Текст книги "Новые аргонавты. Хулиганская повесть о путешествии"

Темные дела наделили царевну мудростью: Геракл, вопреки сокровенным побуждениям Гипсипилы, был отослан ею не в спальные покои, а прямиком на привезший его корабль – с уговором, чтобы позвал других во дворец, а сам ожидал в каютах, не рождая свару среди придворных дев. Тайком же к нему отрядили двух молчаливых наложниц, так что и великий воин оказался не внакладе.

Три дня и три ночи готовились в городке к празднику. Три луны не спали, не покладали рук, презрев полуденную жару, закатный ветер и полночную морось. И вот, наконец…

ХОР

О, девы распрекрасные, внемлите

Не разуму, но сердцу – ибо в нем

Суть разум ваш. Зажмурившись, идите

На зов сердечный. Разберемся днем…

Праздничный вечер

«Надел Ясон роскошное пурпурное одеяние, вытканное для него самой Афиной-Палладой, и пошел в город. С почетом приняла его Гипсипила и предложила ему поселиться у нее во дворце.»1010
  Н. Кун, «Легенды и мифы Древней Греции».


[Закрыть]

Но это вышло чуть позже. Согласно протоколу, сначала было нужно принять послов, – а уж после разбираться с основным составом прибывших. Для последнего по всему острову украшали охладевшие было без мужчин постели, спешно обновляли белье, починяли прельстительные туники. Деликатного ассортимента в лавках оказалось не изрядно – все же Лемнос был той еще деревней. Цены на кружева и мыло взлетели втрое.

Вечером четвертого дня послы, оставивши постоялый двор, где поселились на время оно, ускорили шаг. Миновав своеобразный фейс-контроль (дырочки в воротах располагались на разной высоте), они были препровождены в зал для приема почетных гостей. Убранство помещения красноречиво свидетельствовало, что хозяйка в доме есть и с определенным достатком.

– Однако, до хором отечественных поп-звезд не дотягивает, – Петрович огляделся в поисках урны, либо пепельницы. – Наши-то побогаче будут, – с гордостью произнес он, вспоминая воскресную передачу «Гвозди в стене звезды» или вроде того.

Не найдя ни того, ни другого, он приклеил жевательную резинку к спинке стоящего в нише трона, оказавшегося туалетным стулом. Филон с любопытством рассматривал настенную живопись, что язычеством своим давала фору немецким не построенным тогда еще студиям для взрослых. Ранение его – из тех, что ни сам не узришь, ни другим не покажешь – давало о себе знать, но за три дня бюллетеня монаху изрядно полегчало. От наложенных едких мазей теперь более горело снаружи, чем ныло внутри.

– Язычники! Я, конечно, не клерикал (слово не нравилось Филону, но как-то само собой вырвалось – будем считать, от стресса).Да ничего – не такие крепости брали! Помню, еще при советской власти довелось мне в Интуристе белл-боем подрабатывать. Раз прилетела делегация дружественных тибетских монахов, – Петрович стоял как завороженный, разглядывая особо фрагмент с находчиво примененной дудкой, – кои все на одно лицо, – продолжал бодро монах, поглаживая нательный крест, которому предстояло укрепить изрядно пошатнувшийся дух. —Багажа – один громадный казан. На тележку не помещается, в лифт не входит. Что ты будешь делать?.. Пришлось обложить картоном и закатывать по мраморным лестницам аж на тринадцатый этаж. Думал, рожу от усилий. Только закатил, руководитель группы, из наших, гэбист, говорит: «Сейчас в Лосиноостровский парк поедем, рис варить.» Они, мол, ничего другого не едят. Я ему: «А ты раньше сказать не мог? Хотя бы на седьмом этаже?» А он мне: «Не мог. Ждал указания из Центра.» Ну я и…

Из потайной комнаты за гостями оценивающе наблюдали Коллидора и Нефтис.

– Который в рясе – мой. И не спорь!

Нефтис этого ожидала, зная: жрецы – конек ее ветреной подруги. Коллидора искренне полагала, что интрижки с храмовыми служителями укрепляют не только тело, но и дух. «А там и до небесных сфер рукой подать» – приговаривала дама, отправляя очередного любовника из шитой васильками постели в Аид. Именно благодаря ее усилиям в пределах крепостных стен не осталось ни одного сколь-нибудь умеющего читать богослова. Поговаривали, иные подались в бега, украв лодку, и царица нарекла их раскольниками.

Закадычная подруга в девичестве предпочитала водить амурные хороводы с поэтами, художниками и прочими вассалами муз. Однако вскоре ей это надоело, и Нефтис переключилась на военачальников, не брезгуя чинами чуть выше рядового. Обезглавленная армия шаталась вразброд и становилась легкой жертвой для представительниц слабого пола в диапазоне от завистливых фрейлин до простолюдинок на босу ногу.

– Вот всегда ты так, – прошипела Нефтис, не отрывая глаз от щелки.– Мне что похуже, тебе – потушистее!

И действительно, неказистая фигура Петровича надежд на заоблачный адюльтер не внушала.

«Хоть бы на какой…» – Нефтис облизнула пересохшие губы.– А давай потом обменяемся, а я тебе домажу коралловым ожерельем?

– И две нитки жемчуга, – придворная дама не была бы верна себе, если бы не умела торговаться.

– Ха! Две нитки за одного расстригу. Да он даже не при делах! К тому ж с уроном: в правах пораженный, в боях искалеченный.

– Дурочка. В том-то все и дело: его сознание не обременено гражданской чепухой. Значит, оболочка свободна от каких-либо обязательств и пут… Что ранен в ж… Так не ему на звезды глядеть, чего маешься? А где те сандалии с рубиновыми застежками, что я видела на дне рождения у Меланты?

– Ну, знаешь, это уж слишком! Ожерелье и две нитки – красная цена за одного худосочного чужеземца.

– По рукам.

Подруги сдержанно облобызались и присоединились к празднику.

Познания Петровича в древнегреческой женской моде были скудны, но волнующи: прозрачная туника да заколка в волосах. Филон судил о стиле одежды по античным скульптурам и метеосводкам. Реальность оказалась и того очевидней: ни лютни, ни арфы, ни… Во общем, одна заколка и, почитай, все. Собственно, туники, как таковые наличествовали – но где именно, об этом ведали только сами дамы и придворный модельер Антипатрос1111
  Т.е. «пошедший против отца» (гр.), что вполне естественно, учитывая наклонности парня.


[Закрыть] (его, вопреки легенде, тоже сохранили в целости в силу нетрадиционной ориентации, но теперь опасливо прятали от греха).

– Приветствую вас, господа мореходы, – Гипсипила протянула Ясону руку для поцелуя.– Надеюсь, Посейдон был к вам благосклонен.

– Не то слово, матушка, – выступил вперед Филон, отстранил протянутую и ему узкую кисть и чмокнул хозяйку в горячее темя, больно уколовшись гребнем.– Будь на то моя воля, я бы запретил выходить в море иначе как в пост.

Последнее слово отсутствовало в словарном запасе лемниянок, и монах, уловив волну, пустился в пространные разъяснения. Когда дело дошло до воздержания в плотских делах, Петрович незаметно наступил приятелю на ногу и, для верности, пихнул под ребро: «Этак ты нам всю политику поломаешь, – шипел он в ухо товарищу, прихватив его любезно за узкий клин бороды (по виду, как бы спрашивая совета в трудном деле). – Пацаны не поймут! Пришибут веслами! Да и о себе надо подумать».

– У нас на родине принято гостей встречать хлебом-солью, —громко объявил Петрович, прервав невыгодный экскурс в христианские заповеди.

– Ах, что же это мы в самом деле! – всполошилась Гипсипила, хлопнув в ладоши слугам.

Служанки внесли подносы с угощением. Щепотка соли красовалась лишь на одном, в самом центре, на дне золотой чаши – мол, как заказывали, ничего не жалко. Зато амфоры с вином и бараньи бока были представлены в изобилии.

– Меморандум о взаимопонимании сейчас подпишем? – спросила фрейлина, отвечавшая за политические контакты.

– Ни в коем случае! – отстранился Петрович.

– Позже, позже… Опосля, – согласилась с улыбкой правительница.

Фрейлина недовольно отошла, волоча долгий, мелко исписанный пергамент со сносками и отсылками к законам Трои. Была он страшной как дурной сон, а потому весьма старательной в службе. «Три ночи коту под…» – только и уловил Петрович, провожая взглядом служительницу местного островного МИДа.

Филон сноровисто наполнил кубки ближайшим дамам и предложил за них тост.

«А я в нем, кажется, не ошиблась» – с удовлетворением помыслила Коллидора, гладя на тертого красавца из-за колонны. Нужно было действовать: подруги обступил монаха плотно.

Через час фуршета Филона откровенно понесло. Он пил и рассуждал, не обращая внимания на окружающих, отчаянно жестикулировал, хлопал дам заботливо по ягодицам, громко смеялся, иногда – плакал. В поисках гальюна натолкнулся на расстроенную арфу и, позабыв, зачем ходил, лихо устроил «Мурку». Затем взгрустнул и принялся подбирать псалмы, причем не по порядку, а в разбивку и далеко от текста оригинала.

«Какие, к бесу, сандалии, – скрипела зубами Нефтис. – За такого мужика все отдашь». Она извинилась и выбежала за ларцом с драгоценностями.

Боги делали ставки. Вечер обещал быть.

Всегда сдержанный Ли, оставленный за воротами с Фоантом, к собственному неудовольствию, проявлял от нелюбезного обращения строптивость. Как он ни силился, ни гудел басовито «А-у-м» и другие мантры, жмуря до синих кругов глаза, раздражение в нем росло как ледяной пузырь. Хотелось кому-нибудь нанести урон, пусть даже словесный.

– Ни поесть, ни записать… Заморские дьяволы, забывшие восемь1212
  Китайское ругательство, считающееся весьма грубым.


[Закрыть]! – выругался китаец, пиная высокие запертые ворота.

С факела над ним с шипением слетела горящая капля, едва не угодив на нос. Ругательства продолжились, но от пинков Ли решил воздержаться. Сторожевая полная девица на башенке лениво посмотрела на него как смотрят на роющегося в помоях кота. Лук за ее спиной ясно давал понять, что апелляции в этом окошке не рассматриваются.

Как ни кипятился летописец, Фоантему не ответил. Он привычно расположился у дверей своего царственного дома и, приготовившись уснуть, принялся вспоминать покоренных женщин. Считать он умел лишь до трех и потому страдал бессонницей. Хитрый китаец научил венценосного складывать по формуле «3+3»: один раз три плюс три, затем второй, и так до третьего – а потом сначала.

Вскоре бездомный царь затих, оставив Ли в одиночестве сидеть на пыльной дороге у ворот, за которыми разливался праздник. Внизу улицы просеменил пес, направляясь в сторону порта по своим песьим делам. Он нехорошо посмотрел на летописца и дремлющего рядом с ним царя. В левом собачьем глазу отразился желтый круг луны. Ли невольно вскинул голову вверх: там, как и должно, месил бессмертие в ступе Лунный заяц. Старый китаец задумался о виденном и грядущем.

Смущало его обилие отсеченных голов при негустом народонаселении… Нерасчетливо как-то, бездумно жили на острове. Видал он и не такие зверства, но народу в Поднебесной, хвала богам, всегда было в избытке. Ли перешел на шепот, не обращаясь ни к кому в отдельности:

– Власть женщин, – губы его презрительно скривились. – Ну, двоих, троих я еще понимаю – надо казнить для острастки. Пять, семь – чья-то прихоть. Но истребить всех мужчин, обезглавив страну? Куры! Крестьянки! – Ли бросил взгляд в сторону дремлющего царя. – Под ноль, это уж слишком. Дома у нас поступают гуманнее – кастрируют. И делов-то: взял два камня, чпок! Беда с этим вооружением, беда. Висящий на стене меч, непременно что-нибудь да кому-то отрубит…

– А стоящая в углу лопата закопает… Ты это о чем, китаец? – Фоант сбился, видать, со счета и проснулся. Перед его мысленным взором все еще танцевали былые подруги в ночном саду. Перебить такой мираж лысым узкоглазым писарем было пренеприятно.

– Стремно тут у вас. Дети, что черепашьи яйца. Безотцовщина. Неблагоприятный для торговли климат.

– А-а, – зевнул царь, – климат у нас действительно неважный: влажность, змеи, вулканы… А камбала в дождь совсем не берет – хоть зарежься.

Фоант выразительно провел рукой по горлу. Летописца передернуло.

– А у вас камбала на что лучше идет?

– Нет у нас камбалы, – Ли все больше раздражался от этого бестолкового острова, распоясавшихся женщин, выжившего из ума правителя, не пущаемого домой собственной дочерью.– На Курилах есть, но они не наши… Скажи лучше, много ли на острове банных учреждений, ритуальных контор и таможен? Часто купцов встречаете?

– Внуки у тебя, китаец, есть? – невпопад ответил царь. – У меня – не счесть. Под них уже и деревья посажены. Дочь распорядилась. А как же? Простолюдинов можно и на рогатку насадить, царских особ нельзя – роняет престиж семьи.

– Оно конечно, – сообразительный Ли понял, что ничего путного он от венценосного не добьется и решил хоть как-то скоротать время за беседой.– Порядок должен быть во всем. Порядку нынче нет1313
  Две фразы, пригодные для любого разговора – возьмите себе на вооружение.


[Закрыть].

– Именно! – задетый за живое Фоант привстал и распрямил как мог плечи. Мутноватые глаза его горели лихорадочным огнем. «Как бы не откинулся от такой страсти» – подумал китаец. Меж тем отставной царь расхаживал, поглядывая на вышку со сторожевой бабой: – Нет порядка – и нет никакой жизни! Это же знамо: все псам под хвост! Порядок – всему голова!

– Тьфу ты, двести пятьдесят1414
  Старое китайское ругательство: 250 – половина древней стандартной меры, равной 500; следовательно, назвать кого-то «250» значит сообщить ему, что он «недоделан» или не в своём уме.


[Закрыть]! Заморский черт! – китаец вскочил, как ужаленный.– Заклинаю, не упоминай ты про голову! Используй, если не можешь сдержаться, эвфемизм. Кочан, например. Тыковье.

– Хлебало? Нет, не годится. Едало? Тоже не очень… – увлекся Фоант, выпятив губу.

Разговор перетек в филологический диспут с явным перевесом в пользу образованного китайца.

Вечер свое обещание выполнил. А то как же? Вечер, вам, не утро муторное. Он – предтеча ночи. А ночь, как известно, дело темное и многожадное до альковных впечатлений.

Пока женщины возбужденно торговались за обладание прибывшими мужами, раскисшие от сладкого вина трофеи пытались вспомнить цели и задачи командировки. И так раскладывали и эдак, но карты мешались, дробя сознание. С избытка чувств прямо здесь решили было найти златое руно и Петрович шарил в поисках под столами. Дамы шаловливо взвизгивали, хватаемые за ноги. Требовали от вооруженной арфами струнной группы сыграть «Коня». Девы мотали золотыми кудрями, демонстрируя досадное незнание российской эстрады.

– Порази меня гром! – восклицал Филон.

– Ты тут потише с этим, казак: Эллада все ж. Накличешь… – перебил его Петрович, ковыряя в блюде, поуспокоившись.

– Неспроста, ой неспроста нам подсунули эту штуковину, – монах в растерянности вертел в руках доисторический презерватив, сильно отличавшийся от нынешнего в исполнении.– Ну, я еще понимаю, если бы на улице шел дождь… Однако же, на-ко-те, выкуси – на небе ни облачка! И спросить не у кого…

– Китаец.

– Где? Что? – монах завертелся.

– Китаец, да и все тут! – Петрович так грохнул кулаком по столу, что на служанках разом расстегнулись бретельки.

– Кровавый? Много?

– Нет. Наш. Он, гад, все записывал! Скажи своей, пусть китайца покличут. Ошивается, чаю, где-то рядом – не ушел бы далеко от стола.

Приказание было выполнено и Ли, отловленный амазонками, крадучись вошел в залу.

«Этого сразу на плаху, – дружно решили дамы. – Либо портному на день рождения. Хи-хи!»

– Послушай, Коминтерн за номером четыре… – Петрович отвел Ли в сторонку, где из ниши за ними смотрела пучеглазая чуть косая статуя из песчаника.– На кой ляд нас сюда послали?

Ли изобразил руками, мол, «моя твоя не понимает, олень еще не приходил». Петрович дал ему затрещину, потом еще, не глядя на почтенный возраст лишенца…

– Зря теряем время, – вмешался в диспут Филон.– Покажи ему штуковину. Пусть поясняет.

Петрович достал сомнительный ориентир и покрутил им у летописца под носом: «На-на-на…». Ли достал записную книжку и деловито углубился в чтение иероглифов. При этой одна его рука оставалось протянутой и пальцы сжимались на манер: «Дай-дай-дай…».

Обмен состоялся и друзья наконец уяснили унизительность своего положения.

– Милые дамы, – Петрович взял на себя роль глашатого.– У меня для вас две новости, – он выдержал мхатовскую паузу и продолжил: – обе хорошие!

Места, где должны были располагаться груди девушек (и, надо ж ты, располагались), заходили ходуном.

– Мы с гражданином Филоном здесь, так сказать, для разогрева – группа поддержки. Вслед за нами грядет команда глянцевых бодибилдеров, в сравнение с которыми Тарзан – просто прапорщик-недоучка. Но позвольте вас заверить, – Петрович распахнул посольский плащ с кровавым подбоем, который, хоть тресни, сидел на нем как драповое пальто 1976 года выпуска, – филонить мы не собираемся!

…легкий бриз швырнул на палубу пару летучих рыб и почтового голубя с малявой от китайца. В центре свитка красовался иероглиф в виде сомкнутых большого и указательного перста.

– Таможня дает добро, – расшифровал Девкалион.

Мужики пошли бриться-одеваться.

Надел Ясон роскошное пурпурное одеяние, вытканное для него самой Афиной-Палладой. Акакайос начистил зубным порошком медные бляхи на камзоле. Геракл сунул за пояс книжку, которую – ей-ей! – прочтет, когда останется свободное от подвигов время. Гребцы под его командованием остались в резерве – прикрывать арьергард. Петрович же с Филоном, плюнув на показуху, вернулись ночевать к пристани.

Спасение из вод

Голова Грагга напоминала море с островами, раскиданными в угоду прихотливому тектоническому произволу. То бишь ни лысой, ни поросшей волосами назвать ее было невозможно. Лицо, отмеченное единственным зрячим глазом, было плоско, нос вовсе подкачал владельца, будучи мал и направлен в сторону. Росту в великане было до трех геракловых. Таким же числом приходилось рук – к одному похожему на огромный ящик телу.

Гигант сидел у входа в пещеру, перебирая в корзине рыбу. По какой-то неведомой причине, кроющейся, возможно, в происхождении, племя не ело скатов. Весь остальной улов либо запекался, вываленный на угли, либо шел на густую наваристую похлебку, в которую для вкуса бросали прибрежной глины.

Грагг тяжело вздохнул и оставил большую плоскую рыбину в корзине. Последнее время племя голодало, так что разбрасываться не стоило, даже если ужин потом с трудом лез в глотку. Поменьше рыбы, побольше коры и глины… Рецепт неприкаянных бедняков, живущих с даров моря, выловленных собственными руками.

– Эх, отец, отец… Дал бы нам богатую добычу1515
  Долионы Медвежьей горы род свой считали от Посейдона, хотя сам он такое родство и не признавал.


[Закрыть], – сокрушался Грагг.

Дюны обносило ветром, шевеля жесткую высохшую траву. По кромке, по уши извозившись в песке, носилась стайка детей в коротких сплетенных из водорослей туниках. Старший, заводила и драчун Глудд, кружился волчком, изображая водоворот. Младшие подбегали, чтобы через секунду с визгом улететь в воду. Шесть сильных проворных рук схватили очередную жертву – хохотушку Лим, дочь гончара. Девчонка, сверкая бедрами, в полном восторге кувырком полетела в волны.

– Ишь, как подросла, – бубнил себе под нос Грагг. – Скоро в невесты пойдет. Ни на шаг не отходит от пацана.

Младший его сын (со слов жены) мучил у порога принесенную морем губную гармошку, досаждая домочадцам соло из не снятого еще «Титаника».

На горизонте сгущались тучи. Огонь под навесом начало гонять в стороны. Рыбак заметно заторопился.

Неизвестна причина того, почему шестирукие столь большое значение придают погоде. Если б то был небрежный школяр, обремененный уроком, трепетный естествоиспытатель или параноидальный пастух – мы бы не сказали ни слова, оставив этот факт вне фокуса своих наблюдений. Но здоровенное пещерное чудище, в привычках которого отрывать головы морякам?.. Причуда богов? Шутка древнего старейшины, обратившего нелепицу в непреложную традицию для потомков? Нет, не тяни мои жилы, о благородный читатель! Я не раскрою тебе правды, потому что она мне неизвестна.

– Эй! Хорош окуней гонять! Иди сюда! – крикнул он сыну. Глудд нехотя поплелся к отцу.– Ты там не сильно-то…

Грагг не нашелся, как продолжить, имея в виду Лим. Вот ведь тема! И слов не подберешь объяснить сопляку. Хоть бы мать, что ли…

– Чего?.. – пробасил парень.

– Чего… Вишь, буря идет. Дров притащи! Жарить нечем. Бездельник.

Из-за дюн показалось недовольное девичье лицо. Три пары рук демонстративно уперлись в бока: мол, что за заминка, дорогой? Граггзыркнул на соседскую дочку исподлобья. Та и не думала отвести глаза.

– Мелкая, а туда же. Откуда что берется? Бабы…

– Вота… – Глудд притащил охапку плавника, в которой можно было запечь кита.

– Вымахал, а ума нету! Куда столько?! – в сердцах Грагг бросил в песок тунца.

– А чо? Ты ж сказал притащить… – обиделся парень.

Ну, что ему ответить?!

– А!.. Иди, иди… Сам разберусь.

– Ага… – бросил отрок через плечо на полпути к нетерпеливой подруге. Та уже солнечно улыбалась ему, норовисто поглядывая на старого рыбака.

Грагг отер лапищи от чешуи и позвал жену: погода портилась, пора было запекать.

Вокруг острова широкой в горизонт подковой громоздились тучи. Море на горизонте легло в шторм и волны катили его сюда, к острову шестируких великанов.

На следующее утро прикорнувшего на припеке Грагга разбудили детские вопли:

– Тятя, тятя! Наши сети притащили мертвеца!

Он нехотя встал и подался к излизанной водой кромке. И правда: среди водорослей и мелкой рыбешки лежало какое-то тряпье. Глудд, Лим и еще орава ребятишек приплясывали на песке от нетерпения.

«Опять парень с рассвета гулял с бесстыжей. А может и не ложились вовсе… Ой, беда-беда!» В выволоченной на дюны куче что-то зашевелилось, вернув гиганта в русло повседневных забот.

«Мертвеца, значит… Где-то я уже это слышал. Или услышу. Не суть. Вопрос, насколько улов съедобен» – великан, хоть и великан, а сметлив был не хуже некоторых карликов. Он развалил концом дубины содержимое и брезгливо поковырял в тряпье первым подвернувшимся пальцем.

– Ха-ха-ха! – отозвался утопленник.– С детства боюсь щекотки.

– Щекотки бояться, замуж не ходить, —прохрипело нечто рядом, выбираясь нехотя из трав морских.

«Человеки! Цельных два! – обрадовался рыбак. – Большого поем, второго завялю впрок, – расписал он судьбу Петровича и Филона».

Тем временем куча тряпья совершенно распалась, отряхнулась, словно кобель из пруда, и явила миру двух отважных путешественников. Тот, что был крупнее, и должен был пригодиться в ужин, уставился на Грагга, словно читая его мысли:

– Не разлучили нас ни социализм с человеческим лицом, ни рыло капитализма, ни стихия водныя, – молвил Филон, обнимая Петровича за плечи. – А тебе, переросток одноглазый, и ловить нечего. Дай закурить.

Великан, не отличавшийся большой чувствительностью, таким пренебрежением со стороны утопленников все же был уязвлен. Занесенная оглушить улов палка так и осталась не при деле.

– Не курю. И детям не дозволяю.

Гигант немного опешил: доблестные эллины такого не откалывали. Мог пришлый герой метнуть в глаз копьем (Грагг непроизвольно потер старый шрам ладонью), мог кинуться бежать (да куда ж тут сбежишь, разве опять в море?), но вот чтобы так, безманерно…

– Вы чего в таласе позабыли? Какая нужда в пучину забросила, крабьи клешни? – спросил он их, бодря себя и ставя сурово палку на песок.

Дети в разочаровании забубнили: мол, смертоубийства не будет, а развлечений на острове и так мало, ну хоть бы одного прибил на глазах у всех, а можно мы сами…

– Именно что – нужда! Тебе, мазут сухопутный, распорядок дня на корабле неведом… Ну, да Бог с тобой. Говори, где у вас тут телеграф и как барышню кличут.

– А вам на кой?..

Ей! было что-то ненормальное в этих двоих. Требовалось их разъяснить. Чуяло сердце Грагга, что сыграли с ним злую шутку, послав их на мирный остров. Что такое телеграф он понятия не имел, но ни в жизнь в этом не бы признался. О барышнях кое-какие представления имелись: запекаются быстро, вкусные.

– Говорю же, циклоп: друзья, небось, там волнуются, месседжа ожидая. Веди к телеграфу и не говори, что не понял. Сам найду, хуже будет! – пригрозил монах, расправляя горстью отросшую снова бороду.

Глудд и Лим одновременно припали к ушам великана. Через несколько мгновений лицо рыбака расплылось в улыбке – и уж поверьте автору этих строк: лучше бы он вовсе не улыбался!

– Друзья, говоришь?..Друзья—хорошее дело. А крепка ли ваша дружба?

– Да мы с Гераклом одних баб… А он, – Филон ткнул в сторону Петровича, – с товарищем Ясоном.

– Это в корне меняет дело, – Грагг потер все шесть ладоней, стараясь выглядеть полюбезней.– Боги услышали наши молитвы. Кто грамотный, два шага вперед, ультиматум будем писать!

Петрович стушевался. Не то чтобы он не умел писать… нет, то есть да – умел, но с орфографией и почерком испытывал те же проблемы, что и с женщинами поутру: смущался смотреть в глаза. Официальных бумаг Обабков всю жизнь избегал как мог. Читать – если не долго – извольте. Газету или библиотечную подшивку про дачный уклад. Грамоту мог коллективную прочесть. В домоуправлении там… Но писать на глазах у всех официальный ультиматум… Филон же всем искусствам предпочитал ораторское, буквы коверкал, цифири путал, и в писцы не годился по природе. В итоге оба замерли на месте, никаких шагов не предпринимая.

Гиганты, столпившиеся на берегу, взяли техническую паузу. С чистописанием в их рядах тоже было так-сяк. Вот ведь! – подвернется иной раз славнейшая оказия, а к ней никакой сноровки. Хоть внезапные учения проводи.

– Кто ж депешу намалюет? О выкупе из, значит, плена жестоких великанов, – Грагг чесал мощный затылок сразу тремя руками.– Твердил тебе, недоросль, учи по букварю, учи! И ты, невестка, – выдавил из себя гигант, поглядывая на девицу, – хороша! Игрища одни на уме. Чему детей учить будешь? Горшки пластать? Такой шанс вороним!

– Могу предложить свои услуги высокому мандарину, – раздался скрипучий вкрадчивый несколько голос на уровне Граггова колена.

От кучи тряпья отделился еще один персонаж, похожий на… Никакого сравнения в голове гиганта для этого не нашлось. Суслики были слишком мелки, чтобы он знал о них, для приличного эллина мелок, а китайцев на острове отродясь не видели.

– Только, уговор, этим не сдавать, – шепнул заговорщицки персонаж. – И позволить беспошлинную торговлю на территории острова сроком на десять, – тут Ли посмотрелся в карманное зеркало, высунул язык, измерил пульс, – на одиннадцать лет.

– По рукам, – согласился гигант и подумал в рыбацком своем коварстве: «Пусть строчит письмецо —там посмотрим…»

Оставив мнимых утопленников обсыхать, заговорщики удалились составлять мессадж. Ли неумело изображал пленного, ковыляя на обе ноги. Зачем-то, чтобы сбить с мысли, не иначе, подмигнул Филону с Обабковым, растерянно стоявшим на прибрежной кочке.

– Докучливый какой, – молвил монах, говоря о пронырливом летописце. – То ли предал нас, то ли от смерти спас. Неисповедимы, воистину, пути Господни…

Недалеко у прибрежной скалы Грагг, владелец найденного сомнительного клада, диктовал депешу на Арго, и многие из соплеменников ему помогали в силу своего разумения. Вышла диктовка путаной как птичье гнездо. Но, отбросив сумятицу и отдав должное таланту писца, приведем главное:

«… Посему настаиваю на выплате золотом эквивалентно совокупному весу упомянутых граждан в мокрой одежде («в мокрой»дважды подчеркнуто) в течение семи лун. В супротив того оба они пойдут на суп в качестве приправы к черепахе, либо на холодное в манер жульена. С уважением и надеждой на взаимопонимание, глава рыбацкой артели «Тихие зори Средиземноморья"Грагг Граггович Граггорович, собственной персоной.»

Китаец нанес последний штрих, посыпал свиток мелким песочком и бережно стряхнул его великану под ноги: «Готово».

Иероглифа было три. Один – пузатый и как бы с поднятыми вверх руками (четыре штуки). Второй – более сложный, походил на монумент Минину и Пожарскому с притиснутой к нему клумбой. Заключала написанное бережно разложенная по листу козявка.

– И всего-то??? – разочарованно застонали великаны.

– Да. Точки в конце предложения мы не ставим.

– Надо же, а я и не знал, – Грагг шаркнул ногой, подняв с пола кучу сора вперемежку с крабами.

Ультиматум, запакованный в полую тыкву на случай авиакатастрофы, вручили почтовому альбатросу и он, кляня службу на чем свет стоит, тяжело оторвался от прибрежной гальки, встав на крыло.

Потянулись дни ожидания.

Авантюристы поневоле, Петрович да Филон, просыпались далеко за полдень. Ели, пили, загорали, а ночи напролет дурили местных в подкидного. Великаны играли в долг, ибо редкие предметы туалета быстро закончились. Порядок расчетов оговорили заранее: по курсу ММВБ на момент перечисления. Что за подозрительное «ММВБ» Петрович не объяснял, оттого аббревиатура страшила еще больше, как древнее заклинание. «А жутче всего, ребята, знать, что есть КГБ» – поднимал он чумазый палец, кренясь под тяжестью слова вбок. Великаны пожимали плечами, но не спорили, ибо ведали на собственной шкуре: мир велик и разнообразен.

– Ты знаешь, —мечтательно заметил монах, когда колонка цифр с трудом умещалась на пляжном песке, – а падение курса рубля нам в руку.

Петрович хоть и презирал корыстолюбие (особенно в клерикалах) вынужден был, скрипя сердцем, согласиться:

– Куплю семян голландских и Тузику новый ошейник. Как он там, Тузик-то?.. Смотрит ли за ним Гаврилова теща?

– А я, – размечтался Филон, не давая скиснуть товарищу, загрустившему о блохастом полумерке с драной котами мордой, – подобью рясу мериносом и приобрету войлочную сидушку на ведро. Видел как-то в охотничьем магазине.

Да, да, уважаемый читатель, сословность проявляется не только в манере одеваться, но и в направлении наших устремлений. И, конечно же, в женщинах, которых мы выбираем. Ну, да о них значительно позже – слишком свежи раны…

Встал вопрос о дележе выигрыша. Для начала летописца упрекнули в вероломстве. Стало легче: доля его тут же сходила в ноль. Но тут впрягалась широта русской души, привычная петлять по полустанкам и совеститься… Пошли в ход аргументации:

– Он не нашей веры – скрепы у него не те. К тому же стар, как пень. На кой ему барыш?

– Жадность, Филон, приводит к бедности, – уверенно парировал Петрович.– И потом: вдруг он в прошлой жизни был орловским рысаком? Или крепостным в поместье где-нть под Тулой? Лучше поделиться – так оно надежнее в плане кармы1616
  Не читайте бесплатных газет в метро, иначе и вам будут приходить на ум такие мысли.


[Закрыть]… А мне, знаешь, ребята местные даже симпатичны: простодушны, как дети.

– Дети и есть, – согласился монах, бросая на песок рыбью жабру с намалеванной дамой пик.– Гляди, в чем ходят.

(Цинизм Филона не пролезал ни в какие рамки.)

– Наверное, все дело в росте. Крупным мозги не нужны – их и так издалека видно. Ты не слышал, Алеша Попович играл в шахматы?

Надо заметить, что Петрович, конечно, испытывал в душе глухую зависть к мужчинам представительского телосложения – а кто нет? Да и вообще ко всяким излишествам и даже периодически к искусству. В юности ему попался однажды в руки альбом Сальвадора Дали. Отрок долго перелистывал зарубежное и, как ему шепотом объяснили, запрещенное издание. Неискушенное сознание отказывалось воспринимать увиденное привычным схематическим способом. Оставались только впечатления. Названия картин ясность тоже не привносили. Более прочих запомнилась одно: Великий Мастурбатор. Значение второго слова было неведомо, но фонетика впечатляла: мас-тур-батор. Слышалось нечто массивное, даже грандиозное. Чуточку позднее, благодаря урокам в десятилетке, окончание «батор» стало созвучно героическому «батыр», хотя по-прежнему не раскрывало понятия в целом. Во сне ему мерещился персонаж картины, въезжающий верхом в Улан-Батор, держа в руках меч и косой скворечник…