Текст книги "Розовый иней. Избранное"

***

В один из дней, в разгар поэтических томлений, когда сам собой, лишь по воле Всевышнего, слово за словом, рождается новый стих и запах его виснет в воздухе тонкой дымкой, в Клубе бардов состоялась премиальная встреча молодых (и не очень) поэтов, жаждущих нового слова, как нового блюда. Любители словесности прибывали один за другим, с восторгом всматриваясь в уже пришедших. На круглых столиках, покрытых белой узорной скатертью, стояли вазы с цветами, «конфетницы» с «птичьим молоком» и печеньем, в чашки разливался горячий чай. Здесь было тепло и уютно, тогда как на улице заметно похолодало. Озябшая и усталая, пришедшая прямо с занятий, девушка робко ступила через порог, помедлила в раздумьях и так же робко прошла к столику, за которым сидела женщина средних лет в сером платье и с пуховым платком на плечах. Девушка поздоровалась. Дама, светски воспитанная, взглянула гордо, но снисходительно, ответив кивком на приветствие незнакомки. В атмосфере витало глубокомысленное многоголосие. У новичка с непривычки могла закружиться голова от воцарившегося гула. Впрочем, кружения можно было легко избежать, если, поймав в многозвучии один голос, прислушиваться лишь к нему, затем к другому (это может показаться даже занимательным), к третьему, четвертому и так далее.

Собравшиеся люди были высокообразованными мужами общества: филологи, искусствоведы, врачи… Многие присутствующие явились сюда по дилетантским соображениям, однако каждый из них хоть однажды, но все-таки брал в руки «перо» и бумагу, марая белый лист и искажая его сущность. «Черный квадрат» – шедевр изобразительного искусства, но и чистый лист в клетку может сказать многое о себе и его обладателе.

Вечер открывали музыканты. Вы, наверное, знакомы с творчеством местного барда М.М.? Его диск просто потрясает воображение слушателя. Поэт делает свое дело скромно, без самолюбования, вводя публику в абсолютный восторг. «Браво, браво, маэстро!» – раздаются аплодисменты.

«А вы до сих пор не женаты? – думаю я. Помните девушку в третьем ряду справа, она передала вам записку? Вы немножко смутились, кажется. Впрочем, нет, мне, наверное, показалось. Так приятно после вашего пения (в одиночестве или мнимом) бродить по мокрым улицам затихшего города и мечтать, глядя на звезды, отраженные в лужах, о многом и ни о чем».

Но девушка уже замечталась и, замечтавшись, прослушала имя следующего барда, задушевно поющего «Песенку про мышонка».

Ей пророчили музыкальное будущее, но она в стенах совсем не музыкального вуза ломала голос и зубы, грызя гранит науки, научаясь искусству слова. Нужно просто родиться и так же просто прожить назначенное свыше, не гадая и лукаво не мудрствуя, ведь время, ведя по закоулкам звездных гетто, однажды само расставит все точки над I.

Я восхищаюсь русскими поэтами: даже время не лечит их душу от вселенской тоски… Женатые и свободные, но по своему несчастные, они нуждаются в нашей любви и в сочувствии, но боятся признаться в этом, тая боль в себе, а той, что не в силах хранить – наполняют звуки, слова и оттенки…

Блаженствуют дилетанты, слезы блестят на глазах кумиров, задумчивы лица прочих… Поэты должны жить вечно: сегодня, вчера и завтра, пока звучит слово…

Перед публикой, у окна, закрытого шторой, стоит невысокий и средней слаженности поэт с темными густыми волосами, карими глазами, нерусским носом. Губы его шевелятся, с неким акцентом, глубоким и пронизывающим слушателя голосом, он читает, глядя куда-то внутрь себя. Таким навсегда запомнит его она, а фото не даст соврать, что есть на свете такой человек, только уж очень далекий, но думающий и тоскующий так же.

Ночи напролет она читала и перечитывала книжку с его портретом на третьей странице и автографом на обложке. Многие стихи помнила почти наизусть, пытаясь прочесть прошлое и понять человека, который, как и многие, несчастлив в городе, но в отличие от других, понимает, что нужно делать, чтобы не стать деревом.

Он читал, а она следила за ритмом стиха, голосом и дыханием, биением сердца поэта, находя смысл не столько в словах, сколько во вздохах и взгляде, уводящих прочь, в другие селения, сквозь материю, но беспрепятственно. Вход свободен: душа поэта открыта, платы не требуется. Но инстинктивно и уже безвольно, с большим желанием и даже азартом зал взрывался аплодисментами, это ли не награда?!

«Перед вами стоит Душа, трепетная, живая. Она говорит вам о том, как хорошо жить. Страдать и мучиться, но жить. Ходить по земле, занозя ноги, спотыкаясь, изнашиваясь в пути, но скорбя, причитая и плача, возносить ум горе. Перед вами стоит Душа, в белых одеждах, сияющая и с просветленным взором, уже молчаливая, потому что здесь нельзя говорить словами, потому что слова здесь витают в воздухе, потому что вы уже не на земле, но в небесах. Вы умерли и возродились. Вы сами захотели умереть, все вместе. Среди вас нет случайных людей. Вы другие, поэтому вашему взору открыто то, что недоступно для остальных. Вы способны осязать слово и любить его, нежно и искренне, вы способны воспринять любовь не лицемерно и осознанно. Вы умерли, когда заговорил пророк, потому что устали жить так, как живется, потому что вы избранные и здесь, пред лицом Господним, призваны исповедать свои души. Небеса отверзлись для вас, и, взявшись за руки, восторженные и просветленные, вы решили оставить все, многое и последнее: родных и близких, детей, родителей, потому что есть нечто большее, чем кровный союз, намного глубиннее многих земных союзов, настолько, что передать это подвластно только духу.

Вы умерли, но не чувствуете себя обделенными, не потому, что теперь совсем ничего не чувствуете, но потому, что умерли для земного. Вы продолжаете существовать, потому что осознаете это и тоже молча внимаете тихому взору посланного вас спасти. И вам хорошо, вам не хочется возвращаться, вы желаете вечности, а там, на земле, только ее иллюзия. Вы мечтаете о любви, но там нет той любви, которая бы дала вам все. Вы прощаете всех, кто когда-то обидел, и сами винитесь: чтобы окончательно порвать связь с миром, необходимо, чтобы мир порвал с вами. Вы умерли, но как хорошо! Разве кто-то дерзнет поспорить?!

Последнее слово. Точка. Дальше ничего нет. Под всеобщие аплодисменты поэт покидает зал. А мы оживаем, возвращаемся вместе с покинувшим и вернувшимся даром речи. Мы восторгаемся и недоумеваем. Часы показывают восемь, вечность обрывается…»

Девушка осмотрела зал: вдохновитель сошел с пьедестала, красивая и очень молодая женщина с густыми и длинными темными волосами озорно взглянула на приблизившегося поэта и смело предложила руку с красивым браслетом на тонком запястье. В элегантном розовом платье и темных туфельках на высоком каблуке она была похожа на феечку, красивую, но чрезмерно капризную и взбалмошную.

Девушка наблюдала, а наблюдая, отмечала те качества, которые необходимо было приобрести, чтобы не прослыть в свете белой вороной. А юная феечка продолжала флиртовать с героем дня, непринужденно и деловито, ведь ей было чем гордиться, а девушке – чему завидовать. Поймав себя на недоброй мысли, она опустила глаза и зашептала тихо и слезно, но в глубине души так, что даже никто ни о чем и не догадался: «Господи Иисусе Христе Сыне Божий, помилуй мя грешную».

Чуткая от природы, она не была обделена и силой. В ней чувствовался тот стержень, который никогда бы не позволил сломаться, в ней жили упорство и готовность к неудаче одновременно, на случай, чтобы не разочароваться однажды, но с надеждой продолжить путь.

Фонари горели за окном, луна появилась на тусклом небе, зажглись звезды. Девушка пила чай, глядя в чашку, не желая покидать общество, успевшее полюбиться. Так сладко было на душе, столько надежд прокралось в сердце. Да стоит ли и говорить о том?!

Теперь день и ночь, на занятиях и переменах, в концертных залах и научных клубах – везде и всегда мысли ее были заняты только одним: желанием творить, а поэтические дали манили все глубже и глубже. В душе ее произошло полное преобразование, внутренний мир изменился и заметно расширился. С каждым днем тетрадь девушки становилась плотнее от переполняющих ее мыслей, чувств и новых впечатлений. С восхищением входила она во врата царства науки, с замиранием сердца прослеживала жизненный путь одной литературной личности за другой, наслаждалась образцами художественной прозы и поэзии, постигала глубину мысли автора, переживала с героями, жила чужой жизнью. И так быстро менялись обстоятельства и имена, что порой девушка начинала в них путаться, а плутать, плутовать, с корзинкой прочесывать лес грезила и наяву.

Коллоквиум был не за горами. Семестр подходил к концу, близилась сессия, первая сессия в стенах вуза, но далеко не первая в жизни девушки: не один раз приходилось волноваться, выступая на концертах, даваемых в музыкальном зале Детской Школы Искусств. В музыкальную школу она поступила по собственному желанию. Ей нужно было как-то убить время, но получалось не как-то, а с пользой.

Итак, голова шла кругом, но головокружение это было счастливым, если не сказать блаженным. Часто оказываясь дома лишь поздними вечерами, девушка при свете луны и церковной свечи садилась в уголок и, как мышонок, почти всю ночь шуршала страницами, грызя карандаш или колпачок ручки, что-то писала, а утром бережно разбирала собственные иероглифы.

Весна сменялась летом, лето – осенью, затем снова наступала зима, и город уже не казался таким злым.

Розовый иней

Он был старше, но разница в возрасте не мешала им быть друзьями. На первом свидании он предложил ей дружбу взамен на клятву, что большего ждать от него она не станет. Верочка соглашалась на все условия…

Он ничуть не выглядел странным в ее глазах. Она знала, что таким, как он, свойственно выделяться из толпы своей непохожестью.

Он был художником, личностью творческой, неординарной. В его уютной квартире одну из двух комнат заняла «мастерская». Верочка приходила сюда. Не часто, только по приглашению, чтобы не спугнуть вдруг нахлынувшее вдохновение гения. Каждый раз, угостив ее чашечкой кофе, он предлагал ей целый ряд новых эскизов. Верочка была в восторге. От картин веяло свежестью, какой-то особенной чистотой. Они завораживали, очаровывали, влекли… Откуда он черпал столько мыслей, эмоций?! Как материализовал идеи?

Он изучал ее. Вместе им было комфортно. Особенно восторгал Верочку пейзаж. Художник любил зиму. В бесцветном и обезличенном он видел больше, чем в пестрой радуге, и это отражалось в его не кричащих, но звучных работах.

Они лепили снеговиков, катались на санках с обрыва, валяли друг друга в снегу, а вечерами грелись у жаркого камина и рисовали. Ей нравилось проводить время в его обществе, ему нравился запах ее духов, тонкие пальчики и розовый шарфик. Он любил розовый… Розовой была его зима.

В комнате было тепло и тихо. Слышно трещал огонь. Романтично горели свечи.

Он делал ей комплименты, дарил цветы, покупал браслеты, а она восторгалась им. Но у них не было будущего. На прощанье он жал ей руку.

Сестра

Рука судорожно сжимает четки. Ветер дует в лицо, выбивая пряди темных волос из-под сиреневого платка. От дрожащей свечи на стене видны теневые заплаты, как на теплой изношенной куртке, прикрывающей хрупкие плечи девушки. В молитвенном забытьи она временами крестится, сложив большой, указательный и средний пальцы во имя Святой Троицы: Отца, Сына и Святого Духа, а безымянный и мизинец прижав к ладони в ознаменование Божественной и человеческой природ Господа Иисуса Христа. Ежедневное молитвенное правило подходит к концу, остается дочитать только Символ веры. Слезы упрямо текут из глаз, обжигая щеки, и на сердце становится теплее от боли и умиления, от безысходности и надежды. Последнее крестное знамение, последний поклон. Ноги словно приросли к полу, онемели от долгого стояния. По телу пробежал холодок. Девушка закрыла окно, задвинула шторы и погасила свечу.

***

Девушка спит. Божия Матерь у ее изголовья шепчет слова утешения. Лунный свет просачивается сквозь шторы, ложится на мягкие складки постельного белья. «Лукавый вас путает, а вы, как Ева, слушаете его. Если хотите быть с Богом, то почему вы не в храме, где Божье присутствие? Чтобы совесть не мучила, покайтесь и сходите на неделе на службу вместо пропущенной». Девушка вздрагивает: по комнате распространяется запах уксуса. «Иисуса распяли? Зачем? Вот я! Распните лучше меня!» – слышится всхлип. Подушка становится мокрой. Божия Матерь велит терпеть.

***

Божия Матерь охраняет мирный сон девушки, на лице которой появился первый румянец зари. Ночь близится к концу. Звезды одна за другой покидают тихий небосклон. Отец Вседержитель, Сын Единородный и Дух Святый внимают молитве Пречистой Девы.

«Внимая Божьему веленью…»

Мы – стадо, и поводырь наш – Господь, мы – свиньи, поэтому нас многих и «воротит» «от собственных глубин». Метать жемчуг (бисер) пред свиньями? Что толку? Пред нами «Божий жемчуг», а мы не видим. «Но кто за жемчугом ныряет?» Ныряют свиньи. Потому что в них вошли бесы, но не иначе как. Кто может «подъять» жемчуг? Поэт. Поэт – тоже «поводырь». Александр Матюшин указывает на миссию поэта. В стихотворении «А все написано до нас» ни разу не говорится о свиньях, но аллюзийно, через соотношение с цитатами из Библии, угадываются именно они. Так тонко, можно сказать, между строк, надеясь на фоновые знания читателя, поэт обнажил перед нами нашу же сущность…

Александр Матюшин родился в 1954 году, в семье сельской учительницы. Учился в университете, преподавал в школе. Это очень сложно – быть учителем, а почетно или нет, в наше время сказать трудно. Воспитывать начинают родители, большая доля ответственности за детей лежит именно на них. Поэтому к ним-то и обращается поэт в одном из своих стихотворений:

 
…Но вы-то, вы! Куда же вы глядели,
Дав узаконить в детских душах срам?
И что потом? Назвать страну панелью
На радость обреченным школярам.
(«Родителям»)
 

Ученые говорят об ускорении темпа жизни. Может быть, потому на третьем десятке лет все чаще кажется, что просуществовал уже целую вечность. В свои 23 года Александр Матюшин писал:

 
Надкушенного яблока не ем,
И падшую листву не поднимаю.
От жизни этой я отстал совсем:
Не понимаю и не принимаю…
(«Надкушенного яблока не ем…»)
 

Как пророчество звучит его стих, написанный в 1978 году в селе Рябчевск «Сон мне приснился…»:

 
Сон мне приснился,
Очень странный сон,
Будто я слышу
Погребальный звон.
 

 
Тихо иду
В белой рубахе по полю,
И журавли,
Словно кресты колоколен.
 

 
Ноги босые,
За плечами сума.
Люди косятся,
Мол, сошел с ума.
 

 
Тело устало,
Ноет от вериг.
Где-то под сердцем
Шевелится крик.
 

 
Виделась в черном
Моя Родина,
Виделось диво —
Я юродивый.
 

Поэт чувствовал, что его жизнь должна измениться, и желал этих изменений.

В 1980 году он пишет:

 
Кто же ты, неизвестный прохожий,
Далеко ль путь-дорог а лежит?
Почему так меня растревожил
Твой блаженный, задумчивый вид?
 

 
В твоем сердце молитва святая
Разгоняет душевную тьму.
Может, скоро и я, все оставив,
Помолясь, посох в руки возьму.
 

 
И крестами себя пообвесив,
Побреду неизвестно куда,
Заходя в близлежащие веси.
Стороной обходя города.
(«Уже вечер, друзья, уже вечер…»)
 

В 1981 году уже в Вильнюсе, в Свято-Духовом монастыре, он скажет:

 
Пробил мой час. Пора приспела.
Пойду, забыв отца и мать,
Свое нутро рубашкой белой
В воде юродства полоскать…
(Пробил мой час. Пора приспела…)
 

А в 1983 году Александр Матюшин примет монашеский постриг и в 1985 – станет иеромонахом…

«Внимая Божьему веленью» – книга удивительная по своей душевно-духовной наполненности. С большой трепетностью вчитываешься в вирши и уже не можешь оторваться: настолько затягивает инобытие, что начинаешь задумываться, а правильно ли тебе оставаться здесь, в городской суматохе, драгоценные минуты тратить, не осознавая на что, искать чего-то и не удовлетворяться оттого, что, кажется, нашел искомое, но взять не можешь – мирские сети сжимают горло…

Паломники

Паломники, прибывавшие сюда очистить души через приобщение к вне мирской цивилизации, с большим вниманием наблюдали за деятельностью монахинь, восхищались их терпением и мужеством. Отнюдь не слабые люди в поисках новых ощущений и благих эмоций отправлялись за тридевять земель на встречу с Богом…

Сильный, слабый… Эти понятия относительны, весьма неопределенны, размыты, как добро и зло, свобода и несвобода. Русский язык богат, но чтобы осязать правильность восприятия вербальных символов, необходимо иметь чуткую душу. Суть скрывается маской недозволенности постороннему проникнуть за пределы царских врат. В школе учитель порой начинает требовать от детей невозможного, заглушая инстинкт истинной чуткости:

– Катерина, Базаров, Печорин – положительные и отрицательные герои нашей литературы. Кто есть кто? Назови, обоснуй…

И в сердце неопытного еще человечка вкрадывается уже антиномия, двухполюсная картина мира, анод и катод… Физик и лирик… Юношеский максимализм… Боль разочарований… Высушенные истины, скелеты ужаснейшим образом калечат воображение ученика, реже студента. Да, в вузе большая свобода мысли и меньшая «зашлакованность» головного мозга, но всюду – высосанные из пальца факты, гвоздями впивающиеся в нервные отростки, будоражащие, живущие временно и за ненужностью исчезающие через день, два, месяц, год, после выставленной оценки, вузовского экзамена, а в душу проникает тоска, которая разрастается все больше и больше, начинает есть изнутри, как ржа железо…

– Запомните, дети, раз и навсегда, Катерина – «луч света в темном царстве», так сказал умный дядя. Она нарушила вековые устои, не послушалась мудрых, изменила мужу, с собой покончила. Ведь сколько надо силы, чтобы суметь из жизни уйти самовольно!

– Луч, луч! – ребята в восторге хлопают в ладоши, правда, луч!

И приносят к пятнице свеженькие сочиненьица (без единой помарочки? Благо бы так… Почерк автора, мысли – … Пушкина).

И кому это надо? Учителям, не спящим ночами от приступа заработанных в трудодни астм? Но и тут учитель учителю рознь, как рознь свобода свободе, добро добру, сильный сильному. Сила в способности убить себя, как это сделала Катерина, или в способности выжить в нечеловеческих условиях существования? Так вот, паломники – это сильные люди, хотя кто-то обоснованно считает их слабыми. Все зависит от мировоззрения того или иного носителя головы на плечах. И каждый будет прав, по-своему прав. Не требуйте от других соглашаться с вами, не порицайте инакомыслие.

Не осуждайте, и не осуждены будете, и Катерину не порицайте за неверный поступок, будьте милостивы. Таков есть Господь – Милостивый и Всепрощающий. Милость Божию желал открыть свету Островский, истинно верящий в правосудие, не возроптавший и в последний день, без порицания ушедший в мир иной.

Своей кровью мы пишем историю, слезами крапаем поэму жизни. Посмертно остаемся в памяти любящих нас, но никто так не любит, как Сам Господь, никто не печется о душах наших, как Он, и (Единственный!) не завидует нам. Паломники знают это и в благодарность Спасителю направляют стопы свои к дому Отчему без принуждения, искренне, с радостью.

Но не подумайте, нет, они совсем не святые! Церковь собирает под крылом своим материнским грешников, а не святых. И смотрят на прихожан как-то странно, с недоверием, усмешкой: «В праведники записаться решил? Кому твоя показная праведность нужна-то?». Да только судим-то мы по себе, свои грехи в окружающих видим, в этом-то вся проблема. Нет на свете человека безгрешного, и знает каждый, в чем повинен пред Богом, но не всякий спешит покаяться Господу, возрыдать мытарем.

– Отпущение пошел просить, грехи замаливать?

А пусть бы и так. А ты войди в церковь Божию, перекрестись, попробуй отстоять молитвенно службу, принародно встать на колени, к батюшке подойти, исповедаться, в сотворенном беззаконии признаться без прикрас, откровенно. Гордость подавить попробуй. Не случайным попробуй побыть, а причастным. Тогда поймешь, что не похвалы ради в храм идут те, кои времени не жалеют молитвенно преклонить голову пред образом святым. Часто и в храме бывают захожие и неопытные в делах спасения, но истинно ищущих Господь наставит…

В Раю

Царские врата открыты. Священник и диакон молча кадят престол и алтарь, знаменуя начало творения мира: «В начале сотворил Бог небо и землю». Земля была пуста, лишь Божий Дух носился над первозданным веществом. Первым возгласом священник прославляет Создателя, затем трижды призывает верующих: «Слава Святый и Единосущный, и Животворящий, и Нераздельный Троице, всегда, ныне и присно и во веки веков» и «Приидите, поклонимся, Царево нашему Богу…». Прихожане внимают и, крестясь, кланяются. С клироса доносится 103 псалом о сотворении мира, и ты воочию наблюдаешь ветхозаветные времена, а значит, соприкасаешься с вечностью. Священник снова кадит, и молящийся осязает райскую жизнь, видит первых людей, исполненных радости и блаженства, потому что совесть спокойна, и сердце чисто, и разум светел. Снова видит Адама и Еву, но падшими в грехе и потерявшими обетованное счастье, и двери рая уже закрыты.

Как Адам перед замкнувшимися вратами рая, перед закрытыми царскими вратами диакон возглашает великую ектению: «Миром Господу помолимся…». «Паки и паки миром Господу помолимся…». С каждением храма снова совершается пение стихов. «Господи, помилуй!» – просим мы мира и спасения душ наших, сокрушаясь о том, что послушались нечестивого дьявольского совета.

К ветхозаветным стихам присоединяются новозаветные стихиры. «Премудрость прости», – провозглашает диакон и входит вместе со священником во вновь открытые царские врата. Хор поет песнь Сыну Божию, явившемуся в мир для спасения рода человеческого…

У молящихся затекли ноги, невмоготу стоять пожилым. Благо, что есть скамеечки. Молодежь переминается на месте, но вскоре, забыв про усталость, продолжает внимать молитве. Бывает, что отвлечешься иногда невзначай, не совладав с мыслями, и снова окажешься здесь, на грешной земле, только в чудном храме. Оглянешься, а рядом обычные люди, только вокруг иконы да свечи, и так светло и тепло, что нега начинает овладевать телом до тех пор, пока не придешь в себя. Осознав, что отстал от молитвы, потому что сошел с небес, созерцаешь храм Божий, но не Самого Бога, погневишься на себя в сердце и снова затеплишь молитву.

А Вечерня подходит к концу: «Ныне отпущаеши раба Твоего, Владыко, по глаголу Твоему с миром: яко видеста очи мои спасение Твое, еже еси уготовал пред лицем всех людей, свят во откровение языков, и славу людей Твоих Израиля». Трисвятое, «Отче наш», «Богородице Дево, радуйся…», молитва праведного Иова «Буди имя…» и благословение священника.

Начинается Утреня. Славословие ангелов, явившихся вифлеемским пастырям, открывает службу: «Слава в вышних Богу, и на земли мир, в человецех благоволение». Читается шестипсалмие о греховном состоянии людей и выражается надежда на милость Божию. Молящиеся внимают с благоговением. Диакон произносит великую ектению, громко и радостно поется краткая песнь о явлении Иисуса Христа в мир: «Бог Господь явися нам, благословен грядый во имя Господне», поется и тропарь, читаются отдельные части Псалтири.

Уставшие могут присесть, это разрешено сделать во время чтения кафизмы. Но многие уже привыкли к своему положению, и им не составляет особого труда молитвенно отстоять службу до конца.

Диакон произносит малую ектению, совершается полиелеи-«многое освящение» в ознаменование милости Божией, явленной нам в пришествии Единородного и совершении Им дела спасения от власти дьявола. В храме становится светлее, так как возжигаются все светильники. Открываются царские врата, и священник выходит из алтаря, совершая каждение. После величания диакон произносит малую ектению и прокимен, священник читает Евангелие. Верующие прикладываются к праздничной иконе, батюшка помазывает их благословенным елеем, раздается освященный хлебец. Поется «Воскресение Христово» и несколько кратких молитвословий. Диакон обращается к Богу с молитвой о нас, грешных: «Спаси, Боже, люди Твоя…». Слышится возглас священника: «Милостию и щедротами…». Поется канон. Перед девятым ирмосом диакон снова совершает каждение храма, хор поет песнь Богородицы. Звучат хвалительные псалмы и великое славословие: «Слава в вышних Богу, и на земле мир, в человецех благоволение…». Мы благодарим Господа за дарованный нам свет дневной и духовный. Славословие завершается пением Трисвятого и тропарем праздника. Сугубая и просительная ектении, отпуст священника, заключительная молитва хора.

Начинается Первый час…

Я накидываю на себя пальто, неспешно застегиваюсь. Так бы и осталась навсегда здесь, в этом земном раю, Господи! Что-то такое непонятное сидит в груди, не дает вздохнуть, в ожидании чего-то застыло сердце…

Светят вечерние огни, молодежь собирается в группы около городских кинотеатров и баров. После службы, усталая, со странным чувством блаженства внутри себя, бреду мимо ярких витрин и киосков, не замечая прохожих..