Текст книги "Очарование тайны. Эзотеризм и массовая культура"

Глава 4
Сатанизм для интеллигенции

Каким бы странным это ни показалось, но сатанизм в значении ритуального поклонения главному антагонисту христианской мифологии, если рассматривать его с точки зрения истории эзотеризма, в изначальной форме – чисто литературное явление. Несмотря на множество слухов и легенд, связывающих эту практику с гностиками, ведьмами, катарами, тамплиерами и иными сообществами, чья история строится по логике перевернутого подсвечника (когда поведению сообщества, жизнь и принципы которого нам неизвестны, мы склонны приписывать все самые ужасающие черты и качества), никаких достоверных свидетельств, подтверждающих ее реальность, до Нового времени нет. И лишь с изменением отношения человека к Богу, с развитием эпохи Просвещения картина меняется, появляется литературный сатанизм, который, в свою очередь, оформляет реальный.

Дух зла в христианской картине мира был абсолютно отрицательным существом, не имеющим ничего, что могло бы вызвать симпатию. Это характерно как для евангельского сюжета, так и для ранней церковной традиции. Дьявол и его демоны отображались с подчеркнутой неприязнью. Когда современные теоретики философии ужаса, рассуждая об ужасе материального, ссылаются на монстров Лавкрафта как пример сочетания несочетаемых элементов, то они не учитывают, что такая традиция в отображении дьявола и его слуг была изначальной в раннем христианстве. Приведем здесь лишь один пример – типичное описание демона из раннехристианского патерика:

Когда шел я дорогою, встретил человека высокого роста, совершенно голого, черного цветом, отвратительного видом, малоголового, тонконогого с железными когтями, огненными глазами, толстыми губами, ослиною кожею. Увидав его, я пришел в ужас и запечатлел себя крестом. Но он приблизился ко мне и, обняв меня, часто целовал и говорил: что ты крестишься и бежишь от меня? Ты друг мой, творящий волю мою. За то и я пришел сопутствовать тебе и помочь тебе исполнить волю твою183183
  Великий патерик. По рукописи монастыря преподобного Саввы Освященного. М.: Правило веры, 2017. С. 321.


[Закрыть].

В таком образе не только нет ничего симпатичного, он призван вызывать глубокую неприязнь.

В западном Средневековье интерес к дьяволу актуализируется: его вмешательство в дела людей, колдовство как его домен, истории о шабашах ведьм акцентируют внимание на нем и его образе, отвратительность которого не уменьшается, скорее наоборот, у него появляются неотъемлемые элементы – рога и копыта. Здесь же развивается представление о сообществах зла, творящих свои ужасные ритуалы во славу духа зла.

С приходом Нового времени ситуация несколько меняется: интерес к персонифицированному злу все более ассоциируется со сказками, суевериями, недостойными критического ума, вкупе со свободой художественного творчества, что приводит к формированию нового образа дьявола, скроенного по вполне человеческим лекалам. Первым шагом к нему стала классическая английская поэма Джона Мильтона «Потерянный рай» (1667). Формально она вполне придерживается библейского повествования, но наполняет его интересными деталями; в частности, важным становится уточнение образа главы падших духов, восставших против Бога. У Мильтона сатана избавляется от всех фольклорных атрибутов (хвост, рога, копыта) и предстает привлекательным и даже изящным существом: «осанкою он царь»184184
  Милтон Д. Потерянный рай // Милтон Д. Потерянный рай. Возвращенный рай. Другие поэтические произведения. М.: Наука, 2006. С. 122.


[Закрыть], хоть и царь преисподней. Утратив прежний блеск, он не утрачивает достоинство и отвагу – например, в бою с ангелами он, в «весь гигантский выпрямившись рост, / Неколебимо противостоял Опасности»185185
  Там же. С. 126.


[Закрыть], да и славы не полностью лишился:

 
           …мятежный Властелин,
Осанкой статной всех превосходя,
Как башня высится. Нет, не совсем
Он прежнее величье потерял! 186186
  Там же. С. 24.


[Закрыть]
 

Описание Мильтона максимально очеловечивает сатану, делая его внутреннюю драму близкой и понятной читателю:

 
В раздумье Сатана, замедлив шаг,
К подъему на крутую эту гору
Приблизился… 187187
  Там же. С. 98.


[Закрыть]
Лицо Врага, пока он говорил,
Отображая смену бурных чувств 188188
  Там же. С. 96.


[Закрыть].
 

А во время искушения первых людей эта буря чувств еще очевиднее, ведь, в сущности, он не хочет причинять им вред, но вымещает на них свою злобу, чтобы через их падение отомстить Творцу. Хотя в «Потерянном рае» сатана очевидно отрицательный персонаж, «тиран», «бунтовщик», но он явный оппонент Бога, который тоже походит у Мильтона на немилостивого сурового правителя. Позднее Шелли отзовется о таком образе зла:

…мильтоновский сатана, как нравственное существо, настолько же превосходит своего Бога, насколько тот, кто упорствует в достижении какой-то цели… несмотря на невзгоды и пытки, превосходит того, кто в холодной уверенности в несомненном триумфе наносит своему врагу самое ужасное возмездие не из‐за какой-либо ошибочной идеи заставить его раскаяться, но с предполагаемым намерением вывести из себя, чтобы тот заслужил новые муки189189
  Цит. по: Luijk R. Children of Lucifer: The Origins of Modern religious Satanism. Oxford: Oxford University Press, 2016. P. 72. Для самого Шелли сатана – символ политического революционера, целью которого стала эпоха всеобщего равенства. Деспотом и тираном для него был Бог Отец, и поэт не раз признавался, что с радостью сам бы стал антихристом, который разрушит Его царство, но, как ни парадоксально, к Христу он относился с симпатией, сочетая Его образ с революционером-сатаной в «Прометее освобожденном». Многие замечают выражение этой мысли в его поэзии в целом. Например, Рубен ван Льюик пишет об образах поэмы «Лаон и Цитна» следующее: «…дух зла изображается в виде орла – традиционного атрибута Зевса. За греческим „отцом богов“ мы можем сразу различить облик „Бога-Демона“, которого Шелли хотел уничтожить и чьим самым мощным проявлением в его собственном обществе был, конечно, „Иегова“…» (Ibid. P. 98).


[Закрыть].

Это суждение было бы справедливым, если бы Мильтон не уравновесил гневного Бога его Сыном, милостивым и сострадательным к людям. Именно Христос перевешивает образ дьявола, тем самым показывая его нравственную неполноценность при понятных, казалось бы, с человеческой точки зрения чувствах и обстоятельствах. Пожалуй, наибольшая заслуга Мильтона в обосновании нового образа дьявола – его абсолютное очеловечивание, после «Потерянного рая» в западной культуре он более не воспринимается как чуждая человеку по природе сущность, средоточие абсолютного зла, теперь он существо нравственно порочное, но не более того.

Мильтон заронил в западную культуру семя, которое дало обильные всходы чуть более века спустя, когда образ зла, созданный им, начинает достраиваться и преображаться в романтическом движении. Пожалуй, одним из первых в наиболее резкой форме развил линию Мильтона английский поэт-визионер Уильям Блейк. До сих пор о его наследии идут споры, некоторые считают его мистиком, имеющим реальный опыт духовного созерцания, другие – свободомыслящим, облекшим свои идеи в недоступную для политической и духовной критики форму. В «Союзе небес и преисподней» (1793) Блейк суммирует те подспудные идеи, которые содержала в себе поэма Мильтона. Оценивая последнюю, он замечает:

…перо Мильтона было скованным, когда он изображал Бога и Ангелов, и становилось свободным, когда он говорил об Аде и Дьяволах… он был настоящим поэтом, а стало быть, принадлежал к стану Дьявола190190
  Блейк У. Видения страшного суда. М.: Эксмо, 2002. С. 24.


[Закрыть].

Вторым влиянием, оформившим идеи Блейка, стало отрицание сведеборгианского движения; как известно, одну из своих программных работ шведский визионер назвал «Рай и ад» (1758).

Главной характеристикой духа дьявола, согласно Блейку, становится свобода мысли и творчества, дьявола он объявляет носителем поэтической силы, противостоящим мертвой букве христианской морали, где «стыдливость – личина гордецов и спесивцев. Тюрьмы возводят из камня Закона, бордели – из кирпичей Религии»191191
  Там же. С. 27.


[Закрыть]. Вообще, если внимательно читать Блейка, то можно увидеть, как вся традиция сатанизма XX века, начиная от Кроули и заканчивая Лавеем, основывается на его эстетике и идеологии. Когда он пишет: «В похоти козла – щедрость Божья. В ярости льва – мудрость Божья. В наготе женщины – мастерство Божье»192192
  Там же.


[Закрыть] или «Никогда не поймешь, что значит „достаточно“, пока не узнаешь, что значит „чрезмерно“»193193
  Там же. С. 29.


[Закрыть], то в XX веке эхом ему откликаются Кроули и Лавей. Первый не раз подчеркивал свою связь с поэтической традицией романтического воспевания зла. Так, в видении героини из самого известного романа Кроули «Лунное дитя» возникает Блейк; хоть он и не назван по имени, но его стихи раскрывают секрет. Из всех пришедших в видении душ Блейк назван «величайшим»194194
  См.: Кроули А. Лунное дитя. https://librebook.me/lunnoe_ditia/vol1/16.


[Закрыть]. А в случае Лавея достаточно лишь сравнить максимы из «Сатанинской библии» с текстами Блейка, чтобы увидеть их сходство. Блейк стоит как бы на стыке двух традиций: гетеродоксальных философско-религиозных теоретизирований (среди его источников были Сведенборг, Бёме, Парацельс) и поэзии.

Наиболее полно выражающей тенденцию романтизации образа зла стала поэма лорда Байрона «Каин» (1821). Взяв за основу библейский сюжет (убийство Каином Авеля), Байрон, по примеру Мильтона, расцвечивает его новыми подробностями, но если Мильтон достраивал события, не меняя их в основе, и в целом придерживался библейски корректной трактовки, то Байрон создает совершенно новый миф, который покоится на двух персонажах – Каине и Люцифере. У Байрона семья Адама после грехопадения ведет благонравный образ жизни, безропотно поклоняясь Богу и терпя все выпавшие на их долю лишения. И только Каина мучают сомнения по поводу справедливости наложенной на них кары, с таким мятущимся героем и встречается Люцифер. Так описана их первая встреча:

 
Я не дрожал при виде херувимов,
Так отчего ж я с трепетом встречаю
Того, кто приближается? Он смотрит
Величественней ангелов; он так же
Прекрасен, как бесплотные, но, мнится,
Не столь прекрасен, как когда-то был
Иль мог бы быть: скорбь кажется мне частью
Его души, – хотя доступна ль скорбь
Для ангелов? Но он подходит 195195
  Байрон Дж. Г. Сочинения: В 3 т. Т. 2: Поэмы и трагедии. М.: Худож. лит., 1974. С. 389.


[Закрыть].
 

Здесь уже нет и тени, хоть как-то скрывающей вполне привлекательный образ. Но хотя образ и становится положительным, функция дьявола как искусителя сохраняется. Цель Люцифера усугубить сомнение Каина, раскрыть ему тайны бытия, о которых не ведает его семья, что в итоге и приводит к первоубийству Авеля.

Байрон полностью правит образ Люцифера, равно как и образ библейского Бога. Люцифер рассказывает Каину о том, что он не просто падший ангел, он выше всех существующих ангелов и фактически соперник Бога, он сам мог бы сделать творение лучше. У Каина в разговоре с женой после общения с Люцифером даже вырывается характерное восклицание: «он бог». Но когда Ада уточняет, с чего он это решил, Каин поправляется: «говорит как бог»196196
  Там же. С. 402.


[Закрыть]. Это впечатление от Люцифера лишь подтверждается, когда он берет Каина с собой в полет, рассказывая ему, что: «Над бездною пространства, – я открою / Тебе живую летопись миров / Прошедших, настоящих и грядущих»197197
  Там же. С. 413.


[Закрыть]. И действительно, оказывается, что мир Каина и его семьи – лишь один из множества миров, существовавших ранее, и создан он Богом из обломков предыдущих вселенных, чьи обитатели страшнее и могущественнее людей198198
  Приведем одну из характеристик таких миров:
  …Вот эти исполины,
  Которые, мне кажется, похожи
  На диких обитателей дремучих
  Земных лесов, но только в десять раз
  Громадней и страшнее тех, громадней,
  Чем стены рая, – эти привиденья,
  Чьи очи пламенеют, как мечи
  В десницах херувимов, стерегущих
  Эдемский сад, и чьи клыки торчат
  Как голые деревья? (Там же. С. 427).


[Закрыть]. Но существа во всех мирах «все живут, все страждут»199199
  Там же. С. 414.


[Закрыть] и обречены на смерть. Причиной тому, по словам Люцифера, тиранические качества Бога. Сам же Люцифер утверждает себя дуалистическим оппонентом, говоря: «Мы вместе / Лишь царствуем; но обитаем порознь»200200
  Байрон Дж. Г. Сочинения. Т. 2: Поэмы и трагедии. С. 428.


[Закрыть].

Таким образом, вся библейская картина мироздания полностью перекраивается, дьявол становится вторым богом, дающим человеку знание. Но тем не менее у Байрона ни Бог, ни Люцифер не изображаются положительными персонажами. Бог выступает как молчаливый и холодный правитель, наказующий людей за проступки, подобно механизму, а Люцифер – как хитрый и своекорыстный, хотя живой и романтичный персонаж, главной характеристикой которого становится абсолютная правдивость. Он ничего не скрывает от Каина, давая ему знание об истинном положении вещей, это знание в итоге и служит причиной преступления. Наиболее гуманным в поэме изображен Каин, который, даже убивая брата, делает это ненамеренно и очень сожалеет о содеянном сразу после преступления. Из-за отсутствия фигуры Христа, как это было у Мильтона, Бог полностью лишается положительных моральных черт, в то время как дьявол выглядит хоть и не идеально, но достойно. По мнению исследователя, образ Люцифера соткан у Байрона из различных влияний, основные: революционный пафос борьбы с тиранической властью, желание избавиться от бессмысленных оков пуританской морали, в особенности в сфере пола, и идея свободы человека. Критики школу поэзии, восходящую к Байрону и фокусирующуюся вокруг романтизированного изображения зла, обычно именуют «романтическим сатанизмом»201201
  Принято ее начало отсчитывать с разоблачительного пассажа из книги другого поэта-романтика – Роберта Саути, когда он обличает тенденцию романтизации зла: «Люди с больными сердцами и развращенным воображением, которые, формируя систему мнений в соответствии с собственным несчастным образом поведения, восстали против самых святых предписаний человеческого общества и, ненавидя эту богооткровенную религию, в которую, несмотря на все их усилия и браваду, они не могут полностью не верить, трудятся, чтобы сделать других такими же несчастными, как они сами, заражая их моральным вирусом, который разъедает душу! Школу, которую они основали, можно со всем основанием назвать сатанинской школой; ибо, хотя их постановки дышат духом Велиала в похотливых частях и духом Молоха в тех отвратительных образах зверств и ужасов, которые они с удовольствием представляют, они особенно характеризуются сатанинским духом гордыни и дерзкого нечестия, все еще выдающим жалкое чувство безнадежности, с которым он связан» (цит. по: Luijk R. Children of Lucifer. P. 73).


[Закрыть].

Линия, развитая Байроном, в первой половине XIX века была продолжена и другими авторами. Например, Альфред Виктор де Виньи спустя три года после выхода «Каина» публикует мистерию «Элоа, или сестра Ангелов» (1823), которая изначально должна была лаконично именоваться «Сатана». Это романтическая любовная история Элоа, девы-ангела, родившейся из пролитой над могилой Лазаря Христом слезы. Поскольку она – новый ангел, то о падении людей и ангелов ничего не знает, и другие ангелы рассказывают ей об этом событии, упоминая о том, кто «лучшим был из нас», но потерял всю свою красоту. Как и свойственно юным романтическим натурам, Элоа влюбляется в образ Люцифера, начинает жалеть его, ведь он «дрожит от холода и всеми нелюбим»202202
  Виньи А. Д. Элоа, или сестра ангелов. Мистерия // Художественный перевод и сравнительное литературоведение. IV: Сборник научных трудов. М.: Флинта, 2020. С. 630.


[Закрыть], и решает спуститься в Ад, чтобы обратить его на путь покаяния. Встретившись с Люцифером, Элоа поражается его великолепному облику, ведь он «печальный и прелестный», с волосами, скрепленными повязкой, служившей и короной, «искрилось солнцами все золото на ней»203203
  Там же. С. 636.


[Закрыть], померкшие крылья стали похожи на плащ, а в руке скипетр. Как не влюбиться в такого романтического героя? А тот, в свою очередь, влюбляется в нее, играя ей на музыкальном инструменте, похищает, унося с собой в преисподнюю. Здесь совершается уже полное очеловечивание духа зла, в нем не просто нет ничего инфернального, напротив, в нем пылает вполне понятная человеческая страсть, а появление прекрасной возлюбленной добавляет ему привлекательности. Да и сам он под влиянием Элоа всерьез задумывается о том, что может иметь надежду на прощение Богом. Последний ход быстро становится классическим литературным тропом204204
  Вот, например, как спустя около ста лет этот же ход повторяется у знакомого нам Грабинского, но уже в сочетании с традицией эзотеризации мифа: «И вот венец из огненных языков окружил пурпурной короной сатанинский конус и мрачным отблеском озарил Бафомета. Огромный, понурый, превыше горных вершин, он стоял; и лик козлиный, бородатый свела безграничная пытка; в глазах, огромных, глубоких, как бездна, мерцало великое, неизбывное страдание, беспредельное отчаяние отверженного от лика Божия. Как испокон веку, он закрыл рукой глубокими морщинами изборожденное чело и стонал. Чудовищную, волосатую грудь самого великого из бунтарей сотрясали детские рыдания… – Господи! Почто ты отринул меня? Вдруг пречудный свет озарил оцепенелые в мучениях черты, светлое пламя вспыхнуло меж козлиных рогов, и он воспрянул в потоках светлого милосердия. И чудесное превращение потрясло котловину и скалы: исчез омерзительный козел, и в огне и блеске, словно Феникс, возрожденный из пепла, к небу воспарил гигантский Адам-Люцифер…» (Грабинский С. Саламандра. С. 294–295).


[Закрыть].

Из этой же среды рождается и значительно более поздняя поэма Виктора Гюго «Гибель сатаны», которая, по мысли автора, должна была выйти в 1856 году, но увидела свет уже после его смерти. По мнению исследователей205205
  Подробнее см.: Luijk R. Children of Lucifer. P. 106.


[Закрыть], страстное увлечение спиритизмом и содержание откровений от духов сыграло немалую роль в желании Гюго дать новую трактовку библейскому мифу. Здесь, подобно тексту Виньи, для сатаны также возможно искупление благодаря рожденной на небесах от оставленного им пера ангела-девы Свободы. Именно она спускается вниз, чтобы преобразить сатану в Люцифера. Революционная политическая линия органично сплетается с религиозной. Стоит отметить важный момент. Гюго наделяет различные наименования персонифицированного зла разным религиозным значением: сатана – отрицательный, в то время как Люцифер – положительный. Как раз в годы написания поэмы в эзотерических кругах складывается идея противопоставления сатаны и Люцифера, и именно последний начинает пониматься как символ духовной свободы, искупленное или оклеветанное зло.

Кратко подытожим все эти романтические искания. Благодаря поэзии, начиная с Мильтона дьявол лишается всех отталкивающих качеств, характерных для его образа в предыдущей истории христианства. Он предельно очеловечивается, обретая привлекательные черты как внешне, так и внутренне. Он объявляется носителем творческой свободы, поэтической силы, всех человеческих страстей и талантов, которые вполне можно счесть благородными. Образ дьявола удачно противопоставляется ханжеской морали церкви, что добавляет ему еще больше симпатии. Не менее важно и то, что в романтическом движении Бог Отец также очеловечивается, но только ни одного из положительных качеств дьявола не имеет. Он – холодный тиран, безразличный к метаниям, свободным творческим порывам и любовному чувству, все это осуждается им и уничтожается через сеть безличных моральных законов. Так к Богу и дьяволу начинают применять нормы человеческой морали, и последний предстает в очень выгодном свете. Конечно, романтики всерьез не верили в существование персонифицированного зла, для них дьявол был лишь удачным образом, концентрирующим их политические и этические взгляды. Все эти романтические поиски формально никак не связаны с эзотеризмом, но впоследствии они с ним соединятся.

Первый шаг к этому делается все еще со стороны литературы. Шарль Бодлер в «Цветах зла» пишет «Литанию сатане», текст любопытный и значимый. Приведем его фрагмент:

 
О ты, всех Ангелов мудрейший, славный гений,
О Бог развенчанный, лишенный песнопений!
Мои томления помилуй, Сатана!
Владыка изгнанный, безвинно осужденный,
Чтоб с силой новою воспрянуть, побежденный!
Мои томления помилуй, Сатана!
Ты, царь всеведущий, подземных стран владыко…
Творцом сокровища укрыты в алчной злобе!
Мои томления помилуй. Сатана!
О ты, чей светлый взор проникнул в арсеналы,
Где, скрыты в безднах, спят безгласные металлы!
 

Перед нами классическое христианское молитвенное обращение, адресатом которого обычно является Бог или святые, но здесь в центр литургического текста помещается сатана. Его образ в трех первых строках конденсирует все то, что накопила романтическая традиция за полвека до Бодлера, именно гением и богом стал он восприниматься; Бог Отец здесь алчный и злобный. Но Бодлер идет дальше, он связывает духа зла не только с естественными человеческими страстями, но и с эзотеризмом. Фразы про «селитру и серу» и «безгласные металлы» отсылают к хорошо известной среди погруженных в эзотерический контекст людей практике, а именно к алхимии. Таким образом, Бодлер создал первый литургический текст, посвященный образу христианского зла. У поэтов-романтиков он был лишь литературным образом, воплощавшим их представления и идеи, но мысли о том, что к нему можно обращаться с прошениями, не было и в помине. Бодлер кардинально изменил ситуацию. Понятно, что он руководствовался не стремлением разрабатывать литургику черной мессы, хотя это стихотворение во многом послужило поводом для выявления связи Бодлера с тайными обществами дьяволопоклонников206206
  Одним из первых идею о соучастии Бодлера в некоем тайном культе высказал Луи Мегрон в книге 1910 года «Романтизм и мораль».


[Закрыть]. Впоследствии именно этот текст станет первым образцом, по которому будет развиваться ритуальная гимнография, посвященная злым силам.

За год до первой публикации «Цветов зла» увидел свет программный труд одного из самых известных магов XIX века – «Догмат и ритуал высшей магии». Альфонс Луи Констант (1800–1875), более известный как Элифас Леви, изверженный из сана католический дьякон, интересен нам здесь по двум причинам. Во-первых, Леви разработал свою концепцию магии, основанную на оригинальном понимании сатаны. Во-вторых, он стал создателем легендарного образа Бафомета, ставшего самым известным олицетворением зла в современной массовой культуре. История Леви совсем не проста, его обращение к эзотеризму не было мгновенным, предшествовали этому процессу глубокие симпатии к социализму, столь серьезные, что, по мнению исследователей, он был «одним из самых известных радикалов-социалистов»207207
  Strube J. The «Baphomet» of Eliphas Lévi: Its Meaning and Historical Context // Correspondences. 2016. № 4. P. 40.


[Закрыть]. Первой книгой Леви была «Библия свободы» (1841), отстаивающая идеи равенства, за которую ему даже пришлось год отсидеть в Бастилии. Текст воспевал новую эпоху Святого Духа, в которой христианство и коммунизм объединятся с почитанием женщины. Разумеется, что с революционными настроениями он впитал и представление о сатане как революционном символе, образ которого был искажен религиозным деспотизмом. Это нашло отражение на страницах его «Библии», где Люцифер предстает как ангел свободы. А в 1844 году Леви написал художественное произведение «Матерь Божья», в котором вновь восставший сатана преображается любовью Девы Марии в Люцифера, испытав божественную любовь. Существует вполне обоснованное мнение, что эзотерическая деятельность Леви стала трансформацией его социализма, ведь само представление об эзотеризме как линии преемственности тайных обществ и мыслителей, противостоящих официальной церкви во Франции XIX века, впервые актуализировалось именно в социалистических кругах, которые причисляли себя к линии благородных еретиков, отстаивавших свободу мысли и идею равенства перед господствующим соединением церкви и государства208208
  Подробнее об этом см.: Strube J. Occultist Identity Formations Between Theosophy and Socialism in fin-de-siècle France // Numen. 2017. 64. Р. 568–595.


[Закрыть].

Эзотерические идеи Леви тесно связаны с его юношеским социализмом, художественными экспериментами и католическим образованием, и ни одну из этих составляющих он впоследствии не отверг. Уже обучаясь в семинарии, Леви пришел к выводу, что представление об антагонисте Бога – противоречащий христианству предрассудок. Он называл его манихейским пережитком209209
  Леви об этом так и пишет: «Скажем же твердо, для того чтобы окончательно справиться с манихейством, которое периодически проявляется в наших христианах, что Сатана не существует как высшая личность и сила. Сатана – это олицетворение всех заблуждений, извращений и, следовательно, также и всех слабостей» (Леви Э. Догмат и ритуал высшей магии / Пер. с фр. И. Харун. Б. м.: Б. и., 2012. С. 475).


[Закрыть]. Впоследствии Леви использовал эту мысль в разработке своего учения о магии. Само представление о ней моделируется им по образцу современной науки, магия провозглашается наукой, только действующей в ненаблюдаемом духовном мире. Он пришел к выводу, что сатана – это имя безличной силы, пронизывающей собой всю вселенную, эта сила также называется «астральный свет». Все магические операции зиждутся на умении управлять ею. Церковь, в которой Леви ничего плохого не видит, использует ее во благо в своих таинствах. То, какой магией занимается маг, напрямую связано с его моральной интенцией: белый маг – тот, кто использует астральную силу во благо; черный – тот, кто обращает ее во зло, связанное с корыстью или причинением кому-либо вреда, такую разновидность магии он именует гоэтией210210
  Традиция, закрепившая за термином «гоэтия» значение черной магии, также восходит к Леви. Например, в классических текстах Плотина под гоэтией понимается универсальный закон симпатии, согласно которому между различными уровнями космоса и его элементами действуют принципы, скрытые от человеческого взора, то есть для древнего философа гоэтия – синоним магии вообще.


[Закрыть].

Для иллюстрации действия этой силы Леви на фронтисписе второго тома «Догмата и ритуала высшей магии» изобразил известного по мифологии шабаша козла Мендеса, или Бафомета. По легенде, Бафомет – это идол, которому покланялись тамплиеры. Леви заимствовал это название во многом потому, что рыцари-храмовники для него были преемниками древних гностиков не только в передаче тайного знания, но и в том, что и первые и последние пострадали за свободу. У Леви идол стал выражением креативной силы, поддерживающей мир. Здесь стоит воспроизвести известный пассаж из его книги, чтобы продемонстрировать, как представление о единстве эзотерической традиции и научные знания эпохи соединяются воедино:

Это действующее начало, едва открытое наощупь учениками Месмера, и есть то, что средневековые адепты называли первоматерией великого делания. Гностики сделали из него огненное тело Святого Духа, и это ему поклонялись в тайных обрядах шабаша или обрядах храмовников, под иероглифической фигурой Бафомета или Андрогинного козла Мендеса211211
  Леви Э. Догмат и ритуал высшей магии. С. 75.


[Закрыть].

На самом деле все в фигуре Бафомета Леви говорит только о единстве противоположностей: две руки, на которых выведено «Solve et Coagula» («Сгущай и растворяй»), – два принципа всех алхимических операций; женская грудь, указывающая на питающее мир начало; фаллос в форме кадуцея, связанный с производящим началом; факел между рогов, указующий на свободу познания и свет разума.

Само изображение Бафомета в виде козла имеет сложную историю. Очевидно, что первой референтной отсылкой в ней является демонологическая литература: отдаленные прототипы рисунка Леви встречаются у Жана Бодена, в руководстве охотника на ведьм Ф. М. Гуаццо и подобной литературе. Одной из первых картин, где сходный образ приобретает эзотерический символизм, иногда называют гравюру «Андрогин» из «Амфитеатра вечной мудрости» (1595) Генриха Кунрата. Во Франции в интересовавшихся тайными знаниями кругах бытовала мысль о том, что слово «бафомет» переводится как «тинктура»212212
  Подробнее см.: Strube J. The «Baphomet» of Eliphas Lévi. P. 49.


[Закрыть], что сближало этот образ с алхимией. У Леви андрогинность бафомета имеет троякое происхождение: социалистическое равенство всех людей, христианская идея о том, что во Христе нет ни мужского, ни женского пола, и алхимические представления. Еще одним прообразом фигуры стал греческий Пан, бог природы, уже знакомый нам по черной фантастике. Леви объясняет мифологическую основу этой фигуры следующим образом:

Да, мы глубоко убеждены, что великие мастера ордена тамплиеров поклонялись Бафомету и принуждали поклоняться ему своих посвящаемых; да, существовали и может быть существуют и еще собрания, председательствуемые этой фигурой, восседающей на троне с пылающим факелом между рог; только поклонники этого знака, в отличие от нас, не считают его символом дьявола, но скорее богом Паном, богом наших современных философских школ, богом чудотворцев Александрийской школы и неоплатоников-мистиков наших дней, богом Ламартэна и Виктора Кузэ, богом Спинозы и Платона, богом древних гностических школ; даже Христом раскольников213213
  Леви Э. Догмат и ритуал высшей магии. С. 473.


[Закрыть].

Самую любопытную роль играет пентаграмма в круге, расположенная во лбу Бафомета. Она изображает четыре первоначала (огонь, воздух, вода, земля) и квинтэссенцию, пятый элемент, объединяющий все творение, тем самым является символом Христа. Таким образом, все мифологемы и образы, использованные здесь Леви, впоследствии станут базовыми элементами для популярного представления о сатанизме, правда полностью изменив свое значение. Заметим, о перевернутой пентаграмме как образе зла писал уже и сам Леви, он же признавал существование шабашей, где царит зло:

Но шабаш не всегда был только сном, и он существовал в действительности; и даже до сих пор существуют тайные ночные собрания, на которых практиковали и практикуют ритуалы древнего мира, и среди множества этих собраний одни носят религиозный характер и ставят социальную цель; другие предаются оргиям и заклинаниям214214
  Там же. С. 479.


[Закрыть].

Ведь слухи о подобных практиках ходили в Париже постоянно со Средних веков и никуда не исчезали.

Бафомет Леви, без сомнения, вошел в историю и во многом ее сформировал, подтверждения тому есть и в наши дни. Так, в 2015 году в Детройте организация «Сатанинский храм» воздвигла бронзовую скульптуру высотой в два с половиной метра, почти воспроизводящую картину Леви. Монумент был призван поддержать принцип отделения церкви от государства и символизировал собой скептическое отношение к религии. Позднее эта же статуя была воспроизведена в ведьмовском сериале «Леденящие душу приключения Сабрины» (2018–2020). Но по-настоящему новое переосмысление рисунок Леви получил в творчестве швейцарского художника Ханса Гигера (1940–2014). В его цикле «Некрономикон I» Бафомет вписан в биомеханическую эстетику и связан с постлавкрафтовской мифологией. Все пантеистические элементы редуцированы: морда более похожа на противогаз, крылья – на части отстегивающегося костюма, а руки напоминают манипуляторы робота. Факел погашен и упирается в лоно обнаженной женщине, висящей над ним в форме пентаграммы. У Гигера гуманистический, социалистический и христианский пафос Леви сознательно выхолощен и заменен на мрачную биомеханическую эстетику215215
  Вообще, творчество Гигера – сложный сплав эзотерических влияний, миропонимания сюрреалистов и внутреннего сновидческого опыта. Первая книга-альбом, принесшая ему всемирную славу, «Некрономикон I» (1977) – хорошее этому подтверждение. В ней, помимо эмоционального наброска автобиографии, Гигер поместил тех персонажей, которые оказали на него максимальное влияние: Э. Леви, А. Кроули и Г. Майринка. В сопроводительной статье к работам художника доктор Фритц Биллетер пишет, что «люди, демоны, архитектура и техника одновременно встречаются в полотнах Гигера, взаимопроникая друг в друга» (Billeter F. H. R. Giger’s Environments // Giger H. R. Necronomicon. Zürich: Edition C, 1984. S. 70). Согласно его не лишенным глубины наблюдениям, эстетика художника строится на переосмыслении в эзотерическом ключе христианского символизма. Гигер «взламывает» христианскую мистическую традицию, используя ее классические выражения в архитектуре (готические соборы), живописи (страдания Христа, вариации искушения святого Антония, экстаз святой Терезы и т. п.), он раскрывает в них скрытую сексуальную основу в духе Фрейда, таким образом переводя христианскую эстетику в политеистическую, где плоть не была греховной, но носила сакральный смысл. Добавляя в этот коктейль научно-фантастический элемент, художник добивается уникального, не имеющего аналогов мрачного эффекта. Пожалуй, именно его творчество можно назвать единственным выражением экстремально темной эзотерической тематики в XX веке, по сравнению с ним наследие Кроули, Лавея или Лавкрафта гораздо более христианизировано и гуманистично. Альбом «Некрономикон I» попал в руки Ридли Скотту, который связался с художником. Итогом их совместного труда стала модель «Чужого», за которую Гигер получил Оскар. После этого биомеханическая эстетика художника становится очень популярной, в особенности в андеграунде, в частности являясь основой для множества компьютерных игр (Doom, Contra и др.). Любопытно, что произведения Гигера, наравне с работами Лавкрафта, вызвали наибольший резонанс в среде современного спекулятивного реализма как выражение абсолютного материализма.


[Закрыть].