Текст книги "Свидетель смерти"

– Я ничего не принимала. Доктор сказал, что мне можно, даже нужно что-то принять, но я отказалась. – Ее пальцы непрерывно двигались, сплетались и расплетались. – Если бы я что-то приняла, я перестала бы чувствовать, верно? А мне необходимо чувствовать. Мы ходили посмотреть на нее.

– Да, я знаю. – Ева села в пурпурное кресло напротив нее.

– Доктор сказал, что ей не было больно.

– Нет, ей не было больно. Я понимаю, вам очень тяжело…

– У вас есть дети?

– Нет.

– Значит, вы не понимаете. Во всяком случае, я так не думаю. – Теперь в ее голосе послышался гнев, она словно бросала вызов: «Да как вы смеете претендовать на то, чтобы меня понять?» Но гнев быстро угас, голос снова стал тусклым от горя. – Она вышла из меня. Мы произвели ее на свет. Она была такая красивая! Такая милая, такая забавная! Счастливая. Мы вырастили счастливого ребенка. Но у нас ничего не вышло. Я ничего не смогла для нее сделать, понимаете? Я не смогла ее уберечь. Я не смогла оградить ее. Я ее мать, и я не смогла уберечь ее.

– Миссис Дайсон! – Чувствуя приближение истерики, Ева заговорила резко. Дженни вскинула голову. – Вы правы, я не могу понять, что вы чувствуете, мне это не дано. Я не могу понять, что вам приходится переживать, через что вам еще предстоит пройти. Но одно я знаю точно. Вы меня слушаете?

– Да.

– Дело не в том, что вы сделали или чего не сделали, чтобы уберечь Линни. Это ни в коем случае не ваша вина. Это было вне вашей власти, вне власти вашего мужа. Это дело рук тех людей, которые совершили преступление, и только их одних. Только они в ответе, больше никто. И вот уж это я, безусловно, понимаю так, как вы понять не можете, по крайней мере сейчас. Теперь Линни принадлежит и нам тоже. Мы уже не можем ее защитить, но теперь мы будем служить ей. Мы будем представлять ее интересы. И вы должны сделать то же самое.

– Что я могу? – Ее пальцы продолжали двигаться, сцепляться и расцепляться.

– Вы дружили со Свишерами.

– Да. Мы были добрыми друзьями.

– Кто-нибудь из них говорил с вами о тревогах или хотя бы сомнениях относительно своей безопасности?

– Нет. Ну, иногда мы с Кили говорили о том, что этот город бывает похож на сумасшедший дом. О том, какие меры предосторожности приходится принимать, чтобы жить здесь. Но все это было так, общие разговоры.

– А в отношении их брака?

– Простите?

– Вы были подругами. Она поделилась бы с вами, будь у нее роман на стороне? Или если бы подозревала в этом своего мужа?

– Они… они любили друг друга! Кили никогда бы… – Дженни коснулась пальцами своего лица – виска, щеки, подбородка, – словно хотела убедиться, что она все еще здесь. – Нет, Кили не интересовалась другими мужчинами, и она доверяла Гранту. У них был очень прочный брак, они оба превыше всего ставили семью. Как и мы. Мы потому и стали друзьями, что у нас было очень много общего.

– У них обоих были клиенты. В этом плане бывали недоразумения?

– Бывали, конечно, трудности, разочарования. Люди обращались к Кили в поисках чуда или мгновенного исцеления. Многие обращались, как говорится, не по адресу. Им нужна была коррекция фигуры, а не снижение веса, пластический хирург, а не диетолог. Они не были готовы изменить свой образ жизни. А метод Кили был направлен как раз на здоровый образ жизни. У Гранта было множество тяжелых дел об опеке над детьми.

– Угрозы были?

– Нет, ничего серьезного. – Дженни слепо уставилась на красные шторы, закрывавшие всю стену за спиной у Евы. – Некоторые клиенты требовали у Кили деньги назад, даже подавали в суд, потому что не достигали желаемого результата, набивая себе животы чипсами. Ну а на Гранта обрушивались недовольство и гнев, с которыми часто приходится иметь дело адвокатам, потому что они адвокаты. Но по большей части их клиенты бывали довольны. У них обоих была обширная клиентура, потому что они пользовались хорошей репутацией и клиенты рекомендовали их своим друзьям и знакомым. Они нравились людям.

– Они когда-нибудь занимались или были связаны с кем-то или с чем-то незаконным? Поверьте, вам не нужно их защищать, – добавила Ева.

– Они были людьми глубоко порядочными и уважали закон. Они считали необходимым подавать хороший пример своим детям. Грант любил шутить о бурных днях своей молодости, о том, как его однажды арестовали на первом курсе колледжа за косячок. Он был так напуган, что с тех пор ни разу не нарушал закон. – Дженни привычным, как показалось Еве, жестом подогнула под себя ноги. – У них обоих в детстве не было прочных семейных связей. Поэтому они так хотели создать для своих собственных детей крепкую семейную основу. Они никогда не нарушали закон. Даже улицу не перебегали на красный свет. Ну, разве что болели за Койла слишком громко на школьных матчах.

– Как вы договорились, чтобы Линни осталась переночевать у них дома?

Дженни содрогнулась. Она опустила ноги, села очень прямо, стиснула руки на коленях.

– Я… Я спросила Кили, сможет ли она забрать Линни после школы и оставить ее на ночь. Это будний день, Кили обычно не разрешает ночевок накануне занятий в школе, но на этот раз она согласилась с удовольствием, порадовалась за нас с Мэттом, потому что нам удалось зарезервировать люкс, чтобы отметить годовщину свадьбы.

– Как давно вы начали к этому готовиться?

– О, чуть ли не за два месяца. Мы никогда ничего не делаем в последнюю минуту. Но девочкам мы сказали только накануне, думали, вдруг возникнет что-то непредвиденное и все придется отменить. Они так обрадовались! О боже! – Она обхватила себя руками и начала раскачиваться из стороны в сторону. – Линни сказала… Она сказала, что для нее это тоже как подарок.

– Никси часто приходила к вам?

– Да, да. – Дженни продолжала раскачиваться. – Они вместе играли, делали уроки. Иногда она оставалась ночевать.

– Как она сюда добиралась?

– Как? – Дженни заморгала. – Кто-то из них ее привозил или кто-нибудь из нас ее забирал.

– Они с Линни когда-нибудь выходили в город одни?

– Никогда. – Глаза Дженни наполнились слезами, она вытерла их тем же непроизвольным жестом, каким поджимала под себя ноги. – Линни иногда даже обижалась на нас, потому что многим ее одноклассникам разрешалось самим ходить в парк, в кино или в торговые центры. Но мы с Мэттом считали, что ей еще рано выходить из дому одной.

– А как обстояли дела у Свишеров с Никси?

– Точно так же. У нас было много общего.

– С Койлом?

– Он был старше, и потом, он мальчик. Я понимаю, это сексизм, но именно так обстоят дела. Они держали его очень строго, но ему разрешалось уходить из дому с друзьями, только они должны были обязательно знать, где он. И он должен был всегда носить с собой карманный телефон, чтобы они могли его проверить.

– Он когда-нибудь попадал в беду?

– Он был хорошим мальчиком. – Ее губы задрожали. – Очень хорошим. Правда, иногда он тайком приносил домой запрещенные сладости, но Кили все равно об этом знала. Для него это был самый серьезный акт непослушания. Он безумно увлекался спортом, и, если бы он в чем-нибудь провинился, они не пустили бы его на тренировку. Койл никогда бы не стал рисковать своим обожаемым бейсболом.

Ева молча кивнула, а Пибоди наклонилась вперед и тронула Дженни за локоть.

– Мы можем кому-нибудь позвонить? Вы хотели бы, чтобы кто-то побыл здесь с вами?

– Моя мать приезжает. Я сказала ей, что не нужно, но потом перезвонила. Она скоро приедет.

– Миссис Дайсон, нам нужно договориться о Никси.

– Никси?

– Вы и ваш муж являетесь ее законными опекунами.

– Да. – Дженни провела рукой по волосам. – Мы… Они хотели быть уверенными, что у Никси и Койла будет… Я не могу, не могу думать.

Она вскочила с дивана, увидев, что ее муж спускается по винтовой лестнице. Он был похож на привидение. Он раскачивался на ходу, седативные средства стерли всякое выражение с его лица. На нем ничего не было, кроме белых боксерских трусов.

– Дженни?

– Да, дорогой, я здесь. – Она бросилась к лестнице и обняла его.

– Мне приснился сон, ужасный сон. Линни.

– Шшш… Тихо. – Дженни погладила его по голове, по спине. Он качнулся к ней и чуть не упал. Она взглянула через его плечо на Еву. – Я не могу. Не могу. Прошу вас, вы не могли бы уйти? Уходите, я вас очень прошу.

7

Брак, по мнению Евы, представлял собой нечто вроде бега через полосу препятствий. Надо знать, когда прыгать через барьер, когда подползать под него, когда прекращать движение вперед и менять направление.

У нее была работа, и в настоящий момент она предпочла бы продвижение вперед. Но раз уж она свалила на голову своему мужу чужого ребенка, надо было, по крайней мере, его подбодрить, тем более что пребывание девочки в доме грозило затянуться на неопределенное время.

Она взяла пять минут личного времени, хотя как можно говорить о личном по сотовому телефону, стоя на тротуаре посреди людной улицы?

Она удивилась, когда он ответил сам, и почувствовала себя виноватой, заметив промелькнувшее в его глазах выражение неудовольствия, оттого что его прервали.

– Извини, я могу перезвонить позднее.

– Нет, я могу выкроить минутку, но только минутку. Что-то случилось?

– Возможно. Я не знаю. Просто предчувствие, но я должна им поделиться. Похоже, малышка задержится у нас дольше, чем я думала.

– Я же тебе говорил, она здесь желанный гость. Пусть живет сколько угодно. – Рорк отвернулся от экрана, и Ева увидела, как он вскинул руку. – Дайте мне минуту, Каро.

– Слушай, это может подождать.

– Договаривай. Почему ты думаешь, что она не переедет к Дайсонам через день-два?

– Они в плохой форме, и мой визит пришелся очень некстати. Но, в общем, я нутром чую… Я уж думала связаться с бабкой, когда найду время. Кроме того, у Гранта Свишера есть сводная сестра. Просто на всякий пожарный. Может, на время, пока Дайсоны… скажем так, не придут в себя.

– Прекрасно, но пока этого не случилось, пусть живет у нас. – Рорк нахмурился. – Думаешь, им понадобится много времени, чтобы решиться ее взять? Недели? Месяцы?

– Может быть, кто-то из членов семьи хотя бы временно возьмет ее к себе. Я, конечно, могу привлечь СЗД, но уж больно неохота. Если только можно, лучше обойтись без них. Может, я неправильно оценила ситуацию с Дайсонами, но ты должен знать: не исключено, что малышка задержится у нас дольше, чем мы предполагали.

– Мы с этим справимся.

– Ладно, извини, что помешала.

– Без проблем. Увидимся дома.

Но когда Рорк отключился, он продолжал хмуриться. Он подумал о девочке, находящейся в его доме, и о мертвых. У него было назначено совещание, шесть человек ждали его, но он решил, что они подождут еще несколько минут. Какой смысл обладать властью, если нельзя время от времени поиграть мускулами?

Он вызвал составленный Евой файл Свишеров с ее домашнего компьютера и начал проверять имена родственников.

* * *

Они начали стучать во все двери, продвигаясь с востока на запад от дома Свишеров. Многие двери так и остались закрытыми, их хозяева работали. Но и те, что открылись, не добавили им ясности. Ничего не видели. Ужасное происшествие. Трагедия. Ничего не слышали. Несчастная семья. Ничего не знаем.

– Что ты видишь, Пибоди?

– Растерянность, шок… а в подтексте облегчение, что это случилось не с ними. И приличная доза страха.

– Все это было. А что эти люди говорят о жертвах?

– Хорошая семья, воспитанные дети.

– Не похоже на наш обычный контингент, верно? Мы как будто оказались в другом мире, где люди пекут печенье и раздают его знакомым на улицах.

– Печенье мне бы не помешало.

Ева подошла к следующему зданию, числившемуся в ее списке как семейный дом.

– Район неудачный. Семьи, где в основном и муж, и жена работают. По рабочим дням такие люди в два часа ночи десятый сон видят.

Она еще раз оглядела улицу. Даже среди дня здесь почти не было движения. В два часа ночи на этой улице, должно быть, тихо, как в могиле.

– Может, нам повезет. Может, кто-то страдает бессонницей. Может, кто-то выглянул в окно в нужный момент. Или решил прогуляться. Но они бы сказали полицейским, если бы что-то видели. Когда вырезают целую семью, соседи пугаются. Если они хотят чувствовать себя в безопасности, они докладывают копам, если что не так.

Ева позвонила в дверь. В домофоне раздался треск, потом голос:

– Вы кто?

– Полиция Нью-Йорка. – Ева поднесла свой жетон к «глазку». – Лейтенант Даллас и детектив Пибоди.

– Откуда мне знать, что это правда?

– Мэм, вы смотрите на мой жетон.

– Может, у меня тоже есть жетон, но я же не из полиции.

– Вот тут вы меня поймали. Вы видите номер моего жетона?

– Я не слепая.

– Вы можете проверить мое удостоверение личности, если позвоните в Центральное управление полиции и назовете им номер моего жетона.

– А может, вы украли жетон у настоящего полицейского? Тут людей убивают в их собственных постелях.

– Да, мэм, поэтому мы и пришли. Мы хотели бы поговорить с вами о Свишерах.

– Откуда мне знать, может, вы их и убили?

– Простите?

Этот вопрос прозвучал за спиной Евы. Взбешенная Ева обернулась и увидела женщину с рыжевато-золотистыми волосами, с хозяйственной сумкой в руках. На ней был зеленый костюм, обтягивающий ее фигуру как вторая кожа, и свободный жакет.

– Вы пытаетесь объясниться с миссис Гренц?

– Пытаюсь делать свою работу. Полиция.

– Это я поняла. – Она поднялась на крыльцо. – Миссис Гренц, это Хильди. Принесла вам бублики.

– Что ж ты сразу не сказала?

После множества щелчков дверь наконец открылась. Еве пришлось опустить взгляд чуть ли не к полу. В женщине, открывшей дверь, было не больше пяти футов росту. Она была худа, как спичка, и стара, как само время. На голове у нее торчал скверно сидящий парик цветом чуть темнее ее сморщенной кожи.

– Полицию я тоже привела, – жизнерадостно сообщила Хильди.

– Тебя арестовали?

– Нет, они хотят только поговорить. О том, что случилось со Свишерами.

– Ну ладно. – Она махнула рукой, словно отгоняя муху, и зашагала по коридору прочь.

– Хозяйка дома, – пояснила Хильди. – Я снимаю квартиру внизу. Она, в общем-то, ничего, только малость сдвинутая по фазе. Вам надо войти и сесть, пока она в настроении. А я пока уберу ее бублики.

– Спасибо.

Помещение было забито вещами. Дорогими вещами, отметила Ева, пробираясь между столами, креслами, лампами, картинами, прислоненными к стенам. В воздухе пахло женской старостью – неповторимой комбинацией пудры, пыли, возраста, увядающих цветов.

Теперь миссис Гренц сидела в кресле, поставив крохотные ножки на скамеечку и скрестив руки на отсутствующей груди.

– Целую семью зарезали прямо во сне.

– Вы знали Свишеров?

– Разумеется, я знала Свишеров. Я прожила в этом доме последние восемьдесят лет, не так ли? Все видела, все слышала.

– Что вы видели?

– Мир катится прямо в пекло. – Миссис Гренц вздернула подбородок и вцепилась костлявыми узловатыми пальцами в подлокотники кресла. – Секс и насилие, насилие и секс. Содом и Гоморра. Только на этот раз никто не спасется. Никто не обратится в соляной столб. Все сгорит. Сами этого хотели. Вот и пожинайте, что посеяли.

– Хорошо. Не могли бы вы сказать мне, может быть, вы видели или слышали что-либо необычное в ту ночь, когда были убиты Свишеры?

– Глаза и уши у меня на месте. Вижу и слышу хорошо. – Она подалась вперед, в ее глазах загорелся фанатичный огонек. – Я знаю, кто убил этих людей.

– Кто их убил?

– Французы.

– Откуда вам это известно, миссис Гренц?

– Потому что так оно и есть. Французы. – Для пущей убедительности она постучала пальцем по колену. – В последний раз, когда они пытались мутить воду, им наподдали пинком под зад. Уж вы мне поверьте, они с тех самых пор держат на нас зуб и хотят отомстить. Если кого-то убивают в собственной постели, будьте уверены, это французы. Это я вам верно говорю.

Ева не была уверена, что означает тихий звук, вырвавшийся у Пибоди: вздох или смешок. Она решила его проигнорировать.

– Спасибо вам за эти сведения, – начала Ева, поднимаясь на ноги.

– Вы слышали, как кто-то говорил по-французски в ночь убийства? – спросила Пибоди.

Ева бросила на нее жалостливый взгляд.

– Их нельзя услышать, девочка. Французы, они же коварные, как змеи.

Ева поднялась на ноги.

– Спасибо, миссис Гренц, вы нам очень помогли.

– Нельзя доверять людям, которые едят улиток.

– Да, конечно, мэм. Мы найдем дорогу сами.

Хильди с широкой ухмылкой встретила их в дверях.

– Чокнутая, но забавная, правда? Миссис Гренц! – Она повысила голос и заглянула в комнату. – Я пойду к себе.

– Бублики мне купила?

– Уже убрала на место. Идите и не оборачивайтесь, – сказала она Еве. – Никогда не знаешь, что еще ей в голову взбредет.

– У вас найдется несколько минут, чтобы поговорить с нами, Хильди?

– Без проблем. – Все еще держа в руках сумку, Хильди провела их вокруг дома к своему собственному входу. – Вообще-то она моя двоюродная прабабушка, но ей хочется, чтобы ее называли миссис Гренц. Ее муж умер лет тридцать назад, я его никогда не видела.

Квартирка Хильди располагалась ниже уличного уровня, но оказалась очень уютной. На стенах висели прикрепленные кнопками постеры, по полу были разбросаны коврики всех цветов радуги.

– Я снимаю у нее эту квартиру. Ну, на самом деле аренду платит ее сын, а я по доверенности с ним за ней присматриваю. И за домом тоже. Видели, сколько у нее барахла? Это еще что, наверху куда больше. Хотите присесть?

– Спасибо.

– Денег у нее много. Миллионы. Вот я и слежу, чтобы сигнализация была всегда включена и чтобы она не лежала беспомощная, если, не дай бог, споткнется и ногу сломает. Она всегда носит при себе «сирену», – Хильди извлекла из кармана миниатюрное приемное устройство. – Если она упадет или что-то жизненно важное себе повредит – эта штука подает сигнал. Я для нее продукты покупаю, иногда слушаю ее ворчанье. Неплохая сделка в обмен на квартиру. Она, в общем-то, ничего, не вредная, иногда даже забавная.

– Давно вы здесь живете?

– Полгода… Нет, уже семь месяцев. Я писательница – начинающая, но я над этим работаю, – меня такой расклад устраивает. Может, хотите выпить или перекусить?

– Нет, но спасибо за приглашение. Вы знали Свишеров?

– Вроде того. Встречала их постоянно. С родителями я раскланивалась, но не более того. Мы, в общем-то, не были настроены на одну волну.

– То есть?

– Они были слишком однолинейные, понимаете? Консервативные с большой буквы. Симпатичные. По-настоящему симпатичные. При каждой встрече справлялись о миссис Гренц, спрашивали, все ли у меня в порядке. Многие и этого не делают. Детей я знала немного лучше. – Она вскинула руку и на минуту закрыла глаза. – Я пытаюсь все расставить по местам, пытаюсь понять, что за судьба так распорядилась их жизнью. – Когда она открыла глаза, они были полны слез. – Они же просто дети! И знаете, Койл был немного влюблен в меня. Это было так мило.

– Значит, вы часто встречали их?

– Конечно. Главным образом Койла. Девочку они никуда не пускали одну. А он часто предлагал сходить вместо меня на рынок или проводить, продукты поднести. Иногда я видела, как он с друзьями катается на скейтбордах. Он всегда махал мне рукой в знак приветствия, а иногда подходил поздороваться.

– Вам не случалось видеть его в компании с кем-то незнакомым? С кем-то не из этих мест?

– Нет, никогда. Он был хороший мальчик. Правда, немного несовременный. Во всяком случае, меня воспитывали не так. Очень вежливый, немного застенчивый, по крайней мере со мной. Страшно увлекался спортом.

– Как насчет общей динамики? Кто-то приехал, кто-то уехал? Писатели обращают внимание на то, что происходит вокруг, не так ли?

– Наблюдательность очень важна. Надо все подмечать и запоминать. Никогда не знаешь, что и когда может пригодиться. – Хильди намотала на палец прядь своих медно-рыжих волос. – А знаете, я и вправду вспомнила кое-что, о чем раньше не подумала, когда другие полицейские приходили с расспросами. Я тогда… у меня в голове ничего не держалось, когда я узнала об убийстве. Вы меня понимаете?

– Конечно. Что же вы вспомнили?

– Не знаю, имеет ли это какое-то отношение, но я только сегодня утром вспомнила. В ту ночь… – Хильди поежилась и взглянула на Еву с виноватой улыбкой. – Слушайте, если я расскажу вам, что я сделала кое-что не совсем законное, у меня будут неприятности?

– Мы здесь не для того, чтобы доставлять вам неприятности, Хильди. Мы пришли по поводу семьи из пяти человек, зарезанных в своих постелях.

– Ну хорошо. – Она перевела дух. – Хорошо. Иногда, когда я пишу допоздна или миссис Гренц уж очень сильно меня достает… Вы понимаете, с ней бывает не так-то легко? Она, конечно, смешная, но иногда от нее устаешь.

– Понимаю.

– Иногда я поднимаюсь на крышу. – Хильди ткнула пальцем в потолок. – Там такое славное местечко, можно посидеть, поглазеть по сторонам, поразмышлять о своем. Понимаете, иногда я поднимаюсь туда и выкуриваю косячок. Здесь я этого делать не могу. Если миссис Гренц вдруг спустится – а она иногда спускается – и учует… Нюх у нее как у борзой. Ну вот, если она учует, она взбесится. Поэтому, если уж мне приспичит сделать затяжку… Вы только не подумайте, это не каждую ночь, ничего такого…

– Мы не из Службы по борьбе с наркотиками, и нас не смущает, если вы вдруг захотите расслабиться с «травкой».

– Верно. Ну так вот, я была на крыше. Было поздно, я засиделась за работой. Я уже собиралась спуститься: устала, да к тому же «травка» нагоняет на меня сон. И я просто огляделась по сторонам, без всякой цели, и увидела этих двух парней. Хорошо сложены – вот что я тогда подумала, понимаете? Первоклассное мясо. Я ничего такого не заподозрила, даже когда пришли полицейские и я узнала про Свишеров. Но вот теперь я вдруг задумалась и вспомнила.

– Вы видели, как они выглядели?

– Да нет, я их не разглядела. Видела только, что они оба белые. Я видела их руки, лиц почти совсем не видела: все-таки я была слишком высоко. Но я помню, как тогда подумала: «Классное мясо». И еще я обратила внимание на походку. Они шли строго рядом, в ногу, словно маршировали. Не разговаривали, ну, как люди болтают по-приятельски, когда выходят прогуляться, а только раз-два, раз-два, и так до самого угла.

– Какого угла?

– Э-э-э, они шли на запад, к Седьмой авеню.

– Как они были одеты?

– Дайте подумать… Они были в черном с головы до пят. Деталей я не разглядела, вот только… Знаете, на них были такие мягкие трикотажные шапочки, которые можно натянуть прямо на лицо. Как же они называются?

– Горнолыжные?

– Точно! Вот такие. И у каждого в руке была спортивная сумка на длинном ремне через голову. Мне нравится наблюдать за людьми, особенно когда они меня не видят. А это были настоящие атлеты.

– Возраст?

– Я не знаю. Честное слово. Я же не видела их лиц, на них были эти шапочки, натянутые почти на нос, и вообще, я на лицо-то не смотрела. Но знаете, что еще я потом вспомнила? Я их не слышала. Я хочу сказать, они не только не разговаривали, я не слышала их шагов. Если бы я не подошла к поручню в тот самый момент, когда они проходили мимо, я бы понятия не имела, что они там.

– Давайте поднимемся на крышу, Хильди. – Ева поднялась на ноги. – Еще раз пройдем все поэтапно.

– Это след, – сказала Пибоди, когда они снова оказались на улице. – Хоть и слабый, но все-таки след.

– Это деталь. А детали очень важны. – Ева подошла к дому Свишеров, повернулась и посмотрела вверх, на крышу, на которой они только что побывали вместе с Хильди. – Они бы ее заметили, если бы им пришло в голову посмотреть. Они бы увидели, как она там стоит, заметили бы хотя бы силуэт, подойдя поближе. Но они уже сделали дело, они были уверены в себе. Может, они и огляделись по сторонам, может, и постарались не попадать под уличные камеры наблюдения. Они шли… маршировали. Не спешили, но шли маршевым шагом к углу Седьмой авеню. Где-то у них была машина, пари держу. Законно припаркованная на уличной стоянке или в гараже. Уличная стоянка, конечно, лучше: не надо заполнять бумаги, но на улице не так-то просто найти место, заранее на это рассчитывать нельзя, стало быть, не исключен и гараж.

– Угнанная машина? – предположила Пибоди.

– Было бы глупо. Глупо, потому что это оставляет след. Попробуй что-нибудь украсть, владелец тут же заявит. Можно, конечно, взять машину, сданную на длительное хранение, а потом поставить ее на место, пока не хватились. Но зачем? Все оборудование у них при себе, оборудование, заметь, не дешевое. У них есть деньги. У них есть собственный автомобиль, можешь не сомневаться. Но не броский, не шикарный. – Ева покачалась с пятки на носок. – Обычная машина, и водитель соблюдает все правила движения.

Она отправилась тем путем, которым ушли преступники, восстанавливая их действия.

– Дело сделано, они покидают дом, уходят. Без спешки, без шума. Смотрят направо и налево – это у них отработано, – но им и в голову не приходит взглянуть вверх, и это прокол. Легкая небрежность, а может, самоуверенность. Возможно, они слегка под кайфом от только что пролитой крови, хотя ведут себя сдержанно. Но профессионал ты или нет, а убийство все-таки ударяет в голову, что ни говори. Идут молча, никаких разговоров. Идут прямо к машине, никуда не отклоняясь. Грузят сумки в багажник: их можно будет почистить или уничтожить позднее. Назад в штаб-квартиру.

– В штаб-квартиру?

– Держу пари, они именно так это и называют. Есть такое место, где они отчитываются о проделанной работе или обмениваются боевыми рассказами, тренируются, чистят перышки. И, держу пари, это место глубоко законспирировано.

Ева взяла их след. Она знала, что это ненаучный термин, но это был точный термин. Она взяла их след и знала, что не упустит его, пока не найдет их. Она стояла на углу Седьмой авеню, глядя на север, на юг и дальше на запад. Сколько им пришлось пройти пешком? Сколько людей видели, как они идут от мертвого дома, унося в своих спортивных сумках свежую кровь?

Всего лишь двое парней, возвращающихся домой после быстрой разовой ночной работы.

– Свяжись с Бакстером, – приказала Ева. – Мне нужны имена.

* * *

Ее звали Мередит Ньюман. У нее была слишком большая рабочая нагрузка и слишком маленькая зарплата. Она была бы рада сообщить об этом любому, кто захотел бы слушать. А с другой стороны, ей нравилось представлять себя современной мученицей, проливающей кровь и пот ради правого дела.

Раньше, в молодые годы, она воображала себя крестоносцем, работала и училась со страстью новообращенной. Но год на работе превратился в два, потом в пять, тяжелая нагрузка, бедность и безнадежность «правого дела» стали сказываться на ней.

В своих тайных фантазиях она встречала сексуального красавца, буквально купающегося в деньгах. Она уволится с работы. Ей никогда больше не придется копаться в бесконечных бумажках и проводить изнурительные проверки на дому. Ей никогда больше не придется сталкиваться с избитыми женщинами и детьми.

Но пока этот прекрасный день еще не настал, приходилось работать. Обычный рабочий день.

Вот и сейчас она направлялась на обычную проверку дома, не сомневаясь, что найдет двух грязных детей и накачанную наркотиками, лыка не вяжущую мать. Она уже давно потеряла надежду найти что-то иное. У нее давно уже не осталось сил принимать все это близко к сердцу. По ее подсчетам, только один из пятидесяти заблудших вступал на прямой путь и становился добропорядочным гражданином, честным налогоплательщиком.

Причем лично ей неизменно доставались под надзор остальные сорок девять.

Ноги у нее болели. Она сделала глупость и купила новые туфли, слишком для нее дорогие. Она не могла себе такого позволить на свою зарплату. Она была в депрессии, потому что мужчина, с которым она время от времени встречалась на протяжении пяти недель, заявил, что она вгоняет в депрессию его и что им лучше расстаться.

Ей было тридцать три года, она не была замужем, у нее не было приятеля и вообще никакой своей жизни, ей до того надоела ее работа, что хотелось руки на себя наложить.

Она шла, опустив голову. Для нее это была привычная поза, потому что ей не хотелось видеть того, что окружало ее. Она ненавидела этот город, ненавидела мужчин, торчавших в подворотнях и начинавших почесывать в паху, когда она проходила мимо. Она ненавидела запах отбросов – «городской парфюм» – и городской шум. Шум двигателей, клаксонов, голосов, механизмов, пульсирующий у нее в ушах.

До отпуска оставалось еще восемь недель, три дня и двенадцать часов. Ей казалось, что она не выдержит, не доживет. Черт побери, до следующего выходного ей оставалось еще три дня, и она сомневалась, хватит ли ей сил дожить хотя бы до него.

Ей не суждено было дожить.

Она не обратила внимания на визг тормозов: это была всего лишь еще одна нота в какофонии городских шумов, которые она научилась ненавидеть, как заразную болезнь.

Легкий толчок в плечо показался ей всего лишь еще одной досадной помехой. Проявлением грубости, поражавшей всех, кто жил в этой вонючей дыре.

Потом голова у нее закружилась, перед глазами все померкло. Как во сне, она почувствовала, что ее поднимают на воздух и бросают. Даже когда она приземлилась на полу фургона с заклеенными изолентой глазами и ртом, все это показалось ей нереальным. В голове промелькнула смутная, бессвязная мысль о том, что надо закричать, но тут легкий укол шприца окончательно лишил ее сознания.

* * *

К середине дня Ева и Пибоди опросили трех клиентов Кили Свишер и двух клиентов ее мужа. Они двигались с географической целесообразностью, и следующей им опять попалась клиентка Кили.

Яна Угер оказалась женщиной весьма внушительных размеров. За время двадцатиминутного разговора она выкурила три сигареты с ментолом. А если она откладывала сигарету, то тут же бралась за пестрые леденцы из стоявшей возле ее кресла вазочки. Ее волосы были зачесаны наверх и напоминали залитый силиконом ананас. У нее была жирная кожа, обвисшие щеки и тройной подбородок. И отвратительный характер.

– Она была шарлатанкой. – Яна затянулась, выдохнула дым и прорезала воздух сигаретой. – Типичной шарлатанкой. Заявила, что она не сможет мне помочь, если я не буду соблюдать режим. Я что, в казарме?

– Когда-то были, – напомнила Ева.

– Три года оттрубила в армии. Там и познакомилась с моим Стью. Он пятнадцать лет прослужил своей стране. А я все эти годы была образцовой армейской женой, воспитывала двоих детей. Это из-за детей я так растолстела, – заявила она и сунула в рот еще один леденец. – Я пробовала диеты, но у меня была одна особенность.

«Неспособность перестать обжираться», – мысленно предположила Ева.

– Наша медицинская страховка не покрывает услуги пластического хирурга. – Яна с хрустом раскусила леденец во рту. – Крохоборы. Они выставили условие, что я обязана полгода посещать лицензированного диетолога, а уж потом, если это не поможет, они должны написать мне официальную бумагу. Ну, я пошла к ней, к этой шарлатанке, выслушала весь этот бред. И что, вы думаете, было дальше? – Она сосала леденец с такой яростью, что Ева испугалась, как бы он не застрял у нее в горле. Это точно положило бы конец разговору. – Я вам скажу, что было дальше. Я набрала четыре фунта за два месяца. Нет, Стью-то как раз не против. «Любимого тела должно быть много» – так он говорит. Но я соблюдала все ее предписания! И что ж вы думаете, она подписала бумагу, что лечение не помогло? Нет, не подписала!