закричал на меня дед. И в первый раз я узнала, что он может кричать.

– Почему?

– Потому что мы все родственники.

«Черт, черт ты, а не дед, вы не могли сказать об этом раньше?» – подумала про себя и ничего ему не ответила. Он смотрел на меня пронзительным, колючим взглядом, как будто уже случилось кровосмешение. Слава богу, что при своей смелости я была очень строга в поведении. Вздохи и взгляды, робкие рукопожатия и мимолетные улыбки, пара невинных поцелуев и свидания с разговорами обо всем. Когда я вернулась после каникул на занятия, мой несостоявшийся жених сухо поздоровался и прошел мимо. Каждый вечер стоял на лестничном пролете с девочкой с нашего курса: смотри, я встречаюсь с другой, проходи мимо. Видно, дома и ему хорошо втолковали про пон. Я переживала, слова деда не совсем дошли до меня, несчастная любовь маячила каждый день в институте.

Иду грустная в библиотеку. Опять взяла курс на читальный зал. Навстречу бежит председатель профкома института Иван и улыбается:

– Привет! Хорошо, что тебя встретил. Не хочешь гастрит свой подлечить?

– А откуда ты знаешь, что у меня гастрит?

– У каждого нормального студента должен быть в наличии гастрит! Бери справку из студенческой поликлиники и езжай в областной профсоюз.

Уговорил Иван, что надо лечиться в санатории, который рядом с городом находится. Вместо читального зала поехала за путевкой. Заполнили документы, я расписываюсь и читаю название санатория – «Боржоми».

– Куда ехать надо? – спрашиваю тетку.

– Там же написано. В Грузию вам ехать надо.

– Не поеду. Забирайте назад путевку. Далеко и денег нет на дорогу.

– Билеты купите на поезд и еще на карманные расходы останется. Получите в кассе командировочные, – уговаривает и смотрит на меня как на ненормальную.

Вот так я попала в Грузию. Неделю походила на ванны с минеральной водой, решила уехать домой. А курортную книжку надо было обязательно привезти с собой, тетка та предупреждала. Пошла на подпись к главврачу. Он полистал страницы, а они все пустые. Назначил такие процедуры, которые за деньги купить не могли другие отдыхающие. Осталась, деваться некуда. Лечилась и ходила на экскурсии. Очень красивая природа на Кавказе. Седые горы в тумане, воздух можно пить глотками.

Приехала я на курорт с чемоданом, набитым книгами, надо было писать курсовую по древнерусскому языку. После завтрака садилась в вестибюле на своем этаже, раскладывала учебники и начинала читать. Не получалось заниматься, потому что лечились там не больные, а те, кто приезжал на отдых. Вырвавшись из дома, заводили курортные романы по готовому сценарию. Еще хлеще были местные парни.

– Слюшай, девушка, такой красивый и одна, – произносили они из-под огромных кепок-аэродромов, падающих на горбатые носы.

Я боялась передвигаться по санаторному корпусу, выходить на улицу – они кружили стаями, как коршуны. На фоне взрослых дам я выглядела малолеткой, легкой добычей.

– Нельзя такой день портить учебниками и серьезным видом, – произнес кто-то рядом. Мне улыбались голубые глаза без кепки-аэродрома и горбатого носа. Мы познакомились.

– Геннадий Иванович, – протянул он мне руку.

– Нина, – ответила я машинально и вздрогнула. Моего однофамильца тоже звали так.

Новый знакомый караулил меня после завтраков, обедов и ужинов. Я натыкалась на него после процедур. Подходил с невинным видом и начинал разговаривать обо всем. Инженер из Мурманска, выпускник Ленинградского политеха, он уже работал на каком-то предприятии, связанном с никелем и алюминием, успел побывать за границей. Мы качались на канатном мосту через Куру, когда он взял меня за руку:

– Выходи за меня замуж. Мы поедем отсюда в Псков к моей маме, она тебе понравится. Потом покажу тебе Ленинград, летом приеду к твоим родителям.

Я смотрела вниз на Куру, которая подкидывала вверх струи воды, потом собирала их снова и мчалась дальше, горбатясь на поворотах. Голубые глаза смотрели на меня, а я все молчала.

– Я хороший, очень хороший и буду заботиться о тебе, – уговаривал он.

– Ты русский, – ответила ему.

– Да, русский, какое это имеет значение? – удивился мой кавалер.

Я улетела в Целиноград, оставив его в недоумении. Не стала объяснять, что папа разрешил выходить замуж только за человека своей национальности.

Через двадцать один день я вернулась на занятия в институт. Это было мое первое самостоятельное путешествие. Дорога в оба конца заняла почти неделю.

* * *

Я полюбила путешествия. Все началось со стипендии в двадцать восемь рублей в месяц, из которой выкраивала деньги на поездки.

Конечно, ездила поездом в плацкартном вагоне. Под голову бросала кеды, завернутые в газету. На постель денег не хватало. Но я радовалась и готова была ехать на край света за полцены по студенческому билету.

В институте подружилась с девочкой из своей группы. Она приехала из Брянска. Мы жили в одной комнате четыре года, сидели рядом на лекциях, делились секретами и куском хлеба.

* * *

На том конце молчание! И на этом тоже!

Мы вглядываемся друг в друга, каждая рассматривает со страхом незнакомое лицо на экране и молчит.

Аккуратная прическа, интеллигентное лицо. Ее не обзовешь старухой, бабкой. Скорее дама почтенного возраста, явно строгая, знающая себе цену. Взгляд семидесятилетней женщины, которая мне не знакома.

Но вот она аккуратно растягивает губы в улыбке, и глаза ее засияли как раньше. Глаза, прежними остались глаза! Обе облегченно вздохнули и начали вспоминать себя, восемнадцатилетних студенток филфака. В стылом городе, холодном и чужом, мы стали близкими подругами на долгие годы учебы в институте.

Есть люди, которые оставляют зарубки в жизни и памяти навсегда. Такой стала для меня она – большеглазая девочка из Брянска. Та дружба не знала даже намека на выгоду и корысть. Вообще, как начинают люди дружить? По интересам или по интеллекту, по необходимости или от нечего делать? Мы были одинаковы. Любили учиться до одури, хмелели от книг, не бегали за тряпками. Нет, мы не были серыми мышками в студенческой веселой жизни. Влюблялись, мечтали, строили дерзкие планы на будущее.

У нее все шло по порядку: один, два, три. У меня все вперемешку, как хочется душе сейчас и сегодня. Я не умела и не хотела ждать! Мы дополняли пустоты в характерах друг друга. Это было самое чистое и благородное, красивое наполнение.

После второго курса я поехала к ней в гости в Брянскую область. Деньги на мое путешествие папа взял взаймы под мою красивую ложь. Глядя ему в глаза с невинным видом, я вдохновенно сочиняла, что должна пройти практику в МГУ, так как перешла на третий курс обучения. Он попросил своего друга Ахмаджана Одилова – большого человека – помочь купить билет до Москвы.

Каким образом национальный герой Узбекистана и мой отец были знакомы, мне непонятно до сих пор. Но печальный факт этого вранья сидит в моей голове прочно, как и остальные сказки для родителей. Бедный отец так гордился, что дочь проходит практику в МГУ. Наверное, эта деталь впечатлила и его большого друга.

А практикантка тем временем бегала на танцы до утра в маленькой деревушке под Брянском и дрыхла до обеда. Накануне моего отъезда туда папа стеснительно проговорил:

– Мы раньше жили на Дальнем Востоке, там росли белые грибы. Наверное, в России тоже они есть. Привези их немного.

– Да, конечно, привезу, – потупила я взгляд.

Маленькая деревушка в лесу, почти без дорог. Один колодец с холодной прозрачной водой, небольшая речка.

Когда я уезжала из дома, мама вручила мне в дорогу огромный чемодан, набитый баклажанами: «Там они точно не растут! Только пожарь их сама, как мы готовим дома».

Жареные баклажаны – кади-ча

Ингредиенты: баклажаны – 1 шт., болгарский перец – 1 шт., морковь – 1 шт., чеснок – 2 зубчика, соевый соус – 1 ст. л., зелень кинзы, зеленый лук, промолотый кориандр – 0,5 ч. л., масло растительное – 5 ст. л. для жарки.

Способ приготовления:

1. Все овощи промыть и нарезать соломкой.

2. Нарезанные баклажаны посолить, промыть через двадцать минут холодной водой, чтобы убрать горечь.

3. Обжарить в масле лук, болгарский перец, морковь и добавить крепко отжатые баклажаны.

4. Жарить минут пятнадцать, добавить по вкусу черный перец, зелень и соевый соус.

Я волокла этот чемодан с баклажанами через тысячи километров. Поездом из Намангана до Москвы трое суток и из Москвы до Брянска еще сутки. Ростом почти с меня, он даже не гремел. Мама так уложила баклажаны, что между ними не было просвета. Длинноватые и темно-синие, они были как солдатики, вытянувшиеся по швам.

Чемодан я с радостью вручила тете Марии – маме моей подруги, а сама без оглядки окунулась в деревенскую жизнь. Не тихую, а звонкую и бурную.

Вечером хлопцы и девчата собирались на завалинке посреди деревни. Гармонист растягивал меха, и мы плясали до рассвета. Были и ухажеры. Они менялись часто, провожали нас до дома, а мы еще долго болтали шепотом и не могли уснуть. Просыпались ближе к полудню и начинали бродить по избе. Потом босиком выскакивали во двор и срывали пупырчатые огурцы с грядки, наспех смахивали с них росу и начинали наперебой хрустеть.

Как-то тетя Мария подходит ко мне и радостно говорит:

– Ой, да как же хорошо они их поели!

– Кто? Кого? – удивилась я спросонья.

– Да те длинные, гнить уже начали в твоем чемодане. Я их вывалила свиньям!

А потом, ровно через двадцать лет, когда я опять приехала к ним, тетя Мария, даже не поздоровавшись, всплеснула руками:

– Нина, те синенькие я ж скормила свиньям! Эх, и глупая была, не знала ведь, какие они вкусные! Сейчас их покупаю на рынке. Как готовлю, так вспоминаю твои баклажаны.

А я вспоминала просьбу отца привезти грибы. Грибов в брянских лесах было много. Очень много. Их собирали ведрами и вываливали во дворе. Крепкие боровики темнели, как дрова на земле. Их жарили, сушили, варили. По всему двору были протянуты веревки с грибами! Конечно, я не привезла ни одного грибочка домой, ни сушеного, ни свежего, ни мороженого. Много позже, когда папы уже не стало, я часто вспоминала те белые грибы в Закочье.

После института мы разъехались по разным городам. Я получила письмо, подруга сообщила, что у нее родилась дочь. Ее тоже назвали Инной, как мою старшую дочь: «Пусть хоть у детей будут одинаковые имена!»

Вот такая подруга была дарована мне судьбой! И дарованы судьбой люди, которые тянули не вниз, в черноту, а вверх! И прочное основание тому было приправлено порядочностью, честностью и искренностью. Не надо было фальшивить, подкупать подарками. Это были настоящие люди, настоящие друзья!

* * *

Голубоглазый Геннадий, с которым я познакомилась в Грузии, не терял меня из поля зрения. Раз в неделю я сидела на переговорном пункте, ожидая звонки из Мурманска. Сквозь шум прорывался его голос:

– Давай летом встретимся. Назови любую точку, куда тебе хочется. Может быть, в Болгарию поедем на «Золотые пески»? Потом к твоим родителям.

– Позвони через неделю, – ответила я и больше не приходила на переговорный пункт. Зачем? Папа не разрешит.

Уже пролетели летние каникулы, я ехала в альма-матер за дипломом. Последний курс, и все. Мама перебирала мои вещи в дорогу, потом вздохнула:

– Ты ведь поедешь через Ташкент, братишка мой недалеко от города живет, не хочешь заехать к нему в гости?

Она так умоляюще смотрела на меня, что я согласилась. И много раз потом ругала себя за малодушие, после которого моя жизнь пошла наперекосяк.

В жару, в битком набитом вагоне я протряслась до границы Казахстана и Узбекистана и сошла на грязной конечной остановке. Черняевка. Когда-то царский генерал Черняев останавливался на привал в этом месте. Назвали село в его честь. Мамин брат жил там с семьей и работал в ведомственном магазинчике для работников станции, которая занималась подземным хранением газа. Рабочие, которые обслуживали газовое хранилище, жили в поселке из девяти двухэтажных домов. Вечерами сюда сбегалась сельская молодежь, приходили в клуб посмотреть кино, потанцевать и подраться с приезжими командировочными.

– Сколько стоит эта сумочка? – спросил развязный молодой кореец, указывая пальцем на мою сумку.

Тетка вся завертелась от хихиканья:

– Нет, не продается, это моей племянницы, она в гости приехала.

И выдала всю информацию обо мне.

– Жора, тракторист-моторист. – Он протянул мне руку.

– Доярка, – представилась я.

Тетка с восхищением смотрела на наше шоу.

– Можно я украду вашу племянницу из магазина, пока ее не выкупили, – спросил он в упор.

Она вытолкала меня из магазина:

– Иди погуляй по поселку. Жора – сын наших знакомых, не обидит тебя.

Так тетка вытолкала меня в долгую жизнь в этом поселке, пропитанном степной пылью и сплетнями жителей, которые знали друг о друге все и жевали с удовольствием новости местного значения.

Когда я приехала домой с сообщением, что выхожу замуж, отец не сказал ни слова. Просто вздохнул. Старшая, могла бы помочь семье, а не бежать из дома наутек. По обычаям, если дочь выходила замуж, она становилась добычей мужа. Не имела права оглядываться на своих родителей и помогать им. Высосав всю кровь у родителей, как пиявка, я отвалила от них в чужую семью, где пили уже мою кровь.

Мои ответы на вопросы отца – всегда заведомая ложь. Увидев в первый раз жениха, он посмотрел в сторону, помолчал и спросил:

– Чем он занимается? Из какой семьи?

– Учится в ТашГУ, индийский язык и литература, – ответила я, даже не моргнув.

Отец не узнал, что будущий зять нигде не учился.

Дипломную работу я писала на первом месяце беременности. Токсикоз был такой, что рвало одной желчью, голову поднять не могла. Сестренка Флора после работы мчалась ко мне с огурчиками солеными или салатами корейскими, подавала все и смотрела с жалостью на меня.

Морковь по-корейски

Блюдо придумали корейцы-эмигранты, которые не нашли на прилавках советских магазинов ничего похожего на национальное кимчи, а также пекинской капусты для его приготовления. Нашли решение: капусту заменили морковью. Корейцы из Южной Кореи такого блюда не знают.

Ингредиенты: морковь – 1 кг, растительное масло – ½ стакана, чеснок – 1 головка, соль – 1 ст. л. без горки, уксусная эссенция – 1 дес. л., красный молотый перец – 1 ч. л., черный молотый перец – 1 ч. л.

Способ приготовления:

1. Нашинкованную морковь посыпаем солью, всеми специями и добавляем кориандр, уксусную эссенцию, перемешиваем все руками и оставляем на полчаса. Морковь должна дать сок.

2. Пока морковь настаивается, раскаленное на сковородке масло наливаем на перец и чеснок. Добавляем в морковь и перемешиваем.

3. Перед подачей на стол даем морковке постоять в холодильнике 2–3 часа.

В конце концов, Флора вообще переехала в общагу, чтобы быть вместе со мной. Спали вдвоем валетом на узкой железной коечке. Я окончила институт и переехала к мужу, уезжала и обещала сестренке:

– Ты помогла мне выжить, спасибо, я тоже теперь буду тебе помогать.

В сентябре Флора получает ответ на свою просьбу о помощи:

– Ты знаешь, у меня нет денег даже на трусы, не то что тебе выслать. Я нигде не работаю.

И ведь я на самом деле не могла помочь ей, потому что не работала, потому что свекровь забирала зарплату мужа. На эти крохи жила вся большая семья супруга. Жесткая и властная старуха не давала воли молодой снохе. Куда прыть моя подевалась?

Почему не могла я в письме объяснить сестренке, что нет денег? Без ругани, пожалеть, что не могу помочь.

* * *

Вскоре не стало моего отца. За год до смерти отец выплатил все долги. Десять тысяч рублей, это была огромная сумма. Он занимал деньги под проценты у ростовщиков – банков в конце 60-х годов еще не было. Занимал под честное слово, у него была безупречная репутация. Даже когда его не стало, слова отца звучали у меня в ушах:

– Нельзя обманывать и брать чужое.

В маленьком доме моего детства было то, чего не было в то время у других: кожаный диван, кровать, шифоньер, буфет, проигрыватель, патефон, холодильник «Днепр», швейная машинка «Зингер» и этажерка с книгами.

Если в селе намечалась свадьба или другое торжество, к отцу шли с поклоном, чтоб он был ведущим на мероприятии. Он обладал ораторским мастерством и даром убеждения. Ему было всего сорок семь лет, когда он утонул.

Я принимала экзамены по литературе в десятом классе. В дверь постучали, в кабинет зашел учитель географии и протянул телеграмму: «Срочно приезжай. Папа умер».

Почти день я ехала на такси с маленькой дочерью до родительского дома. Мужа не отпустила свекровь. Вытолкала меня одну в горе, а путь был неблизкий от Ташкента до станции Пап Наманганской области. Машина ползла через горный перевал. Успокаивая ребенка, думала, что перепутали на почте, что умер дед, а папа жив.

Дед сидел на циновке. Увидел меня, стал кричать и рыдать навзрыд:

– Папу твоего рыбы съели! Нет его! Утонул он!

Неделю мы с мамой бегали по берегу канала и ждали, когда вода вернет его тело. Он утонул в канале, который протекал недалеко от поля, где сажал лук. С поля он ушел от нас навсегда. Оставил маму и детей, которые росли и взрослели без него. Они росли, и папины слова о честности и долге вели их по жизни.

* * *

Жизнь продолжалась, я растила двух дочерей и работала в школе. Тяжело быть на селе врачом и учителем. К врачу бегут утром, днем и ночью. Должен. Помочь, вылечить, отпоить, уложить. Но ему хоть говорят спасибо.

Учителю сложнее, потому что у него звезда горит на лбу. Меченый. Детей воспитывает, правильным должен быть во всех отношениях. Деревянной походкой идет по сельской улице от школы до дома. На лице улыбка святости, в руках ученические тетради.

И мы, молодые учителя, были такими, без единой промашки в поведении, старались. Но вечерами снимали с себя маски святош и развлекались. Молодость брала свое. Душа требовала перезагрузки. Выплевывали из себя ученые премудрости и дурачились. Мы бегали в гости друг к другу без приглашений. Болтали о разном, делились советами. И, не поверите, играли в дурака.

Расчертим на две половинки лист из школьной тетради, записываем имена для верности счета и режемся. В руках поочередно мелькает колода, и карты веером ложатся перед каждым. Еще и фразами перекидываемся:

– Крести, дурак на месте.

– Шапку сними, да получше.

Крадусь однажды после такой игры домой почти на рассвете, вижу дворничиху. Стоит с метлой и смотрит на меня. Прищурилась, качает головой:

– И муж, и дети, а все бегаешь по чужим мужикам.

Я остолбенела, потом оправдываться начала:

– Мы в карты играли, в дурака.

– Ну да, с королем! – И вдогонку припечатала: – Педагог называется!

* * *

До одури в детстве играла в волейбол. На пустыре натянута сетка, ребятня по жребию честно делится на команды. Мое место неизменно под сеткой, потому что умела ловко и неожиданно перекинуть мяч на другую сторону.

Я сразу заняла любимое место под сеткой и в учительской команде. Ловко прыгала и изгибалась, даже лучше, чем в детстве, выросла же.

Короче, я была не последним игроком, иногда даже срывала аплодисменты болельщиков.

Но однажды меня заставили играть в баскетбол! На спортивных районных соревнованиях среди учителей.

Я отказывалась, потому что при росте полтора метра это невозможно. Директор школы стал загибать пальцы, что я получу и не получу, если не буду защищать честь команды.

Делать было нечего, играть так играть. «Уж не сложнее волейбола, бегаю быстро», – решила я и резво помчалась на площадку.

Эх, как весело-то играть в баскетбол, не надо стоять под сеткой и ждать мяч, здесь его отбирают! Пихнула дылду бедром под коленку, такие удары на батуте отрабатывала в институте, выхватила мяч и мчусь с ним. Директор орет: «Брось мяч!» – и показывает, что надо делать. В голове пронеслось: «Фиг тебе, хотел – получай гранату».

Добежала, картинно изогнулась и бросила мяч в корзину, попала. Смотрю гордо на публику, все лежат от хохота, а директор держится за голову. Ничего не понимаю… Поймут те, кто играет в баскетбол! Держать мяч в руках долгое время и бегать с ним по баскетбольным правилам нельзя, нужно отбивать его от пола, а то команде назначат кучу штрафных. Но какой красивый был бросок!

* * *

Время тогда было другое – время интеллектуалов и интеллектуалок, время лириков и физиков! Читали книги, спорили до хрипоты на кухне, восторженно захлебывались песнями Высоцкого, Окуджавы, стихами Ахмадулиной и Цветаевой…

И вот я, такая вся из себя интеллектуалка, стою на остановке в казахской степи и спрашиваю: «Это край света? Как здесь можно жить?»

И остановилась здесь на двадцать пять лет… В этой степи цвели не только огромные тюльпаны, но и интеллектуалы высшего пилотажа – шестидесятники! А как они могли и умели дружить, знают только они!

«Ну напиши о нас книгу!» – просили меня.

Мои дорогие, не хватало у меня пороха написать книгу «Ребята с Полторацкой». Вы уже все там, высоко и далеко, между звездами проложили свою улицу. А нас тут так мало осталось… Улыбаюсь своим воспоминаниям.

– Коля, тебе понравилось кукси? (Национальное корейское блюдо.)

– Да, я три тарелки съел!

– Так купи мне в Москве три коробочки тонкой вермишели, тебе же не тяжело.

– Три коробочки? Куплю, конечно.

Ломакин летал по всему Союзу, мог привезти что угодно из больших городов.

Через неделю я заискивающе звоню:

– Коля, ты привез кукси?

В трубке грозное молчание, потом он рявкает:

– Три коробки вермишели по двадцать килограммов ребята тащили на себе в Москве! Они чуть не поколотили меня.

Представив красавцев в летной форме с ящиками на спине, я засмеялась. Он стал заикаться от возмущения:

– Ты еще и смеешься? Мата Хари! – произнес как ругательство.

* * *

Васька Махно был самой колоритной фигурой из наших друзей, уверенный на все сто процентов, что он потомок легендарного батьки Нестора Махно.

Васька ужас как любил штаны красного цвета с синими лампасами, которые вечно сползали и висели на бедрах, хромал и любовно поглаживал свой мотоцикл «Урал»:

– Конь мой!

В люльке всегда лежала боевая курпача – тонкое стеганое одеяло – на случай, если какая-нибудь отважная девица поедет с ним в ночь.

После окончания института он работал электриком, потом стал главным инженером на том же предприятии. Приехал как-то на объект с проверкой, а там обхаживают его водителя. Он рассказывает с улыбкой:

– Иду сзади, а они водят хоровод около водителя. Потом узнали, кто из нас Василий Николаевич.

Курбан жил от него через два дома. У него было все для карьеры: узбек по национальности, два года службы в армии и даже рабочий стаж. Писал стихи, мечтал, обладал даром мальчика из трущоб. Не стеснялся, отпихивал всех локтями, не ленился и шел напролом. Несомненно, был колоритной фигурой. Одним из первых начал ездить по всему миру, раздвигая границы привычного. Приехал из Югославии и заливает друзьям про какие-то телефоны, которые можно носить с собой, звонить откуда и куда хочешь. Мы ему не верим и говорим:

– Мели, Емеля, твой сегодня день.

Из Индии опять привез слайды. Смотрим и орем:

– Не заговаривай. Сажай за стол. Уже барашек в тандыре готов, а он про какую-то делегацию рассказывает правительственную.

Он нам фото с Горбачевым, а мы на барашка смотрим…

Однажды пригласил Курбан к себе какого-то профессора важного. Поели-попили, повел его на прогулку по своей улице, удивить хотел гостя.

– Вы знаете, в нашем селе живет потомок батьки Махно, да, того самого. Можем к нему заглянуть.

Заходят они к Ваське. Он в красном трико с синими лампасами, волосатый торс голый, жарит на газовой конфорке автомобильные свечи:

– Чего пришли? Свечи жарю на закуску, выпить принесли что-нибудь?

Профессор таращится на потомка легендарного батьки, глаз оторвать не может. Курбан говорит Ваське:

– Вот тебе тридцать рублей, купи бутылку коньяка.

Купил портвейн. Курбан давай возмущаться, а тот удивляется:

– Считать не умеешь? Вместо одной вон сколько набрал!

И началось у них застолье. На столе широкими ломтями пахучие огурцы и дольки ярко-красных помидоров. Сквозь виноградные листья солнечные зайчики пляшут на бутылках с портвейном. Профессор рот разинул, слушает потомка батьки Махно и качает головой:

– Да, это точно внук Нестора, все замашки атамана, и конь у него, и в бою подранен, и отчаянный, как дед.

Вышли втроем на улицу. Тут кто-то кричит во весь голос:

– Курбанчик, как дела? Я вот с поля еду, прополку закончил, бахча отличная уродилась.

Идет им навстречу Коля Ломакин в шляпе замызганной, резиновых сапогах и в одежде полевой. Профессор назад попятился:

– А это чей потомок? У вас друзья все с историческими корнями?

– Да, – гордо отвечает Курбан, – его предки одними из первых приехали в наши края по земельной реформе Столыпина, а другой дед был личным помощником генерала Черняева, который присоединил Туркестанский округ к царской России.

Про нынешнюю профессию Николая лукавый Курбан умолчал. Колорит важнее истины. Бахчой Николай занимался от полета до полета, был одним из самых лучших штурманов в СССР, с доказательствами – грамотами всякими, как водилось в те времена.

Впечатлительный профессор все записал, потом просился еще в гости.

* * *

Компания наша подобралась еще та. Однажды готовимся к Новому году – любимому празднику. Нас шестнадцать человек, восемь пар.

Обсуждаем меню:

– Шашлыки? Нет, холодно на улице, кто их жарить будет…

– Манты! Ой, фарш резать надо вручную, не успеем.

Все перебрали. Конечно, пельмени! Единогласно проголосовали «за».

Тридцать первого декабря лепим их, быстро и дружно вместе работаем. Хозяйка принесла раскладушку, разложили туда в ряд все пельмени, чтобы в одном месте они были. Накрыли полотенцами кухонными, а то засохнут, тесто будет жесткое.

Тут хозяин заходит, уставший такой, здоровается радостно с нами и садится. На раскладушку. Так хорошо, уверенно и плотно.

Мы заорали в голос:

– Ты куда сел?

– А куда я сел?

Он привстал, огляделся и опять сел. Пельмени сами понимаете во что превратились.

Пригорюнились женщины. Наскребли муки по сусекам, намесили теста. В оставшийся фарш накромсали зелени всякой с черемшой и объявили всем, что это секретные пельмени – новогодние!

Получилось народ удивить. Отварили, выловили шумовкой и… немая сцена. Пельмени темно-красного цвета, пузырчатые, как будто линька началась. Кто-то впопыхах блинную муку принес для теста. Что делать, подали на стол такие, какие есть. Голодные гости дружно стали орудовать вилками и приговаривать:

– Ничего, не такое ели, и эти съедим.

Потом вопль:

– А это что?

– А у меня что?

– Посмотрите, зуб поломал.

Мы сделали шестнадцать пельменей с разной начинкой: с солью, с горьким перцем и монетками. На счастье. Кому достанется, тот будет самым счастливым в наступающем Новом году.

* * *

Вспоминаю одну рождественскую ночь. Ряженые в вывернутых узбекских чапанах и тюбетейках, в тулупах и валенках бродили вдоль улиц. Правда, это был не хутор близ Диканьки, а узбекское село, очень далекое от Днепра. Ряженые гурьбой вваливались в дома и разбрасывали пшено с искрами радости:

 
Сеем, веем, повеваем,
С Рождеством вас поздравляем!
 

Заходили ряженые, конечно, в русские семьи, где праздновали Рождество, пекли пироги, запекали гусей и индюков, соблюдали все обычаи. И щедро угощали гостей.

А мы шли к Анастасии, молодой гречанке, которая гадала на кофейной гуще. В причудливых узорах, при мерцании свечи нам виделась мечта о чем-то прекрасном и несбыточном. Все трепетно ловили каждое слово гадалки и свято верили ей.

В моей чашечке она увидела верблюда – знак богатства. Потом я часто спрашивала:

– Где же ты, верблюд? Почему так долго добираешься ко мне?

Ах, сколько лет и зим прошло с тех пор! Но память не отпускает запахи и шорохи той ночи перед Рождеством. Без снега и мороза, но с ряжеными и гаданием, мы верили в чудеса. Как доверчиво мы открывали двери гостям, не боялись, а радовались с ними вместе празднику!

* * *

В первом законном браке я прожила ровно десять лет. Отец моих дочерей разбился на мотоцикле, когда ехал домой с поля, где свекровь сажала лук. Десять лет назад в этот день мы сидели за свадебным столом во дворе моих родителей. Потом он повез меня к себе домой. Ехали в переполненном вагоне и не могли уснуть. Всю ночь мы бегали с ним в тамбур. Он курил, а я глядела на яркие звезды за окном и думала о своем. Через десять лет я тоже не спала и бегала вокруг больницы, куда привезли мужа. Кто-то там на небесах отсчитал дни этого брака, поставил точку на луковом поле.