Текст книги "Мета Сказки"

Мета Сказки
Одд Скраттар

© Одд Скраттар, 2016

© Goga Kuvt, иллюстрации, 2016

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

– Папа, ещё одну сказочку!

– Слишком поздно, дорогая. Тебе давно пора спать.

– Сегодня же Новый Год! Одну-у! Последнюю-препоследнюю! Пожа-а-алуйста!

– Ладно… Только ложись на подушку, закрывай глазки, все-все, и ни звука, договорились?

– Да.

– Ну, хорошо…

Жила-была маленькая девочка по имени Мета. Весёлая, открытая, любознательная. Всё на свете ей хотелось потрогать, попробовать, познать. Однажды она легла спать и не смогла заснуть. Мама пела ей колыбельные, бабушка читала стихи, тётя плясала. Без проку. Мета потешалась над ними и совсем не хотела спать. Тогда пришёл Папа и рассказал сказку. Мета слушала очень внимательно, держа большие пальцы во рту. Её веки сомкнулись, Мета быстро погрузилась в сон. Папа, увидел, что дочь уснула, притушил свет и на цыпочках вышел из комнаты. Тут же история, которую Мета всё ещё видела во сне, начала рассыпаться как карточный домик: добрые короли превратились в ужасных монстров, а милые принцессы – в злобных чудовищ. Мета заплакала и проснулась. Папа вернулся к её постели и, чтобы успокоить дочь, продолжил сказку.

В ту ночь он так и не смог уйти. Каждый раз, когда его голос смолкал, девочка в слезах открывала глаза. Папе пришлось придумать тысячи новых сказок, потому что на двенадцатые сутки он поведал все-все-все когда-либо известные. Мета слушала, слушала, слушала… Ей было очень страшно. От того, что Папа когда-нибудь закончит, и она уснёт. Услышанное поглотит её, и она никогда не вернётся в мир живых.

Так длилось месяцы, пока Папа не упал бездыханным. Мета тихонечко спустилась с кровати, прислонилась ушами к груди отца и почувствовала, что ни одно из трёх его сердец не бьётся. Она решила, что Папа уснул. Её охватил неописуемый ужас. Мета не хотела отправляться в кошмарное Царство Сна. Чтобы этого не случилось, она начала вспоминать сказки, которые Папа ей рассказал. С самой первой. Вот она:

Новогодняя

Давным-давно на нашей планете жили разумные существа. Люди. Они были дикие, но потом слезли с деревьев и пришли к цивилизации. Научились преодолевать трудности и управлять своими желаниями. Тяжелее всего людям далась победа над страхом. Люди боялись всегда и всего. Грома и молнии, животных и себе подобных человеков, божеств и инопланетян. В какой-то момент люди осознали, что гром не страшен, а молния может принести пользу. Что диких зверей почти не осталось и их надо беречь, а с другими людьми легко договориться. Что богов они сами же и выдумали, а инопланетяне могут никогда не прилететь. Пока человеческая цивилизация развивалась, люди гибли от голода, насилия и неизлечимых болезней. Постепенно люди вскарабкались на вершину эволюционной пирамиды. Они одолели всех и вся. Животных, вирусы, смерть. И тогда на смену Страху пришёл Ужас. Люди поняли, что бояться им больше нечего.

Лишь одно, как и прежде, страшило их. Собственное «я».

Людей пугало не само «я», а то, что оно заперто в душной клетке необходимостей. Миллионы людей проживают жизнь впустую. Не дают собственному «я» реализоваться. Не позволяют сами себе расправить крылья, взлететь, достичь счастья.

Люди постоянно твердили друг другу об ответственности. Перед обществом, перед планетой, перед собой. В конце концов, они признали, что самый главный их страх связан с неисполнением самого главного долга – долга Индивидуума перед Личностью. Возник тезис: человек – Тело, материальная оболочка, кокон для истинного «я».

Цивилизация столетиями искала способ «залезть» человеку в голову, чтобы заставить его быть счастливым. Не поддаваться лени и злобе, не опускать руки, не ставить на себе крест. Были созданы тысячи систем и барьеров, но все они оказались бессильны перед низменными инстинктами.

Люди не умели сдаваться. Они приняли Закон. Возложили на каждого человеческого индивида юридическую ответственность за развитие личности внутри него. Закон официально разграничил физическую и виртуальную составляющие человека. Он обозначил преимущество одной, Личности, перед другой, Телом. Если, по мнению соответствующих органов, индивид не проявлял достаточно внимания к собственному «я», то подвергался наказанию.

Общество раскололось на два лагеря. Сторонники Закона утверждали, что их догмат цивилизационно выстрадан, логически оправдан, следовательно, непреложен. Противники смеялись над абсурдностью Закона. Как можно выработать единые критерии для оценки личностного роста разных индивидуумов? Как можно определить степень счастья Личности? Не будет ли наказание за поступок Тела более разрушительным для Личности, чем сам поступок?

Разногласия быстро рассеялись. Общество пришло к согласию. Право Личности на свободу самовыражения стало Главным Принципом Цивилизации. К такому решению Человечество шло всю свою долгую Историю. Люди возрадовались – все препоны на пути свободного развития Личности устранены! Однако это стало началом конца. Который наступил очень скоро.

Люди рассуждали так.

Если Тело не способно обеспечить духовный рост, его необходимо должным образом подстегнуть. Если же Тело не понимает внушений и по-прежнему ограничивает Личность, то его следует от Личности отключить. До тех пор, пока оно не «одумается».

Забавно, не правда ли? Кто в тандеме «тело-личность» способен «осознать ошибки» и «сделать соответствующие выводы». Разве Тело? Что оно есть само по себе?

Людей подвела дотошность, педантичность. Они всё на свете стремились назвать, определить, разграничить. Зачастую их неутолимая жажда приводила к необратимым последствиям. Расщепление Атома повлекло массовые смерти и экологические катастрофы. Расщепление Человека – тотальное перерождение вида.

Чем же все закончилось? Тем, чем и любая сказка – Добро победило Зло.

Долг Человека перед самим собой был исполнен. Он наконец-то избавил Личность от стремления к самоограничению.

Поначалу большинство населения Земли не сумело соответствовать высоким критериям, и их Тела были помещены в стационар. Личности же продолжили свободное, гармоничное развитие в ином качестве. Те люди, которые не перешли в искусственное состояние сразу, сделали это спустя некоторое время. В один прекрасный точно такой же новогодний день люди поняли, что отныне на пути к счастью не осталось препятствий.

Их навсегда покинул страх. А вместе с ним и жизнь.

Мета расстроилась. От того, что не сразу поняла смысл Первой сказки. Если бы она слушала внимательно, Папа не умер бы. Бояться – нужно. С этой мыслью она забралась в постель, свернулась калачиком, закуталась в одеяло и блаженно уснула. Проспала долго-долго. А когда, после сладкого, чудесного сна, открыла глаза, у её постели сидел новый Папа. Мета знала, со временем она к нему привыкнет, и что он не другой, а тот же, только с новыми сердцами. Отныне Мета будет слушать его сказки без боязни страха. И пусть каждый раз ей будет немного страшно.

Мама с Папой очень её любили. Баловали невообразимо. Мета капризничала. Ей хотелось всё новых и новых сюрпризов. Родители мрачнели при мысли о скором празднике Дня Рождения. На торжество пришло много детей, но ни один из подарков не привлёк внимание именинницы. Когда гости разошлись, Мама с Папой поднялись к девочке в комнату и вручили ей небольшой свёрток. Мета быстро открыла его, ожидая увидеть что-то необыкновенное, но внутри была самая обычная

Коробка с карандашами

«Мета, – сказал Папа, – мы больше не знаем, чем тебя удивить. Возьми эти карандаши и нарисуй всё, что вздумается. Нарисуй любые подарки и любых друзей. Нарисуй себе жизнь, Мета». Девочка тут же села за стол и принялась за дело.

Больше всего на свете она хотела быть взрослой, как Мама. Мета видела, с какой нежностью Папа относится к Маме. Она понимала, что так любить дочку он не будет никогда. Мета нарисовала себя большой, красивой, умной, талантливой, интересной. Первое время было непривычно. Никто не относится к тебе как к ребёнку. К твоему мнению прислушиваются, с тобой флиртуют. Её сознание, по-прежнему детское, это возбуждало. Мета почувствовала себя востребованной, противоречивой, принципиальной. Она знала, что не должна быть одна. Нужно нарисовать себе Мужа. С которым было бы весело жить, волнительно отправляться в постель и спокойно просыпаться по утрам. Она вложила в образ Избранника все свои помыслы и желания. Её Муж получился ярким, обаятельным, уверенным в себе, сильным. Почти как Папа, только лучше, и её.

Любовь к Мужу была размашистой, взрывной, бездонной. Мета рисовала большими, смелыми пятнами. Наслаждение, наслаждение, наслаждение. Водоворот взаимных чувств поглотил её. Она уверяла себя, что Любовь никогда не закончится. Однажды вечером, когда объятья Мужа вновь вознесли её на вершины страсти, Мета поняла, что Гармонии нет. Кажется, что на полотне не закрашено лишь крошечное пятнышко, оно едва попадается на глаза… но быстро разрастается, превращаясь в огромную пропасть. Туда тянет, и ничего с этим не поделать. Мета захотела детей.

Она рисовала очень внимательно. Интуиция подсказывала, что возможности исправить, что-то переделать – не будет. Осторожные, точные штрихи. Идеально подобранная палитра. Мета улыбалась – она постаралась на славу! В жизни началась новая, большая глава. Её Дети.

Картина Жизни преобразилась. Добавились такие краски, которых не было в коробке с карандашами – искрящиеся, лучистые. Счастливая мама с невероятным воодушевлением создавала маленькие вселенные. Она замирала перед каждым движением, стараясь ничего не упустить. Порой Мета не могла уснуть, думая о том, что нарисует Детям завтра.

В одну из ночей она повернулась к Мужу и с ужасом осознала, даже не поняла, а, скорее, почувствовала кожей, что её Избранник не разделяет её стремлений. Да, он любит Жену, привязан к Детям и тратит всего себя на Семью. Но желает ли он этого так же, как Мета? Её затрясло, когда она подумала, что он лишь искусно поддерживает видимость Любви. Порой возникает ощущение, что Семья ему в тягость. Мета подскочила с постели и выбежала из спальни. Схватилась за карандаши и принялась исступлённо закрашивать сомнения. Тщетно. Вернулась к Мужу и до самого утра вглядывалась в лицо этого лицемерного, эгоистичного, самовлюблённого самца. Как же так случилось? Как вышло, что самый лучший, самый желанный, самый надёжный – превратился в чужого, холодного, омерзительного? Мета сказала себе, что никогда более не разделит с ним постель. Как не любили бы Мужа Дети, она не допустит, чтобы яд его отчуждённости, холодности, неуместности разъел корни их растущих личностей. Мета решила избавиться от Мужа.

Дни напролёт она сидела в своей комнате и делала наброски. Мета не представляла, как изгнать из Семьи того, кого нарисовала идеальным. Она смотрела на ворох использованной бумаги и плакала. Всё не годилось. Мета утратила было надежду, как вдруг её озарило. Мета нарисовала Другую. Воплощение Похоти и Бесстыдства.

Некоторое время Муж сохранял верность, но вскоре плотское взяло верх. Мета изобразила пик прелюбодеяния, а затем торжественно разоблачила Мужа. Тот плакал, извинялся, умолял. Мета была тверда и непреклонна. Измены не простила, из дома не погнала. В её Плане Муж должен был сам удалиться из Семьи. Чтобы Дети пожалели Мать и навсегда заклеймили позором Отца. Но пока Мета плела интриги, Дети успели вырасти. Они простили Папу. Когда он всё же ушёл, втайне бегали к нему каждый день. Разъярённая Мета рисовала, рисовала, рисовала… Всё чаще ей казалось, что против неё весь мир, даже карандаши.

В конце концов, Мета призналась себе, что неспособна изгнать Мужа. Он так отчаянно цепляется за Семью, что рано или поздно, устав от борьбы, она сдастся и простит его. Закроет глаза на прошлое и с помощью карандашей вернёт видимость прежнего благополучия. После чего не сможет изобразить ни одно зеркало, в которое наберётся смелости заглянуть. Так нельзя! Хуже всего – предать себя! Мета решила, что есть лишь один выход. Муж должен умереть.

Агония была бесконечно долгой. Другая незаметно стёрлась из жизни Мужа. Дети не отходили от умирающего отца, отказывались есть и спать. Они соболезновали Маме, не замечая, с каким нетерпением та ожидает кончину их Папы. Мета не выдержала тяжести предсмертной атмосферы. Она взяла самые тёмные карандаши и нарисовала нечто ужасное, от чего ей самой стало плохо. Муж умер.

После его кончины Мета ещё долго ощущала тяжесть в сердцах. Однажды, прислушавшись, она обнаружила, что они бьются по-разному. Первое стучит сильно, напористо, двигает вперёд, в будущее. Не даёт успокоиться, отдышаться. Второе постукивает тихо-тихо, при этом очень твёрдо. Оно оберегает моменты счастья, поддерживает их зыбкое пламя. Третье же так и норовит сбиться. Порой замирает, затягивает паузы, словно ностальгирует о том, чего Мета не хочет вспоминать. Затем заходится в бешеном ритме, перекрывает мощь первого сердца, как-бы взывает: «Остановись! Задумайся!». Консультант по репликации органов порекомендовал провести процедуру замены. Аномалии опасны, настаивал он. Мета не торопилась. Её воодушевил диссонанс в ритмах сердец. Она вновь почувствовала себя исключительной.

Никогда прежде бытие не казалось таким оправданным. Она растворилась в Детях и в своих рисунках. Миллионы новых цветов, миллиарды незабываемых оттенков. Пестрота её творений приводила окружающих в замешательство. Её было всё равно. Мета нуждалась во Внимании. Она возжелала познать тысячу Других. Рисуя новых Избранников, Мета делала лишь эскизы. Ни деталей, ни законченности. Ничего, что напомнило бы о Муже, к чему можно было бы привязаться, привыкнуть, что можно было бы полюбить. Её радовала неопределенность, непредсказуемость. Вступая в очередную связь, она жаждала интриг, приключений.

Дети росли. Каждое утро Мета радостно врывалась в их комнаты, чтобы оказаться первой, кто возвестит о прекрасности нового дня. Дети каждый по-своему встречали Мать. Старший не торопился оторваться от постели, а Младшая сразу же вскакивала, подбегала, обнимала, восхищённо глядя всеми шестью глазами. К нежности этих мгновений постепенно примешивалась тревога. Нечто неуловимое не давало покоя и жгло изнутри. Дети были неизменно приветливы и ласковы, при этом отстранены и замкнуты. Мета чувствовала – детей сближает какая-то тайна, которая принадлежит только им.

Что делать? Как узнать, что скрывают дети и не разрушить их личное пространство? Мета заострила своё внимание на мелочах. Так ли стоит стул в детской, как она его нарисовала? Не сдвинута ли кровать? На месте ли игрушки? День за днем она вымеряла, высчитывала, угадывала, но не продвинулась в поисках источника смятения ни на йоту. Мета отчаялась. Она верила глазам, видя, что жизнь протекает именно так, как нарисовали карандаши, но внутренний голос громко кричал – реальность другая! Дети ускользают от неё! Сомнения пугали. За ними пришла паника. Неужели Солнышки оттолкнут Маму? Не расскажут правду? Невозможно! Нужно пойти и поговорить.

Дети выслушали не перебивая. Вместо ответа Старший подошёл к полке с игрушками и произнёс несколько команд. Фигурки начали издавать звуки, которые постепенно сложились в жуткую мелодию. Мета не могла понять, что происходит. Музыка обволокла её, затекла во все уши неисцелимым ядом, и… Мета провалилась в тот самый день, когда умер Муж. Их старый дом, та комната… Перед ней – Муж, из которого неотвратимо уходит жизнь. Мета увидела отвращение в своём взгляде, немые мольбы детей: «Мамочка, пожалуйста, сделай так, чтобы Папа не умер». Мета, не отрывая взора, смотрела на себя со стороны. Ту, которую настолько переполнила ненависть, что она не услышала собственных детей.

Неожиданно видение растаяло. Тоска и злоба сменились робким, осторожным счастьем. Комната окрасилась в тёплые тона, и прямо перед собой Мета обнаружила Младшую. Новорожденную. Муж с нежностью прижимает малютку к груди. Мета смотрит ему в глаза. Она видит в них Любовь.

Через мгновенье Мета оказалась в невероятно красивом месте, которое узнала сразу. Приятные прикосновения, объятья, томность. Момент первой близости с Мужем. Ах, как же было хорошо! Зачем она это забыла?

Игрушки выдавали всё новые мелодии. Вереницей образов прошла вся их с Мужем совместная жизнь. Мета, наконец, поняла. От детей невозможно что-либо скрыть. Они всегда знали, чем занимается их мать. Младшая подошла и тихим голосом сказала: «Мама, не сердись… Мы очень боимся, что когда-нибудь ты нарисуешь и нашу смерть… Каждое утро, – продолжила дочь, – мы думаем, что мы уже не мы. Нам страшно, что ты создала для нас новую жизнь и новую память. И что прежних нас, тех, которые любили тебя, Папу, друг друга – больше нет.

Мы нашли выход. Всё, что мы чувствовали, знали, помнили, то, чем делился с нами Папа – вложили в игрушки. В музыку, которую те хранят. У каждой игрушки собственная память. Мы придумали тысячи комбинаций и запечатлели все-все мгновения нашей жизни. Каждую ночь мы ложимся в надежде, что ты не закрасишь наше вчера. Мы встаём задолго до твоего прихода, чтобы успеть прослушать наше прошлое. С нетерпением ждём вечера, чтобы рассказать игрушкам о прожитом дне и наутро снова обрести себя. Мы так счастливы, Мама, – с облегчением выдохнула Младшая, – что тебе ни разу не захотелось нарисовать Музыку».

Мета была подавлена. «Мы знаем, – голос Старшего звучал взросло, колюче, – ты желала нам добра. Но, неужели ты не вспоминала своего Папу? Как он растил тебя, баловал, любил? Почему ты лишила этого нас? Ты, правда, верила, что мы про всё забудем? Разве мы сможем смириться с тем, что ты отняла у нас Папу?». Мета поняла. Дети никогда не простят её. В погоне за собственным счастьем она украла у них детство. Лишила Отца. Его тепла, его ласки, его примера. Она стала им совсем чужой. Жизнь детей – уже давно не яркая сказка. Каждый день они борются за существование. С ней. Со своей матерью.

Мета ничего не сказала детям. Молча встала, прошла к себе, достала карандаши и сделала самый последний рисунок. Мета изобразила себя. Совсем одну. Без Детей и Мужа. Она сидела на крыльце дома посреди пустыни и смотрела вслед бесполому, безликому, бездушному Некто, который уносит прочь её коробку с карандашами.

Много дней её убивала тоска. Обитель перенесла питомицу в систему Скраттар, к Матери. Та уже давно жила с новым Мужем, которому родила много новых Детей. Мета прижалась к её груди и поняла, что прилетела зря. Сердца Мамы бились как чужие. В них были иные ритм и мелодия, которые совсем не понравились.

– Знаешь, как мы познакомились с твоим Папой?

– Нет.

– Я встретила его в том секторе Глобального Виртуального Сообщества, в который не должна была попасть. Твой отец всегда был мечтателем. Он копался в архивах в поисках мудрости, которая объяснила бы всё. Я заговорила с ним. В ответ он рассказал мне сказку

Про любовь

Жили-были два друга не разлей вода. Выросли в одном дворе. Вместе учились. Женились. Детей родили. Николай – сына, Сергей – дочь. Лёшка и Сашка были словно брат и сестра. Алексей постоянно опекал Александру. Учил всему, от мальчишек защищал. Сашенька смотрела на Лёшку с восхищением, цеплялась за него хвостиком, глядела в рот, во всём слушалась. Николая и Сергея очень радовала дружба детей. Отцы, рассказывая о своих чадах, неизменно умилялись, не стеснялись пустить слезу.

Однажды, паркуя машину во дворе Сергея, Николай отвлёкся. Всего на секунду – поприветствовать друга, который смотрел из окна дома. Опытный водитель, Николай не заметил, как дочь друга оказалась в «мёртвой зоне». Сашка неслась со всех ног встречать своего Лёшку. Николай сдавал назад очень медленно, но скорости хватило, чтобы сбить девочку с ног. Хруст костей, немужской крик Николая, душераздирающий вопль ребёнка. Тормоза, резкий газ. Сергей видел, как его дочь бьётся о багажник внедорожника и падает под колёса. Он ничего не успел сделать. Выпрыгнул из окна, рванул к Сашке. Та уже потеряла сознание. Сергей осторожно отлепил тело дочери от асфальта, взял на руки. Не глядя на Николая, сел на заднее сиденье джипа, ища в мертвенной бледности детского личика признаки жизни. Николай, летел по трассе быстрее пули. Врачи моментально доставили Александру в операционную. Хирург был отличным и непьяным.

Девочка умирала четыре дня. Сергей покидал её палату лишь по нужде. Не ел, не пил, спал на стуле. Самыми ужасными были моменты, когда прекращалось действие наркотиков. Неестественно умиротворенное лицо Александры начинало искажаться, терять признаки человечности. Сашка не могла кричать. Её связки выдавали животные хрипы, которые переходили в глухой клёкот. Сергей не отводил взгляда – ловил последние мгновенья. Седел на глазах у ничего уже не понимающей дочери.

Похороны были самыми обычными. Маленький гроб в центре комнаты. Вереницы соболезнующих. Неловкие жесты обнимающих и целующих. Дурацкие междометия, кряхтенье, всхлипы. Ужасные цветы, яма в земле, деловитые могильщики. Летящие комья глины, глухой стук лопат. В ресторане люди прятали грусть в еде, избегали ненужных слов и жестов. Мужчины старались не налегать на спиртное. «Столько детей гибнет…», – сокрушались одни. «Так и машин с каждым годом всё больше…», – тихо поддакивали другие.

Первое время Сергей ничего не чувствовал. Призраком слонялся по дому. Подолгу сидел в Сашкиной комнате. Смотрел фотографии и видео. Он понимал, его горе невообразимо. При этом удивлялся, как быстро с ним свыкся. Вот, будоражил он память, Сашка в роддоме. А это – первое купание. Здесь дочка пытается сидеть и вывалиться из коляски. Первые шаги и слова. Гонки на велосипеде термоядерно-розового цвета. «Драки» лопаткой в песочнице и борьба за место на качелях.

Сергей хотел понять, какие эмоции испытывает, ныряя в исчезнувший мир. Без конца мял маленькие курточки. Никуда не убирал цветастые тарелки и чашки, не прятал крохотную обувь, не завешивал пальтишки и платьица. Сидел возле кроватки, разглядывал рисунки на стенах, озирался, будто в музее. Делал это целыми днями, игнорировал настойчивые советы коллег и приятелей обратиться за психологической поддержкой к профессионалам.

Как-то раз он увидел в своих руках нелепого монстрика, подаренного Лёшкой. На секунду застыл, поднял глаза, и мир представился ему в новом свете. Он понял, что все воспоминания – в игрушках, в фотографиях, одежде и мебели – связаны с другом и его сыном. С Николаем и Лёшкой. Вот слоник, привезённый из Таиланда, стол и стульчик, которые Сергей Николай выбирали вместе, снимки совместного отдыха в разных местах. Всегда рядом. Их присутствие в каждом Сашкином, да и самого Сергея вздохе.

Сергей вышел из дома, сел в машину и поехал. Алексей ждал отца после музыкальной школы. «Привет, Лёшка, садись. Батя попросил тебя забрать». «Здрасьте, дядя Серёжа». Мальчуган без всяких вопросов влез на заднее сиденье. «Пристегнись». Лёша закрепил ремень и привычно уткнулся в гаджет. Сергей нажал на газ. «Мы к Сашке сначала». Лёша на миг поднял глаза. «Да, конечно».

На кладбище было пусто. Редкие уборщицы с куцыми метёлками, да попик, наставляющий бабульку в чёрном. Сашка с плиты смотрела весело, без вызова. Лёшка грустил. Его глаза вспыхивали от переживаний. Сергей зажёг свечку. Выдернул одинокие травинки. Встал рядом с мальчиком, положил ему руку на плечо. Сашка ждала. Сергей сильно сжал Лёшке шею. Руками раскопал могилу. Положил туда труп. Сгрёб землю. Сел в машину. Приехал в полицейский участок.

От адвоката Сергей отказался. Сказал, что выступит на суде и всё объяснит. Николая пустили к Сергею на десять минут. Сергей не сказал другу ни слова. Даже не стал смотреть в его сторону. Николай ушёл, ничего не добившись.

Суд был коротким. Сергей вместо оправдания сказал, что уверовал в бога. Смерть дочери открыла ему глаза. Господь забирает к себе самых лучших. Царствие небесное есть, и его Сашка, без всяких сомнений, там. Как и Алексей, которого Сергей задушил. Сашка при жизни любила Лёшку без памяти, по-детски наивно, до последней клеточки. Теперь, когда эти невиннейшие агнцы божии воссоединились, они вечно будут вместе. Сергей требует от присяжных отказаться от узурпации божиих привилегий и не судить его.

Адвокат, которого прикрепили к Сергею, развёл руками. Он был уверен, что линия защиты неприступна. Состояние аффекта после потери единственной дочери, теснейшая связь между семьями Сергея и Николая… Пожилой юрист заготовил множество вышибающих слезу материалов об агонии и смерти Александры. Готовился взывать к человечности и здравомыслию, указать на серьёзнейшие испытания, которым подверглось сознание Сергея и на очевидность потери рассудка…

Все усилия адвоката пошли прахом. У него не повернулся язык начать убеждать присяжных в том, что его подопечный сошёл с ума от горя. Невозможно признать человека, который только что весьма обстоятельно поведал о собственном обращении в веру, умалишённым. Принудительное лечение Сергею могли назначить, если было бы доказано, что он невменяем. Но исповедь Сергея поставила крест на линии защиты. Действия и слова Сергея указывают на хладнокровно спланированное убийство и на желание избежать наказания. В итоге, Сергея обвинили в преднамеренном лишении жизни другого человека и приговорили к смертной казни через инъекцию смертельного вещества.

Николаю удалось добиться еще одного, последнего свидания. Он пришел к Сергею и сказал, что не верит ни единому слову, сказанному другом в суде. Тогда Сергей приблизился к решётке, посмотрел на визитёра в упор и впервые после гибели Александры, заговорил с Николаем.

– Спокойно, брателло!

Сказано было так, будто ничего не произошло. Словно они не в камере смертников, а дома на диване.

– Ты чо, Колян?! Разве я повёлся бы на дешёвый поповский развод про бессмертие души? Мы же, Колян, столько пацанов порешали… конкретных… мы с тобой, брателло, через такое прошли… какой нахуй бог?!… Я только тебе одному верил. Всегда. С первого дня. Помнишь, как мы ходили лапы боксёрские у суворовцев пиздить? Нас тогда эти мудозвоны деревенские заловили, ебашили чем только можно… Я реально на измене был. Думал, всё. Хана. Скинет наши трупы будущее офицерьё в Тьмаку… или распилит по кусочкам и псам как праздничный хавчик скормит. Помнишь, нас развели по комнатам и хуярили поодиночке? Тебе тогда заточку дали и сказали, что отпустят, если ты мне кишки выпустишь. А ты, что им ответил?

Николай сдвинул брови.

– Откуда про это знаешь?

– Психологи хреновы… Меня за дверью держали, зажав рот. Смотри, типа, как твой кореш сейчас в штаны наложит… Так, что ты им ответил тогда, Колян?!

Сергей обеими руками ухватился за прутья решётки, подался вперёд всем телом. Николай секунду медлил. Потом, собравшись с духом, твёрдо произнёс:

– Что жизнь за тебя отдам.

Сергей буравил друга глазами.

– Именно, Колян, жизнь отдашь! А что нам было-то… по пятнадцать. Ты готов был жизнь свою за меня отдать!!! Причём, не в пьяном бреду… не ради понта… Ты же тогда за базар башкой отвечал! Единственной! Знаешь, что я после того случая решил? Тебе я не стал говорить… Мы вообще не перетирали потом об этом… Так вот, я решил, что должен тебе. Ты не ссучился тогда, Колян. Я последние двадцать лет только и рисовал в голове ситуэйшены, где я оказался бы таким же реальным пацаном, как ты. Чтобы черножопые или конкуренты там… поставили бы меня перед таким же выбором. И чтобы я не сплоховал. Только всё не складывалось. Или, наоборот… Сколько народу мы замочили, но вот так, чтобы нас утюгом… или паяльником… Везло тебе, Колян! И мне с тобой.

Сергей разжал кулаки, опустил руки.

– Мне бы слезы лить крокодильи по Сашке, а я всё о нас с тобой думаю. О том, как мы в одну парашу на зоне хезали, одних девок пялили, одними мыслями жили. У нас с тобой всегда было всё на двоих. И бабло, и фортуна, и враги. Ближе тебя у меня никого…

Сергей еле заметно сглотнул, но голос немного сломался-таки.

– Я люблю тебя, братан. Без всякой там гомосятины и соплей. Больше дочери и собственной жизни. Так есть, и что уж тут отпираться. Бабы, дети – это для фраеров. Тех, кто пытается спрятать свое ничтожество. Нам это никогда не грозило. Мы – реальные пацаны. Словом не разбрасываемся. Но в чём же, спросишь ты меня, эта наша с тобой любовь? В гармонии. Да-да, Колян, в самой заебатой гармонии, что когда-либо была между людьми. А она в чём? Сам знаешь, что я буду тут волну гнать… В том, что у нас всё было общее и у каждого своё. Точно такое же. Не лучше и не хуже. Равенство, что коммунякам в самых радужных снах не снилось. И с детьми тоже… Насколько у тебя расчудесный был Алёшка, настолько у меня распрекрасная была Сашка.

Сергей выдохнул, опустил глаза.

– На них-то у нас с тобой и закончилась гармония и любовь. Ты убил мою дочу. На моих глазах. Конечно, это почти несчастный случай. Но я видел, как ты превращаешь моего ребёнка в омлет. И от этого я не могу ни убежать, ни спрятаться… Я знал, что ты рвёшь на себе волосы, казнишь себя, клянешь последними словами, но… разбитой чашки не склеить, Колян. Сашка умерла. А твой сын жил. Я представлял, как ты каждое утро смотришь на него и видишь Сашку. Как не можешь выгнать её образ из головы. Как мучаешься вопросом – как же это, блять, могло произойти?!

Николай ссутулился, сгорбился, словно ему на спину взвалили неподъёмный мешок с неудобным грузом.

– Ты пытался заглушить внутренний голос героином. Мы не общались с тобой, но мне об этом известно. Ты начал опускаться, Колян. Я не мог этого допустить. Мне и так было хуёво. Но я выжил бы… справился бы, если бы ты по-прежнему, словно паровоз, тащил меня в светлое будущее. Да, я потерял дочь. Но лишиться тебя, твоей силы, было для меня гораздо страшнее. Поэтому я отвёз Лешку на могилу к Сашке и убил его там. Мы снова в равном положении, брателло. У нас снова гармония. И любовь.

Николай очнулся. Его глаза излучали ненависть.

– Гармония? Гармония?! В чём же она, брателло? Да, я героином себе пытался помочь. Дал слабину, признаю. Но ты то! Тебя завтра химией накачают по самое не балуйся! В чём же будет эта твоя гармония? Я же один останусь, и этой твоей нашей любви – конец! Об этом ты не подумал, брателло?

Сергей хитро прищурился.

– Ну, Колян, на всё то воля божья!

– Воля божья?! Воля божья?!!! Ах ты, сука! Да как ты… как ты мог, сука?! Сына моего! Задушить как шавку позорную! Да я тебя… своими руками!!!

Николай быстрыми движениями просунул руки сквозь прутья и схватил Сергея за горло. Тот опешил. Разжать смертельное кольцо из пальцев Николая не смог. Секунда и глаза Сергея вылезают из орбит, лицо наливается красным, колени подкашиваются. Ещё секунда. В камеру врывается трое охранников, которые оттаскивают Николая от заключённого. Все тяжело дышат. Рухнувший на пол Сергей начинает приходить в себя. Николая слегка отпускают. Он, воспользовавшись моментом, ломает ударом ноги коленку первому охраннику, одновременно бьёт затылком второго в лицо. Третьему быстро и точно наносит удар локтем в нос, вгоняя носовую перегородку в мозг. Пока первый корчится от боли, Николай, развернувшись, бьёт коленом второго в пах, а затем ломает тому шею. Поднимает упавшую дубинку, забивает ей первого охранника насмерть. Достает ключи, не спеша подбирает нужный, отпирает клетку, выпускает Сергея. Мужчины секунду смотрят друг другу в глаза. Их фигуры как две скалы, два утёса – прямы, тверды, независимы. Кастор и Поллукс, Столбы Меркатора, два капитана из «Тайны Третьей Планеты». Они ничем друг другу не обязаны. Снова вместе, снова сильны. Обыскивают охранников, забирают оружие. Выходят в коридор и расстреливают всех, кто попадается на пути. Им удаётся быстро покинуть пределы изолятора и выйти на улицу. Там их встречает ураганный огонь автоматчиков и снайперов с крыш. Их тела превращают в кашу.