Текст книги "Паутина удачи"

Проделав все перечисленное, Саня коснулся сковороды узким медным наконечником, одновременно нажав пальцем на одну из бусин в вензеле. Все собравшиеся за столом расслышали отчетливые хруст и шипение и увидели, как нагар, корочки каши и масло сбегают в подставленную емкость, оставляя посуду неправдоподобно чистой…

Лена охнула, недоверчиво потерла пальцем переданную сыном сковородку – лоснящуюся, чуть маслянистую, словно ее смазали после чистки, выглядящую лучше новой! И сама Лена засветилась счастливой улыбкой.

– Умеет Рена выбрать подарок, – гордо признала Лена, пытаясь рассмотреть свое отражение в любимой сковороде, как будто в темном ноздреватом чугуне можно было обнаружить зеркало. – Часа два каторжного труда… или одно касание палочкой. Неужто их на севере не продают? Я никогда подобного не видела.

– Их нигде не продают, – отозвался Король, в очередной раз выдавая свою способность знать все. – Их заказывают штучно у дипломированных магов. Поскольку это блажь, а не великая польза для страны, то производится бытовая предметная магия исключительно по знакомству. Какой там радиус действия, Саня?

– Тридцать сантиметров.

– Минимум пятьдесят золотых рублей за однозарядную, в простейшем исполнении, – задумчиво сказал Король, порывшись в своей странной памяти. И, дождавшись, пока жена прекратит охать и вздыхать, пораженная непомерной ценой, добавил: – Если учесть, что билет на поезд отсюда до столицы обойдется в пять рублей, а Корней получает девять в месяц, правда без премиальных… Все больше хочется выяснить, во что эта хулиганка там играет! Палочка трехзарядная, что зверски сложно и дорого.

Лена настороженно встрепенулась, изучая удивительную вещицу. Погладила вензель «АБ», подозрительно щелкнула ногтем по его кромке.

– Какая была фамилия у любимчика ректора Юнца? – Голос жены Короля прозвучал обличающе. – Саня! Ты ведь знаешь. Прекрати пялиться в текст.

– Бризов.

– То есть, по-людски говоря, – немедленно перевела Лена, – прямо фамилией его и указано: ветреный тип и пройдоха. Нет, ну это уж никуда не годится. Что творится в их пансионе? Саня, пиши второе письмо, директрисе. Никаких магов на порог не пускать. Девочек за порог не выпускать.

Король от души забавлялся, наблюдая за суетливым беспокойством жены, таким непривычным и новым. Здесь, в поезде, она бы все выяснила и с любой бедой постаралась разобраться. А как уберечь любимое дитя от невзгод, если это самое дитя далеко? Как вообще разобраться, велика ли беда?

– Леночка, там ничего плохого не происходит, – попробовал утешить жену Король. – Юнц за своим любимчиком приглядывает. Наверняка он же и велел парню опекать Рену, присматривать за ней. А наша девочка хулиганит и выпрашивает подарки, пользуясь расположением ректора. Самое время жалеть мага, он от службы по охране Береники не может сбежать или увернуться.

– Точно?

– Уверен. Рена еще ребенок, она по крови северянка, это заметно: худенькая, нескладная и в настоящую девушку вырастет никак не ранее чем через год-другой, а то и позже. Живи спокойно… пока.

– Убить тебя мало за такое странное утешение, – вздохнула Лена, неуверенно улыбаясь. Погладила палочку и нашла взглядом соседку Пелагею, жену Саши. – Пошли твою сковороду чистить. У нас еще два заряда, как я понимаю.

– А потом к Тоське, – благодарно кивнула соседка. – Она с ума сойдет от радости.

Пока женщины охали и хихикали за стенкой, Король самолично вымыл кружки, отстранив от помощи маме Саню, охотно берущегося за любое дело, поскольку новые темы уроков трудны и, хуже того, нудны. Прежде мальчику в голову не приходило, что магия требует столь основательной усидчивости и не обещает ни мгновенных чудес по мановению руки, ни дивной по силе и невыявляемости подмоги в мелком детском хулиганстве. Уже год он гнется над книгами. Извел несметное число листков драгоценной бумаги, впихнул в гудящую от утомления голову основы механики, элементарную математику, общую теорию магических потоков в природе… И что? До практики невероятно далеко. Спасибо, хоть отец знает столько всего полезного. Заметил утрату азарта и тяги к учебе, порылся в памяти, накрытой тенью проклятия, выудил оттуда практические основы построения простейших иллюзий – самый аппетитный кусочек магической оптики. Благодаря ей камышовые копья играющих в войнушку мальчишек с самой осени начали оставлять в воздухе светящийся след. А в течение зимы у каждого появился огарок свечи, мерцающий слабым рыжим огоньком. Не так уж много волшебства, но зато оно зримое, сделанное своими силами. Помогает верить, что в теории есть польза и он, Саня, однажды освоит и практику.

На пороге затоптался Олег. Он, как обычно, разулся в коридоре, стесняясь уникальной чистоты полов в комнате друга. Король возмущенно хмыкнул, нагнулся и подал мальчику дедовы огромные войлочные тапки. Провел к столу, усадил на светлое место близ лампы, загремел кастрюлями, наполнил тарелку и поставил перед будущим врачом. Тот покраснел до самой шеи, буркнул неизменное: «Я сыт». И вцепился в ложку. Зимой он опять болел, до сих пор толком не оправился. Но гордо уверял, что он теперь знает, чем был болен, и использовал свой недуг для наблюдения. Это полезно и поучительно – самому быть пациентом.

Олег быстро опустошил тарелку, сыто и блаженно вздохнул, украдкой еще разок облизал ложку и ушел в угол – мыть над ведром посуду. Саня юркнул в свой закуток, принес зашитый в мешковину сверток, положил на стол, навел другу чай с медом. Тот сел на прежнее место и удивленно захлопал светлыми ресницами.

– Это тебе Рена велела передать, – гордо сообщил Саня. – Что внутри – не знаю. Однако она нас всех задарила до ужаса дорого и ловко.

Олег еще усерднее заморгал, не веря в чудо. Ему прежде никто не присылал подарков. Тем более из столицы! Мешковину приятели вспороли бережно, она еще новая и годится в дело. Затем Олег развернул внутреннюю ткань, более мягкую, и охнул. Кожаный футляр, похожий мальчик видел на рисунке в учебнике, а внутри – самый настоящий скальпель, хирургические иглы, малые ножницы, специальная нитка…

Король улыбнулся немоте полного, едва посильного для осознания счастья Олега, натянул сапоги и покинул комнату. Пройдясь по коридору, миновал дверь и сел на вагонных сходнях. От леса тянуло влагой и свежестью, реденький туман питал молодую листву лучше дождя. Пернатые кавалеры усердно расхваливали перед подругами себя, добиваясь благосклонности и предлагая изучить жилищные условия: гнезда уже готовы, пора заселяться.

На душе было туманно и темно. Словно беспамятство воровало половину радости такой славной, вполне сложившейся жизни… Иногда ему приходилось тяжело, вдруг исчезала ясность и выпуклость мира, его реальность. До головокружения и озноба хотелось вспомнить, кем он был прежде, в иной жизни, до поезда. Обрывки былого, несколько лет назад казавшиеся настоящими, все более размывались и бледнели. Вроде бы виделась внятная картина: он крадется по ночному дворцу и наступает на темную половицу, скрипнувшую зло и холодно, наславшую проклятие. Чудилось некое золото, за которым он шел. Додумывалось без труда, что это была обыкновенная кража.

А так ли? Сомнения грызли все сильнее. Особенно с тех пор, как он повторно побывал на болоте, из омута которого вытащил Беренику, внезапно осознав себя магом и дав приемной дочери новое имя. Привычная память казалась чужой ровно настолько, насколько для инвалида не живая и не своя деревянная рука. Формой издалека и при беглом взгляде вроде бы похожа, но не более того… Во дворце он ночью и без приглашения однажды оказался, нет сомнений, взял там нечто тайком – или желал взять. Не золото и не камни, точно. Простая логика подсказывает: за такую мелочь его бы не прокляли, целиком отняв прошлое и сверх того всю удачу оставшейся жизни. Шрам – это куда больше чем казнь. Он и месть, и наказание, и предосторожность. Может, искомое удалось унести и спрятать? Может, маги так и не нашли это нечто – опасное и ценное настолько, что о самом факте его существования постороннему следует накрепко забыть…

Первым настоящим, неоспоримым и живым воспоминанием была Ленка. Он лежал, дрожа от слабости. Боль рвала и грызла тело, как голодный зверь. Сама смерть хищно скалилась и точила косу где-то рядом. И вдруг, вопреки предначертанному Вдовой, сквозь темный ужас небытия прорвался голос, насмешливый и сочувствующий:

– Бисово отродье, чертеняка дохлый, сколько можно меня изводить, скрипя зубами? А ну раззявывай рот и пей!

Он послушался. Глотать горячее и жирное было мучительно. Желудок сводила судорога непрестанной боли, переходящей в рвотные спазмы. Но голос был благом, светом и вообще единственным настоящим и осязаемым явлением в вязкой дурноте обморочного кошмара. Выпитое неведомым чудом прижилось, осталось внутри, медленно согревая и питая. Он заснул мирно и обыкновенно, как подобает преодолевшему кризис больному. Очнувшись, смог приоткрыть глаза. И увидел ее, самую рыжую и красивую девушку на всем свете, ругающуюся страшно и в то же время смешно, коверкающую слова с прорывающимся порой в обычную речь южным акцентом, сердитую и сосредоточенную, – а чего ей плакать над чужим, незнакомым человеком? От жалости? Да нужен он ей, «бисово отродье». Такому набору сухих костей и собаки не особо обрадуются!

Ленка ругалась и шумела, отгоняя свой страх. Безымянный, едва живой человек смотрел на нее и радовался, что смог отыскать столь безупречную причину задержаться на этом свете. А проклятие, которому полагалось извести его немедленно и окончательно, ничего не могло поделать со скандальностью рыжей дочки машиниста, которая об этом смертоносном проклятии не имела ровно никакого понятия. Десять с лишним лет назад…

За спиной едва слышно скрипнула дверь. Жена спустилась и села рядом, локотком шутливо толкнула в бок. Король от этого слабого толчка послушно свалился вниз, повернулся, встал на колени и обнял ноги Ленки, весьма симпатичные даже теперь, в старых, грубых ботинках. Расправил складочки на платье, сперва у коленей, а потом и выше.

– Ой, какой же ты кобеляка, – заподозрила Лена неладное в избытке старательности. – Безнадежный! И чего я тебя не прогоню…

Любимая тема, дающая возможность долго и красноречиво отстаивать свою полезность. Король прищурился и приступил к делу. Однако осекся, удивленно изучая лицо жены, грустное и вроде бы даже виноватое.

– Лен, ты что, наконец-то вздумала посмотреть на сторону? – искренне поразился Король. – Ты чего взглядом костыль в шпалу загоняешь?

– Вот дурной, – обиженно фыркнула Ленка и тяжело вздохнула, по привычке теребя воротник. – Пока начпоезда не прибыл, надо мне на станцию попасть. Большую. Устроишь?

– К Ренке сбежать надумала? – окончательно запутался Король. – Да не переживай, у нее все хорошо!

Воротник оказался поправлен, рыжие кудри дрогнули, выпрямляясь под суетливо прочесавшими их пальцами. Снова скрутились в витой локон. Стало по-настоящему тревожно и даже холодно от дурного предчувствия.

– Говори толком!

– К врачу мне надо, – кое-как призналась жена и быстро, невнятно заговорила: – Как младшую похоронили, так и нет деток. Который год уже… да седьмой, Коля, точно! Один Саня у нас, разве это нормально? Может, ты потому и бегаешь невесть к кому.

Король рассмеялся, вздохнул с немалым облегчением, пересел к жене ближе и обнял ее плечи:

– Бегаю, потому что дурной. И вообще, Лен, уже давно не бегаю, ну ты что! А детки… Видишь ли, это моя вина. Мы девочку похоронили, ты плакала, убивалась, была совсем слабенькая. Потом кашлять начала. После, под зиму, снова занемогла. Помнишь? Михаил Семенович врача звал к тебе дважды. Тот сказал: нельзя никаких нагрузок и тем более…

В сумерках зеленые глаза Лены, как показалось Королю, стали опасно светиться. Жена уже догадалась, что очередная беда, выдуманная ею, имеет все то же название.

– Бисово отродье, что ты учудил?

Король замотал головой, пытаясь освободить волосы из цепкого захвата. Ойкнул – теперь уже и ухо под угрозой. Ругаться с Леной ему всегда нравилось, хотя ее гнев и угрожал здоровью самым серьезным образом.

– Понятия не имею, что я сделал, – признался он, пытаясь вывернуть шею поудобнее, чтобы не утратить выкручиваемое ухо. Зашипел, привстав, и заспешил оправдаться: – Лен, я явно когда-то давно разбирался в магии. Она раз – и вырвалась ненароком.

– Так ты, паразит, жену проклял? – тихо ужаснулась Лена, привычно пряча облегчение за руганью.

– Себя, – гордо сообщил Король. От изумления Лена выпустила ухо. – Только с памятью у меня… сама знаешь. Что сказал, как оно подействовало, понятия не имею. Вроде должно было через полгода сойти. А оно только теперь помаленьку растворяется. Так что не думай ничего дурного. Через полгодика или попозже…

Жена возмущенно хмыкнула. Покрутила на пальце медное кольцо с ключом, притворно вздохнула, погрозила кулаком. Потерлась щекой о плечо Короля. Хмыкнула, пытаясь наспех сообразить, кто же тогда приходится отцом Митьке, полуторагодовалому пацаненку, которого молва приписывала к королевским «заслугам». Ну и спросила прямо – с дипломатией у нее никогда особо не ладилось… Ах, примерный семьянин Михей не зря сбежал на юга? Новость выглядела занятной и достойной обсуждения. Например, с нынешней соседкой, которая и подружка, и язык за зубами держать умеет. Или с Тоськой, близкой приятельницей жены Михея.

– Тогда пошли домой, – предложила Лена, выходя из раздумий. – Я-то думала было проверить порядок в гостевом купе «семерки»… но пользы в том нет, как теперь понимаю.

Король подавился от возмущения. Как это – нет пользы? Планы надо исполнять, тем более столь важные. В кои-то веки жена сама предложила устроить ночную ревизию пустого вагона! Он отобрал ключ и потащил свое рыжее сокровище в купе, нуждающееся в немедленном осмотре. За кромкой опушки, в темном ночном лесу, грустная одинокая кукушка тревожно считала дни короткого беззаботного счастья, отпущенного ремпоезду. Ку-ку… и тишина. Но, как часто бывает, ее намеков заранее никто не желал слышать и понимать.

Утром, едва на черном масляном глянце рельса появился бледный блик, позволяющий что-то видеть в серости полумрака, бригада начала работу. Две нитки рельсов на широкой сложной дуге выложили и приготовили к креплению. Только далекие от ремонта железной дороги люди полагают, что рельс достаточно жесткий, чтобы самостоятельно лечь на шпалы правильно. Он ведь очень длинный! И потому слегка изгибается, едва приметно для опытного глаза, однако достаточно, чтобы вагон подпрыгивал и раскачивался. А на большой скорости, да еще если между правым и левым рельсами расстояние не везде одинаковое, что случается при неграмотной укладке, поезд и вовсе стремится сойти с путей. Который год инженеры придумывают все новые сложные приспособления для промера укладки рельсов. Пока получается нечто столь неудобное по размеру, весу и принципу действия, что на практике этим никто не пользуется. Да и цена чудес техники непосильна даже для весьма богатого дорожного ведомства. Близ столицы к делу привлекают магов. На окраинах полагаются на мастерство опытных бригадиров, которое потом проверяют прибором, установленным на дрезине приемщика участка.

Уже рассвело, тени укоротились, выпуская солнышко из-за кромки леса. Блик на старых рельсах стал золотым и ярким. Только новые смотрелись неопрятно – рыжеватые, не прокатанные колесами, не отполированные до ледяного глянца.

Король бодро пробежался по шпалам, расставил подходящих людей вдоль рельса, примерился и проверил, кто где стоит. Он в приборах не нуждался. То ли глаз особенно хорош, то ли магическое чутье прежней жизни просыпается в нужный момент. Надо только лечь щекой на еще свободный рельс и внимательно проследить его длинную ровную – точнее, неровную – линию. Кажется, так точно и быстро это мог делать вообще он один на всем северном пути. Он же додумался цифрами обозначать меру искажения, и оттого Егор или Саша, привычные к командам, правили ломами путь рельса сразу и безошибочно.

– Саша, право два! – говорил Король.

Лом упирался под рельс и чуть смещал его. Бригадир снова смотрел, щурился, задумчиво кривил губы:

– Петр, влево на единичку, не перестарайся.

Петр, стоящий в понятном Королю месте, близком к искажению прописанной в его сознании идеальной дуги рельса, выполнял требуемое. Какие-то минуты – и Король выпрямлялся, уверенно отряхивал брюки, подмигивал Саше, давая команду к началу крепления рельса.

К полудню последняя плеть была уложена. Длинные железнодорожные молотки зазвенели, глубоко и надежно забивая костыли своими узкими жалами. На дрезине закрепили прибор и проверили расстояние между рельсами. Отсмотрели еще раз профиль пути – все отлично. Путейцы загомонили, довольные собой и своим бригадиром. Ленка, ради праздника окончания ремонта участка вставшая с утра к большому общему котлу готовить свой бесподобный борщ, ударила в обрубок рельса, собирая людей обедать. А потом «Букаш» вздохнул и загудел, отмечая отбытие. Паровоз первым опробовал новый путь, ведущий его к югу, к большой станции.

Фрол Кузьмич Сушков заселился в седьмой вагон как-то неприметно. Подсел на станции, ни с кем не перемолвившись лишним словом. По-настоящему его присутствие первым осознал Корней. Шел себе от паровоза домой – и наткнулся на запертую дверь «семерки». Постучал, удивленно хмурясь. В поезде отродясь не слыхивали и не видывали такого! Запертая дверь… А как позвать сменщика? Как принести обед или ужин? Наконец, что это за тайны завелись у начпоезда? Все перечисленные вопросы дед и изложил новому начальнику, пробившись-таки со скандалом в его вагон.

Начпоезда выслушал молча, не поднимаясь из-за стола и не предлагая сесть. Задумчиво пожевал губами, пару раз сморгнул маслянистыми темными глазками, покивал мелко и вроде бы осмысленно… и предложил изложить претензии письменно, оформить их надлежащим образом и подать помощнику. Приемные часы с полудня и до трех… Корней потрясенно смолк. Еще раз оглядел инженера с головы до носков сапог и задумался. Откуда вытащили эдакую канцелярскую крысу и как может подобное существо управлять составом? Как станет перемещаться по ремонтному участку в своих светлых ботинках, в серых брюках из достаточно дорогого сукна? Фрол Кузьмич между тем посоветовал машинисту прочесть приказ и ознакомить с ним весь контингент поезда. Приказ, само собой, тоже был у помощника. Значилось в нем, что ответственным за работы следует собраться на совещание к пяти часам вечера для полного отчета.

– Ага, – задумчиво кивнул Корней. – А паровоз кто будет вести, уважаемый? Нам ведь приказано следовать на новый участок, и наше право двигаться по магистрали действительно до семи вечера. Может, вы совещание в тендере проведете?

– Не паясничайте, – неожиданно резким и высоким голосом вскрикнул начпоезда. – Я наведу тут дисциплину-с. Вы узнаете, что мое слово выше иных приказов для каждого из вас. Прямая субординация – вот чему я вас стану учить-с.

– Ага, – вторично кивнул Корней, запоминая интересное слово. – Тогда в пять. Только я уж сразу занесу свое мнение в журнал. Стоять-то будем на путях, а к восьми на нас накатится скорый. Мне-то что, прямой приказ…

Дед развернулся и молча ушел в свой вагон. Пообедал тоже молча. Вытребовал у Сани вечное перо и лист бумаги и при общем немалом внимании нанес на листок короткую запись о происшествии. Король хохотнул и посоветовал никому о листке не рассказывать. Корней согласился и убрал бумагу в свой ящик.

– Через месячишко накоплю на донос, – спокойно предположил он. – Один раз меня услышали и во второй не обойдут вниманием. Не ужиться нам с эдакой молью, зять. Двери запирают только законченные воры, знавал я похожих. Сейчас он склад опечатает, уголь возьмется учитывать, поставщиков съестного сменит, а к осени мы будем голодными и оборванными, как последнее отребье.

По доскам пола мягко прокрался помощник Фрола Кузьмича. Поскребся в дверь, вызывая машиниста за порог, и передал новый приказ, исправленный. Строго уточнил: ошибка со временем возникла при переписывании, совещание намечено на девять вечера. Дед солидно прокашлялся, взял приказ и написал на обороте, едва не доведя усердного переписчика до обморока: «Отработав восемь часов у котла, совещаться ночами не в силах. Неурочное время и неполезное дело. Утром же следует на дрезине осмотреть участок и лишь затем тратить силы на начальственную суету, обеспечив работой ремонтную бригаду».

– Вы совершенно испортили официальную бумагу, – ужаснулся помощник.

– Наоборот, довел до ума, – резковато уточнил дед. – Иди передай. Заодно скажи, что пока тут начпоезда я. Дела не переданы, вы шибко любите дверь запирать, и некстати.

Когда шаги по коридору удалились и скрипнула дверь тамбура, Корней ссутулился, вернулся на свою лавку. Мрачно усмехнулся, глядя на Короля.

– Последнюю ночь живем спокойно, – отметил он.

– Удача – кошка полосатая и когтистая, – зевнул Король в ответ. – Перетерпим и этот изгиб ее характера. Ты не переживай заранее, дед. И не зли нашего начпоезда прежде срока, просто пиши важное в свой листок. Поводов для заметок, как я понимаю, он даст немало.

Корней согласно вздохнул и стал разбирать постель. После длинного перегона, пройденного полным ходом, он устал. Признаваться в этом не желал, полагая утомление признаком старости. Король о дедовых страданиях догадывался и потому сам вмешиваться не стал, позвал Олега, тихо пристроившегося у синей холодной вечной свечи в закутке сына.

– Займись-ка практикой, – шепнул он. – Поставь деду диагноз и назначь лечение. Я пока пройдусь.

Олег кивнул, принес свою холщовую сумку и порылся в ней, присев на край дедовой лежанки.

– Поясничные боли есть итог долгого сидения в неудобной позе, – важно начал вещать мальчик, откупорив баночку с перечной мазью. – Они бывают у всякого, даже у малых детей. У вашего Сани тоже, когда он усердствует в занятиях.

– И у тебя? – понадеялся дед. Страдать болями в столь юной компании ему показалось не зазорным.

– Вчера я едва разогнулся, – шмыгнул носом Олег. – Давайте лечиться, дед Корней. Я вам прописываю перечные растирки, а затем аппликацию меха либо войлока на больной участок.

– Эк ты умно завернул про овчину, – поразился дед, прикрывая глаза и расслабляясь. – Ну а, положим, ежели не полегчает?

– Воспользуемся более действенными методами, – не смутился Олег. – Я как раз учу уколы иголками. Способ пока применяется ограниченно, он не из наших мест происходит. Но ректор Юнц прислал мне наилучшее пособие с полной картой точек.

– Знаешь, покуда остановимся-ка мы на этой… аппликации, – попросил Корней.

Перечная растирка уже грела. Пальцы у щупленького Олега оказались на удивление крепкими и ловкими. Они разминали поясницу, мелко разбирали мышцы по волоконцу, гладили, мяли, теребили, похлопывали. Корней еще раз вздохнул, полностью расслабляясь, и, к собственному удивлению, немедленно заснул. Утром он очнулся до зари, бодрый и отдохнувший. Овчина давно сбилась в сторону, а тепло и легкость в пояснице остались. Дед потянулся, чувствуя себя совсем еще не старым. По комнате тихо, как тень, сновала Лена, собирала на стол ранний завтрак. Улыбнулась отцу, подставила таз, подала полотенце, набрала в ковшик воды:

– Вставай. Король сказал, надо людей собрать и по-человечески встретить начальника. Чтобы его сразу увидели, каков есть. И чтобы он знал, куда пришел работать. Он ведь, судя по всему, из станционных, настоящего ремпоезда не видел иначе как через окошко своего домика…

– Защищаешь? – удивился Корней.

– Нет. Ты меня знаешь, тятя. Я сперва объясняю, за что накопила обиду, а уж после и бой могу дать.

– Оно да, оно разумно, – вздохнул дед, умывшись.

Вернув полотенце, Корней натянул чистую рубашку и одобрительно глянул на лавку, где уже были выложены его фуражка, куртка, наглаженные брюки. Сапоги жирно и ровно блестели: их начистил Саня. Дед оделся, быстро опустошил тарелку, выпил обжигающе горячий чай и вышел из комнаты.

У насыпи тупиковой ветки путей вдоль состава стояли едва ли не все обитатели поезда. Ближе к голове состава – мастер-ремонтник по паровозу и пара его помощников, затем подручные самого Корнея. Далее Король – бригадир ремонтников – и его старшие по всем трем малым бригадам. Люди переговаривались и выглядели обеспокоенными. Дружно закивали, поклонились, приветствуя Корнея и признавая его право старшего. С надеждой проводили взглядами: этот начальник свой, понятный и привычный. Может, он и новому растолкует, как следует дело вести, не ломая устоявшийся порядок.

Фролу Кузьмичу о собрании сообщил посыльный, совсем недавно. И начпоезда едва успел спуститься по сходням своего вагона, озираясь с немалым удивлением. Кажется, он лишь теперь осознал: под его рукой две сотни душ. Это лишь взрослые! А еще есть дети, вон их сколько – только что под колесами не ползают. Магистральный ремпоезд – большая структура. Самодостаточная, как порой говорил Михаил Семенович. Дед Корней подошел к новому начальнику, поправил фуражку – то ли поздоровался, то ли приложил пальцы к околышу, приветствуя совсем уж официально, даже по-военному.

– Принимайте ремпоезд, Фрол Кузьмич. Я вас проведу и со всеми тут познакомлю. Люди у нас толковые, грамотные и работящие. Мы на хорошем счету, всегда сдаем участки без недочетов, на «отлично». Я был заместителем начальника, покуда не прислали инженера, а теперь вернусь к основному делу, стану работать исключительно как машинист. Это вот мой помощник, кочегары, мастер-ремонтник нашего паровоза и всего состава, его подручные. Далее… Вот начальник объединенной ремонтной бригады. Его первый помощник, старшие малых бригад.

Корней указывал на людей, они называли свои имена, иногда добавляли пару-тройку фраз по поводу дела или просто приветствовали Фрола Кузьмича. Тот кивал, неуверенно улыбался, часто оборачивался к помощнику, проверяя, записываются ли имена и ведется ли протокол. Очень хотелось новому начальнику внедрить свой, нелепый для поезда, порядок… А пока приходилось идти на поводу у Корнея, ловко подстроившего знакомство вне планов и расчетов. Все проходило неплохо, даже складно, пока не назвал себя Король. Он еще говорил, представляя Сашу и остальных, а начпоезда уже не слушал, с нескрываемым, прямо-таки суеверным ужасом глядя на страшного человека. Проклятого! Безымянного! Отмеченного шрамом черной, как смоль, смертельной ночной удачи…

От эдакого ужаса Фрол Кузьмич сразу и решительно отвернулся, желая видеть перед глазами нечто более понятное и простое. Например, Корнея. Ершистого, ворчливого, но имеющего фамилию, не состоящего под судом и работающего в поезде добровольно, за жалованье.

– Пройдемте-с в мой вагон, – тихо предложил Фрол Кузьмич. – Важно решить многие вопросы сразу. В том числе оформить передачу дел. Опять же я человек одинокий-с, мне потребуется экономка.

– Так ведь как с осмотром участка-то? – Брови деда поползли вверх, глубже сминая лоб морщинками.

– Пусть этот… – Фрол Кузьмич не решился обернуться или назвать Короля по прозвищу, только дернул подбородком. – Пусть сам покуда осмотрит.

Корней вздохнул с некоторым облегчением. Ему показалось, что глянцевая начальственность господина Сушкова дала первую тоненькую трещину, пока незначительную. Прямо восстать против Короля не рискнул, от работы не отстранил. Уже вроде бы неплохо. Пожилой машинист позволил себе слегка улыбнуться, кивнул Королю, соглашаясь с планом дня. На дрезину, к приводу, тотчас встали двое. Сам зять с тетрадью в жестком переплете уселся на переднюю скамью, дал команду к отправлению и взялся за привычное дело – осмотр участка и обозначение перечня и сложности предстоящих работ.

Плотно прикрыв дверь купе-кабинета, Фрол Кузьмич уселся в кресло, указал Корнею на место напротив и деловито развернул подробную карту участка, непрерывно теребя и даже заминая бумагу пальцами. Помощник внес два стакана с чаем. Начпоезда быстро хлебнул горячего, поморщился:

– Корней Семенович, давайте исключим вчерашнее недоразумение-с… По поводу запертой двери, да. Попробуем разобраться во всем, так сказать, с чистого листа-с. Вы человек опытный, разумный и уважаемый.

Дед согласно кивнул, отхлебнул чай. Начало беседы ему вполне понравилось. Фрол Кузьмич судорожно вздохнул, изображая раскаяние. Выложил на стол отчет в кожаных корочках:

– И дело вы вели безупречно-с. Все оприходовано, учтено, все в соответствии с нормами-с. Но этот… Как вы его допускаете до начальственного места? Как вообще такое проходит мимо взоров главного управления? Скандал-с. Да ни один ремонт не примут, если прямо указать, каков приговор у бригадира. Один его шрам, – последнее слово Фрол Кузьмич произнес шепотом, – способен загустить темную удачу до совершенной беспросветности!

– Шрам несет беду ему одному, – возразил Корней. – Король – лучший бригадир из всех, кого я знал за свою жизнь.

– Давайте сделаем пока что так-с, – поморщился начпоезда. – Официально это место я перепишу на его помощника, человека с именем и фамилией. А неофициально… не знаю. Будем смотреть и думать. Смотреть и думать-с!

Во второй раз свои умные слова Фрол Кузьмич повторил с нажимом, тихо и твердо. Прикрыл веки, наблюдая за реакцией деда, чуть усмехнулся. Здешние люди наивны, их не сложно будет держать в узде. Одному пообещать понимание, второму – поддержку, третьему – повышение… Он умеет находить сторонников. Надо лишь не спешить, раз не вышло поставить себя с первого дня, наскоком… Так думал новый начпоезда, но его мысли оставались незаметны для пожилого машиниста.

– Вот и думайте, – предсказуемо уперся Корней.

– Именно так-с, – гораздо слаще улыбнулся начпоезда, щуря мелкие глазки. – Завтра заходите, не жизнь мне без ваших советов, так сказать-с… И очень прошу, не в службу-с: укажите мне, кто здесь готовит наилучшим образом? Я, знаете ли, порой жестоко страдаю язвой, оттого в пище разборчив. Хоть на первое время посодействуйте-с.

– На первое… – Польщенный словами о своей полезности, дед чуть обмяк. – Так ить, Фрол Кузьмич, на первое время поможем. Я вернусь к себе, попрошу дочку пособить, потолкую с ней об экономке-то. Она и человека подберет, и обедом сегодня снабдит наилучшим. Уважают мою Леночку в поезде.

– Прямо теплая забота видна в вас, к делу явные рвение и неравнодушие-с, – охотно добавил начпоезда масла в огонь дедова самолюбия. – Благодарствую. Жду-с… А двери вагона более не будут запираться. Это было чистое недоразумение, уверяю вас.

Корней неторопливо допил чай, сделал несколько замечаний по предстоящему ремонту. Обсудил с начпоезда график на магистрали в летний сезон, столь неприятно, прямо-таки удручающе плотный. Посетовал на дороговизну угля и ухудшившееся снабжение настоящим баскольским антрацитом, а не местной бурой гадостью, годной лишь для жидкого чадящего обогрева, но никак не для топки паровозного котла. И пошел себе домой в самом приятном настроении.