Текст книги "Вышивальщица. Книга первая. Топор Ларны"

Глава третья.
Замок выров ар-Бахта, хозяев всей Ласмы

– Как вы управляетесь всю жизнь – с одной парой рук? – очередной раз удивился старый Шрон, ловко лязгая клешнями. – Ох-хо, я после шторма пообломал лапы, вот уж познал тяжесть людского удела. Нет, негоже ваше небо распорядилось. Наши-то глубины куда добрее к своим детям. Сколь дали, сколь в запас ещё добавили…

– Воистину мудры глубины, дядька Шрон, – поддакнул Малек, бережно поливая панцирь из бадьи. – Не печёт? А то солнышко злое сегодня, может, я заслон натяну?

– Не печёт, – голос старика прозвучал гулко, ласково. – Если нас ядом таннской соли не травить, мы на берегу до десяти дней не сохнем. А при должной подготовке, да если вода на протирание есть, да еще и масло особое – так полный ваш месяц выдюживаем. Думаешь, иначе могли бы мы одолеть дорогу к дурацкой этой власти, гнилью наши же умы напитавшей? Вот то-то, теперь понимаешь. Перестарались глубины, вымеряя нам запас крепости. Обманула нас наша сила, к полной слабости вывела кривой тропкой береговой… Я знаю: уже третий век все наши кланды ущербны. Это угодно сильным замкам аров, да и не только в их интересах дело, если глубже глянуть. Мягкохвостые крепче за власть цепляются, хитростью берут. Им власть дороже глубин. Привычка к ней возникает великая… Гнильцы, как есть гнильцы!

Клешни сердито щелкнули. Старый выр удобно устроился на палубе – просторно, лежа на брюхе и изогнувшись. Тремя парами рук он чистил рыбу, а отведенными к спине клешнями резал тонкий узор на бревне, приглядывая за всеми работами пятью своими глазами: глубоко сидящими нижними, вынесенными на стеблях главными и наиважнейшим в бою для лишенного шеи выров – спинным… Малёк восторженно наблюдал многоделие старика. Помогал по мере надобности. То воды приносил – полить панцирь и вымыть руки. То отгребал негодную рыбу и отходы очистки. То держал и поворачивал бревно.

– Краску надежно смешал, в цвете ошибки нет? – очередной раз уточнил Шрон.

– Дядька, я ужо не дурнее прочих, – обиделся Малек. – Вон, сам гляди: доску вымазал для пробы.

– Вот оно как… – Глаз на длинном стебле качнулся, изучая образец. – Недурно. Прямо тебе скажу: даже и вовсе хорошо, а чего врать-то, коль дело сладилось. Только ты не серчай, погодя я еще спрошу. Занятие мое наиважнейшее, оно беспокойства требует и усердия. Шутка ли: знак рода вырезаю, на корме буду водружать. Краски герба ар-Бахта от глубин не меняли цвета. Три тона в узоре. Три, так у всякого выра, в любом роду. Запомнил?

– Не дурнее прочих, – отмахнулся Малек, придирчиво рассматривая плошку с растертыми и смешанными с маслом красителями. – Наш герб всех иных краше. Наш герб включает наилучшие цвета. Чернь донную, обозначающую основательность. По низу она идет, ромбами вверх пробивается, крепит на себе узор. Затем золото красное, наилучшее: оно суть знание и даже мудрость, глубинами не всякому выру дарованная. Золото вверху лучится, тонкими штрихами наносимое с должным почтением к славе рода ар-Бахта. Третий же тон у нас просто безупречный, он бурый с серостью и прозеленью, неоднородный, словно течение в нем играет. Являет он собою кровь выра, коя есть основа чести его и боевой доблести.

Сказано было нараспев, значительно и серьезно. Гребцы на веслах – и те вняли без насмешки. Пожилой рыбак улыбнулся в усы и похвалил едва слышно, отвлеченный разговором от готовки обеда. Мол – растёт Малёк, старшим не перечит и гонору дурного не выказывает. Шрон и вовсе: прекратил чистить рыбу, сплел множественные пальцы с восторженным шелестом. Умилился.

– Ох-хо, не всякий век в бассейне столь умное дитя вылупляется. Не родной, рук всего две, а приходится допускать наличие родства. Иначе оно не по чести… Не Борга же мне числить братом, никак не его. – Старик сердито шевельнул бровными отростками. – Гнилец! Кланду Аффару ущербному, небось, первый хвостотёр-полировщик. Знаю я их мысли, скудный косяк, весь как есть больной. Кланд властью насыщается, забыв исконный завет: право и честь боя за место вожака похода! Ох-хо, велик счёт бед, велик… Зачем тантовых кукол создали? Чтобы мы людей ненавидели! Чтобы отвратить от людей душу всякого молодого выра, покуда она мягка, покуда собственным панцирем убеждений не обросла.

– И чтоб люди вас не понимали ничуть, и тоже ответно ненавидели, – пискнул Малек.

– Верно гребешь, нужную волну избрал, – дрогнул глазами выр. – Стена ненависти имеет две стороны, и обе – ядом лжи гуще густого вымазаны, вонью отчуждения замараны. Только не ясно: с чего началось непотребство? Вот то-то мне и не ясно, ничуть не ясно. Затеяли поход на сушу ещё настоящие кланды, глубинники, наилучшие бойцы моего народа. А закон гнуснейший удумали и вовсе – сказать такое страшно – подлинные ары… Достойные мудрецы, постарше меня и поумнее. Им золото не застило ума, а только наплели они хуже гнильцов.

– Так война была большая, уважаемый ар, – осторожно предположил старый моряк. Принюхался к запаху варева в котле. – Война без розни да разделения – как уха без соли да рыбы. Наши старики говорят шепотом: полвека люди от вас отбиться надеялись. Может, и дольше того.

Выр закончил чистить рыбу и дал Мальку знак к началу уборки палубы. Повернулся к говорливому моряку, поплотнее подобрал хвост. Задумался, шелестя пальцами по вытертому, прозрачному панцирю, пострадавшему от паразитов.

– Дело говоришь, дело. Читал я наши книги о той войне. Север долго стоял. Мы ведь в большие холода – не бойцы, скорость теряем, ко сну клонимся. В зиму выры и удумали первых тантовых кукол изготовить. Их из пленных делали, из мирных жителей тоже… и гнали на бойню. Тяжко читать, сколь полегло и людей, и выров. Не пойму, за что бились, что делили? Мир велик, не тесно в нем и нам, и вам. На кой выру власть над севером? Ох-хо, тайны старые крепко схоронены. А только без них трудно разобраться в нынешней нашей жизни. В третью силу я не верю. В ту, что Ларна во всяком разговоре, в любой день до восхода еще умудряется врагом обозначить и к казни приговорить. Но есть в прошлом то, что развело нас по разные стороны стены. Забытое и опасное. Мыслю я, кроме страха ничто не возводит столь мрачных стен, именуемых законами. Мы, выры, силу имеем и глубинами награждены щедро. Вот только и у вас нашлось могучее оружие, окончательно опасное. Его искореняя, кланды вели войну до полной победы и неоспоримой власти. Потом прикрыли страх забвением. И сами сделались гнилы…

Выр отвернулся от гребцов и занялся изучением бревна, украшенного сложной резьбой, представляющей полный герб рода ар-Бахта. Такой знак несет всякая галера, капитан которой – знатный выр. Без знака на корме нельзя ходом миновать узкие прибрежные каналы и войти в закрытую бухту родового замка. Между тем, Шрон, посовещавшись с братом и Ларной, намеревался поступить именно так: уверенно войти в широкое устье реки. Назваться страже. Он – старший в роду и следует домой, развернув ради важного дела первую же попавшуюся в море галеру из числа своих, ходящих под знаком рода. Идея казалась безупречной. Спорить с решением выра не осмелился бы ни один капитан из людей.

Всякий человек выходит в море, купив или построив галеру. Числит себя её хозяином. Но от берега может оттолкнуться и омочить весла в море, лишь принеся клятву верности знатному роду выров. Получив от хранителя бассейна пергамент с перечислением допустимых грузов, портов захода и путей следования. Приложив к сургучу запястье, ожогом обозначив согласие отдавать две десятины с дохода на нужды бассейна и сверх того – исполнять волю любого выра из рода хозяев…

– Дядька Шрон, – в голосе Малька образовалась ласковость, перенятая у Ларны, умеющего убеждать самых упрямых. – Я соберу тебе печёночки, и даже на солнце выдержу, чтоб она припахивала… ну, как для вас вкуснее.

– Чего хочешь-то, сразу говори, – серый стариковский ворс возле рта пошел лукавой волной.

– Краску самолично положить на герб.

– Хоть на волос ошибешься, рыбам скормлю, – строго предупредил выр.

Зыркнул глазами: верит ли хоть кто в его зверские намерения?

На веслах усердно гребли, склонив головы или отвернувшись к борту. Прятали усмешки… В злобность старого выра никто не верил. Другое дело – Шром. Его опасались, сознавая непростой нрав прирожденного бойца. Еще уловили жутковатую особенность: порой младший из братьев словно с ума сходит. Едва сдерживается, на пустом месте затевает ссоры и резко ныряет за борт – в полную силу поплавать, согнать жар внезапной злобы… Возвращается хмурый и даже виноватый. Отмалчивается, без аппетита ест. Просит Малька сесть рядом и с ним общается, с ним одним.

Вот и теперь, на десятый день плаванья, начатого через неделю после шторма, Шром пребывает вне галеры. С ночи буркнул: надо счистить ракушечник и иные наслоения с днища. Нырнул и более не показывался над водой. Только слышно, как скребут его клешни по днищу. Споро, зло и непрерывно. Усталости ищут в работе. От чего за той усталостью прячется боевой выр – о том и спросить невозможно. Даже Мальку не ответит…

Ларна выбрался из трюма, где сладко дремал с утра. Оглядел свою команду, жестом снял пожилого моряка с лавки и сам сел грести. Малёк немедленно подбежал, сунулся осмотреть спину капитана. Швы на самой крупной и глубокой ране свежие, дважды подновлять приходилось: а ну опять разойдутся от работы?

– Нет, я живучий, на мне зарастает, как на выре, – рассмеялся капитан. – Глянь, корка подсохла, так я ощущаю. Шром не выныривал?

– Нет, – жалобно вздохнул Малёк.

– Так не сиди с кислым видом. – Хитро прищурился капитан. – Ныряй сам. Он так яростно скребет, что я переживаю за доски. Уговори упрямца сменить занятие.

– Рыбу девать некуда, – со вздохом перечислил Малек. – Рулевое весло выправлено по всей лопасти, киль проверен, ракушечник мы вместе изучали. Чем ещё занять?

– Учись нырять, – посоветовал капитан. – Этого он не упустит. Или спроси про тактику боя. Или уточни, как надо идти в хранилище книг. Тебя учить каверзы затевать – только портить. Давай живо за борт, пока он доски насквозь не проскоблил. Как похмельный, ей-ей! Никогда такого поведения у выров не наблюдал.

– Возраст у него переломный, самый что ни есть тягостный для живущего вне глубин, – прогудел старик Шрон. – Дело говорит капитан. Ныряй, Малёк. И напомни ему: до устья реки уже совсем ничего осталось идти. Прятаться пора. Там наверняка дозор из низших родов, ну и два-три прихвостня Борговых в норах у дна. Негоже показывать им Шрома. Хотя как мы в малюсенький трюм запихнем и его, и этого выродера… ох-хо, я и думать о том не желаю.

Шром, о котором так много говорили на палубе, явился сам, в сиянии радуги обильных брызг. Вырвался по своему обыкновению из воды высоко, шумно. В точном и красивом прыжке рухнул на палубу, спружинил. Повел одним усом, обозначая далеко не худшее настроение. Гордо дернул вторым, отросшим за время путешествия на ничтожную длину двух ногтей Малька.

– Закончил я чистку, да. Всю как есть закончил. Старая галера, пора её подновлять. Вот это я твердо усвоил. Доски слабые, да. Малек, ты по дядьке скучал?

– Еще как!

– Плавать уже нельзя нам, досадно, но так. Давай красить герб. Быстро-быстро, да. Потом пойду прятаться, как последний мягкохвостый трус. Ну, не беда. Потерплю. Клешни я наточил славно. Родной замок с боем брать – дело для выра новое, интересное. Мне оно по душе, да. Кисти приготовил? Вот молодец. Я буду кромку вести, а ты нутро узора заполняй. Готов?

– Не дурнее…

– Не дурнее, это уж точно. Да. – Нежность в голосе Шрома прямо-таки булькала. – Такой удачный Малёк… даром, что без панциря, зато гибок умом и ловок телом.

Похваливая названого племянника, Шром принес бревно, установил. Верным образом расположил плошки с краской. Основу для черни он сам добыл, со дна поднял. На золото истер монету, смешав со стружкой металла рыбий клей. А вот бурую сложную краску собирал по своему разумению Малек, и её готовой Шром видел впервые. Похвалил. Быстро нанёс контуры на герб и стал наблюдать, как мальчик сопит, открыв рот, то и дело прикусывая язык от усердия. Заполняет цветом узор. Словно это и правда – его семья и его герб…

Берег тянулся по правому борту рябью штрихов у самого горизонта. Постепенно отдельные пятна и точки сливались в островки зелени, дымку прорывали клыки скал. Берег приближался, устье реки обещало открыться во всей красе ещё до сумерек. Назначенный по общему согласию поваром старый рыбак снял с огня котел с варевом, засуетился, устраивая обед. Ели по очереди, как это обозначил капитан – «отдыхали, высушивая за один присест по две пары весел».

Завершив обед, повар занялся переработкой новой кучи рыбы, выпотрошенной и подготовленной старым Шроном. Выры, хоть на засолку и смотрели косо, но в дела и привычки людей не вмешивались. Не до того: оба напрягали зрение, стараясь рассмотреть стены родового замка. Как все крепости выров, он высился на сплошном камне острова у слияния пресных и соленых вод. Огражден был сложным течением, острыми камнями, прочными скалами с подводными зарешеченными гротами тайных ходов. А ещё цепями, перегораживающими судоходные коридоры, ведущие к внутреннему малому порту. Имелись и стены с бойницами, и неусыпная охрана из числа людей, отведавших яда тантовой иглы, Дополняли и возглавляли дозор выры-стражи.

Шром повел хвостом и нехотя отвернулся от берега. Молча ушел в трюм, долго возился, устраиваясь у стены и стараясь оставить место для Ларны. На корме уже закрепили знак, Шрон занял подобающее место – хвостом по ходу корабля, в угрожающей позе, соответствующей уровню недоверия выров к людям. Пожилой моряк переоделся в запасной наряд прежнего капитана, найденный в трюме. Привесил к поясу длинный нож и верительный вырий пергамент в золотом чехле. Тоскливо глянул на Шрона.

– А ну как не будет у них доверия ко мне?

– Молчи поболее, прочее я устрою, – успокоил старый выр. – Пусть-ка попробуют не поверить мне, мелюзга безродная… А вот и они. Ну, помоги нам глубинный свет.

– Я думал, там темно, – едва слышно прошипел неугомонный Малек, обнимая свой барабан и выстукивая должный ритм.

– Там для нас ничуть не темно, – так же тихо отозвался Шрон. – Там наш настоящий дом…

Скоро вся команда отследила на воде две тени движения, отмечаемые белой пеной при касании панциря с поверхностью. Выры охранения замка двигались слаженно, уступом: один впереди, второй на полкорпуса отставая, правее.

Передовой неловко полез на борт, пользуясь заранее приготовленной веревкой с узлами. После великолепия Шрома смотреть на этого его соплеменника было ничуть не интересно. В сравнении проигрывает неизмеримо: мелок, слаб панцирем и медлителен. Весь рост в длину – сажень и полтора локтя. Клешни не длиннее ножа капитана. Зато презрения к людишкам заготовлено с избытком. Сразу же выр занял подобающую позу, изо всех сил вытягиваясь вверх и добавляя себе роста. После нормального движения братьев ар-Бахта по палубе это ненадежное балансирование на хвосте выглядело нелепо. Гребец на задней лавке зашелся судорожным кашлем. Соседи от души врезали по его спине, призывая к порядку. Не до смеха. Всё висит на волоске. Жизнь решается… или смерть.

Оставшийся в воде выр проплыл вокруг галеры и зашипел на своем языке, чуждом людям. Очевидно, герб впечатлил его.

– Достойный Шрон ар-Бахта, какая честь, – мокропанцирный гость припал к доскам палубы и поник усами. – Но… но вы не сообщили о своем визите.

Шрон мгновенно подался вперед движением опытного бойца – и хлестнул клешнями по головогруди прибывшего, отмечая её двумя длинными трещинами.

– Я? Не сообщил? Тебе, гниль береговая? – голос загудел на низких тонах и булькнул возмущением. – Не сообщил о намерении попасть домой? Может быть, на корме нет герба?

– Не извольте гневаться, достойный ар, – страж замка уже лежал на палубе, пластаясь и пряча усы под брюхом. Из свежих трещин тонкой струйкой пузырилась бурая кровь, пятная палубу. – Но таков приказ вашего славного брата, я обязан, это строгий приказ.

– Вон с палубы моего корабля, – приказал Шрон. – Ты должен знать, я никому в этих водах не обязан… И ты пока что жив только по причине моего уважения к брату твоему, ару Дарге. Не вынуждай забыть прошлое и лишить тебя клешней за поведение, граничащее с мятежом против моего рода.

– Но приказ ара Борга требует осмотра галеры, – если бы выр мог плакать, как человек, он бы рыдал в голос. От жгущей бока боли и еще более – от страха, поедающего нутро. – Умоляю…

– Я могу и усы обрезать, – тихо предупредил Шрон. – Или вырвать. Лежать! Ты не ушёл, когда я тебя отпускал. Теперь поздно. Теперь сказано новое невежливое слово, и я еще не принял решения по второму оскорблению. Ты самовольно вполз на палубу – это было первое. Оно ничто в сравнении с желанием обыскать мой корабль в родных водах моего рода. Изложи приказ Борга в точности.

– Славный ар и хранитель Борг ар-Бахта велели вчера по утру никого не пропускать к замку, кроме курьеров главного бассейна. Еще велели ждать галеру о десяти парах весел, с парусом синего узора, точно подобную вашей. Её досмотреть. Если есть на борту… – Выр запнулся и, кажется, попытался впитаться в палубу, хотя такое невозможно. – Я не могу это сказать. Простите.

Тяжелые клешни Шрона лязгнули по доскам и плотно сомкнулись на основаниях усов стража. Второй дозорный, беспокойно мелькающий в волне у самого борта, увидел это и, втянув от ужаса глаза, нырнул. Тишина повисла тягучая и душная. Выр на палубе клокотал слабыми недоразвитыми легкими. Сипел, присвистывал и не шевелился. Люди сидели изваяниями, исправно нагнув головы в подобающих поклонах.

– Ты и ты, иглометы на левый борт, – спокойным тоном велел Шрон. – Второго, как только вынырнет, убрать, если не будет ответа. Этого я казню сам. Мне не отвечают! Мне! Дома! В моих водах! Мои слуги!

Гнев старика был безупречен в исполнении и – страшен. Люди безропотно достали иглометы и встали у борта, ощущая себя законной собственностью выра из рода ар-Бахта: тон не позволял сомневаться в праве последнего владеть и жизнью, и смертью.

– Ваш брат сказал, что род ар-Бахта предали, – просипел страж, запинаясь. – Что достойного ара Шрома убил выродер. Но славный хранитель выкупил его хвост, дабы исполнить погребальные церемонии и обрести право на взращивание новой личинки.

– Так просто говорить правду, малыш, – ласково прошелестел Шрон. – Давай ещё раз попробуем. Кто здесь отдает приказы?

– Вы, ар.

– Молодец. Вчера курьер прибыл с посланием, не ранее, так я соображаю. От кого было послание, как брат принял его?

– Послание из порта Хотра. Там сказано: не пришла в означенное время ваша галера. Еще было второе послание, я видел бурую с золотом ленту на нем, ар. Более ничего не знаю. Хранитель прочел и сделался мрачен. Он троекратно усилил дозоры, а утром выгнал на стены и в коридоры всех тантовых кукол замка. Его хвост, да не оскорбит вас это, посинел пятнами.

– Страх для Борга вполне уместен, это описание меня ничуть не оскорбит, – бровные отростки Шрона весело встопорщились. – Малыш, ты осознаешь, что Борг не пощадит тебя уже за одно то, что ты случайно выяснил, заподозрил или увидел?

– Да… Но в нашем роду нет неущербных, некому выйти на мелководье и просить о новом покровителе для братьев. Мы не выбираем, кому служить, ар. Мы заложники вашего бассейна уже пять поколений. Прошу, не казните мою ничтожную честь за грехи своего брата.

– Ох-хо, удумал, – буркнул Шрон, убирая клешни в мирное положение. – Заложники. Это ты, пожалуй, точно сказал. И тягостно мне услышать подобное, ох-хо. Тягостно, засиделся я на отмелях… Даю тебе вот какой выбор, раз речь зашла о залоге и праве на свободу. Можешь плыть в замок и поднимать тревогу. Но можешь вернуться к Боргу и сообщить ему иное. Что галера пострадала в недавнем шторме, что она едва ползет, люди устали и их вполовину меньше нужного. И еще. Скажи ему: хвост Шрома ты видел. Мертвый, в соли, по всему судя – засол недельной давности.

Дозорный осторожно вытянул вверх стебелек одного глаза. Осмотрел палубу, людей и плотно прикрытый люк трюма.

– Мы служим роду ар-Бахта, не зная наград, – тихо шепнул выр. – Мой брат Дарга ар-Ютр стар и болен. Его ларец с порошками опустел, а заполнить снова не удается, это для нас слишком дорого, достойный ар. Может быть, право на доход хотя бы с двух галер дальних путей было бы нам полезнее иных даров щедрого хозяина этих вод. Дороже даже и свободы. Полагаю, я видел хвост мертвого Шрома. Но я смею надеяться, что и договор на галеры – тоже.

– Деловитый ты, домовитый и не жадный, – беззлобно усмехнулся Шрон. – Если разобраться, и десять галер – недорого за один ясно видимый хвост. Ларец для Дарги я соберу сам, когда осмотрю старого. Все же я – один из лучших вырьих лекарей. Вот так оно будет точно сказано. Вполне точно. Тебе нужна клятва или…

– Вы никогда не нарушали своего слова, ар, – выр осмелился принять более достойное положение, приподнялся на лапах и выпустил второй стебель с глазом. – Полагаю, вам следует скрыться под килем галеры. Обстрел со стен слишком опасен. Простите заранее, но я скажу. Обстрел, да. Иного приказа хранитель не даст, узнав о вашем присутствии на борту. Советовать снять герб я не буду, не рискну усами. Герб на корме есть, но вряд ли это будет замечено, если я не укажу на ваше присутствие прямо.

– Второй страж…

– Род Ворт, – охотно сообщил выр. – Десять галер прекрасно обеспечат нас обоих, ар. Я сейчас же всё улажу. Он останется на галере, надзирать за прохождением каналов. Осмелюсь посоветовать людям по прибытии в порт укрыться за бортами. Я постараюсь убрать тантовых кукол со стены над главными вратами. Но ничего не обещаю наверняка. Однако же успеха вам желаю, как и себе самому. Мой выбор и его последствия распространяются на весь род. Но я выбрал.

– Неущербное решение, малыш, – похвалил Шрон и двинулся к борту.

Перевалился, нырнул и скользнул под киль. К поверхности немедленно метнулся второй страж. Сам вид могучего старика Шрона вышвырнул молодого ущербного выра на палубу. Выслушав пояснения приятеля, страж не возразил и не выказал удивления. Занял место на носу галеры, приняв неизбежную, привычную для выров и людей позу угрозы. Неугомонного Малька крутило всё сильнее, он постукивал пальцами по коже барабана и норовил подсказать: не страх вызывает поза, а смех. Не надо так шевелить усами, да и кривоватые нижние руки лучше не растопыривать, они слишком слабы, это и мальчишке заметно. Только уважение к новым родичам – дядькам Шрому и Шрону – замыкало рот. Оба велели молчать, ведь Малёк дал слово. А чего он достоин, если своему слову не хозяин? Позор рода, ущербный слабак и пустобрех.

Сложный, слегка спутанный ритм барабана выправился. Галера пошла ровнее, пожилой фальшивый капитан – переодетый рыбак – освоился с ролью и принялся вполне деловито покрикивать, управляя движением весел, что немаловажно в узостях каналов. Двоих людей он выставил у бортов с баграми. Малёк трогал барабан и ощущал, как тот весело бухает в такт с сердцем.

Впервые он увидит бой! Его приемная семья идет воевать собственный замок. Большой день. Так и хочется дать ритму яркости, прибавить ход и сократить ожидание. Мучительное, осыпающееся по капле с поднятых весел, звенящее течением возле киля.

Вот уже и порт: короткий причал, тусклый в ранних сумерках. Серый камень, серые люди с безразличными лицами и неживыми позами. Туча наползает с берега, пожирает свет, а звуки делает наоборот, отчетливее. Скрип уключин, падение мокрой веревки на причал. Так хорошо – когда рядом берег. И дом… У него, пусть даже на один этот безумный день, есть дом. Захваченный злодеем, но все же – родной.

Куклы-люди скопились у кромки причала, шагнули единым неловким движением через борт, намереваясь обыскать галеру. Над главными вратами задвигались такие же, разворачиваясь и покидая посты: страж из рода Ютров сдержал слово. Или – заманивает в ловушку? Уже не важно. Потому что ворота не заперты. И, как заверил Шром, в замке «жалких полсотни отравленных людишек». Ещё любимый дядька сказал, презрительно дернув ворсом у губ: выры сами перехитрили себя, снизив до смешного и ничтожного уровня обороноспособность родного дома. Тантовые куклы – не бойцы, а готовый рыбий корм.

Трюмный люк открылся без звука. Страж на носу галеры осел, опустил все вооруженные руки, мгновенно опознав самого удачливого выродера побережья. Ларна скользнул мимо, не уделив внимания мелкому выру, вовсе негодному для замыкания первой дюжины мертвых земноводных. В два движения качнул плоский якорь, выверяя его полет. Метнул в щель неторопливо сходящихся створок ворот: их полагается прикрыть при подходе галеры к причалу.

Металл звякнул, веревка натянулась – и за неё азартно вцепился всеми руками Шром! Ворота испуганно ахнули, настежь распахиваясь перед законным владельцем замка. Выр подобрал хвост и прыгнул, как умел, возможно, из нынешних он один – сразу, первым движением в коридор… Под лапами хрустнули ребра трех охранников из числа отравленных тантом. Выр не задержался ни на миг, дробно затопотал по камню, двигаясь с удивительным проворством. Ларна метнулся следом, пребольно отвесив подзатыльник – и заодно толкнув голову любопытствующего мальчишки вниз, под защиту дощатых бортов. Оттуда ничего невозможно стало рассмотреть. Но Малёк слышал плеск и стук, и не сомневался: старый Шрон тоже миновал пристань и вошёл в замок без осложнений.

Поникший страж вызверился на тантовых кукол и зашипел им приказ, его права в этом замке позволяли распорядиться ничтожными рабами. Спотыкающиеся шаги зашаркали по камню, удаляясь. Мелкий выр пробежал галеру от носа до кормы и сел рядом с Мальком.

– Ар строго приказал беречь тебя, – пояснил он, деловито толкая к борту и не давая поднять головы. – Ты новый шаар рода ар-Бахта, так полагаю… хоть ты и мелковат. Не дергайся, ничтожество. Все мы принадлежим одним хозяевам. Пусть выясняют имя хранителя, оно мало что меняет в общем порядке вещей.

– Я не гнилой шаар, а воспитанник Шрома, – возмутился Малек.

Выр замер и долго молчал, пытаясь осознать услышанное. Наконец убрал руки от головы «воспитанника» и недоуменно опустился на хвост. Подумал еще немного – и его усы задрожали.

– Меня утопят только за то, что я слышал это, – тихо ужаснулся он. – Но ведь я не просто слышал, я участвую. Они так и решат. Они назовут меня – мятежник. Они раздавят всех нерожденных моего рода.

Выр опустился на доски палубы и обмяк. Малек некоторое время глядел в мутные бессмысленные глаза, утонувшие в своих сборчатых глазницах. И удивлялся: какие разные существа – выры. Совсем как люди. На тысячу серых и пустых найдется, если повезет, всего один Ларна. А Шром, надо полагать, ещё большая редкость в своей породе… не зря каждый на галере готов считать его достойным восхищения вопреки предрассудкам. Шрома невозможно не оценить.

– Вставай, Малёк, – разрешил временный капитан. – Они далеко уже прошли. Надо думать, угроза миновала, не до нас теперь хозяину замка… бывшему хозяину. Иди под стену и будь там, мне Ларна пояснил: при обстрелах это самое тихое место.

Малек упрямо мотнул головой и прихватил бадью. Набрал воды из-за борта, старательно облил головогрудь неподвижного стража.

– Интересно, сколько у него сердец? И хороши ли легкие?

– Четыре и очень плохи, – едва слышно шепнул страж. – В воде я почти что неущербный, только некрупный. А вот на воздухе…

– Давай еще полью. Как тебя там… ар Вотр.

– Лей, – безнадежно согласился выр. – Только – зачем? Все мы уже мертвы. Кланд не потерпит нарушения главных законов мира. Этот замок снесут до основания, до последнего камня растащат… Так погиб родовой дом ар-Нагга, они владели землями за проливом, к северу от ар-Сарна. Теперь там Серый туман. И нас не пощадят. Нас высушат на солнце, вскрыв панцири.

– Прежде смерти не хорони себя, а когда беда придёт, не хорони всё равно, – повторил Малёк слова дядьки Шрона, подслушанные вчера. – Пошли. Может, им нужна наша помощь.

– Им? – в голосе выра колыхнулось безумие. – Помощь? Шром страшнее кланда! Его панцирь безупречен. Он способен нести оружие даже в двух парах беговых лап. Он в состоянии разрушить эти ворота ударом хвоста, я-то знаю… Какую помощь можно оказать великому Шрому, которого убоялся сам кланд, о мягкотелый недоросль?

– Я хотя бы попытаюсь, – уперся Малек. – Где игломёт? Пошли, выр. Тебе велено быть рядом. Куда рванул дядька Шром?

– О, ужас глубин… дядька? – захлебнулся выр. Убедился, что бестолковый человечек покинул галеру и шагает по коридору, удаляясь в недра замка. Нехотя потащился следом. – Тут правее. И еще раз.

Собственно, указания не требовались. Шром пер через родной замок с бесхитростностью полнопанцирного. Малёк шагал, то и дело зажимая рот и торопливо отворачиваясь. Отведавшие танта люди – они все равно люди. Рассматривать неприглядность их смерти больно. Осуждать дядьку – невозможно. Но тошнота всё рано подступает к горлу, а слезы делают серость коридоров тусклой, нерезкой. Запах прелых водорослей омерзителен. Гниль под ногами чавкает и скользит, гниль и водоросли впитывают кровь людей… Бессмысленные жизни оборвались ещё более бестолковыми смертями. Замок, дом дорогих уже и вполне родных существ, выглядит мерзостной норой без света и тепла. Грязным осклизлым склепом, годным для позорной смерти, но никак не для достойной жизни.

Выры и люди – очень разные. У людей принято говорить: «Он добыл себе место под солнцем». У выров, как пояснил дядька Шром, хвастают «сырой тенью», отнятой с боем. Зато поверженного выпихивают на казнь полуденного светила. Отсутствие общения делает пропасть разницы и того глубже. Малек еще раз с благоговением подумал про дядьку Шрома, умудрившегося перемахнуть эту пропасть в один удар пружины-хвоста. Дать оружие врагу-выродёру и ему же уступить победу в последнем бою. Поставить всё на честь – самую нелепую и осмеиваемую, самую сказочную и ненастоящую ценность двух народов. Куда понятнее выгода, безопасность или просто сытость… Только ради них не стоило называться приёмным родичем выров.

– Он великий боец, ар Шром, – тихо сказал страж, поддерживая Малька под руку и продолжая свои мысли вслух. – Это все мы знаем. Может статься, он последний из настоящих… Когда я осмеливался, я гордился тем, что знал его лично. Когда я был дерзок, то полагал, что он мог бы вызвать на бой кланда… и перевернуть мир. Но потом пришла весть о злодеянии выродёра. Дерзость покинула меня. В гнездах моего рода всего сорок семь личинок. Так было год назад, при последнем пересчете. Хранитель Борг плохо бережет их, за год погибли в сырости ещё две… Если мир не перевернуть, мы вымрем в считанные поколения.