Текст книги "Кто боится смерти"

Глава пятая
Тот, кто зовет

Никто ничего никому не сказал. Это был первый признак того, что обряд одиннадцатого года действительно нас объединил. Поэтому когда я через неделю вернулась в школу, никто меня не дразнил. Люди знали лишь то, что я теперь и взрослая, и ребенок. Я ана м-боби. Хотя бы этой чести меня удостоили. Конечно, о растлении Бинты мы тоже не проговорились. Она потом рассказала нам, что через день после нашего обряда ее отцу пришлось предстать перед старейшинами Осугбо.

– Он пришел домой… сломленным, – сказала Бинта. – По-моему, его высекли.

И я тогда подумала, что этого еще мало. Мать Бинты тоже вызвали к старейшинам. Обоим родителям приказали три года ходить на консультации к Аде, и Бинте с сестрами и братьями тоже.

Расцвела моя дружба с Бинтой, Луйю и Дити. И стало происходить еще кое-что. Косвенно оно началось на второй день после моего возвращения в школу. Я стояла, опершись о стену, и смотрела, как ребята играют в футбол и болтают. Рана все еще болела, но заживала быстро.

– Оньесонву! – позвал кто-то.

Я подпрыгнула и нервно обернулась – в мозгу всплыла картинка с тем красным глазом. Луйю засмеялась – они с Бинтой медленно шли в мою сторону. Пару секунд мы молча смотрели друг на друга. В этих секундах было столько всего – осуждение, страх, неуверенность.

– С добрым утром, – сказала я наконец.

– С добрым утром, – Бинта шагнула вперед, пожала и отпустила мою руку, наши пальцы хрустнули.

– Ты сегодня первый день? Мы да.

– Нет, я вчера пришла.

– Хорошо выглядишь, – сказала Луйю, тоже дружески пожимая мне руку.

– Ты тоже.

Повисла неловкая пауза. Потом Бинта сказала:

– Все знают.

– А? – сказала я слишком громко. – Знают? Что знают?

– Что мы ана м-боби, – гордо ответила Луйю. – И что никто из нас не кричал.

– А, – сказала я с облегчением. – Где Дити?

– С того дня все лежит в постели, – со смехом сказала Луйю. – Слабачка.

– Нет, ей просто нравится прогуливать школу, – возразила Бинта. – Дити знает, что она красивая и школа ей все равно не нужна.

– Неплохо, должно быть, – проворчала я, хотя мне самой школу прогуливать не нравилось.

– О, – продолжала Луйю, делая большие глаза, – а ты слышала про нового мальчика?

Я покачала головой. Луйю и Дити переглянулись и прыснули.

– Что? Вы же обе только сегодня пришли?

– Слухом земля полнится, – сказала Дити.

– Для некоторых, во всяком случае, – довольно добавила Луйю.

– Говорите уже, что хотели сказать, – я начала злиться.

– Его зовут Мвита, – возбужденно заговорила Луйю. – Он появился, пока нас не было. Никто не знает, где он живет и даже есть ли у него родители. Он, судя по всему, очень умный, но в школу ходить отказывается. Один раз пришел – четыре дня назад – и обсмеял учителей, сказал, что он сам может их учить! Нашел как произвести первое впечатление!

Я пожала плечами:

– А мне-то что?

Луйю ухмыльнулась, склонив голову набок:

– Потому что я слышала, что он эву!

Остаток дня я плохо помню. На уроках я искала взглядом лицо цвета верблюжьей шкуры с веснушками как коричневый перец, и глазами не как у ноа. В обеденный перерыв я искала его в школьном дворе. После уроков я пошла домой вместе с Бинтой и Луйю и все смотрела по сторонам. Дома меня подмывало рассказать про него маме, но я решила не говорить. Захочется ли ей слушать про еще один плод насилия?

Назавтра было то же самое. Я не могла перестать его искать. Через два дня в школу вернулась Дити.

– В конце концов мама выпихнула меня из кровати, – призналась она и продолжила строгим голосом: – «Ты не первая, с кем это проделали!» К тому же она знала, что вы все уже в школе.

Она бегло взглянула на меня и отвела взгляд, а я тут же поняла: ее родителям не понравилось, что я прошла обряд вместе с их дочерью. Как будто меня волнует, что думают ее родители.

Все равно теперь мы были вчетвером. Луйю, Бинта и Дити побросали всех прежних подруг. Мне и бросать было некого. Хотя все девочки, вместе совершавшие обряд одиннадцатого года, и были «повязаны», связь обычно держалась недолго. Но для нас перемена была естественной. У нас уже были тайны. И это было только начало.

Лидера среди нас не было, но Луйю нравилось руководить. Она была шустрой и наглой. Оказалось, что у нее были соития еще с двумя мальчиками.

– Да кто такая Ада? – сплюнула как-то Луйю. – Я не обязана ей обо всем сообщать.

Бинта на людях не поднимала глаз и говорила мало. Отцовское насилие обошлось ей дорого. Но когда рядом были только мы, она и болтала, и улыбалась. Не будь в ней от природы столько жизни, сомневаюсь, что она выжила бы при таком отце.

Дити была принцессой, она любила целыми днями лежать в кровати, чтобы слуги носили ей еду. Она была пухленькой, хорошенькой, и все ей обычно доставалось даром. Ей часто везло. Торговец хлебом уступал нам его за полцены, потому что спешил домой. Или пальма роняла кокос прямо к ногам Дити. Богиня Ани любила ее. Каково это, когда тебя любит Ани? Я пока не знаю.

После школы мы делали уроки под деревом ироко. Поначалу я нервничала. Боялась, что та красно-белая тварь как-то связана со случаем на этом дереве. Сидя под ним, я чувствовала, будто зову «глаз» снова прийти за мной. Со временем, так как ничего не происходило, я чуть расслабилась. Иногда даже ходила туда, к дереву, в одиночку, просто подумать.

Я слегка забегаю вперед. Давайте вернемся немного назад.

Через одиннадцать дней после обряда одиннадцатого года, через четыре дня после моего возвращения в школу, три дня после того, как я поняла, что теперь крепко связана с тремя ровесницами, и на следующий день после того, как в школу вернулась Дити, случилась еще одна вещь. Я медленно шла домой. Рана пульсировала. Дважды в день без видимой причины боль усиливалась.

– Они все равно будут считать тебя злом, – сказал кто-то сзади.

– А? Что? – я медленно повернулась.

И застыла. Я словно взглянула в зеркало, ни разу до того не видев своего отражения. Впервые в жизни я поняла, почему при виде меня люди замирали, роняли вещи и пялились. У него был мой цвет кожи, мои веснушки, а золотистые волосы были сбриты почти наголо, и голова казалась посыпанной песком. Он был немного меня выше, может быть, на пару лет старше. У меня глаза золотисто-карие, как у пустынной кошки, а у него были серые, как у шакала.

Я тут же его узнала, хотя видела всего раз и была тогда не в себе. Вопреки словам Луйю, он пробыл в Джвахире дольше нескольких дней. Этот мальчик видел меня голой в ветвях дерева ироко. Он велел мне прыгать. Шел ливень, он держал над головой корзину, но я его узнала.

– Ты…

– И ты тоже.

– Да. Я никогда… То есть я слышала о других.

– Я их видел, – сказал он небрежно.

– Откуда ты? – спросили мы хором.

– С Запада, – ответили оба и кивнули – все эву были с Запада.

– С тобой все нормально? – спросил он.

– А?

– Ты странно ходишь.

Я почувствовала, как лицо запылало. Он снова улыбнулся и помотал головой.

– Зря я… – он запнулся. – Но поверь: они всегда будут считать нас злом. Даже если ты себя… порезала.

Я нахмурилась.

– Зачем тебе это? Ты же не отсюда.

– Но я тут живу, – сказала я, защищаясь.

– И что?

– Ты кто? – спросила я сердито.

– Тебя зовут Оньесонву Убейд-Огундиму. Ты дочь кузнеца.

Я прикусила губу, стараясь выглядеть по-прежнему сердитой. Но он назвал меня дочерью кузнеца, не падчерицей, а это вызывало улыбку. Он ухмыльнулся.

– А еще ты та, кто сидит голышом на дереве.

– Ты кто? – спросила я снова.

Мы, должно быть, странно смотрелись вдвоем на обочине.

– Мвита.

– А фамилия у тебя какая?

– У меня нет фамилии, – сказал он сухо.

– А… ясно.

Я оглядела его одежду. На нем были обычные мальчишеские вещи – линялые синие штаны и зеленая безрукавка. Сандалии старые, но кожаные. В сумке лежали старые учебники.

– Ну… а где ты живешь?

Голос слегка смягчился:

– Не беспокойся об этом.

– Как вышло, что ты не ходишь в школу?

– Я хожу в школу. И моя школа лучше вашей, – он достал из кармана конверт. – Это твоему отцу. Я шел к вам домой, но ты можешь сама ему отнести.

На конверте из пальмовой бумаги стояла печать с эмблемой Осугбо – бегущей ящерицей. Каждая ее лапа символизировала одного из старейшин.

– Ты живешь по той дороге за эбеновым деревом, да? – спросил он, глядя мимо меня.

Я рассеянно кивнула, все еще разглядывая конверт.

– Ладно, – сказал он и ушел.

Я стояла и смотрела ему вслед, почти не замечая, что пульсирующая боль между ног усилилась.

Глава шестая
Эшу

С того дня я стала встречать Мвиту повсюду. Он часто приходил к нам с посланиями. А пару раз я натыкалась на него по пути в Папину кузню.

– Как так вышло, что вы мне про него не сказали? – спросила я родителей однажды за ужином.

Папа уплетал пряный рис. Он откинулся с набитым ртом и занес руку над тарелкой. Мама подложила ему козлятины. Они одновременно сказали:

– Я думал, ты знаешь.

– Я не хотела тебя расстраивать.

Родители тогда уже столько всего знали. Могли понять и то, что не смогут оберегать меня вечно. То, что грядет, придет.

Мы с Мвитой разговаривали при каждой встрече. На бегу. Он всегда спешил.

– Куда ты сейчас? – спросила я, когда он доставил Папе очередной конверт от старейшин.

Папа делал для Дома Осугбо большой стол, на котором надо было выгравировать какие-то очень важные символы. В принесенном конверте были очередные чертежи.

– Кое-куда, – с ухмылкой ответил Мвита.

– Почему ты всегда торопишься? – сказала я. – Ну давай. Чуть-чуть.

Он повернулся, чтобы уйти, но передумал.

– Хорошо.

Мы сели на ступеньках, ведущих в дом. Через минуту он сказал:

– Если долго пробыть в пустыне, услышишь, как она говорит.

– Конечно. А громче всего она говорит ветром.

– Точно. Бабочки хорошо понимают пустыню. Поэтому они и перелетают то туда, то сюда. Они всегда беседуют с землей. Говорят и слушают поровну. На языке пустыни можно позвать бабочек.

Он поднял голову, набрал побольше воздуха и выдохнул. Я узнала песню. Пустыня поет ее, когда все хорошо. В дни нашего кочевья, когда пустыня так пела, мы с мамой ловили скарабеев, медленно пролетавших мимо. Убери жесткую скорлупу и крылья, высуши остальное на солнце, добавь приправы – объедение.

На песню Мвиты слетелись три бабочки – маленькая белая и две большие желто-черные.

– Дай я попробую, – волнуясь, сказала я.

Вспомнила свой первый дом. Затем открыла рот и запела пустынную песню мира. Я привлекла двух колибри, они покружили вокруг нас и улетели. Мвита отпрянул от меня, пораженный.

– Ты поешь как… У тебя красивый голос.

Я отвернулась, сжав губы. Голос достался мне от злого человека.

– Еще, – попросил он. – Спой еще.

Я спела ему песню, которую придумала пяти лет от роду, когда была счастлива и свободна. Воспоминания о том времени были туманны, но песни, которые пела, я помнила хорошо.

Так было с Мвитой каждый раз. Он учил меня какому-нибудь простому колдовству, а потом поражался тому, как легко я схватываю. Он был третьим, кто увидел это во мне (первой и вторым были мама и Папа), может быть, потому, что в нем это тоже было. Мне было любопытно, где он научился тому, что знал. Кто его родители? Где он живет? Мвита был такой загадочный… и такой красивый.

Бинта, Дити и Луйю встретились с ним в школе. Он ждал меня во дворе, чего никогда раньше не делал. Его не удивило, что я вышла из школы вместе с Бинтой, Дити и Луйю – я ему много о них рассказывала. На нас глазели все. Уж конечно, нам с Мвитой в тот день перемыли все кости.

– Добрый день, – сказал он, вежливо кивая.

Луйю улыбнулась чересчур широко.

– Мвита, – быстро сказала я, – это Луйю, Дити и Бинта, мои подруги. Луйю, Дити, Бинта, это Мвита, мой друг.

Дити на это хихикнула.

– Значит, ради Оньесонву ты сюда готов приходить? – спросила Луйю.

– Только ради нее и готов.

Меня бросило в жар, а все четверо уставились на меня.

– Вот, – сказал он, протянув мне книгу. – Я думал, что она потерялась, но нет.

Это была брошюра по анатомии. В прошлый раз Мвиту удивило, как мало я знаю про человеческие мышцы.

– Спасибо, – сказала я, раздосадованная присутствием девочек.

Мне хотелось еще раз напомнить им, что мы с Мвитой только друзья. Все общение Луйю и Дити с мальчиками сводилось к сексу или флирту.

Мвита бросил мне взгляд, и я взглядом же выразила согласие. С этого дня он подходил ко мне, только когда думал, что я буду одна. Чаще всего так и было, но иногда ему приходилось разговаривать с девочками. Он не возражал.

Я всегда была рада его видеть. Но один раз, несколько месяцев спустя, встреча с ним стала для меня настоящим счастьем. Облегчением. Я подпрыгнула, увидев его на дороге с конвертом в руке. Я сидела на пороге, уставившись в пространство, сердитая и растерянная, и ждала его. Кое-что случилось.

– Мвита! – крикнула я, срываясь с места.

Но когда я до него добежала, слова меня покинули, я стояла молча. Он взял меня за руку, и мы сели на ступеньки.

– Я… я не знаю, – пролепетала я. И умолкла, а в груди вскипали рыдания. – Этого просто не может быть. Потом я подумала – вдруг раньше было то же самое. Со мной что-то происходит. Мне нужно к целителю. Я…

– Расскажи мне, что случилось, Оньесонву, – нетерпеливо сказал он.

– Я пытаюсь!

– Ну, пытайся лучше.

Я свирепо посмотрела на него, а он – на меня, и поторопил жестом.

– Я была за домом, работала в мамином саду. Все было нормально, а… потом все стало красным. Тысячи оттенков…

Я замолчала. Я не могла рассказать ему, как ко мне подползла гигантская красноглазая коричневая кобра и поднялась на высоту моего лица. И как меня вдруг пронзила ненависть к себе – такая глубокая и могучая, что я потянулась руками к глазам, чтобы выдавить их! И что потом я собиралась разорвать себе ногтями глотку. «Я ужасна. Я – зло. Я – грязь. Меня не должно быть!» Эта мантра горела у меня в мозгу красным и белым, когда я в ужасе смотрела на овальный глаз. Я не рассказала ему, как через секунду с неба слетел маслянистый черный гриф, крикнул что-то и стал клевать змею, пока она не уползла прочь. Как я в последний момент очнулась. Все это я пропустила.

– Там был гриф, – сказала я. – Он смотрел прямо на меня. Так близко, что я видела его глаза. Я кинула в него камень, и он улетел, обронив одно перо. Черное, длинное. Я… я подобрала его. Стояла там и жалела, что не умею летать, как он. А потом… Я не…

– Ты изменилась, – сказал Мвита.

Он смотрел на меня очень внимательно.

– Да! Я стала грифом. Клянусь! Я не выдумываю…

– Я тебе верю. Заканчивай.

– Я… Мне пришлось выпрыгивать из-под своей одежды, – сказала я, вытянув руки. – И я слышала все. Я могла видеть… как будто мир мне себя открыл. Мне стало страшно. А потом – я лежу, я – снова я, голая, а рядом лежит одежда. Во рту нет алмаза. Я нашла его в паре футов, и…

Я вздохнула.

– Ты – эшу.

– Я что? – слово звучало похоже на чих.

– Эшу. Ты можешь перекидываться, кроме всего прочего. Я это знаю с того дня, как ты превратилась в воробья и вспорхнула на дерево.

– Что?! – проорала я, отпрянув от него.

– Я знаю то, что знаю, – сказал он спокойно.

– Почему мы мне не сказал? – я сжала трясущиеся кулаки.

– Эшу никогда не верят, что они эшу, пока не убедятся на опыте.

– И что мне делать? Что… откуда ты все это знаешь?

– Оттуда же, откуда и другие вещи.

– И откуда же?

– Долго рассказывать. Слушай, не говори об этом подругам.

– И не собиралась.

– Важно, кто первый. Воробьи живучие. Грифы – благородные птицы.

– Что такого благородного в том, чтобы есть мертвечину и воровать мясо с колод?

– Всем надо питаться.

– Мвита. Ты должен рассказать мне больше. Мне надо уметь защищаться.

– От чего?

Из моих глаз полились слезы.

– Кажется, что-то хочет меня убить.

Он помолчал, заглянул мне в глаза и потом сказал:

– Я этого не допущу.

Мама считает, что все на свете неслучайно. Ничто не происходит просто так – ни резня на Западе, ни любовь, встреченная ею на Востоке. Но стоящая за всем этим воля – я называю ее Судьбой – холодна и жестока. И так непреложна, что нет никакой доблести в том, чтобы ей покоряться. Судьба неизменна, как хрупкий кристалл во тьме. Но вот за Мвиту я благодарю Судьбу и склоняюсь перед ней.

Мы встречались дважды в неделю после школы. Именно его уроки помогали мне сдерживать страх красного глаза. Я по натуре боец, и уже сам факт, что у меня теперь есть оружие, хотя бы и негодное, притуплял мою разрушительную тревогу. Во всяком случае – в дни наших встреч. Мвита и сам неплохо отвлекал меня. Он прекрасно говорил, хорошо одевался и держался уважительно. И у него не было репутации изгоя, как у меня. Луйю и Дити мне завидовали. Они с удовольствием пересказывали мне слухи о том, что ему нравятся девушки постарше, замужние, под двадцать. Которые уже закончили школу и поумнее меня.

Про Мвиту никто ничего не знал. Одни говорили, что он самоучка, живет у какой-то старухи и читает ей вслух в обмен на кров и карманные деньги. Другие – что у него собственный дом. Я не спрашивала – знала, что он не скажет. Но все-таки он был эву, и я время от времени слышала, как люди говорят, что кожа у него «нездоровая», что от него «погано» пахнет и неважно, сколько книжек он прочел, – толку из него не выйдет.

Глава седьмая
Выученные уроки

Я вынула алмаз изо рта и с бьющимся сердцем отдала Мвите. Мужчина, касающийся моего камня, способен сильно мне навредить или наоборот. Хотя Мвита не чтил джвахирских традиций, он знал, что их чту я. И принял камень с осторожностью.

Было утро выходного дня. Солнце только встало. Родители спали. Мы были в саду. Именно там, где мне и хотелось быть.

– Насколько я знаю, когда во что-то превращаешься, потом навсегда хранишь это знание, – сказал Мвита. – У тебя так?

Я кивнула. Сосредоточившись, я почувствовала, что и гриф, и воробей сидят у меня прямо под кожей.

– Оно тут, у самой поверхности, – медленно сказал он. – Почувствуй перо в своей руке. Потри его, разомни его. Закрой глаза. Вспомни. Обопрись на эту память. А затем стань им.

Перо было гладким и нежным. Я знала, где ему место. В моем крыле. Теперь я все осознавала и контролировала. Теперь я не растеклась в бесформенную лужу перед обретением другой формы. Я не переставала быть чем-то. Кости мягко гнулись, трескались и уменьшались. Больно не было. Плоть вибрировала и перетекала. Внимание сместилось… Я осталась собой, но словно в другой перспективе. Я услышала тихие хлопки и чмокающие звуки, почуяла тот самый густой запах, сопровождавший мои странные превращения.

Я взлетела ввысь. Осязание ослабло, ведь я была закутана в перья. Но видела я все. А слух так обострился, что я слышала дыхание земли. Вернулась я совершенно опустошенной и расплакалась. Чувства были обострены, хотя я уже превратилась обратно. Меня не волновало, что я голая. Мвите пришлось заворачивать меня в рапу, пока я рыдала у него на плече. Впервые в жизни у меня есть способ сбежать. Когда будет слишком тяжело, слишком опасно, я смогу улететь в небо. Оттуда, сверху, видна пустыня, простирающаяся далеко за Джвахиром. Я смогу взлететь так высоко, что даже красный глаз меня не увидит.

В тот день, сидя возле маминого садика, я многое рассказала Мвите. Рассказала мамину историю. Рассказала про пустыню. Про то, как во время обрезания я куда-то перенеслась. И наконец рассказала ему все про красный глаз. Мвиту даже это не смутило. Тут мне стоило бы задуматься, но я была влюблена и беспечна.

Пойти в пустыню предложила я. Он предложил пойти туда этой же ночью. Я во второй раз улизнула из дома. Мы несколько миль брели по пескам. Остановились и развели костер. Кругом была тьма. Пустыня не изменилась за шесть лет, прошедших с тех пор, как я ее покинула. Холодная тишина вокруг так умиротворяла, что мы минут десять сидели в молчании. Затем Мвита поворошил костер и сказал:

– Я не такой, как ты. Не совсем.

– А? Что это значит?

– Обычно я позволяю людям думать так, как им хочется. С тобой было так же. Даже когда я узнал тебя ближе. Прошел уже год с тех пор, как я увидел тебя на том дереве.

– Давай ближе к делу, – нетерпеливо сказала я.

– Нет, – огрызнулся он. – Я буду говорить так, как хочу, Оньесонву, – он отвернулся в раздражении. – Тебе надо научиться иногда молчать.

– Нет, не надо.

– Нет, надо.

Я прикусила губу, стараясь сидеть тихо.

– Я не совсем как ты, – сказал он наконец. – Просто послушай, ладно?

– Хорошо.

– Твою маму… ее изнасиловали. Мою – нет. Считается, что все дети эву – как ты, что на их мать напал мужчина нуру и ему удалось сделать ей ребенка. Ну а моя мама влюбилась в нуру.

Я фыркнула:

– Это не тема для шуток.

– Так бывает, – настаивал он. – И да, мы получаемся такими же, как дети… изнасилования. Не верь всему, что услышала и прочла.

– Ладно, – сказала я тихо. – Про… продолжай.

– Тетя говорила, что мама работала в семье нуру и что их сын украдкой с ней разговаривал. Они влюбились, а через год мама забеременела. Когда я родился, все узнали, что я эву. Там, где мы жили, не было налетов, и люди не могли понять, как я получился. Вскоре стало известно о любви моих родителей. Тетя сказала, что кто-то увидел их вместе, когда я только родился, что отец пробрался к маме в шатер. Я никогда не узнаю, кто нас предал – нуру или океке.

Пришла толпа, и я снова не знаю, нуру это были или океке. Маму забили камнями. Отца – кулаками. А про меня забыли. Тетя, папина сестра, спасла меня. Они с мужем меня вырастили. Смерть моего отца, похоже, оправдала мое существование.

Если отец нуру, то и ребенок тоже. И тетя с дядей воспитали меня в своем доме как нуру. В шесть лет дядя отдал меня в ученики колдуну по имени Даиб. Видимо, я должен его за это поблагодарить. Даиб был известен тем, что часто ходил на вылазки. Дядя сказал, что раньше он был военным. В литературе он тоже разбирался. У него было множество книг… и им всем суждено было сгореть.

Мвита замолчал и нахмурился. Я ждала продолжения.

– Дяде пришлось умолять Даиба взять меня в ученики… потому что я эву. Я это видел, – сказал Мвита с отвращением. – Он упал перед колдуном на колени. Даиб плюнул в него и сказал, что сделает ему одолжение лишь потому, что знал мою бабку. Я учился из ненависти к Даибу. Я был маленький, а ненавидел как зрелый мужчина на пороге старости.

Дядя так сильно умолял и унижался не без причины. Он хотел, чтобы я мог защитить себя. Знал, что в будущем мне трудно придется. Жизнь шла своим чередом, несколько лет все было даже хорошо. Пока мне не исполнилось одиннадцать. Четыре года назад. В городах снова начались погромы, они быстро докатились и до нашей деревни.

Океке мстили. И опять, как и раньше, они были в меньшинстве и хуже вооружены. Но в моей деревне они лютовали. Наш дом взяли штурмом, убили дядю и тетю. Позже я узнал, что они охотились за Даибом и всеми, кто был с ним как-то связан. Я говорил, что Даиб был военным, но дело было не только в этом. Судя по всему, он славился жестокостью. Тетю и дядю убили из-за него – из-за того, что он меня учил.

Даиб научил меня становиться незаметным. Так я спасся. Убежал в пустыню, продрожал там сутки. Бунт со временем подавили, убив всех океке в деревне. Я пошел домой к Даибу, надеясь найти его труп, но нашел кое-что другое. Посреди наполовину сожженного дома лежала одежда, в которой я видел его в последний раз. Лежала так, как будто он растворился в воздухе. А окно было открыто.

Я собрал что мог и пошел на восток. Я знал, как ко мне будут относиться. И надеялся найти красных людей – племя, не принадлежащее ни народу океке, ни народу нуру, живущее где-то в пустыне посреди гигантской песчаной бури. Говорят, красные люди владеют невероятной магией. Я был маленьким, и я был в отчаянии. Красные люди – это миф.

Я зарабатывал по дороге дурацкими колдовскими фокусами: заставлял кукол петь, детишек летать и так далее. Люди – и нуру, и океке – спокойнее воспринимают эву, когда те валяют дурака, пляшут или показывают фокусы, главное не смотреть им в глаза и уходить сразу после выступления. То, что я оказался здесь, – чистое везение.

Мвита замолчал, а я сидела не шевелясь. Интересно, далеко ли деревня Мвиты от руин маминой деревни.

– Мне жаль, – сказала я. – Мне жалко всех нас.

Он помотал головой.

– Не надо нас жалеть. Это все равно что жалеть, что ты есть.

– А я жалею.

– Не обесценивай испытания и победы, выпавшие на долю твоей мамы, – мрачно сказал Мвита.

Я прищелкнула языком и отвернулась, обхватив себя руками.

– Ты хотела бы не быть здесь сейчас?

Я ничего не ответила. Его отец хотя бы не был зверем.

– Жизнь не так проста, – сказал он. И улыбнулся: – Особенно для эшу.

– Ты не эшу.

– Ну тогда для всех нас.