Текст книги "Слушая животных: история ветеринара, который продал Астон Мартин, чтобы спасать жизни"

Конечно, в глубине души я был счастлив, что в чем-то преуспел, что, несмотря на все трудности, проложил себе путь к успеху. Но, вернувшись в тот день из школы, я не побежал домой, чтобы показать свой трофей маме и бабушке. Я отправился в сарай к Пирату. Меня разрывали противоречивые чувства. С одной стороны, я был рад: я доказал хулиганам, что не дурак. Но, с другой стороны, было ясно, что пытки теперь станут еще более изощренными. Ведь я оказался не просто зубрилой и «ботаном», но тем «ботаном», который получил награду именно за то, что он «ботан»! И еще одна мысль засела в моей голове и остается там по сей день: стоит один раз добиться успеха, как от тебя и дальше будут ждать того же. А что, если у меня не получится? Вдруг в следующий раз мне не удастся вытащить кролика из шляпы? Подобные сомнения и сейчас терзают меня почти каждый день. Я знаю, что все так же хорош, как и во время моей последней успешной операции. Однако успехи быстро забываются, но каждая неудача остается со мной навсегда. И поэтому я спрятал свою награду в коричневый бумажный пакет и зарыл в сено там, где никто бы его не нашел и не ждал бы от меня нового чуда. Я сел рядом с Пиратом и все ему объяснил. По тому, как он меня лизнул, сразу стало ясно, что он меня прекрасно понял.

* * *

Я отчаянно хотел стать ветеринаром, поэтому занимался день и ночь совершенно осознанно и самостоятельно. Меня никто не заставлял. В эти годы я не выходил из дома даже по выходным. Субботними вечерами я, как и во все остальные дни недели, занимался своими уроками. Вся моя юность была посвящена учебе, и та же жажда знаний и упорный труд присущи мне и сегодня. Несомненно, такое жизненное кредо повлияло на мою дальнейшую судьбу, и в личной жизни, став взрослым, я потерпел полный крах из-за навязанных самому себе надуманных ограничений. Однако правда все же заключается в том, что, если упорно трудиться, можно достичь чего угодно. Нужно лишь сохранять верность своей мечте, не терять надежды и сохранять свое здоровье, чтобы можно было сосредоточиться на главном. Ни одному подростку я не рекомендую жить в изоляции, подобно мне, но для меня это был единственно возможный путь.

Неделя за неделей после уроков я писал проекты по биологии, физике и химии или решал математические задачи, детально все изучал и проделывал опыты, хотя это для меня было совершенно не актуально. Я не видел леса за деревьями, а если бы я его увидел, то, конечно, мог бы значительно облегчить себе жизнь, отделив то, что мне необходимо, от того, что делать было не обязательно. Я был слаб в физике и математике, не имея к этим наукам ни малейшей склонности, и вполне мог бы не считать их для себя жизненно важными. Меня привлекали предметы, которые имели практическое значение для моей жизни. Цифры же были для меня слишком абстрактны. Но для поступления в ветеринарную школу я должен был получить по этим предметам не меньше пятерки или хотя бы четверки, поэтому я изучал их до глубокой ночи под звуки альбома The Unforgettable Fire группы U2. Это был мой единственный альбом, и я слушал его на старом черном проигрывателе со сломанной иглой. Песня «Во имя любви» звучала снова и снова.

Уроки биологии мистера Мюррея пробудили во мне желание стать хирургом. Помню его первый урок. Я поверить не мог, что все так сложно. В начальной школе я не видел и не изучал ничего, что имело бы отношение к биологии. Думаю, что, если бы кто-нибудь спросил, откуда берутся дети, то ему досталось бы от учителя. Я был восхищен этим чудом – организмом человека – и до сих пор восхищаюсь. Помню первые слова мистера Мюррея:

“Ты не слишком много знаешь, верно? Но хочешь узнать больше, я вижу. Это хорошо”.

Он был абсолютно прав, и это зародило во мне надежду.

Другой учитель, брат Морис, стал моим настоящим супергероем. Он учил меня физике, прикладной математике, химии и информатике. Он был королем изобретений. Его великолепная мастерская была наполнена чудесными диковинными творениями. Пыльные трехдюймовые дискеты соседствовали там с ржавыми и промасленными деталями, водяными фонтанчиками, старыми тракторными моторами, барометрами, бунзеновскими горелками и разноцветными химикатами в стеклянных банках. Мастерская брата Мориса была для меня миром восхитительных открытий, где мечты воплощались в жизнь прямо на глазах. Для брата Мориса не было ничего невозможного. И он учил меня мечтать о чем-то большем.

Маму начало беспокоить то, что я так много мечтаю и слишком много учусь. Как-то в субботу вечером она пришла и сказала, что сожжет все эти чертовы книги, если я немедленно не лягу спать. Моя мама удивительная женщина и всегда хотела для нас самого лучшего, но я был аномалией, по ее мнению, и она справлялась со мной, как умела. Я бесконечно благодарен ей за то, что она старалась помогать мне с уроками в меру своих сил и мирилась с моей замкнутостью, погружением в себя и добровольным затворничеством. С уроками мне помогала и старшая сестра Фрэнсис, которая работала школьной учительницей. Как бы осторожно она ни поднималась по лестнице, возвращаясь с работы, я всегда ловил ее там. Когда я видел чудесные вещи, которые она делала со своими учениками и о которых я не имел ни малейшего представления во время обучения в начальной школе, мне становилось грустно. Я оплакивал потерянные годы. Но что было, то прошло.

Хочу поблагодарить брата и других сестер за ту помощь, которую они мне всегда оказывали. У Джона золотые руки и острый ум, он может построить что угодно, будь то что-то стационарное или механическое: дом, машину, трактор. (А я даже полку прибить или дверь навесить не способен. Если то, что нужно починить, не лает, не мяукает и не истекает кровью, я совершенно беспомощен. Обращаться я умею только с хирургическими инструментами. Впрочем, однажды мне пришлось наложить хирургические нейлоновые швы на свой порванный кейс – и они держатся вот уже десять лет!) Джон всегда пробуждал во мне творческое начало. Если бы у меня была хотя бы половина его мастерства и физической силы, вероятно, я мог бы оперировать любое животное мира.

Мэри всегда присматривала за мной, словно мать. Она нянчила меня еще младенцем, и я знаю, что ее особая любовь ко мне неистребима. Грейс и Жозефина тоже помогали мне на протяжении всей моей жизни – и тогда, и сейчас. Им не повезло: одна была на два года старше меня, другая – на два года младше, и на их плечи легла основная тяжесть работы на ферме, когда они по выходным возвращались домой из интерната, а я запирался в своей комнате и грыз гранит науки. Мне искренне жаль, что так вышло, но, справедливости ради, хочу заметить, что летом овцеводством мы все занимались наравне. Овец нужно было пасти, загонять, дезинфицировать, стесывать им копыта, перебирать шерсть после стрижки, очищать их кожу от паразитов, удаляя плотоядных личинок. Это была самая неприятная работа. Нужно было добавить дезинфицирующее средство в ведро с водой, взбить пену, вылить мыльную воду на овцу, а потом растирать шерсть, кишащую личинками, пока все они не смоются. Раны от личинок начинали кровоточить – часто они были довольно глубокими. Поэтому мы втирали в зараженный участок кожи отработанное масло из двигателя трактора, чтобы уменьшить зуд и чтобы мухи не могли снова отложить яйца в открытую рану. Это была ужасная, неблагодарная и тошнотворная работа.

В конце концов долгие часы занятий принесли свои плоды. Четыре года из пяти я был лучшим учеником школы и получал приз «Студент года», а в последний год был удостоен научной премии. Полагаю, неплохо для «деревенщины». Я доказал, что не идиот, но за это мне пришлось заплатить высокую цену. Честно говоря, за эти пять лет в школе было мало хорошего. Но одно событие все же доставило мне радость: я победил на европейском конкурсе эссе с сочинением на тему «Место Ирландии в Европейском экономическом сообществе в качестве его нового члена» и был награжден недельной поездкой в Нидерланды вместе с детьми со всех концов Европы. Мне предстояло познакомиться со смурфиками[5]5
  Видимо, автор имеет в виду соседство Нидерландов с Бельгией, где в 1958 году впервые был опубликован комикс про смурфиков. – Прим. ред.


[Закрыть]! А главное – я впервые встретился с детьми из других стран и убедился, что за пределами Баллифина существует большой мир, который мне страстно хотелось исследовать.

В июне 1985 года я сдал обязательные выпускные экзамены на аттестат зрелости, а потом сразу же стал сдавать дополнительные, чтобы получить высокий балл. Насколько мне известно, я был единственным в школе, кто сдал одиннадцать экзаменов – математику, прикладную математику, физику, химию, биологию, ирландский, английский и французский языки, географию, бухгалтерское дело. И еще я решил сдать экзамен по домоводству, потому что, хотя и не умел готовить, но подумал, что знание основ физики и математики помогут сбалансировать семейный бюджет. За него я получил тройку! Экзамены я ненавидел. Мне даже сегодня снятся кошмары о том, как я сдаю математику на латыни. Я забросил латынь, получив аттестат, о чем всегда сожалел, думаю, как и мистер Канти, мир его праху.

Я подал заявление в единственную ветеринарную школу в Ирландии при университетском колледже в Дублине. Десять лет я мечтал об этом и был твердо намерен добиться успеха. Но на всякий случай, если баллов окажется недостаточно, я подал заявление и в Королевский хирургический колледж. Я решил, что либо можно будет сдать выпускные экзамены повторно, либо, проучившись год в медицинском колледже, попытаться перевестись на другую специальность. Заполняя бланки заявлений, я заметил, что есть еще курс драматургии и искусств. Это тоже был интересный вариант, а для меня и вовсе нечто непостижимое и окутанное пеленой тумана, поскольку в баллифинском колледже о возможности заниматься драматическим искусством или живописью не было и речи.

Хотя у меня не было никаких сомнений по поводу выбора жизненного пути, меня очень интересовала эмоциональная поэзия и художественная проза. Я был бы не прочь изучать литературу, чтобы понять, почему книги Оскара Уайльда, Дилана Томаса, Джона Стейнбека и Джеймса Джойса трогают меня до слез. Мне хотелось узнать, каким образом слова, записанные на бумаге, вдруг оживают в нашем воображении и погружают в удивительный мир, который раньше не существовал, заставляют громко смеяться или горько плакать и проникают в потаенные уголки нашей души, о существовании которых мы и не подозревали. Если бы я мог, то сочетал бы изучение ветеринарии и драматического искусства, но я никогда и никому об этом не говорил, боясь, что меня высмеют уже за то, что я высказал такую нелепую мысль. Впрочем, в те времена в Ирландии это в любом случае было невозможно. Не то чтобы я передумал становиться ветеринаром, просто я надеялся когда-нибудь раскрыть тайну воздействия искусства, сколь бы невероятным это ни казалось.

Пока я ждал результатов итоговой школьной аттестации и ответа из университета, жизнь на ферме шла своим чередом. Нужно было косить траву и убирать ячмень, пасти скот и овец. Ферме не было дела до моих проблем, и если бы она могла говорить, то предпочла бы, чтобы я просто остался дома. Пират наверняка сказал бы то же самое, но, как бы трудно мне ни было, я знал, что должен покинуть родной дом, как Ветмен. С одной стороны, я с тревогой ожидал результатов, но в то же время с моих плеч свалился тяжелый груз: как бы там ни было, мне больше не придется возвращаться в ненавистный класс к своим обидчикам.

Письмо пришло утром, когда я работал на скотном дворе за нашим домом. Зеленую машину почтальона я заметил издалека. Мы редко получали письма, поэтому, увидев, как он опускает официального вида конверт в наш почтовый ящик, я сразу бросился туда. На коричневом коврике за коричневой входной дверью нашего дома лежал коричневый конверт. Схватив его, я бросился в сарай к Пирату, прежде чем меня кто-то успел заметить. Я долго держал в руках конверт, не решаясь его вскрыть: а что, если я оказался недостаточно умным? Руки дрожали, Пират выжидательно смотрел на меня – мое волнение передавалось и ему.

Наконец я открыл конверт. В моем аттестате были отличные оценки почти по всем предметам, но этого было бы недостаточно для поступления в ветеринарную школу. Зато в сумме с оценками по дополнительным экзаменам у меня появлялись хорошие шансы. Как и тогда, когда я впервые стал лучшим учеником школы пять лет назад, я пока никому ничего не сказал, потому что не хотел никого расстраивать в случае неудачи.

Письма из обоих университетов пришли через неделю. Меня приглашали и в ветеринарную школу, и в хирургический колледж. Я выбрал ветеринарную школу при университетском колледже в Дублине, и думаю, что это было к лучшему, поскольку сомневаюсь, что мне хватило бы терпения выслушивать жалобы пациентов. Пират-то никогда не жаловался!

Все, что я почувствовал, вскрыв конверт из ветеринарной школы, – это огромное облегчение. После пяти лет напряженной учебы и всех этих издевательств я был рад оставить эту часть своей жизни позади.

Я знал, что по этому поводу не будет никаких празднований, потому что в нашем доме это было не принято. Впрочем, мама испекла мои любимые булочки с глазурью в честь этого события. Мы их съели и вернулись к работе. Не помню, чтобы кто-то хоть что-нибудь сказал: я сделал то, что должен был, и жизнь продолжалась.

Не сомневаюсь, что родители были счастливы за меня, но, думаю, отец все же надеялся, что я вернусь к работе на земле. Я же отлично понимал, что если это и произойдет, то это будет только мое решение. Что бы я ни задумал, я добьюсь успеха или потерплю неудачу самостоятельно. Все зависит только от моего труда и упорства. Я никогда не искал одобрения других людей, не стремился к похвалам и признанию. Поэтому, если я потерплю неудачу, это никого не разочарует, и мне не будет так больно. Я никогда не рассчитывал получить что-то просто так, я работал ради воплощения своей мечты. После первых месяцев учебы в ветеринарной школе я понял, что трудиться здесь нужно не меньше. Но, несмотря на это, моя мечта стать ветеринаром наконец-то была вполне достижима.

* * *

Колледж в Баллифине теперь превращен в пятизвездочный отель, который считается лучшим в мире. Домик садовника, где я прятался, давно исчез с лица земли. Я знаю это, потому что недавно вернулся туда, чтобы поплакать и посмеяться над иронией судьбы. В отеле есть Зал шепота. Уникальная архитектура его сводчатого потолка позволяет четко расслышать шепот в другом конце зала. Когда я приехал в отель, в зале никого не было. Я обратился к самому себе тридцатилетней давности с пожеланием добра, ведь именно здесь много лет назад никто не захотел слушать маленького испуганного мальчика. Мне хочется думать, что он услышал меня и понял, что стал совсем другим человеком.

Я забрел в библиотеку и нашел там несколько экземпляров школьного журнала «Башня» за 1981 год. Я увидел собственную фотографию: прыщавый улыбающийся подросток прижимает к груди серебристо-красно-сине-белый с золотом приз «Студент года», который я долго прятал в сенном сарае, прежде чем вытащить его из коричневого пакета и показать маме. Фотографии «людей без имен» я рассматривать не стал.

Вспоминая вечера, проведенные с Пиратом в сарае, когда я шептал ему на ухо свои мечты и мысленно улетал в странствия вместе с Ветменом, я думаю, что нужно было быть добрее к самому себе. Слишком долго здесь правили хулиганы, и доброте не было места в моем мире. Даже сегодня, когда я сталкиваюсь с буллингом в социальных сетях, я вызываю в памяти Пирата и Ветмена. Что бы они им ответили? Они бы даже не заметили существования «людей без имен». Пират был бы слишком занят своими овцами, а Ветмен – спасением очередного животного.

* * *

Я уже учился в Дублине, когда Пират умер. Он был здоровой собакой и прожил пятнадцать лет. Отец сказал мне об этом не сразу, потому что знал, как я расстроюсь. Несомненно, он и сам был глубоко огорчен, хотя никогда бы не признался, что питает к Пирату нежные чувства, но в этом не было сомнений, несмотря на присущий всем фермерам практицизм по отношению к домашним животным. Пират был послушным и верным псом, и отец проводил с ним времени больше, чем со своими детьми. Он всегда сидел в его джипе, когда отец объезжал стада, – черно-белый друг и помощник с пушистым хвостом и высунутым языком. Отец прекрасно понимал ценность хорошей пастушьей собаки, но Пират на голову выше их всех, он был единственным животным, к которому отец был по-настоящему эмоционально привязан. Однажды к нам приехал дядя Пол, и отец попросил его помочь ему с овцами. Конечно, человек с одной ногой не мог бегать, но мог стоять в проеме и держать ворота открытыми. Но дядя Пол отказался, сказав, что лучше поможет Рите, потому что отец и так управится, ведь он хвастал, что его Пират стоит двух крепких мужиков. Что тут скажешь: он уважал своего пса.

Как-то раз весной 1986 года, во время очень напряженного сезона, отец вместе с Пиратом покупал овец, а потом уехал, не заметив, что Пират не запрыгнул в машину, как обычно. Пират бежал за ним по проселочным дорогам, которые были ему хорошо знакомы, – по ним мы перегоняли овец с одного участка на другой. На полпути находилась церковь Баллифина. Отец никогда не проезжал мимо, не зайдя помолиться. Шон Фицпатрик любил свою религию, наверное, даже больше, чем коров, овец, землю и труд на ней. Возможно, даже больше своей семьи. Каждое воскресенье во время мессы он читал Библию с кафедры, за что его прозвали Епископом – так его называли всегда, сколько я помню. Пират это отлично помнил и побежал искать отца там.

Мне сказали, что пес находился возле церкви, когда его сбила проезжавшая мимо машина. К тому времени, когда папа его нашел, Пират уже умирал. Щадя меня, отец никогда не рассказывал мне подробностей. Думаю, он винил себя. Ему было больно признавать этот аспект своих отношений с конкретным животным. Нельзя так глубоко привязываться к животным, если ты фермер. Мне сказали только, что Пират не страдал. Я сам говорил это многим людям, чтобы успокоить их. Честно говоря, я не знаю, так это было или нет. Знаю лишь, что отец втайне любил Пирата, и я тоже любил своего друга всем сердцем. Никакие слова не могут передать это чувство, их будет недостаточно, чтобы описать все то, что он дал мне за эти годы.

Пират, я каждый день отчаянно скучаю по тебе. Ты научил меня истинному смыслу бескорыстной любви. Я очень люблю тебя! Спасибо, что всегда выслушивал меня. Спи спокойно.

6. Безымянный пес

Шаги к озарению

В сентябре 1985 года я со страхом вошел в ветеринарную школу университетского колледжа Дублина. Мне было семнадцать лет – восемнадцать исполнилось только в декабре. Я не знал, чего ждать от университета, но понимал, что вырвался из замкнутой среды Баллифина и внезапно оказался сразу в Дублине. Я был еще очень наивен, и мне пришлось быстро узнать, что ветеринарная школа – не совсем то, что я думал.

Жил я с сестрами Грейс и Мэри в доме наших родственников в Сент-Маргаретс, практически за городом, в нескольких милях от северной окраины Дублина. Мне приходилось каждый день проезжать по шестнадцать с половиной миль до университета и обратно на старом велосипеде со слишком узкими шинами и загнутыми вниз ручками – другой я просто не мог себе позволить. Здания ветеринарной школы (ныне перестроенные) находились в Боллсбридже, в южной части города. Два дня в неделю я учился в главном кампусе в Доннибруке, где мы слушали лекции вместе со студентами-медиками. Иногда до центра города меня подвозила Мэри на своем синем «Рено-4». В машине было так тепло, что у меня даже пальцы на ногах поджимались от наслаждения. С тех времен я всегда ценил автомобили как нечто, доступное только редким счастливчикам. Как удивительно было ехать, будучи полностью защищенным от ветра, дождя, града и снега!

Эти изматывающие поездки на лекции в любую погоду не очень-то способствовали моей социализации. Хуже того, лекции оказались не такими, как я ожидал: они были сугубо теоретическими. Мы видели только трупы животных в анатомическом театре.

Анатомический театр располагался в старинном викторианском здании. Там стояли белые столы в окружении стен, выложенных розовой кафельной плиткой, – зловещее место, которое пугало меня до смерти, и вовсе не из-за мертвых животных, которых на ферме я видел не раз. В моей голове никак не укладывались названия всех этих нервов, артерий, вен и различных анатомических частей, которые я препарировал, даже если я зарисовывал их, пытаясь разобраться и лучше запомнить. Лишь много лет спустя, когда я наконец понял, для чего нужны эти белые жилы и эти красные и синие штуки, я смог их запомнить. Естественно, первый экзамен по анатомии я завалил. Это было не очень ободряющее начало.

Отчасти проблема была связана с тем, что на первом курсе мы изучали довольно абстрактные предметы, казалось бы, не связанные с повседневной работой ветеринара. В настоящее время программа ветеринарного бакалавриата стала намного лучше, с гораздо более практической клинической направленностью буквально с первого дня обучения. Но в 1985 году мы учились по старинке, заучивая наизусть пухлые фолианты учебников. Я ни на что не отвлекался, но мне все равно пришлось немало потрудиться, чтобы сдать экзамены. Каждый вечер в Сент-Маргаретс я штудировал «Анатомию собаки» Миллера и «Физиологию домашних животных» Дьюка. Физиология, биохимия и анатомия давались мне особенно тяжело. Я не видел леса за деревьями. У меня были самые образцовые рабочие тетради для практических занятий по физиологии и биохимии (много лет спустя я узнал, что преподаватель сохранил их и показывал другим студентам в качестве «золотого стандарта»), но четко сформулировать свой ответ на экзамене мне было очень трудно.

Тем временем мои ежедневные велосипедные поездки пошли мне на пользу. Я укрепил мышцы ног и находился в прекрасной физической форме. Единственным, что я позволил себе помимо учебы, стали занятия с тренером по карате при университетском колледже – мне хотелось навсегда забыть о школьном буллинге. В течение нескольких лет я добился неплохих успехов в этом виде спорта, отрабатывая удары руками и ногами. Я значительно окреп и стал довольно организованным молодым человеком. Наконец-то мне удалось выбраться из своего дурацкого кокона, хотя, как ни старался, стать Жан-Клодом Ван Даммом я не смог, потому что мне был ближе Рокки. Отрабатывая очередной удар карате или взбираясь на велосипеде на крутые холмы Фингласа на пути к дому, я вспоминал музыкальную тему из любимого фильма. Она звучала во мне, когда я сталкивался с трудностями, заставляя не сдаваться.

Моя первая зима в Дублине выдалась суровой – пронизывающий ветер и проливной дождь, перемежающийся градом и мокрым снегом, сопровождающийся слякотью. Ежедневные поездки на моем велосипеде стали опасными, да и трудно было удержать сумку с тяжелыми учебниками в маленькой корзинке багажника моего шаткого транспорта с узкими шинами. Помню одно морозное утро: шел сильный снег, и мой велосипед заскользил на обледеневшей дороге прямо под колеса мощного грузовика, ехавшего по Финглас-роуд – основной трассе до Белфаста. Затормозить грузовик не успевал, и, если бы я соскользнул на три фута правее, все бы на этом и закончилось. К счастью, водитель грузовика резко крутанул руль, и я благополучно добрался в тот день до университета, хоть и в рваных брюках и с уязвленной гордостью.

Я еле дождался окончания моего первого учебного года в Дублине, он был ужасно тяжелым. Но к концу летнего семестра меня ожидало фантастическое событие! 5 июля 1986 года Лиам, который к тому времени уже женился на моей сестре Фрэнсис, взял меня на концерт группы Queen, который проходил в замке Слейн в графстве Мит. Это был первый рок-концерт в моей жизни, и я не знал, чего ожидать. На нем присутствовало более 80 тысяч зрителей. Многие были слегка пьяны. Кто-то залезал на деревья, кто-то пытался пересечь реку за сценой на лодках и байдарках, чтобы проникнуть на концерт нелегально. Это было самым невероятным безумием, которое я когда-либо видел. Позже я узнал, что толпа снесла часть деревянного барьера сбоку от сцены, и служба безопасности разгоняла желавших проникнуть за кулисы, поливая их из шлангов. Я увидел на сцене высокого худого парня в белом спортивном костюме с красными полосами и в короне. Он появился в клубах дыма и запел One Vision.

Это была песня о совместной миссии, об умении работать вместе, когда сердца бьются в унисон, чтобы найти правильное решение. Она попала в цель, ранив меня в самое сердце.

Я не верил своим глазам! Если бы этот парень, Фредди Меркьюри, в таком прикиде зашел в любой ирландский паб, его бы высмеяли. Но когда он стоял на сцене с высоко поднятой в руке короной, вся эта толпа людей одной из самых больших концертных площадок Ирландии готова была есть с его рук. В тот момент я ощущал колоссальный прилив сил и чувствовал, что нет ничего невозможного. Фредди потряс меня до глубины души.

* * *

В то лето после первого года учебы я не видел перед собой никакой конкретной цели, у меня не было представления о том, чем я буду заниматься в дальнейшем. Пока что мне просто предстояла практика. В течение так называемых каникул мы должны были отработать обязательное количество часов в разных местах, самыми неприятными из которых были свиноферма и мясокомбинат. От практики с овцами и крупным рогатым скотом я был освобожден, потому что вырос на ферме и мог это доказать. Но мне все же нужно было две недели провести на молочной ферме за дойкой коров.

Жарким летом свиноферма была самым зловонным местом во всем графстве Лиишь. Даже после душа я чувствовал себя грязным и вонючим. Мне приходилось зарисовывать загоны для свиней и схему водоснабжения. Кроме того, я должен был писать эссе о свиноводстве, а это было смертельно скучно. Но самым худшим днем был тот, когда мне пришлось заменить заболевшего работника. Этот горбун постоянно что-то бормотал себе под нос, и вскоре я понял почему: его работа заключалась в том, чтобы собирать сперму кабанов из-под искусственной свиньи. Это была самая неприятная работа. Нужно было залезть под деревянную свинью, в которую ничего не подозревающий кабан ввинчивал свой пенис, а потом делать движения, необходимые для того, чтобы собрать сперму в стеклянную емкость, после чего ее использовали для искусственного оплодотворения. К счастью, я справился с этим так плохо (я постарался), что больше мне такого никогда не поручали.

Неприятной была и практика на мясокомбинате. В воздухе висело зловоние с примесью тошнотворного запаха дезинфицирующего средства. Согласно требованиям я зарегистрировался, прослушал лекцию о гигиене мяса и болезнях крупного рогатого скота, а затем пошел на мясную линию вместе с квалифицированным ветеринаром. Мы срезали лимфатические узлы с каждой туши, чтобы проверять их на наличие болезней. Иногда узлы были распухшими или наполненными гноем – такие туши отбраковывались. Однажды я неправильно надел защитные кольчужные перчатки и перерезал сухожилие на большом пальце левой руки. К счастью, острый нож остановился на кости. Я замотал палец тряпкой и отправился в больницу, где все зашили. Мне повезло – остался лишь шрам и палец сохранил подвижность. В тот момент моя карьера хирурга могла закончиться, не начавшись. Но сколь бы неприятной ни была эта работа, куда тяжелее было видеть забой скота, особенно когда его не расстреливают, а оглушают, затем подвешивают за задние ноги и перерезают горло. Если бы я не вырос на ферме, не знаю, как бы я с этим справился.

Практика на молочной ферме была легче, но никак не чище. По крайней мере, там стоял знакомый, почти родной запах. На ферме имелся роторный доильный зал, довольно передовой для своего времени, с гигантской вращающейся круглой платформой и доильными загонами для коров, расположенными по кругу, как спицы колеса. Время вращения было рассчитано таким образом, что после попадания на платформу корову можно было выдоить за один полный оборот, и она сходила с платформы в том же месте. Четыре доильных стакана были соединены с регулируемым пульсатором, молоко сливалось по вакуумной трубке, но самым важным в этом деле был расчет времени. Честно говоря, я никогда не мог точно рассчитать время, я довольно медлителен, и из-за этого некоторые коровы за полный оборот платформы оставались не до конца выдоенными. В какой-то момент я отчаянно боролся с двумя наборами доильных стаканов, пытаясь одновременно установить их на двух коров, пока они невозмутимо гадили на меня сверху. По сути, так и обходился со мной фермер, пока я не приспособился и не начал работать более скоординированно.

К концу лета я уже мечтал поскорее вернуться обратно в колледж. Я перебрался в Стиллорган в Южном Дублине, поближе к ветеринарной школе, сняв комнату у пожилой дамы. У нее был еще один жилец, школьная учительница, которая постоянно включала громкую музыку в своей комнате, а в соседней квартире какой-то парень круглосуточно играл на барабанах. Шум стоял оглушительный. Все это, мягко говоря, не очень-то способствовало учебе. К моему разочарованию, в программе по-прежнему не было серьезных занятий с животными. Единственной практикой было посещение ферм, но это не было для меня внове, поскольку все мое детство было одним затянувшимся посещением фермы. Мы снова бесконечно изучали вирусологию, бактериологию, гистологию, патологию и анатомию. По стенам моей комнаты, включая пространство над кроватью, были развешаны таблицы с названиями семейств бактерий, вирусов и паразитов, но запомнить все это я все равно был не в состоянии. Я вставлял в уши беруши, чтобы хоть чуть-чуть приглушить соседскую какофонию, и пытался запомнить бесчисленное множество подвидов и различные части клеток печени и почек. Единственной вещью, не имеющей отношения к учебе, был постер с изображением Рокки Бальбоа. Саундтрек из любимого фильма звучал в моих ушах, подбадривая и вдохновляя на бесконечные занятия по вечерам. Но даже Рокки не смог спасти меня от провала на экзамене по гистопатологии, потому что я не смог назвать все части клеток. Моя память на названия никак не улучшалась.

Ездить на занятия из Стиллоргана было не так утомительно. Я с удовольствием катался на велосипеде, слушая в наушниках любимую музыку: Simple Minds, Fleetwood Mac, U2, AC/DC и Billy Idol, записанную на мой плеер. Вообще-то это была не лучшая идея, потому что как-то вечером, когда в ушах гремела музыка, я врезался в бампер ехавшей впереди машины. Шел дождь, и под глубоким капюшоном пуховика было почти ничего не видно. Меня подбросило на крышу автомобиля, и я вывихнул правое плечо, потому что рука застряла в рейлингах для крепления багажника. Впрочем, это пошло мне на пользу – на экзаменах мне предоставили писца. Это были самые легкие экзамены в моей жизни. Мне нужно было лишь сидеть и думать, пока кто-то все записывал за меня: настоящий подарок судьбы, потому что почерк мой был – и остается – просто ужасным. Как большинство людей, я пишу медленнее, чем думаю, и когда мне нужно было просто думать и говорить вслух, мои ответы оказывались значительно более точными. На сей раз я успешно прошел испытание.