Текст книги "Москва литературная №1, 2023. Литературно-художественное издание"

ПОЭТИЧЕСКОЕ СЛОВО

БОЛОТНИКОВ Сергей: «Сонеты с улыбкой»

* * *

 
Ты мной придумана когда-то:
Харизма, лоск, ума палата, —
По наблюдению Росстата —
Ноль – в энной степени – на брата.
 
 
Фигура – с подиума снята
Воображением фаната
Для достиженья результата,
А взгляд – из недр матриархата.
 
 
Глаза – сияние карата,
Свободный доступ – без возврата,
Соблазн и отклик адресата —
В любой момент, с открытой датой.
 
 
Пусть закипает мозг как орган
От несравненного восторга!
 

* * *

 
Я наслаждаюсь, как эстет,
Благообразием фигуры,
Отдав ногам приоритет
Из-под текстильной фурнитуры.
 
 
Мой сканер видит всё насквозь:
Неважно, сколько разных тканей —
По совокупности и врозь —
На вандализм ждут испытаний.
 
 
Когда тобой владеет страсть,
Интересует всё и сразу,
И как в неистовство не впасть,
От наготы теряя разум.
 
 
Непредсказуемость влеченья —
Причина умопомраченья!
 

* * *

 
Была бы ты тогда со мной,
Хотя бы где-то в подсознанье,
Случайный флирт в одно касанье
Не стал ошибкой роковой…
 
 
Но надо думать головой,
А не включаться в состязанье
За полноценность осязанья
Под новый тост очередной.
 
 
Теперь хочу я быть с одной,
Но очевидность притязанья
Похожа лишь на истязанье,
Усугубленное виной.
 
 
Где и какое возмещенье
Твое потребует прощенье?!
 

* * *

 
Звучала музыка, звучала —
И без конца, и без начала —
На теплоходе у причала,
А память прошлым докучала:
 
 
Как ты любимого встречала,
В разлуке долгой одичала,
Других вокруг не замечала,
Надежду взглядом излучала,
 
 
Хотя вестей не получала,
Фигуры пристально сличала
И даль речную изучала,
Пока волна не укачала
 
 
И боль в висках не застучала,
Но завтра было всё сначала…
 

* * *

 
К тебе не вешалась на плечи
И у другой – не увела:
Уединенье обеспечив,
Наивно сдержанной была;
 
 
Изображала недотрогу,
Не шла у чувств на поводу,
Сама себе казалась строгой, —
Надеждам робким на беду;
 
 
Для встреч причины не искала,
Повсюду стоя на пути,
Когда общенья не хватало
По телефону и в сети;
 
 
А вот теперь – до слёз – жалею,
Что не вела себя смелее!
 

ПОЛЕЩИКОВА Елена: «НЕ случайное»

* * *

 
Книги на открытых полках
Излучают тишину.
Я люблю их запах тонкий,
Прелесть букв живых ловлю.
 
 
Открываю томик толстый
С вожделеньем – и лечу,
Погружаюсь, проникаю
В мир иллюзий и мечту.
 
 
Проживаю сотни жизней,
Примеряю на себя
Ситуации и судьбы,
Отношенья и места.
 
 
В глубь эпох легко ныряю
И сквозь время прохожу, —
С упоением читаю
И страницами шуршу.
 
 
Книг с экрана монитора
Я совсем не признаю,
Я люблю их запах тонкий,
Прелесть букв живых ловлю!
 

* * *

 
Любая встреча в жизни не случайна,
Она нам предназначена судьбой
И срежиссирована явно или тайно,
И в срок, известный только ей одной.
 

 
Любая встреча в жизни —
                                     для чего-то,
Она или награда, иль урок,
Чтоб каждый или вознестись высоко,
Или задуматься над чем-то мог.
 
 
Любая встреча в жизни – это опыт,
И чем замысловатее сюжет,
Тем больший отклик в нас
                                     она находит,
И мудрость зарождается в ответ.
 

* * *

 
Наша жизнь, в основном, монотонна,
А конкретней – довольно сера.
И когда появляется кто-то,
Чья расцветка пестра и ярка,
 
 
Появляется райская птица,
Отличаясь от сереньких масс,
То за жизнь её поручиться
Я б, наверное, не взялась.
 
 
Слишком зависти много у серости,
Страха, что им такими не стать.
Так что райскую птицу убили бы
Иль прогнали, чтоб не ревновать.
 
 
Лишь немногие её любуются,
Себя мысленно теша, что вдруг
И у них что-нибудь образуется,
И они войдут в избранных круг.
 

* * *

 
За тонкой гранью между сном и явью
Я все свои сомнения оставлю,
И погружусь в мир грез ночных
                                на время,
Чтоб облегчить
            дневных нагрузок бремя.
 
 
Я отложу тревожные раздумья,
Метанья тягостные, лёгкое безумье,
Которые мой мир перевернули,
Но не убили, просто обманули.
 
 
Я дам себе немного передышки,
Чтоб загасить обид и гнева вспышки;
На несколько часов уйду в нирвану,
Страдать и волноваться перестану.
 
 
Во сне вернутся тысячи иллюзий,
В их мир волшебный
            ненадолго погружусь я
И, наконец, смогу покоем насладиться,
Ведь, к сожалению,
           «покой нам только снится»!
 

ТАЛЛЕНИКА Елена: «Серебряного века эпилог»

* * *

 
начало века Петербург ковчег поэтов
еще нет цензоров и не плакатен слог
для восклицаний…
представила: с какой я стороны
встав к парапету
свинцовой и взбесившейся Невы
на мне – лица нет…
Серебряного века не вдохнув
им пуританна
скелет его распахнутых шкафов
фантом аллейный…
так получилось что любя тебя
всем сердцем там я
печальна тем что современен мной —
им не болеешь.
еще чуть-чуть Нева утопит слог
и луны в крови
и родину научимся любить
за слово божье
под церковью малым-мала земля:
язык коровий
намного больше
но отнимут и ее а Бог поможет…
и будет долгим колокольный звон
над пепелищем
и будет истина рождаться в небесах
для разуменья
и слава богу Бога обретет
и тот кто ищет
и тот кто никогда б не преклонил
ему коленей…
и я выстраиваю линию судьбы
от вод свинцовых
не думая с какой я стороны
раздел стирая
 

 
Серебряного века эпилог революционный
кровавым драматизмом сердце рвет
как гнет тираний…
и он не даст страниц перелистнуть
и кануть в Лету
когда стоит Ахматова в дверях
с письмом-прошеньем
рифмуя с мрачным гадом
Петроград – ковчег поэтов
за тех кто пуле предпочел петлю
а не ошейник…
 

* * *

 
не отпускай меня…
я разобьюсь о быт.
в быстром падении
птицы мертвы задолго.
не отпускай меня
выбрал зачем забыв
для настоящего —
в будущем сбитом с толка.
не отпускай меня
не отпускай совсем
небо мое распростертое
до Синая!
преувеличивай!
что выживают все
город асфальтовый
далее – твердь земная…
не отпускай меня
на высоте держи…
лжи откровение:
небо другое где-то…
хочется малого:
просто любя прожить
час вдохновения
женщиной и поэтом..
 

ЗАМЕТКИ НА ПОЛЯХ

СМИРНОВ Василий: «Путешествие с Борисом Алексеевым»

Когда коллеги по перу пытаются доказать мне, что настоящий писатель – лишь тот, кто пишет чуть ли не с пеленок, я привожу им в ответ массу примеров талантливых авторов, взявших в руки перо уже в зрелом возрасте.

Борис Алексеевич Алексеев – современный российский прозаик, художник-иконописец и человек-философ. Автор уже девяти книг, победитель многочисленных конкурсов в области философской и духовной литературы, включая конкурс «Душа Православия» 2022 (проводился Московской городской организацией Союза писателей России совместно с НП «Литературная Республика»), он начал заниматься прозой в 50 лет и продолжает неустанно работать над художественным словом.

Произведения Бориса Алексеева для меня лично – это шустрая машина времени.

Скажу банальность: способностью молниеносно перемещаться во времени и пространстве обладают не только бестелесные существа, но и мысль человека. А мысль творческого человека, коим без всякого сомнения является Борис Алексеев, способна воссоздавать миры из праха и строить новые, каждый из которых – уникален как отпечаток пальца.

Одна из особенностей путешествия с Борисом Алексеевым – погружение читателя в атмосферу прошлого с головой путём воздействия на все его органы чувств – музыкой, запахом и цветовой палитрой, передаваемыми в тексте, на первый взгляд, обычными словами.

Не верите? Ознакомьтесь с публикуемой далее небольшой зарисовкой «Кобылица в пруду» о праздничном застолье, из которой процитирую лишь несколько фраз:

«… гости протискивались из прихожей в уже заполненный людьми коридор и передавали поверх голов бутылки с вином, авоськи с апельсинами и упакованные в кальку или обёрточную бумагу салаты…»

Разве вы не почувствовали преддверье Нового Года с запахом апельсинов и оливье и с типичным шелестом обёрточной фольги?

«И будет гул над столом стоять, будто пар над рекой клубиться!» – а здесь одновременно и аудио– и визуальное воздействие.

«Наскоро пристёгиваю ремни, развожу мехи и, притопив клавиши, беру долгий сочный мажор… Темп придерживаю, будто вымазываю звуки из рамки с медовыми сотами…»

Мы слышим игру на аккордеоне – звуки музыки, при этом рисуем картину и мёд пробуем на вкус: «мажор – сочный»!

Да и вообще, язык повествования – сочный. Если «дед… вышагивает гоголем», то «тётушка-красатулечка… выпархивает… Расправив белые крылья, плывёт она ладная, красивая, „двадцатидвухлетняя“!»

В данном небольшом произведении – возвращение в детство, в праздник, который запомнился именно таким многим из родившихся в СССР:

«Ох, уж эти фамильные посиделки! Что майские, что октябрьские. Но рекордсмен – Новый год! Бывало, до тридцати родственников собирались за праздничным столом. И как в нашей крохотной квартире помещались столько человек – не понимаю. Но помещались! – Сам пересчитывал.»

И, как совершенно верно подмечает автор, ожидание праздника – всегда нечто большее, чем сам праздник, пролетающий под разговоры за изобилующим явствами столом, несмотря на пустые полки в магазинах:

«Но вот все расселись, разговоры смолкли и наступило праздничное ожидание. Это ожидание дорогого стоит!

В нём и надежда на предстоящую радость, и затаившаяся любовь, и вера в будущее, прекрасное, как эта встреча. Будто в чёрной высоте вселенной летит комета Галлея, и пока она летит на головами собравшихся, длится сладостная минута ожидания…»

Однако взгляд Бориса Алексеева не просто перелистывает память, ибо у человека-философа и проза должна быть подобающей – берущей читателя за руку и подводящей к тем или иным размышлениям:

«Что делать? Так ли уж грешно радоваться, загадывать желания, накрывать столы, гарцевать, как кони в дорогой упряжи? Ведь подобные чувственные радости в перечне грехов не значатся! Разве что… праздность».

И вот мы уже – в «здесь и сейчас», на рыбалке. И вывод в рассказе чем не улов? – рыбка, выловленная в том самом Прошлом, в котором мы и рыбачили на самом деле:

«Пруд парит. И кажется, будто кобылицы по воде ступают… Пойми, карасик, пока мы не научимся быть внимательными к собственной жизни, кто кому корм – не ясно…»

Да, поразительна мысль Бориса – то пронзает облака и возносит читателя к горнему Престолу Всевышнего, то возвращает к истокам – в Прошлое, ибо без живительной влаги наших родников не существует ни настоящего, ни будущего.

Осенью 2022 года Борис Алексеев стал одним из четырёх кандидатов на соискание Нобелевской премии по литературе 2023, представленных Владимиром Георгиевичем Бояриновым Нобелевскому Комитету.

А я… беру с полки очередную книгу этого автора и продолжаю путешествие.

Василий Смирнов,

писатель-сценарист,

литературный критик

АЛЕКСЕЕВ Борис: «Кобылица в пруду»

– Праздник прошёл, и слава богу, – сказала мама, – ждёшь его, ждёшь, а он, как льдинка на ладони, пощекочет кожицу и стает, будто не было вовсе! Да, сынок?

– Да, мама, – отвечал я, растирая подушечки пальцев, стёртые до самых косточек о клавиши аккордеона!

Мама права. Ох, уж эти фамильные посиделки! Что майские, что октябрьские. Но рекордсмен – Новый год! Бывало, до тридцати родственников собирались за праздничным столом. И как в нашей крохотной квартире помещались столько человек – не понимаю. Но помещались! – Сам пересчитывал.

Гости начинали съезжаться примерно за час до начала застолья. Каждые пять-десять минут звонок заливался соловьём, и мама устремлялась к двери.

– Анастас Петрович, господи, сколько же лет!

– Галя, да что ты, каких лет? На октябрьские виделись!

– Ах, как время летит!

– Вот-вот, голубушка. Ты-то всё хорошеешь, радость моя! Боренька твой как?

– Растёт, Анастас, нас догоняет.

– Вот и славно, голубушка. Это тебе.

– Розы… Белые! Дорогой мой человек, где же ты взял это чудо? Зима на дворе!

– Под снегом, милая, под снегом. Все сугробы перетрусил, самые белые для тебя искал!

Расцеловав хозяйку и сбросив верхнюю одежду в назначенные руки (как правило, мои), гости протискивались из прихожей в уже заполненный людьми коридор и передавали поверх голов бутылки с вином, авоськи с апельсинами и упакованные в кальку или обёрточную бумагу салаты. На время праздника наш коридорчик превращался в этакий атриум, где под двумя потолочными светильниками граждане, свободные от государственных обязанностей, обнимались, держались за руки и пристрастно выпытывали друг у друга личные новости, будто хотели выведать собственную жизнь.

– Рассаживаемся! Ничего-ничего, в тесноте да не в обиде. Эй, поаккуратней там. Сдвиньте плотнее доски, вы же провалитесь! – командирским голосом мама рассаживала увлечённых разговорами родственников за праздничный стол.

Основным посадочным материалом служили трёхметровые доски-пятидесятки. Мама хранила их в чулане, извлекала под праздник и стелила по две между табуретами. Расчёт был прост: три метра на пять человек, всего шесть пролётов. Но шесть пролётов вокруг праздничного стола никак не умещались – не позволяли квадратные метры, поэтому приходилось уплотняться и сосуществовать бочком – не пить же по очереди! Но вот все расселись, разговоры смолкли и наступило праздничное ожидание. Это ожидание дорогого стоит! В нём и надежда на предстоящую радость, и затаившаяся любовь, и вера в будущее, прекрасное, как эта встреча. Будто в чёрной высоте вселенной летит комета Галлея, и пока она летит на головами собравшихся, длится сладостная минута ожидания. Сжимая рюмку в подрагивающей от возраста и волнения ладони, первым поднимается почтенный Егор Евсеич.

– Родные мои!.. – дед тушуется. – Да что там. Живу я от встречи нашей до встречи. Знаю: пропущу разок – помру непременно. Ведь нам друг без друга нельзя. Никак нельзя…

– Ну, Егор! Праздник, а ты нелёгкую поминать вздумал! – смеётся тётка Авдотья, мамина сестра. – Выпей, Егорушка, по старшинству за нас всех! – лицо Авдотьи становится серьёзным. – Выпей за страну нашу широкую да за детишек наших, чтоб никакая война их не тронула. Пущай худо да лихо с нами сгинут. Хватит худобе пялиться на русского человека!

– Авдотья, так ты ж сама!.. – слышится со стороны.

– Тьфу ты, проговорилась. С праздником, родные!

И потянутся хороводом от стариков к молодым заглавные речи, любовные признания да стишки с юморком. И будет гул над столом стоять, будто пар над рекой клубиться! А как примут по четвёртой да подсластят по шестой, так и про танцы непременно вспомнят! Стол, табуреты, доски – в сторону, меня ж с аккордеоном – на возвышение.

– Боряха, барыню! С выходом! Мать честная, раз живём!

Наскоро пристёгиваю ремни, развожу мехи и, притопив клавиши, беру долгий сочный мажор. По гостям, как электрический заряд, пробегает вздох накопившейся удали. Снова растягиваю мехи, бросаю в круг секундную паузу – Н-ну! – и зачинаю пе-ре-бор боярской кадрили. Темп придерживаю, будто вымазываю звуки из рамки с медовыми сотами…

Первой в круг выпархивает моя любимица, тётушка-красатулечка Катерина Фёдоровна. Расправив белые крылья, плывёт она ладная, красивая, «двадцатидвухлетняя»!

– Мы – Ивановы! – подхрипывает дед Егор и, бросив под ноги, будто в подстилок, горестные архипелаговы годочки (дед четырежды сидел при Сталине), вышагивает гоголем за тётушкой.

Сверкает дедов яловый сапожок.

– Мы, Ивановы, завсегда в строю! – хорохорится старик, перестукивая каблуками собственную погибель – сердечную аритмию.

О том, что дед Егор болел пороком сердца, болел давно и трудно, я узнал год спустя, на похоронах. Матушка его Степанида Оглаевна вручила мне те самые сапоги со словами: «Как врастёшь – носи и помни деда. Очень любил он людей, особливо тебя, Боречка…»

* * *

– Вот и всё, – вздыхает мама, помогая мне сложить праздничный стол в обыкновенную столешницу овальной формы, – замучили они тебя?

– Да уж…

Скажу ответственно, играть на протяжении четырёх часов попеременно Барыню, Цыганочку и Чардыш – дело нелёгкое. Одна Барыня чего стоит – пальцы молотят по клавишам, как град по оконным отливам. Отыграл Барыню, требуют Цыганочку да непременно с выходом. Что тут скажешь? Снова вжимаю пальцы в клавиши аккордеона, растягиваю мехи, и… Цыганская мелодия, подобно вырвавшейся из загона кобылице, цокая терциями по влажным мшистым валунам, уносится в степь, оставляя за собой рыхлую, как пашня, смоляную дорожку…

* * *

– Праздник закончился, – повторяет мама, снимая передник.

Я смотрю на неё, усталую, немного растерянную и думаю: «Как странно! Столько было планов, надежд, труда, и всё это – пшик только потому, что в календаре закончился праздник? Выходит, целую неделю мы с мамой готовились не к будущему, но к прошлому. Меня завтра ждёт школа, уроки, а маму – долги и чужие мысли по телевизору.

Через много лет мне открылось другое понимание слова «праздник». Праздник – не на потребу, не для увеселения, но как личная жертва и духовная победа над злом. Оказалось, такому празднику не нужны внешние события, он, как дух, дышит, где хочет, и всегда с теми, кто в нём нуждается – праздник-утешитель. Я понял значение фразы: «Вы можете меня убить, надругаться над памятью обо мне, но вы не можете причинить мне зла». Отнять праздник, который всегда со мной, невозможно. Не о таком ли празднике писал старина Хэм, когда обнаружил потерянные в Париже чемоданы?

И ещё. Во всяком русском иконостасе есть, так называемый, Праздничный ряд. Один из его центральных сюжетов – праздник Распятия Христова. Согласитесь, странно: как можно называть праздником столь ужасное событие?! Оказывается, можно. Без Распятия не было бы Воскресения, а без Воскресения Христова – возможности человеческого спасения.

Выходит, праздник – это ступенька в будущее, некая высота, на которую надо суметь подняться, удержаться и продолжить восхождение, ведь впереди ещё столько праздников! Мы же ведём себя, подобно кобылице. Ломаем преграды, мчимся в ночное и под утро (праздник закончился) с повинной головой возвращаемся в табун, чтобы состариться под кнутом коневода.

Что делать? Так ли уж грешно радоваться, загадывать желания, накрывать столы, гарцевать, как кони в дорогой упряжи? Ведь подобные чувственные радости в перечне грехов не значатся! Разве что… праздность.

* * *

Люблю я поутру с удочкой посидеть. Встану этак часа в четыре и иду на пруд, а навстречу кони с ночного возвращаются. Пруд парит. И кажется, будто кобылицы по воде ступают. Гляжу на них и радуюсь. Потом присяду на валунок и ловлю карасиков, а сам удивляюсь. Что ж он, мелочь пузатая, крючка-то не предвидит? Всё б ему наживку пожирней да спинку опарыша маслицем помазать. Вот, опять по воде круги пошли, поплавок гарцует, будто Барыню пляшет. Хвать – и вся недолга – то-то! Что трепещешь? Пойми, карасик, пока мы не научимся быть внимательными к собственной жизни, кто кому корм – не ясно.

ИМЕНА XXI ВЕКА

СЕНЧИН Роман: «Стихи Василия Мурзина»

Стихи Василия Мурзина я поначалу принял за стихи его однофамильца и моего давнего знакомого Дмитрия и удивился: как по-другому, по-новому Дмитрий стал писать! Лишь на третьем-четвертом понял свою ошибку, но не расстроился. Наоборот – открыть для себя еще одного поэта всегда радость.

Стоило на пять минут окунуться в интернет, чтобы понять: Василий Мурзин поэт небезызвестный. У него есть публикации в центральных изданиях, в том числе в журнале «Москва», в «Литературной газете», есть премии, а главное – есть отклики на его стихи. Теперь вот Василий Мурзин стал известен и мне, и я наверняка буду искать его новые подборки в печати. А представленная здесь подборка разнообразна, объемиста. По сути, она объединяет два небольших сборника стихов – «Жизнь подо льдом трещит» и «Времена года». Этих сборников наверняка нет в виде отдельных книжек, но они уже существуют – произведения выстроены, видятся сквозные сюжеты… В стихотворениях Мурзина много природы, но их нельзя назвать пейзажными, это не абсолютная лирика – скорее, лирика социальная, а может быть, и экзистенциальная. Вот, к примеру, как начинается «Ноябрь»:

 
Свалено лето в ров.
Какой-никакой, а улов.
Не из слов. Из пожухлой листвы,
Когда все слова мертвы!
Припорошена дорога,
Припудрена, словно лицо
Немолодой
Помятой дамы.
А вечер между нив
Фланирует с ленцой,
И восстают
Окошки дач
Из прошлого,
Как мертвецы
Из ямы.
 

А вообще-то о стихах не стоит говорить много. Лучше их читать.

 
Лет сорок пять
Тому назад
С землёй
Сровняли пять
Дворов деревни нашей:
Деревню город слопал.
И нет завалинок, печей,
Заборов, валенок, ничейные
Тополь и берёза.
И время здесь теперь сверяют
Не по петухам. Морозы
Путают следы людей,
Чтобы тополь и берёза
Росли наперекор судьбе,
Наперекор самим себе,
Как будто из стихов
Выходит проза.
 

Сильно, не правда ли?

ИВАНОВА Дина: «Свободное слово Елены Талленики»

Сегодня получила бесценную посылку от поэтессы Елены Талленики. Новые книги её стихов. Уже не один год слежу, читаю всё написанное Еленой, и вот держу в руках живые книги и снова, и снова утопаю в её стихах.

Толька она может дать своим сборникам такие «имена»: «Я откликаюсь на приветствие: Алиса»; «Припарковался у моей планеты», «Шрифтом Брайля зерно многоточий», «Stockholm роднит полученным синдромом», «Ночь высокого ДО», «Под кожей моих автономий» и т. д. Можно очень коротко сказать о ней – это ТАЛАНТ. Талант яркий, ни на какого не похожий. Её стихи не банальны, лишены какой-либо претенциозности, но такая сложная субстанция, что хочется просто поговорить о том, как и почему они не отпускают, как и почему они призывают тебя к самоанализу, к состоянию, когда «сам себя через тебя я познаю». Для меня удивительность стихов Елены в том, что они как бы трёхмерны. В них всегда особая образность, особый звук (читаю их, как правило вслух) – они зачастую напевно-музыкальны, в них особый язык:

«Ритм нарастает одиноким соло… Мой гитарист выматывает душу… Июньский дождь смывает слёз рассол… Какая мука Эти звуки слушать..!»

Такие одухотворённо-чувственные строки! А какая синтаксическая прелесть! Многоточия у автора раскрывают сильные эмоции, которые передаются тебе, создавая особый психо-физический настрой. Елена творит свои стихи, как чудо изобразительного мастерства, как тонкий стилист-эстет. Она добивается взрыва и искусного перехода от тусклого языка к яркому, к особому ритму и стилю. Здесь просто чтение глазами не раскроет глубины. Здесь посыл к медленному внутреннему произношению, к напряжению внимания:

«Я со света в цвет простынь Апостолу паствою брошусь Опостылевших стынущих сущих отрину Уравняю из внешнего мукой пришедшее торжество И запомню начало дня нового в три: ноль…»; «Париж я знаю Ты единственный немой который звуки выжимает в аспирации В следах любви на каждой мостовой Булыжники шлифуя о пульсацию Веков усыновивших твой пленэр и полюбивших обнаженье судеб Стоящих на распятье Тракадеро Перед историей в которой каждый будет…»

Вновь и вновь сталкиваясь в стихах с именами известными, но так необычно представленными, будь то: Пушкин, Ахматова, Маяковский, Бродский, Дюрер или Ван Гог, удивляешься, наслаждаешься и открываешь для себя новое:

«У Черной речки ветер черный Снег белый кровью алой окроплен Смертельно ранен Он смертельно оскорблённый Нет рядом Ангелов Кружится вороньё…»

Всё это пишется кровью, сердечной мышцей, израненной душой. Иногда даже становится страшно за автора. К Елене так подходят слова Цветаевой: «У меня душа играет роль тела, то, что у других тело, – у меня душа».

Листаю книги, читаю и перечитываю. В стихах воссоздаётся целостный литературно-поэтический портрет автора. А сердце шепчет: это слова и дорогого человека, и близкого, и родного, осязаемого ощущаемого:

«О да я брежу! Твержу: Дюрер Дюрер водя по кальке пальцем А мозг отказывается вспомнить КТО он мне И ощущение такое Что первый враг – среди других врагов».

Особое место в творчестве поэта занимает поэтика Моря и Воды. Также часто звучит в мотивах детства грусть о бабушке и родном Таллинне. И каждый раз поражает воображение читателя неожиданная метафора, интонация, напевность и безукоризненное использование речитативных форм. Есть ещё одна линия в стихах Елены, где с болью и грустью воспринимаешь обострение её наблюдательных способностей: постижение общей атмосферы современности. И это лучше всего раскрывается в ее литературных дневниках, привезенных из поездок за пределы Родины.

«Надеюсь всё-таки оставить след в русской поэзии…» – совершенно спокойно и буднично однажды она поделилась со мной.

Дерзко? Да. Беспочвенно? Давайте посмотрим. Я сделаю попытку создать портрет поэтессы в интерьере её путевых заметок, в которых Елена Талленика разделила со своими почитателями впечатления о путешествии по Европе. Удивительное, только ей присущее восприятие реальности, пропущенное через сердце, воплощённое в поэтические образы городов, людей. Она охватывает широкие горизонты, видит дальше и глубже чем ко-то иной: «уезжала не праздно гнал амок впечатлений хотелось». Чего же ей хотелось? Ответ очевиден: объять необъятное, увидеть большое в малом, полюбить всё увиденное… Елена не боится любви. Даже тогда, когда срывает маски с безобразного – она видит человека и его душу. Она дышит красотой музыки и творениями великих мастеров кисти, сострадая влюблённым. Она растворяется в необычном и растворяет в нём нас. Её поэтический язык в каждом отмеченном дне сжатый, картинный и музыкальный; и каждый раз бурлит её поток радости, боли, огорчения, изумления.

«Не каждому дано воспринимать и писать оголенным нервом восприимчивой творческой душой!» — пишут ей, и с этим нельзя не согласиться. Листаю страницы дневника день за днём: Польша, Чехия, Австрия, Италия…

Этюд – дня первого: Тех, кто Джейн увлечен (Poland).

«унесло далеко и „направ“ и „налев“ за четыре границы только в первый час дня я теряю из виду кроны мокрых „дерев“ им под тяжестью снега рук уже не поднять».

Глядя в вагонное окно, улавливает выведенное на откосе граффити: черно-белое «Jane» – крик признания в любви. Елена-поэт не могла этого не заметить. Все вибрации вырвавших чувств проникают в её сердце, и там, в топке её страстей, выплавляется боль, отчаяние, обращенное к иным, равнодушным: «вряд ли чувствовать могут „люболь“».

В Этюде дня второго – Царство потерь (Kutna Hora Сesk).

Автор ошеломлен историей памятника культуры: церкви, весь декор которой изготовлен из человеческих костей. Сжимается сердце поэта. Она не приемлет этого кощунства и собственной кровью пишет: «Сорок тысяч мор выкосил – след повозок на каждом дворе Им нет места на небе и в земле как другим не нашлось Люстрой в церкви висят став ковчегами в „Кутной Горе“ Подпирают столбами как рогами в корчме мертвый лось. Наблюдение дня: поцелуи на фоне смертей. Фотографии рядом – у объятий привычный анфас. Люди-люди взяв камень заложите дверь в царство потерь. Пусть покоятся с миром».

Этюд дня третьего: Голубиная фея (Praha).

Сделан снимок. Светлое лицо девушки, на которую не бросают взгляды мужчины. В воображении поэта рождается образ: «голубиная фея держит в каждом кармане по горстке семян и крупы – мелкой птахи любовь это все что осталось в наследство от матери…» А сколько таких светлых и скромных девчушек, небогато одетых, наделённых добрым сердцем и потребностью любить остаются одинокими. Сердце Елены с ними. Это гимн им.

Этюд дня четвертого: Угадывая страсть (Praha).

Если кому-то повезло прогуляться в Праге по Карлову мосту, тот не удивится встрече с уличными художниками и музыкантами. Встретиться послушать посмотреть и пойти дальше с экскурсоводом: «посмотрите направо, посмотрите налево». Поэт позволяет нам задержаться, услышать страсть саксофона и замереть: «сточился ртом мундштук – еще когда был юн Когда джазмен из Брно сказал: ты бросишь дом Уедешь навсегда – туда где подают На саксофонном соло не станешь всем – Зато любого дня бессилье – преодолеет счет».

А вот и момент истины: «…Найди ее глаза пока она внимает тому кто любит шик Ему достались губы и иногда „розан“ Ты проникая нежно уткнешься в дно души».

Этюд дня пятого: Одним поворотом ключа (Karlovy Vary).

Ах, какая милая ирония! Кто-то в этом райском уголке пьёт лечебные воды, кто-то мечтает заполучить кораллы и считать, что взял Бога за бороду, но есть вечные ценности:

«Карл у Клары украл кораллы и выстроил мост и назвал его „Карловым“. Хотел отсидеться в Карлсбаде на водах но Клара за кражу лишила свободы. Теперь он в Карлштейне в темнице ждет казни а Кларе кораллы купил герцог Казик. За герцогом слава повесы и мота (по бабушке родственник Карела Готта) Готт Карел не Карл до кораллов не падок и слава Звезды не приходит в упадок от Карловых вод и до Кралова-Градца нельзя одному до сих пор появляться. Фанаты мужчины влюбленные дамы бросаются к Карелу сразу „з цвэтамы“ ведь нет ничего что прочнее таланта когда он творит и душе музыканта нет срока… однако вернемся к кораллам».

У читателя перед глазами возникает живая сцена:

«Карл встал перед плахой и вымолвил: «Люди (не чувствуя страха) – мой род был велик я – помазанник божий зачем мне кораллы? честь – много дороже не крал… каюсь только в знакомстве с кокоткой в покои впустил та – пришла с русской водкой что дальше не помню судите я грешен. И Карл обезглавленный не был повешен. Мораль: и величие можно уничтожить одним поворотом ключа».

Этюд дня седьмого: Империя Swarovski.

Об искусственных бриллиантах, о блеске мастерства и нищете духа она пишет: «А мастер спустя два года станет брендом и любимцем публики и прессы». Раскрывает своё восприятие этих модных ныне украшений и громкого имени Swarovski через понимание его таланта и щедрости души: «Сваровски смог сделать имя за три года! Он ввел моду на стразы, кстати название „стразы“ происходит от фамилии известного мошенника того времени Страсса. Тот изготавливал фальшивые бриллианты из стекла, но прогрессивностью мышления не обладал. Сваровски делал то же самое, но не обманывал людей. Талант побеждает скупость».

Этюд дня девятого: Вена только город (Vien).

Перечитываю и останавливаюсь на том, мимо чего не смогла пройти, повторно читая. Вспоминаю своё первое посещение Вены. Первая встреча с Веной как первое свидание – помнишь, что чувствовал. Елена пишет: «Да я въезжала в Вену уже ближе к ночи… освещен огнями, покружила по городу, умирая от восторга, но потом, на второй и третий день, когда эмоции поулеглись, стала видеть и больше».

Располагая разнообразными средствами выражения своих ощущений, она осязаемо передаёт те чувства, которые когда-то первично вдохновляли другого. Поэтому так интересны её заметки от посещения музеев. В музее истории искусств её взгляд остановился на картине Люсиана Фрейда – «Спящая соцработница». Художник изобразил спящую на диване обнаженную женщину, страдающую от чрезмерной полноты откровенно и с вызовом. Любопытно, что эта картина побила рекорд среди работ Фрейда. Она была продана в 2008 году – её покупателем стал Роман Абрамович. Творческая индивидуальность поэтессы проявилась в тоне и оценках увиденного неожиданно смело и рискованно: «да! Это я! с чувствительностью рта И той же генетической смолой налипшей на извилины души».

Из ее переписки с друзьями: «За Люсиана огромное спасибо!!Здесь можно сказать „сюр“, но „за грязью стекол чистоту души никто не удосужится узреть“.» Надо иметь безразмерную душу, чтобы так прочитать полотно! Её ответ: «Знаешь как для меня определяется гениальность? Являть миру то, что еще никто не являл, Видеть красоту там, где никто не узрел, Выразить себя так, чтобы ни у кого не возникло ощущения, что он уже видел это где-то… видел или слышал».