Текст книги "Прекрасная посланница"

24

Голова Николь лежала на его плече, грудь Матвея еще вздымалась от волнения, сердце стучало, как метроном, не желая успокаиваться. Спасибо тебе, Господи! Без Твоей помощи я бы никогда не решился на такое. А помощь была в том, что Ты лишил меня разума. Разума не было, а инстинкты остались. Руки сами бросили плащ на чужие тюфяки, сваленные на лавку. Изголовье прикрыл кафтаном, вот тебе и брачное ложе! Кто спал на этих перинах? Чужие незнакомые люди… Эти пахнущие шалфеем, ромашкой и пылью матрасы многое видели и испытали, они привыкли к людскому бесстыдству. Но вряд ли им удалось подглядеть такое чистое и явное счастье.

А Николь гладила пальчиком влажную кожу на животе, волоски на груди, рубец от раны на плече и думала: ну, вот, теперь он мой, совсем мой. И что мне с ним делать?

Горяч был князь Матвей, горяч и нежен, никакая Венус не понадобилась. Они встретились у моста на Фонтанной речке и искренне обрадовались друг другу. Матвей посадил ее в лодку – будем кататься, любезная мадам де ла Мот, – а потом сам, без малейшего намека с ее стороны, предложил посмотреть свою новую усадьбу.

– Тетушка с ножом к горлу пристала – покупай! А мне нужен совет разумного человека. Покупка дорогая, да и не ко времени. Мне скоро опять в армию, а дом будет пустой стоять. Правда, я вообще хочу его снести и новый поставить.

– Я еще не видела вашей усадьбы, но готова дать совет – покупайте. Французы говорят – это хороший вклад денег.

Матвей хотел возразить, что содержание усадьбы, в которой будут жить одни сквозняки, вытянет у него все деньги до копейки, но ничего этого не сказал, а улыбнулся, бросил весла и сорвал яркую кувшинку. Стебель оторвался у самого дна, он был длинный, как бельевая веревка. На воде плавали круглые листья, он их тоже сорвал и бросил к ногам Николь. Влажные листья пахли малиной.

Николь выглядела замечательно. Платье рыжего шелку удивительно шло к ее волосам, а короткая накидка цвета болотной зелени оттеняли дивные глаза. Она оторвала стебель у кувшинки и сунула желтый цветок за лиф. Матвей вдруг так разволновался, что вынужден был отвести глаза.

А потом они гуляли по обширному саду – очень приличному. Приведи его в порядок, настрой беседок, и можно смело назвать этот кусок леса парком. Усадьба, казалось, оживала на глазах, даже мельница, никчемнейшее сооружение, его-то в первую очередь надо было срыть под корень, выглядела пригожей и романтичной. И дом был не столь неказист, как показалось давеча. Выходящие во двор окна его были украшены резными наличниками, и это придавало строению невинный деревенский вид.

Мадам де ла Мот осматривала все с искренним любопытством. Все сараи и баню обошла вокруг, даже в колодец заглянула. Шпиц на доме ее позабавил. Конец шпица был украшен не драконом, который изобразил художник на плане, а вырезанным из жести ангелом. Худенькая нога ангела изящно попирала медное яблоко. Эту идею мастер явно позаимствовал у строителей адмиралтейства, с той лишь разницей, что там на яблоке стоял корабль, да и сам шпиц был в тыщу раз больше. Николь рассматривала его, задрав голову.

– Зимой ангел замерзнет.

– Вы правы. Я его одену, тулупчик ему сошью, – слово «тулупчик» он произнес по-русски, но она не переспросила.

– Здесь строят смешные дома, – продолжала Николь. – Удивительно, как вы умеете перемешивать свое, русское, и чужое, из других стран пришедшее. У нас шпицы делают совсем не так.

– Во Франции все куда как роскошнее.

– Я не про Париж, я про Стокгольм говорю. Это муж мой был французом, а я шведка.

Матвей посмотрел на нее с восторгом, словно последнее сообщение добавило новые краски к несравненной красоте мадам де ла Мот.

А потом они вошли в дом. С того времени, как сторож открыл им тяжелую, с кованными набойками дверь, прошла вечность.

– Мне холодно, – сказала Николь, как замерзший ангел на шпице.

Душа Матвея тут же откликнулась восторгом. Значит, она не собирается немедленно одеться и убежать по своим неясным делам. Она согласна побыть еще в его (конечно, уже его!) доме. Рыжее платье на полу, вбирая лучи заходящего солнца, образовало яркий пылающий круг. Пусть лежит, пока в нем нет надобности.

Они, смеясь, сбросили плащ на пол и залегли между перин – душно, пыльно и прекрасно. В этом мягком гнезде они надежно спрятались от мира, а потому принадлежат только друг другу и никому более.

– Ну, рассказывай, рассказывай дальше. Я хочу знать о тебе все!

– Стокгольм… русские зовут его Стекольным городом. Родители умерли, а я была очень небогата. Родственники выдали меня замуж за старика. Он не был плохим человеком. Только, знаешь, некрасив и очень жаден. Говорят, что это свойственно преклонным летам. Словом, я не очень переживала из-за его смерти. Правда, выяснилось, что богатство, которым он так кичился, всего лишь миф. Хорошо хоть, что не было долгов и дом выкуплен из залога.

– Моя бедная девочка…

Поцелуи, объятья ласковые имена, нежные всхлипы…

– А дальше…

– Мне было трудно. С делами по наследству очень помог кузен мужа де Сюрвиль. Без него я бы совершенно запуталась.

– Кто помог? – Матвей откинул с плеч край перины.

– Виктор де Сюрвиль. Он тоже умер, бедный молодой человек. Погиб при невыясненных обстоятельствах.

– Почему же – невыясненных? Очень даже выясненных.

Матвей поднял с пола рубаху и начал неловко напяливать ее на себя. Он и сам не понимал, что случилось, но твердо знал – вселенная, где обитало счастье и сияли райские краски, схлопнулась. Во всяком случае, на сегодня. Ах, Виктор! Зачем ты появился в моей комнате в столь неподходящее время. Неужели несчастная душа твоя никак не хочет успокоиться и все время мешается в мою жизнь? И поделом тебе, Козловский, не надо было вскрывать его могилу!

– Куда ты? – тихонько позвала Николь. – Я тебя чем-то огорчила?

– Огорчила? Не-ет, нет…

Господи, конечно огорчила. Матвей не любил совпадений. Конечно, как всякий здравомыслящий человек, он понимал, что в жизни бывают любые случайности. Иногда все сходится в одной точке – и во времени, и в пространстве. Но смерть Виктора в жизни Матвея сыграла роковую роль. Уж два года прошло с той окаянной ночи, а он все еще продолжает расхлебывать связанные с ней неприятности. Это была его точка боли. Казалось, что вокруг этих событий кто-то очертил огненный круг и он никак через него не перепрыгнет. А теперь, оказывается, и Николь затесалась в эти дьявольские тенета.

Беда в том, что он не дает себе труда додумывать все до конца. И слепому видно, что за мадам де ла Мот тянется шлейф тайн. Ему бы задуматься, зачем Прекрасная дама его разыскала, для чего выказывала ласковость и произносила слова благодарности? А тут и Амур со стрелами подоспел. И ему, крылатому и беспечному, прежде чем по кофейному дому порхать, тоже следовало поинтересоваться, почему Николь должна играть чужую роль на польской границе. И куда делся ее досточтимый батюшка? Нет, не батюшка. Аббат. Она назвала его аббатом. Положим, в Россию ехал католический священник, чтобы совершать свои требы. Но для этого не нужно рядиться в партикулярное платье. И потом, в Петербурге вообще нет католического собора.

– Мне известны обстоятельства смерти Виктора де Сюрвиля, – сказал Матвей с большим запозданием. – Он был моим другом.

– Вы знали Виктора? Боже мой…

– Я и не подозревал, что у него в родственниках ходит некто де ла Мот.

– Он дальний родственник со стороны матери.

Матвей опять умолк. Николь лежала, подложив руку под голову. Косящий взгляд ее был устремлен мимо Матвея, выражение лица было напряженным и, как ему показалось, испуганным.

Но она не была испугана, а просто соображала, какую линию поведения выбрать дальше: «Сегодня рано спрашивать про деньги. Я только бросила пробный камешек, а круги по воде пошли до самого горизонта. Чего-то мальчик мой боится, но чего?»

– Иди ко мне…

Матвей снял рубаху и нырнул под перину. Николь сразу обхватила его шею нежной, чуть влажной рукой.

– Расскажи, как погиб Виктор.

25

Самое большое потрясение Сурмилов испытывал из-за того, что этот мальчишка, недавний пленный, да к тому же поляк, иными словами представитель поверженной нации, держится с ним на равных. Нет, он выказывает уважение должное возрасту хозяина дома, но не более! Этот Ксаверий должен в ногах валяться, взор держать долу и благодарить поминутно, а он ведет себя со своим благодетелем как желанный гость, а Лизонька, кровинка Сурмиловская, его в этом поддерживает.

А ты помнишь ли, добрый молодец, на каких условиях тебя из плена привезли? Твое место в оранжерее, а если мы тебя туда не сослали и за стол с собой посадили, так это от широкости русской натуры. Так цени отношение! Имей уважение к великой державе, то бишь к России. А он эдак ловко и небрежно берет салфетку, очень раскованно, словно никому не обязан своим освобождением, лакает дорогое вино, трещит как сверчок по-французски, а то вдруг латынью начнет дворню пугать, а во взоре ни намека на подобострастность. У нас дома, милый, так себя не ведут.

Лизонька зовет Ксаверия князем. Ах ты, фу-ты, ну-ты, лапти гнуты! Видел Карп Ильич их, заложенные перезаложенные земли, слуги драные, хозяева голодные. Одно название – замок, а на деле – развалины за высокой стеной. Теперь ты обретаешься в нормальном жилище, так восхитись домом-то, признай свою малость, ты небось такой роскоши и не видел никогда! А ты библиотеку мою хаешь, а своей хвастаешься, мол, книги у тебя в замке еще пращуры собирали. А то вдруг про французских писак заведет разговор. Зачем мне знать про твоего Монтеня, если у меня голова совсем другими заботами забита.

Но приходилось терпеть. Лизонька была веселой и оживленной, никаких пожаров во сне. Развлекает ее этот пленный пан – и хорошо. Дочь тоже можно понять, она испытывает к Гондлевским чувство благодарности, они в опасную минуту дали ей кров. Но это же естественно. Кров этот Сурмилов оплатил сполна. Но сейчас совсем другие погоды на дворе. Мы победители, вы побежденные, так ведите себя подобающе.

А Ксаверию и в голову не приходило, что он ведет себя вызывающе. Он был очень благодарен и господину Сурмилову и дочери его за то, что тягостный плен кончился. Но надо признать, что последний месяц в Нарве ему жилось совсем не плохо. В плену Ксаверий понял, что место его рядом с книгами, и интересно, и поучительно. Жаль, что на этом карьеру не сделаешь, но, видно, уж такая у него судьба.

У Ксаверия был легкий характер, он легко сходился с людьми и умудрялся при любых обстоятельствах чувствовать себя не скажешь – счастливым, счастье есть краткий миг, но благополучным… и уж, конечно, не несчастным.

А сейчас судьба подарила ему Петербург. Замечательно! Он был молод и полон сил, он верил, что рано или поздно вернется на родину, Лизонька уже казалась ему лучшей из девиц, и уже новые, неведомые доселе нежные мелодии звучали в его сердце.

Как только Ксаверия привезли в Сурмиловский дом, Лизонька окружила его такой заботой, что и не передохнуть. В трех водах мыли, кормили на убой, призвали портного, который в рекордно короткий срок сочинил великолепный жюсокор – синий, атласный, с серебряными пуговками и богатой вышивкой по обшлагам и манжетам.

Не только Лизонька, но и сам хозяин дома первое время был очень ласков, переслал письма Ксаверия родителям и начал хлопоты о его возвращении на родину. А потом вдруг взгляд изподлобья, речь через губу. Ну что ж, видно, и у таких могучих натур бывают неприятности. Россия для того и создана Господом, чтобы нервы людям мотать. То, что он сам является их источником, Ксаверию и в голову не приходило.

Сурмилов наставлял Павлу: смотри в три глаза, старая, на шаг Лизоньку от себя не отпускай, далеко ли до греха. Павла и смотрела, беда только, что бедную женщину замучили болезни. Сейчас говорят: артрит, полиартроз, остеохондроз и прочее, а раньше все называли подагрой, что есть костолом в ступнях и суставах. Иногда так одолеет боль, шагу ступить нельзя. Где же ей угнаться за молодыми, которые скачут, как белки, то они в апартаментах, то в парке, а то вдруг карету закажут и уедут кататься по городу.

А Лиза была счастлива. Ей рядом с Ксаверием всегда легко дышалось. Правда, в замке их отношения были отягощены роковой любовью к князю Матвею. Ксаверий на родине тоже имел свой предмет для воздыханий. А тут вдруг цепи и разрубились.

Но это все потом. Первое время при общении с Ксаверием Лиза была к себе очень строга. Она уже привыкла носить одежды несчастной, несправедливо отвергнутой Юлии, и согласитесь, есть в этом некоторое благородство. Ромео оказался никчемным человеком, он поступил с ней гадко, а она, дева чистая, по-прежнему верна высоким чувствам.

Но как только Ксаверий облачился в новый синий кафтан и новым своим обличием как бы перечеркнул месяцы разлуки, войны и плена, словом, и внешне стал тем же милым другом, каким был в Польше, Лизонька не утерпела и рассказала ему о предательстве Матвея.

Ксаверий правильно выбрал линию утешения. Он не стал говорить, де, может быть, все это ошибка, мол, подождите, дайте время, смотришь, жених опять будет у ваших ног. Ксаверий возмутился со страстностью, коей Лиза от него и не ожидала. Он стал поносить Матвея самыми страшными словами. Как смел этот недоумок оставить прекраснейшую из дев? Да он мизинца вашего не стоит, милейшая Лизавета Карповна. Нужно не иметь глаз, чтобы не видеть очевидного! Видно, у князя Козловского дырка в груди, через которую душа его при жизни улетела, оставив бренное тело на растерзание бесам. Он негодяй, проныра и пустой человек!

Вначале Лиза слабо возражала, а потом и согласилась. Нельзя сказать, чтобы пан Ксаверий напрямую предлагал себя вместо Козловского, но он тонко и деликатно дал понять, что жизни не пожалеет для того, чтобы прекрасные глаза Лизоньки опять были веселы. Рыцарь, одно слово, рыцарь. А еще умен и образован! С Матвеем прочитанный роман не обсудишь, он просто поднимет на смех, а Ксаверий человек литературный, его сказки можно часами слушать. Изучение латыни явно пошло ему на пользу.

Ксаверий не обсуждал с Лизонькой достоинства Монтеня и Рабле. Он хотел говорить о любви просто и возвышенно. В его распоряжении был прекрасный Буало, но Ксаверий предпочел великие трагедии Греции: вот где истинные страсти, предательства и подвиги!

Рассказы юноши падали на благодатную почву. Лиза умела слушать. На прогулке в Летнем саду Ксаверий поведал о судьбе каждого из мраморных героев с такими подробностями, словно лично был знаком и с Меркурием, и с Немезидой, и с Александром Македонским. Больше всего Лизоньку заинтересовала дочь Никты Немезида, богиня мщения.

– Дочь Никты. Это значит дочь ночи? – спрашивала Лиза.

– Именно.

– Красиво.

Любимые беседы с Ксаверием и происходили под присмотром этой самой Никты. Рассказ о Большой Медведице еще жив был в памяти Лизы. Бросив полуживую Павлу где-нибудь на лавочке, они убегали в глубь парка и на берегу пруда смотрели на звездное небо. От воды тянуло прохладой, но Ксаверий никогда не забывал захватить с собой теплую шаль или плед. Иногда Лиза набрасывала конец пледа на плечи Ксаверия. И не надо упрекать ее в отсутствии природной стыдливости. Если что, она и папеньке скажет, что в этот момент ею движет только сочувствие к недавним страданиям Ксаверия. Не будем забывать, господа, здоровье юноши ослаблено недавним пленом. Так они и стояли в темноте, прижавшись друг к другу. Ксаверий шептал в душистые, щекочущие нос волосы:

– Это Плеяды, видите, Лизавета Карповна? Шесть звезд ярких, а одна совсем бледная.

– А всего их семь?

– Семь, по числу дочерей титана Атланта. Их преследовал охотник Орион.

– А зачем они ему понадобились?

– Да мало ли… Чтобы спастись от Ориона, Плеяды превратились в белых голубей, и Зевс вознес их на небо.

– А почему шесть звезд ярких, а одна бледная?

– От стыда. Все сестры вышли замуж за богов, а одна – за смертного. И теперь ей стыдно.

– Чего же здесь стыдиться? Видно, любила сильно. Я тоже хочу выйти замуж по любви за смертного, хотя папенька мне ищет жениха среди богов. А зачем мне они нужны? А созвездие Ориона тоже есть?

– Да, но его хорошо видно только зимой.

– Надеюсь, что мы увидим его вместе.

– И я надеюсь. – Ксаверий не удержался, склонился в поклоне и стал целовать ее пальчики.

В одну из вечерних прогулок ветер с залива, а может с гнилых болот, был особенно ощутим, Павла простыла и слегла в постель. Позвали лекаря, он припал к обширной груди Павлы, сказал, что внутри все хрипит и свистит. Уже жар начался, поэтому отворили кровь. Павла стонала и твердила свое, мол, ей только одно лекарство поможет, надо ехать к шведу. Беда только, что он абы кому своих драгоценных настоек не продает.

Лиза сама вызвалась ехать за чудодейственным лекарством. Ксаверий, естественно, поехал ее сопровождать.

– Главное, назовите фамилию. Скажите только – Сурмилов, и Карлос все сделает. Фамилия Сурмилов – это как бы пароль. Швед чужим настойки вообще не продает. То ли по боязни, то ли по злобе.

Швед Карлос встретил Лизоньку доброжелательно. Выдал для Павлы две пузатые склянки – из одной суставы мазать, из другой – настойку пить, к ним присовокупил пузырек темного стекла с «горлемскими каплями», добытыми со дна Горлемского озера, бог весть, где оно находится. Деньги принимал с поклоном, пересчитывал внимательно. Может, показалось ему, что продешевил, или врачебная добросовестность взяла верх, но в последнюю минуту он увидел на розовом личике Лизы крохотный прыщик и тут же всучил ей отвар травы иссоп, за что получил еще денежку. А вокруг благоухали левкои, лилии и резеда.

Ксаверий и Лиза были уже в карете, когда увидели подъехавшую верхом на лошади молодую даму. Дамские седла тогда в России были мало распространены, в них не было надобности. Женщина верхом! Это не только неприлично, но и в голову никому не приходило. При батюшке Петре I и не такое приходило в голову, езди верхом на чем угодно, хоть на метле. И все-таки дамы предпочитали колымаги, кибитки и кареты.

Теперь все пошло вспять. Бирон приучил государыню к лошади, и Анна Иоанновна, несмотря на тучность, разъезжала верхом на могучих, широкогрудых жеребцах. И все-таки появление среди белого дня дамы верхом на лошади было редкостью. И мало того, что она была без спутников и в седле сидела уверенно, как в кресле, так еще без всякой посторонней помощи спрыгнула на землю и ловко привязала лошадь к коновязи.

– Она! – воскликнула Лизонька.

– Она! – эхом отозвался Ксаверий. – Неутешная вдова! – и оба посмотрели друг на друга в изумлении, и так же хором спросили друг друга: – Кто – она?

Разлучница, вот кто! Новая Матвеева пассия – развратная рыжая девка! Но, оказывается, и Ксаверию она была знакома. Что он там лепечет, какое еще кладбище? Ах, она приезжала откапывать труп? Самое для нее занятие, для дьяволицы! Она рыла могилу, а Ксаверий был рядом и, как видно, на всю жизнь запомнил эту даму.

Первое чувство, которое Лизонька испытала после его сбивчивого рассказа, была уже не ненависть к незнакомке, а ревность. Уже столько месяцев прошло после кладбищенской встречи, столько свершилось бед и лишений, а Ксаверий все хранит в памяти минутную осеннюю встречу. И помнит о ней ярко, иначе он не вскрикнул бы с таким придыханием и удивлением: «Она!» Лиза смертельно обиделась на судьбу. Мало того, что эта рыжая амазонка отняла у нее жениха, так она, оказывается, имеет еще загадочную власть над Ксаверием!

Удивительно. Но Ксаверий сразу все понял, и понял правильно. Все-таки чутким юношей был этот розовощекий поляк.

– Нет, Лизонька, нет! Эта дама запомнилась мне совсем не так, как вы думаете! Я думаю, она авантюристка, и просто назвалась родственницей покойного француза. А может быть, и нет, не мне об этом судить. Но жизнь и смерть Виктора де Сюрвиля очень тесно переплелась с жизнью моей семьи. Я вам никогда не рассказывал об этом. В ту страшную ночь, когда был убит этот француз, погиб мой старший брат Онуфрий. Это было страшным ударом для отца и матери. Замок тогда погрузился во мрак. И еще добавлю, в этих убийствах были замешаны очень большие деньги, и они пропали.

– При чем здесь деньги? Какое мне дело до этих денег?

– Да не вырывайтесь вы, Лизонька. Вы мечта моя! Я еще никогда не был так счастлив, как под кровлей вашего дома. И все потому, что вижу вас поминутно. Вы моя звезда, самоотверженная и самая прекрасная из Плеяд!

Лиза яростно отбивалась от нежных рук Ксаверия, карета тряслась мелкой дрожью.

– Ах, Лиза, примите в дар мою любовь. Я знаю, между нами преграда, но мечта всей моей жизни сделать вас своей супругой и рука об руку пройти через тернии этой жизни. И какое мне дело до этой рыжей особы? Ну, посмотрите же на меня…

Кучер Игнат не обращал внимания на крики молодой хозяйки, невозмутимо смотрел на лошадей и думал, что серый в яблоках жеребец потерял резвость, а барышня, наоборот, в силу вошла, такая стала вздорная и обидчивая, что не приведи Господь. Замуж ей пора, а жеребца пора отставить от барской конюшни и сослать в деревню. Пусть плуг тягает. Одно название – «яблоки», а на деле грязные пятна. Хотя если его отмыть хорошенько, то яблоки, может, и посветлеют. А вот и приутихла молодая госпожа, договорились, видно.

– Трогай, Игнат, трогай!

А что далее? Если бы мы снимали эту сцену в кино, то обозначили бы ее как «поцелуй в диафрагму». Так называют заключительный аккорд, когда все хорошо, герои доплыли до своего берега и счастливого конца. Наши герои еще не доплыли, им еще предстоит поработать руками, ногами и головой, но поцелуй этот был так безмятежен и сладок, словно их ждало впереди только счастье.

Они продолжали целоваться по дороге домой, переводили дух, шептали нежные слова, и опять приникали друг к другу. Они всех простили, всех любили. Лизонька дошла в своем восторге до того, что предложила Ксаверию написать письмо князю Козловскому. Если амазонка есть авантюристка, так надобно предупредить Матвея, чтоб был осторожен. Мало ли что она там задумала, а Матвей так доверчив, так непосредственен. Раз уж мы так счастливы, то не оставим его наедине с этой опасной особой.

Не будем скрывать, у Лизы мелькнула мысль, что этим письмом она накажет и Матвея, и свою соперницу, но обидная мыслишка тут же бежала, поджав хвост. У Лизы теперь нет и не может быть соперниц. Удивительно только, что судьба при первой встрече с Ксаверием не подсказала, что он ее избранный. Милый мой, нежный, ласковый друг. Мой аморэ, мой морэ и рэ.

Идею написать письмо Козловскому Ксаверий принял с восторгом. Вот только – где и когда?

– Не надо откладывать. Мы напишем сегодня же ночью.

– Да, да.

– В моей спальне нельзя. Там Павла. Правда, сейчас она так спит, словно ей мака в питье подсыпали. И храпит… Нет, в спальне нельзя. Ты приходи в библиотеку. Там есть и стол, и письменные принадлежности.

Комнату эту Ксаверий хорошо знал. Карп Ильич был не чужд культуре и хотел в своем дому все устроить, как во Франции. Беда только, что такого количества книг, чтоб заполнить все полки до потолка, во всей России не наберется. Но кой-что прикупил, и из Парижа целый воз литературы привезли. Сам читать не будет, так внуки освоят заморские мысли.

– Когда мне прийти?

– Как часы в синей гостиной пробьют два часа, так и приходи. Только разуйся, в носках иди, а то у слуг сон чуткий. Еще поднимут шум.

Все случилось так, как наметила Лиза. И письмо было написано. Хорошее, убедительное письмо, в котором она «прощала князю все». Лиза отпускала Матвея на все четыре стороны, только убедительно просила вернуть ей три медальона, которые собственноручно повесила ему на шею, а также рекомендовала «быть счастливым, если сможешь». Ксаверий со своей стороны подробно описал скорбный обряд на кладбище, коему был свидетелем.

Как только письмо было запечатано, поцелуи возобновились с новой силой. На свою беду Сурмилов распорядился поставить в библиотеке чрезвычайно удобное и доб ротное, обитое розовым атласом канапе, выполненное на манер турецкого дивана. Павла сама вышила подушки и разместила их на канапе в живописном беспорядке. Это канапе сыграло существенную роль в судьбе наших героев.

Их разбудил петух, предвестник солнца. Лизонька благополучно добралась до своей спальни, а Ксаверий так и остался видеть сны в библиотеке. И ничего не подсказало ему предстоящие житейские бури. Но будем надеяться, что все кончится хорошо. Тем более что поцелуй в диафрагму уже состоялся.