Текст книги "Я останусь с тобой навсегда"

О себе

 
Барто взахлёб я не читала в детстве
и в юности не млела от есенинских стихов,
лишь в сорок пять, не грезя стать известной,
вдруг увлеклась серьёзно поэтической строфой.
 
 
Любовь…
одна из тем моих стараний…
Нередко я, чтоб не казался выдуманным стих,
краду, бесстыдно взламывая память,
во днях ушедших сладостный невозвратимый миг.
 
 
Мои герои из реальной жизни,
они /что дети/ в помыслах и искренни в делах,
в них грешность и стыдливость, и капризность,
им ведомы ошибки, одиночество и страх.
 
 
Войдя в азарт, «к столешнице приклеясь»,
бывает до зари я «издеваюсь» над строкой,
не прост успех
и чаще плод мучений …
увы…
ершистая «гора» исписанных листов.
 

Это не забыть

 
Там был не дом большой, а хата,
забор с подпорками из слег,
кровей дворянских пёс Панкратий
и с голубым оттенком снег.
 
 
Зимой на кухне кот Арсений
играл клубком по вечерам.
В морозы там,
в мой день рожденья,
цвела пурпурная герань.
 
 
Огонь в печи с утра резвился,
дыша берёзой и травой.
В запечье в люльке из опилок
жил самый добрый домовой.
 
 
Там летнее ночное небо
казалось полем васильков,
а в речке оставался слепок,
плывущих в небыль облаков.
 
 
Там был Арсений, был Панкратий,
был с голубым оттенком снег,
там были брат, сестрёнка, батя
и мама любящая всех.
 

Синеглазое счастье моё

 
Лунный свет на балконе застряв,
задремал возле стенки панельной,
бриз, коснувшись распахнутых рам,
расстелил аромат карамельный.
 
 
Вжавшись в кресло, я вновь перед сном
нежно время листаю обратно…
на журнальном столе под стеклом
фотография девочки с бантом.
 
 
Несравненное счастье моё,
выйдя замуж ты стала москвичкой
и теперь к важным датам печёшь
лучше мамы пирог ежевичный.
 
 
Над столицей, /смотрю в новостя^′х/
виснет снег водянистою шторой,
а у нас в октябре время вспять —
дни, что мёд… бабье лето повторно.
 
 
Солнце словно оранжевый флаг,
ни дождиночки, небо льняное…
не сдержавшись, сирень зацвела —
от кустов полыхнуло весною.
 
 
По тебе не могу не скучать,
чтоб тоску не лечить сигаретой,
я слагаю стихи по ночам,
не мечтая о славе поэта.
Синеглазое счастье моё,
лучик мой, ненаглядная радость,
пусть бездолье тебя обойдёт,
ангел твой пусть всегда будет рядом.
 

Не пишется

 
Плечи не горбит усталость,
думать никто не мешает,
но полушария вялы,
строчки душа не рождает.
 
 
Тихо в просторной гостиной,
в чашке и чайнике пусто,
струйка табачного дыма
тянется к выцветшей люстре
 
 
Мысли… как будто не рядом.
Бред мой в корзине сверхполной.
Горечи вкус неприятный
чувствуют губы и горло.
 
 
Выброшен стих неудачный.
К новому… рвения мало.
То ли январь слишком мрачен,
то ли я…
впрямь…
исписалась.
 

Возрастные перемены

 
Оставив след в памяти,
время уходит…
Реальная правда горчит:
меняется возраст… зима на подходе,
не спрятать лицо от морщин.
 
 
Уже…
не играю я с лифтом в обгоны —
исчез безвозвратно кураж.
В одежде другая длина и фасоны,
лишь к случаям стал макияж.
 
 
От русских морозов не тянет умчаться
на отдых в чужие края…
Читаю запоем… И кресло-качалка
не может уже без меня.
 
 
Карминные зори в лиловых оттенках,
как раньше глаза не хмелят.
Уже… к осыпающим цвет хризантемам
нежней прикасается взгляд.
 
 
На годы вперёд нынче планы не строю,
вмещает любимых мой дом
и нет дней дороже, когда всей семьёю
сидим за одним мы столом.
 

Nostalgie

 
Смеркалось… Клочьями густыми
висел над Лондоном туман;
тонули улицы ночные
в лучах неоновых реклам.
 
 
Касался стёкол бархат серый —
в старинном пабе у окна
за столиком /с пустым фужером/
сидела женщина одна.
 
 
Взгляд беспокойно-увлажнённый
блуждал средь незнакомых лиц.
Тоску в глазах её бездонных
скрыть был не в силах шёлк ресниц.
 
 
Вдруг резко встав, с улыбкой грустной
пройдя по залу, не смутясь,
у ба^′рмена она на русском
спросила: «Водка, есть у вас»?
 
 
– Мадам!.. Россия! Вы откуда?
– Москвичка я! А Вы? А Вы?
Трезвон расколотой посуды
восторга их не охладил…
 
 
– А я в Одессе жил когда-то.
– Бывала! Муж туда возил!
– В столице я, служа в стройбате,
все уголки «исколесил».
 
 
– Вы знаете?..
– Конечно, знаю!
– Вы помните?..
– Какой вокал!..
Смеялись двое, собирая,
разбитый вдребезги бокал.
 

Рябиновый блюз

 
Вид рябины тих и скромен…
не горит она огнём,
день гостями наводнённый
был нелёгким для неё.
 
 
Ветер листья утром ранним
обрывал, что лиходей,
от его забавы странной
дрожь пронзала до корней.
А потом…
почти с обеда,
в аккурат до темноты,
не жалели хрупких веток
ненасытные дрозды.
 
 
Их прогнав, сорочья стая
пронеслась по ней, что плуг…
Струйкой горькою стекает
сок по тонкому стволу.
 
 
Рванью серой паутина,
раны свежие щемят.
Под приствольной круговиной
в алых крапинах земля.
 
 
И хотя…
ей неповинной
страх с лихвой пришлось познать,
не клянёт судьбу рябина…
не озлобилась она.
 

Драгоценная гостья

 
Мне калиточку нежно царапает осень,
в дом с улыбкой её приглашаю:
«Не стесняйся, входи драгоценная гостья,
под бокальчик вина поболтаем».
 
 
Твой приход для меня унывать не причина.
Ну и что? Что мой паспорт бессрочный.
Я всё также смущаюсь от взгляда мужчины,
и в висках также бьют молоточки.
 
 
Если с фото сравнить, внешне да изменилась,
но в душе не солгу чуть за двадцать.
Мне недавно такое, на зорьке приснилось…
рассказала б, да будешь смеяться.
 
 
Ну чего ж ты стоишь у порога, смущаясь?
Стол накрыт. Нас фужеры заждались.
Мы с тобою подружимся, я уверяю.
Заходи… заходи… не стесняйся.
 

Осенняя элегия

 
Луч косой, миновав прорезь складок гардинных,
нежным гостем явившись в полуденный час,
поблуждал не спеша по абстрактной картине
и улёгся на иглы раскрывшихся астр.
 
 
За окном
наступивший сентябрь суетится…
Мне же нынче не надо спешить никуда.
Грамм, добавленной в джезву цейлонской корицы,
оставляет густой аромат на губах.
 
 
На фарфоровом блюдце расплывшийся кофе —
по рисунку скользят с любопытством глаза,
зная и понимая, что гуще засохшей
не под силу грядущее мне предсказать…
 

Умная идея

 
Мрачен день.
Под гром сварливый
мелодичен кошки храп.
Нудно…
в стёкла дождь стучится,
душу мучает хандра.
 
 
Разобрать что ль в ней завалы,
в уголочках подмести,
ценности в конце аврала
поудобней разместить.
 
 
Что ж… хорошая идея,
солнца я не буду ждать,
всю ненужность не жалея
в мусорный отправлю бак.
 
 
Чтоб узор из нитей ветхих,
в грусть впадая не плести…
в сердце лишь оставлю место
для добра и для любви.
 

Щемящее

Самое дорогое на земле – жизнь.

 
Прохлада нежная над бездной расплылась,
сиянье бликов мудрено переплелось,
лаская низкий берег, томная волна
вдыхает дивный аромат июньских роз.
 
 
Огромное…
в гирляндах зубчато-седых,
колышется почти неслышно полотно,
с щемящей болью под глухие звуки брызг
я вспоминаю край не менее родной.
 
 
Всплывают в памяти полей ржаных холсты,
луга, сосновый бор, пологие бугры…
и кажется в ответ еловой хвои дым
доносит ветра неожиданный порыв.
 
 
Лучей бескровных не жалеет звёздный страж.
Вдоль набережной флейта рассыпает звук;
чарует взгляд приливов медленных игра…
«Какая красота»! – слетает тихо с губ.
Туманятся глаза, окидывая даль…
В мятежной радости печали лёгкой тень —
осознаю умом… сегодня навсегда
один… ещё один со мной простился день.
 

У каждого из нас
история своя

 
Бескрайна синь небесного простора.
Мерцают звёзды, тайнами маня.
Вселенная…
в ней океан чужих историй.
У каждого из нас —
она своя.
 
 
С рождения,
лимит взымевшие на время,
несём по жизни мы нелёгкий крест,
устав, нередко забываем при общенье,
что добродетель кроется в добре.
 
 
Лицо под маской благородною скрывая,
корысти ради предаём друзей,
обид пустых, страдая спесью, не прощаем…
не замечаем алчности в себе.
 
 
Перед иконами, молясь красивым слогом,
взгляд на^′ пол устремив, кривим душой,
постыдное, крестясь, не доверяем Богу,
хотя прекрасно знаем —
лгать грешно.
 

Я спасаю себя сама

 
Жизнь она не скатёркою глаженной,
не без колких шипов стезя…
И пока
из минут годы вяжутся,
огорчений не избежать.
 
 
Если будешь терзать дни обидою,
жизнь несчётно кнутом хлестнёт.
До кровавых рубцов ею битая,
кружев я не плету из слёз.
 
 
Огорчённая болью непрошенной,
к ясновидящей не иду,
взгляд поту^′пив,
не жалуюсь Боженьке,
не кляну в горячах судьбу.
 
 
В поздний час…
в абсолютном беззвучии,
пожелтевший блокнот обняв,
отделяя от плевел насущное,
я стихами лечу себя.
 

Лесть

 
Лучше пусть правда —
даже суровая,
даже за счёт
каких-то утрат;
речи льстивые,
речи медовые
не желают
подспудно добра.
 
 
Лесть…
в своих чарах твёрдо уверена…
околдует,
лишь ей разреши,
у неё сладкой пудры немерено…
Только вот пыль…
увы…
без души.
 

Русская Сапфо (Анне Ахматовой)

 
Не раз измученная страхом,
вину носившая в себе,
она доверившись бумаге,
не предъявляла счёт судьбе.
 
 
Земная…
Стыд грехопадений
не тщилась в храме отмолить,
от одиночества спасеньем
был ей обычный белый лист.
 
 
Обняв холодный подоконник,
благословлённая луной,
склонив к тетради взгляд иконный,
она глушила боль строкой.
 
 
Застыв в немом оцепененье,
внедрялась в память силой всей…
в глазах закрытых перед нею
мелькали тени прошлых дней.
 
 
Любовь и жизнь, владея словом,
спешила в рифму изложить…
Летящий почерк букв неровных
напоминал морскую зыбь.
 
 
Привычный кашель дрожь сменяла,
строфа бежала за строфой…
В «антракте» складки штор линялых
вдыхали горький дым «Сафо».
 

Прерванный полёт

 
Неотступно тараня броню волнореза,
о бетон разбивались бугры водяные…
Брызги, взмыв в вышину, вновь в зелёную бездну
возвращались хрустально-искрящимся ливнем.
 
 
Кончен пляжный сезон. Под жестя^′ным навесом
прячет лодки рыбацкие сумрак сгущаясь;
прислонясь, тесно к прутьям решётки железной,
полуспит в одиночестве старая чайка.
 
 
Ждать чего… смысл какой на земле оставаться,
если завтра бесстрашно над морем не реять,
не парить в облаках, вниз игриво бросаясь.
Здесь без неба и волн жить она не сумеет.
 
 
Ветер тёплый беззлобно кидается пылью,
только сдвинуться в сторону птица не в силах,
тянут вниз поредевшие серые крылья,
боль с печалью во взгляде потухшем застыли.
 
 
В час вечерний, в пространство прохладой впиваясь,
на прибрежные камни ложилось затишье…
След невидимый на облаках оставляя,
ночь спускалась неспешно в салопе черничном.
 

* * *

 
По лазури скользя золотыми лучами,
разгоралась заря, ясный день обещая.
От прибрежья вдали,
гордым взглядом прощальным
в небо глянула чайка, полёт прерывая.
 

Анне

 
Даря взамен уютность и покой,
глотала печка жадно подаяние…
Царил в избе просторной дух лесной,
по зеркалу скользили блики пламени.
 
 
Забавно
кот мурлыкал под столом,
в безлунии
осенний дождь накрапывал,
клонило в сон приятное тепло
и вдруг…
ты стал читать стихи Ахматовой.
 
 
Кончался стих, шептала я: «Ещё…»
Их слушать
мне хотелось нескончаемо.
В них,
так понятно-близких,
было всё:
любовь, надежда, горе, боль, отчаянье…
 
 
Передо мною,
то взвиваясь ввысь,
то вниз летя,
в безумном состоянии
металась чёрно-белой птицей жизнь
рабы господней, наречённой Анною.
 

Женщина и кошка

 
По квартире тишь разлита…
Стёкла
в бархатных пальто.
Чудом средь увядших листьев
бальзаминовый цветок.
Плотно форточка закрыта,
шторы вздёрнуты наверх,
на стене кружок открыток,
пыль впилась в ковровый мех.
 
 
Голый стол… на нём вразброску:
томик Блока,
счёт за свет,
нитки, ножницы, расчёска,
ручка,
с адресом конверт.
 
 
Жаждой мучается фикус,
телефон прошит тоской,
рядом с тумбочкой безликой
в блюдце kitekat сухой.
 
 
Лунно…
Дышат льдом окошки,
что ни час
мороз сильней.
В кресле женщина и кошка,
приблудившаяся к ней.
 
 
Под ажурным козьим пухом,
рано люстру потушив,
жмутся бережно друг к другу
две озябшие души.
 

Мне тоже счастья хочется

 
В дни предновогодние, светясь огнями яркими,
ароматностью дымя, шумят зазывно ярмарки…
Масло, ряженка, творог,
сметана, сыр, копчёности,
груши, яблоки, изюм, изделия печёные!
Палтус, крабы, сельдь, икра,
мёд, коньяк,»Шампанское»!
Не просроченное всё…
своё…
не иностранское.
Восхищает, радует всех атмосфера праздника;
кроме сытных вкусностей, здесь и забавы разные.
 
 
Песни… танцы…
попугай
/в горжеточке кокетливой/
просит пять рублей всего за «счастье по билетику».
Птица вертит головой…
Я, взгляд поймав пророческий,
сто рублей кладу в кувшин…
Мне тоже счастья хочется.
 

Цветно. Ароматно. Отрадно. Зеркально

 
Цветно. Ароматно.
Отрадно. Зеркально.
В предпраздничный вечер не мучает стынь,
и кажется, цедится с неба сквозь марлю
сиренево – розовый благостный дым.
 
 
Вальяжится ёлка в роскошном убранстве,
средь веток фольгой ангелочки шуршат,
«кипит» в морозилке
бутылка с шампанским,
котёнок урчит, под столом копошась.
 
 
Поник на стене календарь пожелтевший,
сегодня с него
лист последний слетит;
в велюровом кресле «храпит» безмятежно,
в костюме отглаженном
плюшевый тигр.
 

* * *

 
Давайте за Старый /покрепче/ по полной:
для всех был нелёгким пылающий год…
Отпустим обиды.
Уйдёт пусть довольный.
Пусть Новый в дома наши радость внесёт!
 

Ноябрьская ночь в Петербурге

 
Мокрый снег облепил стены зданий.
Город, сырость впитавший, продрог.
Хлопья в стыках ветвей застревают;
не видны перекрёстки дорог.
 
 
Окольцованный сумрачной ночью,
гнётся к мрамору вечный огонь,
малолюдна Дворцовая площадь,
пусто возле Ростральных колонн.
 
 
Спят мосты разводные спокойно;
далеко до фиалковых дней…
над ещё незамёрзшей Невою
ветра стылого тянется шлейф…
 

Бумеранг

автобиографичное

 
Смеркалось… На морском вокзале мигали ламп цветные
плети,
легко от берега отчалив, дал теплоход гудок последний.
Винт, с силой в водный пласт врезаясь, толкал корабль…
С надрывным криком,
летя вослед, хватали чайки наверх взлетающую рыбу.
Душа моя не разрывалась… я по своей лишь только воле,
взяла билет в чужую гавань, в край эвкалиптов и магнолий.
Ночь лунная в иллюминатор вливалась нежною прохладой…
не представлялось, что когда-то такой же… я вернусь обратно.
 
 
Раскачивало судно ветром, вздымались волны, плача глухо…
Мне снились дом, родные, детство, река и радуга над лугом.
 

* * *

 
Царапал горло ком застрявший… Под ритм пульсации неровной
вползал под кожу дым акаций, летели к берегу швартовы.
Мигали ламп цветные плети, спускалась тихо я по трапу…
Спустя почти двадцатилетье, корабль привёз меня обратно.
 

Не закончен осенний эскиз

 
Ночь, коснувшись деревьев понурых,
скрылась, сверив с авророй часы;
пыль седую рассеяло утро,
заслонив даль туманом густым.
 
 
Тишь царит на приморском бульваре,
укрощённый прибой не ворчит,
выдыхая тепло,
свет фонарный
пеленает озябший гранит.
 
 
По кленовой аллее пустынной,
поджимая коротенький хвост,
недоверчиво пробуя иней,
семенит за хозяином пёс.
 
 
Став ничьим, на скамье замерзает
белоснежный букетик гвоздик
видно кто-то, придя на свиданье,
не дождался объекта любви.
 
 
Возле клумбы /уже потускнелой/
на асфальте сырые мелки,
контур линий остался под снегом —
не закончен осенний эскиз…
 

Мажорное

 
Гром, в мгновенье усилившись вдвое,
разогнал игроков в домино;
после долгого жгучего зноя
дождь расплылся седой пеленой.
 
 
Ввысь деревья стволы потянули,
распрямились извивы ветвей,
облетевшие листья нырнули
«с головою» в бурлящий ручей.
 
 
Лужи, капли поймав, пузырятся,
тротуар разрисован песком,
чтоб почувствовать влаги приятность,
зонт закрыв, я иду босиком.
 
 
Сердцу весело. Радостью зримой
туч расплывшихся пепельных мех,
в разомлевшей души эйфория
океанно бушует во мне…
 

Вечерняя прогулка

 
Сентябрьский вечер.
Час не поздний.
Невесть откуда эхом вальс…
душе отрадно… небо в звёздах,
в ажурных вышивках асфальт.
 
 
Свет ламп неоновых лучится,
не шелестит ветвей наряд;
иду,
любуюсь пёстролистьем,
взахлёб глотаю аромат.
 
 
Приятность терпкую смакую…
От чувств,
серьёзность потеряв,
шлю псам бездомным поцелуи
и улыбаюсь фонарям.
 

Мартовская ночь

 
Тучи снежные не хороводят,
после спячки деревья встряхнулись,
вольно крышам…
в обычную воду
превратились гирлянды сосулек.
 
 
Дышит хрипло весна молодая,
чуть горчит первый запах цветочный;
сквозь фрамуги в дома заползает
влажность пасмурной мартовской ночи.
 
 
Мокр асфальт.
Фонарям сиротливо.
Освещённые улицы мрачны.
Звуки редких шагов торопливых
рассыпаются эхом дрожащим.
 
 
Превышают водители скорость —
безвозбранны дороги в час поздний.
Скучно на перекрёстках. Спит город,
затуманенный дымкой морозной.
 

Яркие встречи

 
Ноябрь, прощаясь, слёзно хнычет,
пугает снежными ветрами,
но я раба своих привычек…
мне нравится гулять утрами.
 
 
Свежо. Роняют клёны листья.
Чуть влажный тротуар в узорах.
Похож на дальний гром охрипший
воинствующий рокот моря.
 
 
Кивнув воркующим голубкам,
на краешек скамьи присев,
я, взгляд прищурив близорукий,
жду обретённых здесь друзей.
 
 
В ту осень
было «жуткой» встряской —
в толпе заметить двух влюблённых:
мужчину в старенькой коляске
и женщину с лицом мадонны.
 
 
Её берет из фетра жёлтый
до слёз мою встревожил память;
смотрела им вослед я долго —
такой же точно был у мамы.
 
 
Мне вместе с ними быть приятно;
мы будто-бы сто лет знакомы.
Их пёс породы непонятной
теперь мой трепетный поклонник.
 

Наконец-то зима заглянула
в мой город

 
Наконец-то зима заглянула в мой город.
Снег в январское утро пошёл…
Белый бархат на плечи накинули горы,
порт закутался в кипенный шёлк.
 
 
Одеялом ворсистым укрылись дороги,
на скамьях рушники разлеглись,
кипарисы, сверкая, утратили строгость,
стал жемчужным самшитовый лист.
 
 
Ей конечно во вред климат влажный и тёплый,
всё ж она, перед тем… как уйти,
в каждый дом заглянув через стёкла,
не забыла и пляж навестить.
 
 
После долгой разлуки радушно и нежно
каждый камешек расцеловав,
в безмятежной тиши по всему побережью
расстелила она кружева.
 

Банально о дружбе…

 
Володя, Оля, Игорь, Настя, Рита, Шура —
старинные друзья,
для них всегда открыта дверь в наш дом,
в гостиной три на семь в нарядах некутюрных
под Новый год мы снова соберёмся за одним столом.
 
 
У нас хрустальных рюмок и бокалов хватит.
На праздничные дни в прокате мы оформим серебро.
Расшитую атласом бабушкину скатерть
тесно^′ уставим провиантом из крестьянских погребов.
 
 
Любимых, список крупным почерком составив,
отправим в супермаркет, объяснив детально что… почём…
из овощей салатов дружно настругаем,
в фольге карпушу до румянца золотого запечём.
 
 
Добра в двенадцать пожелаем чашей полной
мы даже тем,
кому сегодня наш народ заклятый враг;
поднимем тост за тех кляня любые войны
кто жизнь свою в бою сложил во имя мира и добра.
 
 
Из нас никто спать не захочет до рассвета,
хмельные, позабыв о возрасте своём,
начав с романсов, мы дойдём до песен детских
и с выходом цыганочку станцуем босиком.
 

Ей снился розовый шиповник… Анне

Несказанные речи

Я больше не твержу.

Но в память той невстречи

Шиповник посажу.

Анна Ахматова

 
Лишившись солнечного света,
тускнел природный гобелен.
Сияли звёзды. Незаметно
вечерняя сгущалась темь.
 
 
Перо скользило исступлённо…
Нещадно комкались листы…
Касался стёкол запылённых
неяркий блеск лучей косых.
 
 
Забыв порою ставить точки,
впустив свет месяца в окно,
она пыталась в час полночный
открыть небесное в земном.
Устав, она со взглядом грустным,
застыв у прерванной строки,
потрогав дымчатые бусы, подарок М. Цветаевой
шептала: «Бог, её прости».
 
 
Закрывший небо мрак чернильный,
не дал заре заполыхать…
На лист /под хриплый рокот ливня/
легла последняя строфа.
 
 
Прильнувшей к скатерти ковровой,
под стоны пляшущей грозы,
ей снился розовый шиповник
в дрожащих капельках росы.
 

Ночные страсти-мордасти

 
Нагулявшись по-над речкой,
месяц нежится беспечно за горжеткой облаков.
Ведьма, крюк дверной проверив,
в склянке взбалтывает зелье из пиявок и жуков.
 
 
Третий час, забыв про ужин,
мотыльки устало кру^′жат под разбитым фонарём.
По аллеям узким в теми
в балахонах бродят тени, ищут прошлое своё…
 
 
Вверх подняв в экстазе крылья,
дичь высматривает филин в глу^′би и^′вовых кустов.
Прижимаясь близко к маме,
спят в заброшенном сарае восемь палевых щенков.
 

Прости меня, что беспокою…

 
К тебе, Всевышний, обращаюсь
покорно голову склоня,
я грешница, молитв не знаю,
лишь помню вкратце «Отче наш».
 
 
Прости меня, что беспокою,
тебя, под сполохи зари…
что стихотворною строкою,
в час ранний смею попросить.
 
 
Нет… не послать богатств несметных,
не отомстить за сплетен жгут…
Мне, женщине, земной и грешной
дай, Господи, тебя прошу.
 
 
Хулою дом не обесчестить,
быть нужной для своих детей,
а также в жизни быстротечной,
не стать чужою для друзей.
 
 
Не дай…
в душе небеспечальной…
хранить уныния багаж;
а для стихов не гениальных,
оставь мне крылья и кураж.
 

В поэзии… конечно… я не гений

 
В поэзии, конечно, я не гений.
Ей, безусловно, умный критик нужен;
советы дельные без оскорблений
уверена, звучанье строф улучшат.
 
 
Мне главное, чтоб не плевали в душу,
её открыть в общенье не пытались,
не заставляли ахинею слушать,
подошвою по строчкам не топтались.
 
 
Я манией величья не страдаю,
к чужим успехам отношусь спокойно,
природу, мир и дружбу воспевая,
горжусь своим народом и страною.
 

Я обожаю возраст свой

Можно быть восхитительной в 20 лет, очаровательной в 40 и оставаться неотразимой до конца дней своих.

Коко Шанель

 
Сентябрь. Двадцатое число. Безлунной ночью в поздний час,
с задумчивой улыбкой лист обняв,
я, неотточенным пером… словесную сплетая вязь,
рисую настоящую себя.
 
 
Рифмую свой портрет строфой… слегка шутливый тон избрав,
скрывая откровенное своё:
как трудно мне вставать порой… никто не должен это знать…
Моих… никто не должен видеть слёз.
 
 
Солидный возраст… ну и что… о нём не помню я совсем.
Да и зачем… кому-то «стаж» его?
Кипит в душе моей ещё вулкан невиданных страстей,
и даже бес щекочет мне ребро.
 
 
В глазах…. ещё всё тот же блеск. Кутюр… я в курсе перемен:
оборочки и рюши стиль не мой…
В стихах… мне сердцу близок Фет. Особо радуют «Шанель»
и мамины серёжки с бирюзой…