Текст книги "Через розовые очки. Летний детектив (сборник)"

Глава 23

Дом Шелиховых опустел, но опер Зыкин не остудил своего азарта и продолжал наведываться в Верхний Стан – опрашивал свидетелей. Логично предположить, что именно «найденный в крапиве» замышлял убийство, но его прихлопнули. Кто же тогда на следующий день стрелял в господина Шелихова?! Если злоумышленник не из московских гостей (а их можно пока откинуть, потому что все уехали), то, значит, кто-то из местных шляется по деревне с пистолетом. Художников Зыкин тоже решил отнести к «местным». Если они здесь с апреля живут, то вроде бы и аборигены.

Трудно работать в сельской местности! В городе, если случится убийство, сразу создается опергруппа. Тут тебе и следователь прокуратуры, и оперуполномоченный, и участковый с экспертом-криминалистом. Во всяком случае, так его учили в школе милиции. А здесь он один во всех лицах. Младший чин – сержант Матвиенко, с него какой спрос? У него два года до пенсии. А районное начальство, как на грех, в отпуске. Но это ничего не значит. Работать можешь спустя рукава, но бумажки должны быть в порядке!

Флор говорит насмешливо – откуда в деревне пистолету взяться? Он человек новый, не знает всех деревенских подробностей, а Зыкин знает, наслышан. Особое подозрение опера вызывал Петька-бомбист, бывший тракторист, а сейчас просто пенсионер и сельский житель.

Свое звучное прозвище – Бомбист – Петр Петрович получил шесть лет назад, когда запустил в своих дружков боевой гранатой. Спросите – зачем? А не зачем, просто так, обида взыграла. Сидели в избе с Федором и корешем его из Кашино. Пили. Самогон был свой, да еще бутылку покупную кореш приволок. А потом дядя Петя вдруг обиделся и стал гнать гостей из дома. Причину обиды, сколько потом ни выясняли, так и не выяснили. Точно помнили, что Петр вдруг ни с того ни с сего сказал:

– Все, уходите, надоело мне с вами ни об чем разговаривать!

А куда идти, если самогона на столе еще полбанки? Гости резонно ответили:

– Ты, Петька, остынь. Никуда мы не пойдем, а ты сядь и веди себя подобающе.

Петр окончательно осерчал, стал хватать каждого за грудки и пихать к двери. Но их-то двое, а он один. Обозлившись окончательно, Петька скрылся за занавеской, а выскочил оттуда, как партизан, с гранатой в руке:

– Вон отсюда! Мать-перемать!

Гости сразу поняли, что хозяин не шутит, и стали пятиться к двери. Толкаясь, выбежали в мартовскую слякоть и полегли кто куда. Петька потом говорил, что если б в запальчивости не сорвал с гранаты чеку, то нипочем бы не бросил ее. А так – что же, самому подрываться?

Грохот был страшенный. Обиженный Федор, которого оглушило взрывом (чудо, что членовредительства не было!), заявил о происшествии милиционеру Матвиенко. Опер Зыкин тогда еще не приступил к своим обязанностям, потому что проходил обучение в среднем милицейском учреждении.

Производивший обыск Матвиенко обнаружил в доме Петра Петровича, считай, малый арсенал: шесть гранат, хорошо ношенный Калашников без боезаряда и некую деталь от пулемета времен Гражданской войны. Откуда взялось богатство, Петрович не сказал, но все и так знали – от сына. Вообще, он внятно ответил только на один вопрос, когда Матвиенко возопил:

– На кой тебе это надо?

– На всякий случай.

Сын Петровича служил прапором в военной части километрах в шестидесяти от Верхнего Стана. Человеком он был самостоятельным и бережливым. В те поры он однажды явился в деревню на танке, заявив односельчанам, что боевая машина – его собственность. Танк потом стоял у родительского дома без малого полгода, пока не явились неизвестные штатские люди, очень смахивающие на бандитов, и не увели машину. Кроме собственного танка в деревне тогда появились и плащ-палатки, и неношеные солдатские формы, и даже парашюты. Продавал прапор недорого. Деревня скупала – в хозяйстве все пригодится. Понятно, что гранаты и все прочее попали к Петровичу тем же путем.

А почему не предположить, что какой-нибудь завалящий пистолет не попал в реквизированный домашний арсенал, потому что хранился отдельно. Зыкин начал допрос по-простому. Есть, мол, дядь Петь, подозрение, что стрелял в господина Шелихова именно ты.

Бомбист не испугался:

– Это откуда же такое подозрение?

– А оттуда, что больше некому. И, между прочим, Анна Васильевна видела, как ты в сторону шелиховской дачи ночью шел.

– Вот уж и ерундовина с фиговиной. Я, если хочешь знать, к Линде шел.

– Шел, да не дошел.

– Ты откуда знаешь?

– А в деревне все знают!

Разговор был долгий. Сравнить его можно было с перетягиванием каната. Вначале опер призрачными намеками утягивал Бомбиста в сторону конкретных обвинений, потом сам Петрович невразумительным, но твердым отказом брал верх. Наконец, Петровичу все это надоело, и он крикнул в сердцах:

– Что ты мне здесь голову морочишь, если я сам видел, вот этими глазами, того, кто стрелял!

– Кто? – взревел Зыкин.

– Не угадал. Темно было. Я приметил только спину.

– Ты почему-то, дядь Петь, всех нужных людей только со спины видишь? Я тут бегаю, вынюхиваю, как бобик, ноги сбил до крови, а ты, старый пень, молчишь!

По-человечески Бомбиста можно было понять. Да, он действительно шел к Линде, но по дороге передумал. Во-первых, старую каргу не добудишься, а во-вторых, она, язвить ее, таксу повысила: днем одна, а ночью – другая. Уже по дороге Бомбист решил, что, пожалуй, дождется утра, а пока зайдет на террасу к веселой компании и попросит пивка горло смочить. Ведь разливанное море, пиво прямо из крана течет!

Обходя дом, Бомбист обнаружил, что окно в кухню открыто, а на подоконнике в ряд, как почетный караул, стоят бутылки – винные, иностранные, с этикетками. Попутал грех, взял, но тут же себе и объяснил, что никакое это не воровство. А плата за труд. Калитку Марье Ивановне чинил намедни? Чинил. Обещала на бутылку дать и забыла. Вот теперь будем считать, что в расчете.

Петрович только бутылкой разжился, как окно в соседней с кухней комнате засветилось. Кто-то там по телефону стал разговаривать. Бомбист затаился, решил переждать разговор, чтоб его за руку как мальчишку не поймали. А в этот момент ка-ак бабахнет! Он в кусты. Тут видит: перед ним кто-то тоже на всех порах от дома убегает.

– Уж не помню, как до дома добрался, – кончил Бомбист свой рассказ. – А винцо оказалось сущей кислятиной. Продешевил я. Одна награда – бутылка хорошая, глиняная, с несмываемой этикетной. В ней что хочешь можно держать.

Рассказ Бомбиста был запротоколирован и заверен подписью. Единственным отступлением от истины было неупоминание украденной бутылки. Петрович уговорил Зыкина остановиться на первом варианте, мол, хотел пивка попросить, да не успел.

– А то, Валер, от людей стыдно. Я тебе ведь как на духу.

– Тебе не людей стыдиться надо, а самого себя. Ты знаешь, сколько такая бутылка стоит? Пять сотен, как копейка.

Совесть свидетеля опер последним заявлением не разбудил. Петрович в эту цифру просто не поверил. Если прозрачное, слабенькое вино может стоить такие деньги, то ведь это – конец света, конец России. Путает что-то опер.

Не менее ценные сведения были получены и от Федора, который ночью в воскресенье был на реке и сам видел, как от берега отплыла лодка. Сидел в той лодке один человек, греб отчаянно.

– И видел ты его только со спины, – не скрывая сарказма, уточнил опер.

– Почему со спины? Он лицом ко мне сидел, но лица его я не видел. И фигуры не видел, так только – очертание. Он ведь был далеко. На быстрине, где я гулял, на тот берег легко не переправишься.

На обычный вопль опера: «Почему раньше не сказал?» Федор замялся. А что смущаться, если и так ясно. Гулял он, видите ли, на быстрине! Не гулял он там, а ставил сеть или, скажем, другое народное приспособление – телевизор. И все для браконьерского лова рыбы. Но в опросный лист это не пошло. Сошлись на удочке. Сидел в час ночи, рыбачил… это Федор подписал безотказно.

И наконец – третий фактор, самый главный. Архитектор Харитонов вручил Зыкину найденную куртку – хлопчатобумажную, бежевую, испанского производства. В кармане куртки были обнаружены пятьсот тридцать два рубля денег и паспорт на имя Шульгина Андрея Константиновича. Фотография в паспорте прямо указывала, что это и был убитый.

Нашли куртку близнецы, но не сознались сразу, поскольку им категорически было запрещено плавать на тот берег. А они поплыли и поднялись вверх по откосу. «Смотрим, а под сосной что-то блестит, – рассказывали близнецы. – А это была молния от куртки. Сосна большая, и корни прямо такие… голые. Кто-то куртку под эти корни сосны затолкал и землей присыпал».

Укушенный шершнем глаз Харитонова уже принял нормальный вид. Архитектор торопился в Москву и решительно отказался диктовать Зыкину свои показания. Но это опер ему простил, потому что на этот раз показания были подтверждены вещдоком. Показания он сам напишет, а подписать их и потом можно будет.

Зыкин держал куртку в руках, и душа у него пела. На хлопчатобумажной, бежевой, испанского производства верхней одежде следов крови обнаружено не было. А это значит, что куртка была снята с убитого до того, как он упал и напоролся на торчащий штырь. Зато следов пыли и грязи обнаружилось предостаточно. И какая вырисовывается картина бытия? Некто в церкви убил (а может быть, только оглушил) вышеозначенного Шульгина, снял с него куртку и столкнул с кровли церкви. А куртку потом спрятал на другой стороне реки. Но на лодке-то он плыл в воскресенье, после того как стрелял в господина Шелихова. Что же это он все плавает туда-сюда? Можно, конечно, предположить, что в воскресенье он эту куртку просто перепрятал с глаз долой, думая, что до того берега никто не доберется.

Зачем он спрятал куртку? Чтоб никто не узнал фамилию убитого. Но паспорт и деньги этот некто в куртке оставил. Зачем? Проще ведь паспорт уничтожить, чем под сосну прятать. Вывод один – либо очень торопился, либо боялся. А может быть, и то и другое вместе.

Но главное – стрелял чужой. Теперь простор для поиска был действительно необъятный.

Глава 24

Возвращаясь из больницы, Никсов на Кутузовском проспекте попал в пробку. В первый момент он даже не огорчился, более того, подумал – вот кстати! Можно никуда не торопиться и сделать наконец нужный звонок. Давно пора перемолвиться с деревенским опером, как его… Валерой. Да, да, Валерой Зыкиным из города Кашина. Про фотографию трупа можно забыть, пока она не нужна, но поговорить-то надо! Может быть, он там что-нибудь на месте и накопал.

Дозвонился он до опера только после получасовой, почти непрерывной работы. Слышимость была отвратительной. Даже простейшая задача – объяснить оперу, кто звонит – поначалу казалась невыполнимой. Но преодолел, доорался. Никсову даже показалось, что Зыкин обрадовался его звонку, потому что тут же стал давать информацию. Оказывается, он обследовал всю округу и нашел «стоянку». Чью – не уточнялось, надо полагать, это не была стоянка первобытного человека. Может, он амнистированных нашел вместе с похищенным «Запорожцем»?

– Их двое было, в церкви… Следов наследили! – продолжал надрываться Зыкин. – Потом подрались. Один другого убил, а после с крыши столкнул. Вскрытие подтверждает… Вскрытие, говорю…

«Это он про убитого Андрея Шульгина, – догадался Никсов. – Надо иметь совесть и немедленно сообщить оперу все данные по трупу».

Теперь пришла очередь Никсова драть голосовые связки:

– Валера! Я знаю фамилию убитого, – прокричал он в трубку. – Записывай. Ты записываешь?

Мобильник вдруг закряхтел, а сидящий в соседнем «Жигуле» мужик высунулся по пояс из окна, с интересом прислушиваясь к разговору. Дамочка в синей «вольво», стоящей перед «Жигулями», оторвалась от спиц – и в пробке времени не теряет – и вытаращила глаза на Никсова. Тот быстро закрыл окна. Лучше задохнуться, чем распространять секретную информацию на всю округу.

– Ты записываешь? – вернулся он к разговору с Зыкиным.

Нет, опер не записывал, он вообще не слышал Никсова. Далекий голос был слаб, как пульс умирающего.

– Я нашел объезд… в церкви, – каждое слово давалось мобильнику с трудом.

– Что? Какой объезд?

– Объезд, в церкви захороненный.

– Повтори. Не понимаю ничего.

– Ну объезд, которым стрелять, – обиделась трубка. Затем очень внятно и важно она произнесла: – Это чувствительный фактор, – и звук исчез навсегда.

Все попытки еще раз достучаться до города Кашино ни к чему не привели.

Однако это черт знает что! Уже час тут торчим! – обозлился Никсов. Машины стояли затылок в затылок, не было видно ни конца ни края этого потока. А жарища… асфальт мягкий, как торф. Перед глазами возникла фантастическая картинка – а ну как все это машинное стадо впаяется в асфальт на вечные времена. А случись что – людям по крышам бежать? Одна радость – его «фольксваген» занимал крайнюю левую полосу, значит, можно будет в экстремальной ситуации открыть дверцу и выпрыгнуть наружу. А пока можно просто выйти и размять ноги.

Инну за рулем красного «мерседеса» он увидел не сразу. Ее машина находилась метрах в пятнадцати от его собственной в другом потоке, они ехали в разных направлениях. Видимо, Инна направлялась в больницу к Леве. Недолго думая, Никсов направился к ее «мерседесу». Дверцу нельзя было открыть полностью, и ему стоило немалого труда просунуться в образовавшуюся щель.

– Здрасте!

Инна смотрела на него в немом изумлении.

– Как вы меня здесь нашли? – сказала она наконец. – И что такое могло случиться, если вы отыскали меня в подобной ситуации?

– Ситуация сложная. У меня к вам несколько вопросов, – он позволил себе самую маленькую паузу и спросил – не резко, но внятно, так что каждое слово можно было оценивать на вес: – Это вы его убили?

Инна так побледнела, что украшавшая ее косметика вдруг приобрела вид инородного тела. Помада на губах, тени на веках, розовые румяна словно отслоились и зависли рядом с лицом… На нее было жалко смотреть. Инна сразу поняла, о ком идет речь, но не стала выплевывать словесную шелуху, не крикнула истерично, мол, что вы себе позволяете? да как вы смеете? Она только затрясла головой, быстро повторяя:

– Нет, нет…

– Если кому-то выгодно убийство Шульгина, так это только вам. Во всяком случае, милиция сразу уцепится за эту версию. Я вам сейчас буду задавать вопросы, а вы отвечайте мне однозначно и по возможности просто. То есть без всяких выкрутасов. Это лучшее, что мы можем сейчас сделать в создавшейся ситуации.

Она перестала отрицательно трясти головой, сделала трубочкой губы и осторожно выдохнула. На Никсова смотреть она избегала. Взгляд ее был сосредоточен на задке ближайшей машины, руки судорожно сжимали руль.

– Вы помните звонок по мобильнику, когда вы были в дороге? Ну, когда ехали в деревню?

– Помню, – голос покорный, словно в гипнотическом сеансе.

– Что вам сказали, когда вы взяли трубку?

– Я не помню. Что-то вроде – отдай трубку хозяину.

– То есть звонивший знал, что вы сидите рядом в машине?

– Он знал, что Лева рядом. Он сказал это очень уверенно.

– Вы узнали голос?

– Нет, но Лева сказал, что это Рулада.

– Вы знаете, о чем он говорил?

– Да, Лева мне рассказал.

– Вам говорил Лев Леонидович о своих подозрениях? Я имею в виду Артура Пальцева.

– Говорил.

– И что вы по этому поводу думаете?

– Ничего. Я боюсь думать.

– За что вы недолюбливаете Артура? Это отметили и Хазарский, и Лидия…

– Лидия, – Инна с горечью усмехнулась, – она что хочешь отметит, только чтоб мне на мозоль наступить.

– Вы хотите сказать, что у вас нет неприязни к Артуру?

Никсов спрашивал наудачу, он не ждал ничего существенного от этого вопроса, а когда получил ответ, то внутренне ахнул.

– Этот недоносок, мой муж, раньше служил в банке Артура в охране, – бесцветным голосом сказала Инна, не понимая, что дает ключ ко всей истории.

«Горячо, – возопил Никсов, – наконец я добрался до “горячо”», – в подтверждение своей догадки разом до пяток вспотел. Он отер лоб и спросил по возможности спокойно и участливо:

– Вас это унижало?

– Разве в этом дело? – с горечью отозвалась Инна. – Чем сейчас человека можно унизить? Но когда вы в одной компании и тебе дают понять, что муж твой – дурак и неудачник…

– Артур давал вам это понять?

– Я его боюсь – Пальцева.

– Как он узнал, что вы жена Андрея?

– Мы встретились как-то все вместе в казино – и Артур, и Андрей. Там все и обнаружилось. Левы при нашем разговоре не было. И я очень рада, что он его не слышал.

Задавать дальнейшие вопросы – это только разжижать уже полученные. Никсов кончил допрос так же внезапно, как начал.

– Спасибо, Инна, что были со мной откровенны.

Он закрыл дверцу «мерса» и побрел к своей машине, увязая каблуками в асфальте, а в ушах его все еще слышался голос Инны: «Я боюсь… я боюсь»…

Теперь Никсов ощущал себя готовым к разговору с Пальцевым. Тот будет вертеться, изворачиваться, врать… но у Никсова есть чем припереть его к стенке. Ух, слава тебе Господи! Вереница машин вдруг разом вздрогнула, загудела. Уже не раз предпринимались попытки движения – пофыркают моторами и опять встанут, но на этот раз, видимо, где-то далеко впереди рассосался затор, и машины нерешительно двинулись вперед.

Глава 25

– Я никому не желал зла. Я был хвалим отцом и любим матерью. Я не ловил рыб в водоеме Богов. Я не подсылал ни к кому убийц. Я чист. Я чист…

– Что это? – спросил Артур.

– Так заклинали в Древнем Египте.

– Образованный, – отчужденно отозвался Артур, и Никсов заметил, что он опять слегка косит.

Решающая встреча происходила в понедельник вечером на квартире Пальцева. Египтян Никсов вспомнил для разгону. По делу и красиво… Но переиграл немного. Он хотел произнести древнее заклинание непринужденно, как интеллигентный человек, вспомнивший к месту нужную цитату, а получилось назидательно и даже, пожалуй, манерно.

– Так вы думаете, что я не чист, а напротив – мутен? Окормлять меня приехали?

– Поговорить надо, Артур.

Окна в комнате были открыты, с улицы доносилась ненавязчивая музыка – вполне приемлемый для серьезного разговора фон. Сквознячок вдруг прилетал неизвестно откуда, шевелил податливую штору.

– Вы, конечно, не будете пить? Пиво есть, – Артур вопросительно посмотрел на Никсова. – Ну, как знаете. А я выпью. Устал, как мул на пахоте, и водки себе купил. Я ведь чувствую, что вы ходите вокруг меня кругами. Только не понимаю, чем я вам не угодил.

Он принес непочатую бутылку водки, стопарь с наклейкой городского импортного пейзажа, тонко нарезанный лимон на блюдце и открытую банку с оливками.

– К допросу готов, – сказал он с интонациями пионера у костра. – Наше здоровье!

«Зря ты бравируешь, дружок», – мысленно усмехнулся Никсов.

– Начнем издалека. Вы ведь продали свой банк?

– Формально – да, а фактически… надо судьбе спасибо сказать, что не посадили и не подстрелили, как куропатку. Тогда у меня еще была иллюзия, что я пригоден для роли бизнесмена. Но хватило ума не переть вперед рогами, – Артур бросил оливку в рот. – Я сам выбрал, и выбрал – жизнь.

– Как-то вы очень уж красиво изъясняетесь. А можно и по-простому сказать, что денег за проданный банк не получили.

– Не получил, – согласился Артур. – Помните это время, когда после окружной на шоссе сплошняком стояли участки виртуальных миллионеров с недостроенными домами. И на каждом, как реклама зубной пасты, аршинный плакат: «Продается!» Так вот, мой недостроенный дом на многие десятки километров был единственным, который продавала не вдова. Этот наш капитализм, который хлынул, как вода в пробоины, многих потопил и сломал. По сути дела это была война. Пацаны эти – дурачки, которые хотели красиво жить, безграмотные, тупые, жадные – сколько их на кладбище червей кормит! Там же и банкиры лежат – вперемешку.

– Вы продали недостроенный дом и… – Никсов удержал паузу.

– Денег хватило как раз на то, чтобы внести плату за обучение и протянуть год, пока не нашел работу.

– Вам ее предложил Рулада?

– Вы знаете Руладу? Это серьезный человек. На работу меня взял он. Вначале разорил, а потом трудоустроил.

– Когда вы говорите – разорил, вы имеете в виду свой банк?

– Именно это я имею в виду. Я был слишком самонадеян. Вас интересуют детали?

– Нет. Мене интересуют ваши теперешние отношения с Руладой.

Артур удивленно наморщил лоб.

– Отношений никаких нет. Что с меня взять? Я служащий и им останусь до конца дней. Большое богатство для меня – ноша неподъемная.

Он еще налил себе водки, но пить не стал, видно, весь этот ритуал был задуман для того, чтоб руки чем-то занять. С полки под столешницей – они сидели за журнальным столом – он достал пресловутую зажигалку-пистолет и закурил.

– Покажите, – не выдержал Никсов. – Надо же, как похоже! Не отличишь. Иностранная?

– Наши умельцы сработали. Копия с «Макарова». У меня тут с Левой разговор был, – продолжал он. – Насколько я понял, у моего будущего шефа возникли некоторые проблемы с Руладой. А проблемы породили сомнения.

– Откуда вы про них узнали – про эти сомнения?

– Да Лев сам мне сказал, – ответил Артур беспечно. – Он имел неосторожность пообещать Руладе деньги. А я знаю, что за человек – Иван Вениаминыч. Он просто так накатывать не будет. Он проблемку подготовит. Дождется, пока ты сделаешь ошибку. Но уж если ошибка сделана, Рулада своего не упустит. Здесь он в своих правах, а потому считает себя чистым… как в вашем египетском заклинании, и уж если «он не ловил рыб в водоеме Богов», то, стало быть, имеет право даже на убийство.

«Ишь, как он ловко обозвал меня краснобаем! – подумал Никсов. – Не надо было начинать разговор с египтян!»

– И что вы сказали Льву Леонидовичу? Вы ведь, насколько я знаю, ему совет дали?

– Дал. Посоветовал, чтоб Лев не хорохорился, а рассчитался с Руладой сполна.

– Как отнесся Лев Леонидович к вашему совету?

– Плохо отнесся. Я тут же пожалел, что этот разговор вообще состоялся. Понимаете, мы говорим на одном и том же профессиональном языке, читаем одни и те же книги, если вообще читаем, ходим вместе в казино, но между нами… – он улыбнулся, – слово «пропасть» вас не устроит, вы не любите, чтобы я говорил красиво, но другого слова я не подберу.

– Он – хозяин, а вы – служащий? Здесь – пропасть?

– Именно. И я сам выбрал место служащего, как более для себя комфортное.

– А вы откровенны…

– Я хочу, чтобы вы меня поняли.

Артур встал, подошел к окну и стал пристально всматриваться в ночь, словно ожидал от звезды в небе, зажженных фонарей или случайного прохожего какого-то знака. Фраза – «Вы меня подозреваете?» – на этот раз не была произнесена, но она все время порхала в воздухе, как бесшумная сова с ворохом вопросительных слов в клюве: «что? где? когда?»

Разговор шел совсем не так, как выстроил его Никсов. Артур все время опережал его на один ход. Никсов только собирался задать свой коронный вопрос, а хозяин дома уже давал на него ответ. Или здесь родные стены помогают? Ладно, все это только разгон перед стартом. Следует переходить к главной части разговора.

Версия Никсова, и главный его козырь, была следующей: Пальцев и Шульгин (муж Инны) получили от Рулады задание – припугнуть Льва. Скорее всего, стрелять должен был именно Шульгин, а Артур предназначался для страховки. Встреча подельников состоялась в церкви. Что-то они не поделили, подрались. Буйный характер Андрея известен. На этот раз ему не повезло. Артур сбросил труп Шульгина с крыши… Но теперь он сам должен был выстрелить в Левушку Шелихова – напугать, как и было договорено.

Дальше – баня. Хозяин раньше других ушел спать. Артур резонно предположил, что Лев отправился в собственную спальню. Он проникает туда с Лидией на руках. Но произошло непредвиденное. Вместо Левушки Артур видит в кровати престарелую тетку, на защиту которой бросается кот. Отсюда – оцарапанная щека.

Огорченный неудачей, Артур утром уезжает в Москву. Но от Рулады так просто не отвяжешься. Артур вынужден вернуться в деревню. Вот, собственно, и все. Логично? Вполне…

Теперь надо задать четкий вопрос: «Почему вы не сказали мне, что муж Инны служил у вас в охране?» Нет, так, пожалуй, спрашивать не стоит. Пальцев ответит: «Потому что вы меня не спрашивали?» – и будет прав. Похоже, что опять надо начинать издалека.

– Когда мы беседовали первый раз, вы знали, что около церкви в деревне нашли труп?

– Знал, конечно. Об этом тогда все в деревне говорили. Что вы на меня так смотрите? Жалко человека, упал с крыши. Но если по каждому убиенному в России горевать, то надо посыпать голову пеплом и идти в пустынь акриды жрать.

– Он не просто упал. Его предварительно убили.

Артур вскинул глаза на Никсова, но ничего не сказал.

– А какие у вас отношения с Инной?

– Инной? Вы говорите о Левиной секретарше? Хорошие. Она практически Левина жена. Ей бы только развод получить. Но это, я вам скажу, тяжелое занятие. Ее муженек впился в нее, как клещ. Впрочем, чужая душа потемки. Зачем-то же они держаться друг за друга.

– Откуда вы знаете Андрея?

– Какого Андрея?

– Шульгина.

– Ах, этого? Вы говорите про Инниного мужа? Вы правы, его зовут Андрей. Он у меня в банке в охране работал. Охранник он был неплохой, а человек – странный. По-моему, Инна огорчилась, когда мы вдруг встретились в казино. Представлять друг друга было не надо.

– А Лева был знаком с Инниным мужем?

– Не знаю. Во всяком случае, я их не знакомил. Я вообще не болтлив, с вами вот только разговорился. Но мне кажется, Инна ждала от меня подвоха. Я часто ловил на себе ее взгляд – настороженный, вопрошающий. Встретимся с ней глазами, она не отвернется, а тут же придумает какой-нибудь пустой вопрос.

– Например?

– Ну… не знаю. Где галстук покупал? Или попросит сигарету. Или скажет, что вечером обещали похолодание. Или безучастным, совершенно мертвым голосом поинтересуется, как я отношусь к Киркорову.

– А вы что?

– Отвечу. И сигарету дам. Она меня как будто дразнила. Ждала, когда я сам нападу на нее, и уже тогда она начнет защищаться.

– А в чем странность ее мужа?

– В чем странность? Идиот. Не клинический, конечно. И никак не герой Достоевского. Наверное, он раньше нормальным был, если его выбрала такая женщина, как Инна. А потом у него крыша поехала. Он очень хотел разбогатеть.

– Какая же здесь клиника? Обычное дело.

– Вот именно. Шульгин хотел любым способом заработать первоначальный капитал и решил, что самое лучшее для него стать киллером. Он все время ходил в тир и даже брал частные уроки у какого-то известного спортсмена.

– И в этом я тоже не вижу странности.

– Странно то, что я об этом знаю. Вы не находите? Киллерство – профессия тайная, как разведка. А этот болван у всех и каждого в банке спрашивал, как выйти на нужных людей. Он даже у «крыши», моей «крыши» – бандюков, спрашивал, где принимают в киллеры.

– А Рулада Шульгина знал?

– Рулада знал всех моих сотрудников.

«Это не он», – сказал себе Никсов. Версия рассыпалась на глазах. Можно, конечно, предположить, что Артур дьявольски умен, что он все просчитал и теперь ведет свою игру. Но непохоже. И главное, его никто не загонял в угол. И как Рулада мог заставить его стрелять, если он и так все у Артура отобрал?

Но жалко было сдавать позиции. И Никсов задал последний, ключевой вопрос.

– Вам знакомо имя убитого?

– Которого с крыши столкнули? Нет.

– А это между прочим ваш знакомец Шульгин.

Артур крякнул и со смаком выпил давно налитую рюмку водки. Видно, и его проняло. И глядя, как тот морщится, обсасывая дольку лимона, Никсов вдруг понял, что до этого не понимал. Опер Зыкин орал ему по телефону вовсе не про «объезд», а про обрез. Никсову даже показалось, что он опять слышит далекий голос: «Обрез, из которого стреляют». А это значит, что хотя бы половина его версии выглядит вполне правдоподобно.

Можно было подумать, что Артур подслушал его мысли.

– А с чего бы Шульгина понесло в Верхний Стан? Вам не приходило в голову, что Рулада мог дать ему задание? На серьезное дело он этого дурака не пошлет, а попугать Левушку – самое милое дело. Да еще как пикантно! Потом можно будет шантажировать Инну: «Твой мужик в твоего любовника стрелял! Уболтай Льва, уговори отдать долг, а то я всех выведу на чистую воду, и ты в два дня расчет получишь». Мне это кажется вполне вероятным.

– Мне тоже. Но кто второй?

– Вы думали – я? Но поверьте, я на эту роль никак не тяну. И потом, зачем мне это надо?

Вот именно. На кой тебе это надо? Левушка взял тебя на работу и зарплату дал приличную. Зачем тебе его пугать? И Лидия поломанный коготок предъявила. Значит, в Марью Ивановну целился кто-то другой. Кто?

Никсов встал, подошел к окну. Что Артур там рассматривал так пристально, словно подсказку искал? Ничего особенного. Обычная улица: наискосок небольшая площадка перед бывшим универмагом, который, как водится сейчас, отзывается на какую-то собачью кликуху, обозначенную на входе латиницей. К универмагу прислонилось кирпичное, суровой архитектуры здание. Верхние этажи в нем безмолвствовали и хранили темноту, а нижний призывно горел разноцветными огнями. Оттуда же поступала музыка, которая весь вечер мешала сосредоточиться. Ресторация обильно и весело кормила своих клиентов.

Никсов приехал к Артуру сразу после работы, не заходя домой. По дороге он вспомнил, что не ужинал, но предчувствие близкой удачи, жаркий охотничий азарт намертво отшибли у него аппетит. А сейчас, поняв, что дичь была подсадная, а выстрел – холостой, он вдруг почувствовал лютый голод. И каково ему было смотреть на жрущих и пьющих за стеклами людей в веселой ресторации?

– Слушайте, у вас кроме лимона и оливок в доме что-нибудь есть?

Артур рассмеялся.

– Могу предложить пельмени под названием «Домашние», хотя каждая собака в городе знает, что их лепят на конвейере. Может, и водки выпьем? Поедете на городском транспорте. Могу пригласить вас остаться ночевать. Ведь если вы пищу из рук берете, значит – «я чист, я чист»?