Текст книги "Южный бунт. Восстание Черниговского пехотного полка"

На следствии Юшневский покажет, что «после предложения графа Витта» он разочаровался в тайном обществе и «ожидал только конца 1825 года, дабы просить увольнения для определения к другим делам и, под сим предлогом удалившись, прекратить сношение с обществом и всякое помышление о его цели».

Это его показание было правдивым: оно подтверждается теми из участников заговора, которые были близки к генерал-интенданту в конце 1825 года. Так, служивший в штабе и состоявший в заговоре штаб-лекарь Вольф передал следствию слова, которые лично слышал от Юшневского: «Да я того и смотрю, как бы оставить общество. Бог с ним совсем». При этом генерал-интендант категорически запрещает общаться с Пестелем и своему брату Семену[165]165
  ВД. Т. Х. С. 73; Т. XII. С. 125; Т. XIX. С. 189.


[Закрыть].

1825 год был годом кризиса не только для генерал-интенданта, но и для Пестеля. Согласно мемуарному свидетельству князя Сергея Волконского еще в конце 1824 года Пестель объявил ему, что решил сложить с себя «обязанности председателя Южной думы» и уехать за границу. Пестель был уверен, что только так сможет развеять «предубеждения» против себя, доказать, что он не честолюбец, «который намерен половить рыбку в мутной воде».

За границу Пестель не уехал, но в начале 1825 года сказал своему другу Василию Ивашеву, «что хочет покинуть общество». А другому своему другу, Александру Барятинскому, полковник сообщил, «что он тихим образом отходит от общества, что это ребячество, которое может нас погубить, и что пусть они себе делают, что хотят».

В ноябре 1825 года, судя по мемуарам Лорера, Пестель заговорил о необходимости «принесть государю свою повинную голову с тем намерением, чтоб он внял настоятельной необходимости разрушить общество, предупредив его развитие дарованием России тех уложений и прав, каких мы добиваемся».

Сам Пестель показывал на следствии: «В течение 1825 года стал сей (революционный. – О.К.) образ мыслей во мне уже ослабевать, и я предметы начал видеть несколько иначе, но поздно уже было совершить благополучно обратный путь. “Русская Правда” не писалась уже так ловко, как прежде. От меня часто требовали ею поспешить, и я за нее принимался, но работа уже не шла, и я ничего не написал в течение целого года, а только прежде написанное кое-где переправлял. Я начинал сильно опасаться междуусобий и внутренних раздоров, и сей предмет сильно меня к нашей цели охладевал»[166]166
  Волконский С. Г. Указ. соч. С. 371–372; ВД. Т. XII. С. 256; Т. X. С. 260; Лорер Н. И. Указ. соч. С. 349; ВД. Т. IV. С. 92.


[Закрыть].

Даже с учетом того, что и Пестель, и Юшневский наверняка преувеличивали на допросах степень своих колебаний и сомнений, можно сделать однозначный вывод: в конце 1825 года оба лидера явно устали. Необходимость, с одной стороны, многолетней конспирации, а с другой – постоянного участия в штабных интригах и коррупции не могла не оказать влияния даже и на такие сильные натуры.

Глава III. «Составляют, так сказать, одного человека»

Ситуация, сложившаяся в Южном обществе в последние месяцы его существования, неоднократно описывалась историками. Исследователи отмечали, что лидирующее положение Пестеля в Южном обществе оспорил Сергей Муравьев-Апостол, руководитель Васильковской управы. И это вызвало «кризис» в руководстве тайной организацией.

Так, М. В. Нечкина утверждала, что споры в среде южных заговорщиков были вызваны расхождениями программного характера и что в лице Сергея Муравьева конституционно-монархическое Северное общество имело собственного «агента» «на беспокойном Юге». Развивая идеи Нечкиной, С. М. Файерштейн писал о том, что в результате сепаратных действий Васильковской управы Южное общество превратилось «в филиал умеренной в своих притязаниях Северной думы».

Согласиться с подобными утверждениями сложно: у историков нет данных об «агентурной» работе Муравьева-Апостола в пользу Севера, о том, что «Русской Правде» Пестеля он предпочитал «умеренную» «Конституцию» Никиты Муравьева. Однако невозможно принять и точку зрения И. В. Пороха, считавшего, что «кризиса» в Южном обществе вообще не было, и что факты говорят о «согласованности действий главных руководителей тайной организации»[167]167
  Нечкина М. В. Кризис Южного общества декабристов // Историк-марксист. 1935. № 7. С. 30–47: Файерштейн С. М. Южное общество декабристов: дис…. д-ра ист. наук. М., 1950. С. 754; Порох И. В. О так называемом «кризисе» Южного общества декабристов // Учен. зап. Саратовского гос. ун-та. Харьков, 1956. Т. 47. Вып. исторический. С. 123.


[Закрыть].

«Кризис» в Южном обществе, конечно, был. Но возник он отнюдь не из-за идеологических разногласий заговорщиков.

* * *

О Сергее Муравьеве-Апостоле, возглавившем в конце 1825 года восстание Черниговского полка, никто и никогда не говорил плохо. Исключая правительственную переписку о восстании Черниговского полка, где Муравьева официально именуют «злодеем», «гнусным мятежником» и «главарем злоумышленной шайки», ни одно из документальных свидетельств того времени не ставит под сомнение личную честь вождя южного восстания, его мужество и бескорыстие.

Аристократ, сын сенатора и потомок гетмана Украины, Сергей Муравьев, вместе со старшим братом Матвеем учился, как известно, в Париже, в частном закрытом пансионе. Романтический ореол окружает его с самых первых лет жизни. Современник вспоминает: император Франции посетил однажды этот пансион и, «войдя в тот же класс, где сидел Муравьев, спросил: кто этот мальчик? И когда ему отвечали, что он русский, то Наполеон сказал: “Я побился бы об заклад, что это мой сын, потому что он так похож на меня”»[168]168
  Михайловский-Данилевский А. И. Вступление на престол императора Николая I // Русская старина. 1890. № 11. С. 496.


[Закрыть]. Вернувшись из Парижа в Петербург, он – в 13-летнем возрасте – поступил на военную службу, стал учиться в Институте Корпуса инженеров путей сообщения.

До 13 лет Сергей Муравьев не знал русского языка, а в 15 уже воевал против своих вчерашних учителей. Закончив войну 17-летним штабс-капитаном, он имел три боевых ордена и наградную золотую шпагу. Восстание Черниговского полка – логическое завершение его жизненного пути, и с этим соглашалось большинство писавших о Муравьеве историков. В 1816 году он стал одним из основателей Союза спасения. И согласно устоявшемуся в исторической науке мнению все прожитые им потом 10 лет жизни (исключая лишь полугодовой период следствия и суда) он готовил себя к гражданскому подвигу во имя России.

Практически в каждом из следственных дел петербургских заговорщиков можно найти упоминание о Муравьеве. Мало кто из вступивших в тайное общество в последние пять лет его существования знал подполковника лично, но слышали о нем и за глаза уважали его почти все. И не случайно ни разу в жизни не видевший Муравьева-Апостола Рылеев именно с ним пытался связаться накануне 14 декабря, а после неудачи хотел сообщить ему, «что нам изменили Трубецкой и Якубович»[169]169
  ВД. Т. I. С. 164.


[Закрыть].

Отзывы современников о Сергее Муравьеве-Апостоле положительны независимо от того, как тот или иной современник относился к декабристам.

«Одаренный необыкновенным умом… он был в своих мыслях дерзок и самонадеян до сумасшествия, но вместе скрытен и необыкновенно тверд», – так характеризовал Сергея Муравьева сам император Николай I[170]170
  Междуцарствие 1825 года и восстание декабристов в мемуарах и переписке членов царской семьи. М.; Л., 1926. С. 33.


[Закрыть]. В показаниях же арестованных заговорщиков можно встретить, например, такие слова: «Я с Муравьевым знаком действительно, уважая его добродетель. Он не был бесчестен, он не помрачил своего достоинства ни трусостью, ни подлостью; просвещен, любим всеми. За благородные его качества я почитал его и старался с ним быть знакомым. И если теперь посему и страдаю, сие страдание мне отрадно, ибо страдаю с другом человечества, который для общего блага не щадил не только своего имущества, но даже жизни»[171]171
  ВД. М.; Л., 1926. Т. V. С. 387.


[Закрыть].

Знаменитый отзыв о васильковском руководителе принадлежит Льву Толстому, назвавшему декабриста «одним из лучших людей того, да и всякого времени»[172]172
  Толстой Л. Н. Стыдно // Собр. соч. М., 1964. Т. 16. С. 449.


[Закрыть]. Г. И. Чулков утверждал: Муравьев был «Орфеем среди декабристов. Вся его жизнь была похожа на песню»[173]173
  Чулков Г.И. Мятежники 1825 года. С. 75.


[Закрыть].

Историк М. Ф. Шугуров в работе, посвященной поднятому Муравьевым-Апостолом восстанию Черниговского полка, писал о некой «тайне обаятельного действия» личности подполковника на людей[174]174
  Шугуров М. Ф. О бунте Черниговского полка // Русский архив. 1902. № 2. С. 284.


[Закрыть]. По словам же другого историка, П. Е. Щеголева, во всех свидетельствах современников о руководителе Васильковской управы «его личность является в необыкновенно притягательном освещении»[175]175
  Щеголев П. Е. Катехизис Сергея Муравьева-Апостола (Из истории агитационной литературы декабристов) // Щеголев П. Е. Исторические этюды. СПб, 1913. С. 330.


[Закрыть].

Отзывы, подобные этим, нетрудно найти и в более поздних работах. Полностью под влиянием «тайны обаятельного действия» личности С. И. Муравьева-Апостола, своеобразной «муравьевской легенды» написана известная книга Н. Я. Эйдельмана «Апостол Сергей»[176]176
  Эйдельман Н. Я. Апостол Сергей. М., 1975.


[Закрыть]. И это вполне объяснимо: читая высказывания современников и потомков о Муравьеве-Апостоле, трудно этой «тайне» не подчиниться.

Между тем, Сергей Муравьев признавался на следствии: «Со времени вступления моего в общество, даже до начала 1822-го года… я был самый недеятельный, а следственно, малозначащий член, не всегда бывал на назначенных собраниях, мало входил в дела, соглашался с большинством голосов и во все время не сделал ни одного приема»[177]177
  ВД. Т. IV. С. 273.


[Закрыть]. Декабриста Муравьева-Апостола, «главаря злоумышленной шайки», просто не было бы, если бы в 1820 году не случились беспорядки в лейб-гвардии Семеновском полку. 24-летний штабс-капитан Сергей Муравьев-Апостол командовал одной из семеновских рот.

Вечером 16 октября солдаты 1-й гренадерской – «государевой» – роты полка, недовольные жестоким полковым командиром полковником Федором Шварцем, самовольно собрались вместе и потребовали его смены. Их примеру последовали другие роты. Начальство Гвардейского корпуса пыталось уговорить солдат отказаться от их требований, но тщетно. 18 октября весь полк оказался под арестом.

Неделю спустя в казармах лейб-гвардии Преображенского полка нашли анонимные прокламации, призывавшие преображенцев последовать примеру семеновцев, восстать, взять «под крепкую стражу» царя и дворян, после чего «между собою выбрать по регулу надлежащий комплект начальников из своего брата солдата и поклясться умереть за спасение оных»[178]178
  См.: Семевский В.И. Волнение в Семеновском полку // Былое. 1907. № 2. С. 83–86, 92–93; Лапин В. А. Семеновская история. Л., 1991. С. 151 и далее.


[Закрыть]. Впрочем, прокламации были вовремя обнаружены властями.

Волнения семеновцев вызвали в обществе всевозможные толки и слухи (вплоть до «явления в Киеве святых в образе Семеновской гвардии солдат с ружьями, которые-де в руках держат письмо государю, держат крепко и никому-де, кроме него, не отдают»[179]179
  Цит. по: Лапин В. А. Указ. соч. С. 166.


[Закрыть]), а в государственных структурах – смятение и ужас. Дежурный генерал Главного штаба Арсений Закревский в январе 1821 года писал своему патрону князю Петру Волконскому: «Множество есть таких неблагонамеренных и вредных людей, которые стараются увеличивать дурные вести. В нынешнее время расположены к сему в высшей степени все умы и все сословия, и потому судите сами, чего ожидать можно при малейшем со стороны правительства послаблении»[180]180
  Сборник ИРИО. Т. 73. С. 138.


[Закрыть].

Адъютант генерал-губернатора Петербурга графа Милорадовича Федор Глинка вспоминал пять лет спустя: «Мы тогда жили точно на бивуаках: все меры для охранности города были взяты. Через каждые ¹/₂ часа (сквозь всю ночь) являлись квартальные, чрез каждый час частные пристава привозили донесения изустные и письменные. Раза два в ночь приезжал Горголи (петербургский полицмейстер. – О.К.), отправляли курьеров; беспрестанно рассылали жандармов, и тревога была страшная»[181]181
  ВД. Т. ХХ. С. 125.


[Закрыть]. Подобные настроения объяснялись прежде всего отсутствием царя в столице и неясностью его реакции на произошедшие события.

Тайная полиция начала слежку за всеми: купцами, мещанами, крестьянами «на заработках», строителями Исаакиевского собора, солдатами, офицерами, литераторами, даже за испанским послом. Петербургский и Московский почтамты вели тотальную перлюстрацию писем[182]182
  См.: Рыбаков И. Ф. Тайная полиция в «семеновские дни» 1820 г. // Былое. 1925. № 2. С. 69–86; Отдел рукописей Российской национальной библиотеки (далее – ОР РНБ). Ф. 859 (Н. К. Шильдер). К. 40. Д. 17 и др.


[Закрыть].

Конечно, велик соблазн увидеть в этой «истории» следствие деятельности будущего дерзкого мятежника. Однако документы такого вывода сделать не позволяют: в «возмущении» семеновцев Муравьев-Апостол, как и большинство других офицеров полка, не был виноват. Более того, он сделал все от него зависящее, чтобы удержать свою роту от присоединения к «бунтовщикам». Но удержать солдат ему не удалось.

Но несмотря на явную невиновность Муравьева-Апостола, «семеновская история» сломала его военную карьеру. По итогам разбирательства император приказал перевести всех офицеров полка из гвардии в армию. Правда, при этом они получили положенное при таком переводе повышение на два чина – но все равно считались штрафными. Они были лишены права на отставку и отпуск, их, вплоть до личного распоряжения Александра I, запрещалось повышать в чинах.

Окруженный романтическим ореолом несправедливо обиженного властью человека, в конце 1820 года подполковник Муравьев-Апостол появился в армии: сначала в Полтавском, а потом в Черниговском пехотном полку. Спустя год поле перевода, в январе 1822 года, он встретился с Пестелем. О том, что было дальше, он рассказал следователям: «Я сошелся в первый раз по переводе моем в армию с Пестелем в Киеве… с 1822-го года и до последнего времени имел деятельнейшее участие во все[х] дела[х] общества».

Документы свидетельствуют: Сергей Муравьев-Апостол оказался ярким харизматическим лидером, умевшим очаровывать людей и силой собственного властного обаяния вести их за собой. Причем сам он хорошо понимал эту свою способность, без сомнения причисляя себя к «энергичным вождям», чья «железная воля» – залог победы революции. Свою власть над людьми Муравьев – не без некоторой бравады – демонстрировал товарищам по заговору.

Так, в середине ноября 1825 года в Васильков приехал эмиссар Пестеля поручик Николай Крюков. Время было тревожное: только что умер император Александр I, но событие это еще не было предано огласке. Главнокомандующий 2-й армией П. Х. Витгенштейн и начальник штаба П. Д. Киселев, пытаясь сохранить конфиденциальность информации, предпринимали тайные поездки и секретные совещания. Сторонники Пестеля в армейском штабе в Тульчине решили, что «общество открыто». И Пестель через Крюкова просил Муравьева переждать тревожное время, предупреждал, «дабы по случаю тогдашних обстоятельств он не начал бы неосторожно».

В ответ Муравьев вывел Крюкова «пред какую-то команду и спросил: “Ребята! Пойдете за мной, куда ни захочу?” – “Куда угодно, Ваше высокоблагородие”».

По свидетельству же ближайшего друга Муравьева, сопредседателя Васильковской управы Михаила Бестужева-Рюмина, «солдат он не приготовлял, он заранее был уверен в их преданности»[183]183
  ВД. Т. IV. С. 273; Т. XI. С. 246; Т. IV. С. 172, 192; Т. XII. С. 359; Т. IX. С. 58.


[Закрыть].

* * *

Пестель на следствии отмечал: Муравьев-Апостол и Бестужев-Рюмин «составляют, так сказать, одного человека». Но оценки современниками личности Бестужева-Рюмина разительным образом отличались от их оценок личности Сергея Муравьева. Самый молодой из пяти казненных в 1826 году лидеров заговора, Бестужев-Рюмин, подобно Пестелю, чаще всего вызывал у своих знакомых отрицательные эмоции.

Весьма нелицеприятно характеризовал Бестужева на следствии генерал-майор Михаил Орлов: «Бестужев с самого начала так много наделал вздору и непристойностей, что его к себе никто не принимает».

Не пощадил казненного товарища по Южному обществу и Николай Басаргин, почти тридцать лет спустя написавший, что сердце у Бестужева-Рюмина «было превосходное, но голова не совсем в порядке». В мемуарах же Ивана Якушкина Бестужев-Рюмин и вовсе характеризуется как «взбалмошный и совершенно бестолковый мальчик», «странное существо», причем, по мнению мемуариста, «в нем беспрестанно появлялось что-то похожее на недоумка».

Обстоятельства, при которых возникла дружба «недоумка» с «одним из лучших людей того, да и всякого времени», нам практически не известны. Сами друзья-заговорщики предпочитали на следствии не распространяться на эту тему, и в результате до нас дошло лишь одно смутное показание Бестужева: «Муравьев мне показал участие, и мы подружились. Услуги, кои он мне в разное время оказывал, сделали нашу связь теснее».

Пылкость взаимоотношений Муравьева и Бестужева подчас вызывала удивление и у современников, и у позднейших исследователей. Так, например, тот же Орлов характеризовал эти отношения таким жестоким образом, что историки до сих пор еще не решаются пользоваться этой характеристикой в своих исследованиях: «Около Киева жили Сергей Муравьев и Бестужев, странная чета, которая целый год хвалила друг друга наедине»[184]184
  ВД. Т. IV. С. 179; Т. IX. С. 57. Орлов М. Ф. Капитуляция Парижа. Политические сочинения. Письма. М., 1963. С. 85; Басаргин Н. И. Записки // Мемуары декабристов. Южное общество. М., 1982. С. 45; Якушкин И. Д. Указ. соч. С. 55.


[Закрыть].

«Сентиментальной и немного истерической взаимной привязанностью двух офицеров, похожей на роман», считал отношения Муравьева и Бестужева историк Г. И. Чулков. И даже Н. Я. Эйдельман удивлялся, анализируя «непонятную дружбу» «видавшего виды подполковника с зеленым прапорщиком»[185]185
  Чулков Г. И. Мятежники 1825 года. С. 85; Эйдельман Н. Я. Указ. соч. С. 141.


[Закрыть].

Между тем, ничего «странного» и «непонятного» в этой дружбе нет. Во-первых, Муравьев и Бестужев были не только друзьями, но и родственниками. Мать Бестужева-Рюмина, Екатерина Васильевна, урожденная Грушецкая, состояла в кровном родстве с Прасковьей Васильевной Грушецкой, мачехой декабристов Муравьевых-Апостолов[186]186
  Эйдельман Н. Я. К биографии Сергея Ивановича Муравьева-Апостола // Исторические записки. М., 1975. Т. 96. С. 270.


[Закрыть]. Скорее всего, познакомились будущие декабристы еще в юности.

Во-вторых, не совсем правы те современники и историки, которые рассуждают о большой разнице в возрасте между Муравьевым и Бестужевым. Разница между ними – всего четыре года. Правда, Муравьев был участником Отечественной войны и заграничных походов и имел военный опыт, которым не обладал Бестужев.

Образовательный уровень обоих тоже был примерно равным: Бестужев, хотя не учился за границей и в корпусе, получил блестящее домашнее образование, затем экстерном сдал экзамены в двух учебных заведениях: Московском университете и Пажеском корпусе. И, наконец, было много общего в их характерах: у обоих за внешней «сентиментальностью», «энтузиазмом» и «экзальтацией» скрывались железная воля и решительность.

Естественно, что сближению двух офицеров способствовали общие «несчастья»: как и Муравьев-Апостол, Бестужев-Рюмин служил в Семеновском полку – и после «истории» 1820 года тоже был выслан на юг, в армейский Полтавский полк.

Однако в делах тайного общества Муравьев и Бестужев-Рюмин отнюдь не «составляли одного человека». Между друзьями существовали политические разногласия: Муравьев, например, не одобрял радикализма своего друга по вопросу о судьбе «императорской фамилии». Еще в январе 1823 году Бестужев, вняв убеждению Пестеля, дал согласие на «убиение» императора, Муравьев же долго противился этому.

Не нравилась Муравьеву и бестужевская категоричность при решении вопроса о судьбе цесаревича Константина. Когда Бестужев-Рюмин, исполняя отданный «именем Директории» приказ Пестеля, стал требовать от поляков «немедленного истребления цесаревича», Муравьев заметил своему другу: «Зачем хочешь ты взять на себя преступления другого народа, не довольно ли уже того, что мы вынуждены были согласиться на смерть императора?»

Молодой заговорщик прекрасно знал как о конфликте Пестеля с Трубецким, так и о сложностях в отношениях Пестеля и Муравьева-Апостола. «В Тульчине подчеркнуто рассматривали нас скорее как союзников Общества, нежели как составную его часть», – утверждал он на следствии. Однако вопрос о роли самого Бестужева в этом кризисе никогда историками не ставился, предполагалось, что он безусловно поддерживал своего друга в споре с Пестелем.

Судя же по документам, позиция Бестужева-Рюмина была гораздо сложнее.

Показания Бестужева-Рюмина содержат несколько метких характеристик личности и дел председателя Директории. Самая известная из них – в его показании от 27 января 1826 года: «Пестель был уважаем в обществе за необыкновенные способности, но недостаток чувствительности в нем был причиною, что его не любили. Чрезмерная недоверчивость его всех отталкивала, ибо нельзя было надеяться, что связь с ним будет продолжительна. Все приводило его в сомнение; и через это он делал множество ошибок. Людей он мало знал. Стараясь его распознать, я уверился в истине, что есть вещи, которые можно лишь понять сердцем, но кои остаются вечною загадкою для самого проницательного ума».

Эта цитата позволяет сделать вывод: Бестужев действительно хорошо «распознал» лидера южан. В отличие от многих не слишком проницательных современников, он не обвиняет Пестеля в бонапартизме. Он говорит о другом: доверчивый романтический век диктует человеку соответствующую линию, манеру поведения. Человеку недостаточно «чувствительному», недоверчивому скептику невозможно рассчитывать на благоприятное мнение о себе. Однако, как свидетельствуют бестужевские показания, сам относился к Пестелю не так, как «все».

1823, 1824 и 1825 годы – время постоянных контактов Бестужева и Пестеля. Именно на Бестужева-Рюмина была возложена ответственная роль связного между Васильковской управой и Директорией. Взаимная неприязнь Пестеля и Муравьева была известна «всему обществу», Муравьев свое негативное отношение к южному директору даже не пытался скрывать. И во многом благодаря позиции Бестужева между ними не произошло окончательного разрыва.

Характеризуя же поведение в заговоре Сергея Муравьева, Бестужев показывал, что «чистота сердца» и бескорыстие его друга «были признаны всеми его знакомыми и самим Пестелем (курсив мой. – О.К.)». При этом он отмечал, что своими «отношениями» с Пестелем погубил Муравьева-Апостола: «как характера он не деятельного и всегда имел отвращение от жестокостей, то Пестель часто меня просил то на то, то на другое его уговорить».

Из показаний Бестужева-Рюмина не видно, что он был в чем-то не согласен с «Русской Правдой». Содержание «Русской Правды» он знал хорошо и довольно точно излагал на следствии. Введение в России конституционной республики, отмена крепостного права, десятилетняя диктатура Временного верховного правления – все эти крайне радикальные для той эпохи положения Бестужев-Рюмин в целом одобрял[187]187
  ВД. Т. IX. С. 110–111, 145, 46, 68, 66, 113.


[Закрыть].

Как и Пестель, Бестужев полагал, что далеко не все современники готовы разделить подобные взгляды. Людей надо убеждать, а для убеждения хороши все средства, даже и не вполне честные. Судя по ходу и итогам его организаторской деятельности в заговоре, эту истину он усвоил неплохо.

В тайной организации Бестужев был известен как непревзойденный оратор. Многие «южане» на следствии вспоминали его выступления на различных совещаниях заговорщиков; существовали и письменные варианты этих «речей» – так называл свои выступления сам Бестужев-Рюмин. «Пламенным оратором», который «имел агитаторские способности, чувствовал их в себе и любил говорить», называла Бестужева-Рюмина М. В. Нечкина[188]188
  Нечкина М. В. Общество соединенных славян. М.; Л., 1927. С. 63. Ср.: Она же. Вступительная статья к следственным делам М. П. Бестужева-Рюмина и М. И. Муравьева-Апостола // ВД. Т. IX. С. 11.


[Закрыть]. О «неистовой страсти», которой были пронизаны «речи», писал Н. Я. Эйдельман[189]189
  Эйдельман Н. Я. Указ. соч. С. 189.


[Закрыть]. М. К. Азадовский даже утверждал, что они должны «занять свое место в истории русской литературы»[190]190
  Азадовский М. К. Указ. соч. С. 89.


[Закрыть].

Именно ораторские способности помогли в 1823 году молодому заговорщику провести переговоры о совместных действиях Южного и Польского патриотического обществ.

Собственно, платформа для объединения обществ была. Согласно «Русской Правде» Польша в случае победы русской революции получала независимость, а независимость поляки считали главной целью своего заговора. «Итак, по правилу народности (иначе говоря, согласно праву наций на самоопределение. – О.К.) должна Россия даровать Польше независимое существование», – гласил программный документ Южного общества.

Но одно дело – теоретические рассуждения о «правиле народности», а совершенно другое – решимость действовать практически. Руководители заговора на юге, заслушав доклад Бестужева-Рюмина, согласились на переговоры с поляками. Но решать вопрос о предоставлении Польше независимости, согласившись на отторжение от России немалых территорий, они еще не были готовы. «Его предложение было даже поводом некоторого негодования между сочленов», – показывал на следствии Волконский. А генерал Орлов, судя по его показаниям, узнав о переговорах, сказал Бестужеву: «Вы сделали вздор и разрушили последнюю нить нашего знакомства. Вы не русский; прощайте»[191]191
  ВД. Т. VII. С. 123; Т. X. С. 131; Орлов М. Ф. Указ. соч. С. 86.


[Закрыть].

Бестужева-Рюмина это не остановило. Похоже, он считал, что независимость Польши – не слишком высокая цена помощи поляков при подготовке и проведении русской революции. В сентябре 1823 года он совершает «вояж в Вильно», где, по показаниям Матвея Муравьева-Апостола, «должен был снестись с одним посланным от польского общества»[192]192
  ВД. Т. X. С. 201. Ср. в показаниях С. Г. Волконского: Там же. Т. X. С. 128. Сам Бестужев-Рюмин, однако, склонен был на следствии объяснять мотивы своего «вояжа» личными обстоятельствами (Там же. Т. IX. С. 3).


[Закрыть]. География последующих переговоров Бестужева-Рюмина с поляками прослеживается по показаниям Волконского: кроме Вильно – «Киев, Житомир, Васильков и Ржищев».

Сам Бестужев-Рюмин свидетельствовал, что в переговорах с поляками Сергей Муравьев практически не участвовал, «ни во что почти не входил»[193]193
  ВД. Т. X. С. 128; Т. IX. С. 65.


[Закрыть]. Показания эти вполне достоверны. Согласно анализируемым Л. А. Медведской архивным источникам Муравьев действительно редко присутствовал на совещаниях с поляками и довольствовался ролью наблюдателя. По показаниям польского заговорщика, подполковника Северина Крыжановского, «Муравьев говорил мало, и хотя я всегда обращал речь к Муравьеву, но Бестужев не давал ему отвечать, а только сам все говорил».

Бестужев-Рюмин подтверждал слова поляка: «Муравьев виделся с Крыжановским в то же время, как и я. Но в дела ни с ним, ни с Городецким (другой эмиссар Польского патриотического общества. – О.К.) не вмешивался». Естественно, если бы Муравьев стремился активно участвовать в дискуссии, Бестужев-Рюмин вряд ли мог «не дать» ему это сделать.

Роль Бестужева в переговорах с поляками оценила и Следственная комиссия: ему ставилось в вину «составление умысла» «на отторжения областей от империи», в то время как Сергей Муравьев оказывался виновен лишь в «участии» в этом умысле[194]194
  Цит. по: Медведская Л. А. Южное общество декабристов и Польское патриотическое общество // Очерки из истории движения декабристов. М., 1954. С. 284; ВД. Т. IX. С. 87; М., 1980. Т. XVII. С. 203–204.


[Закрыть].

Переговоры с Польским патриотическим обществом проходили успешно. Бестужев предложил полякам заключить устный договор, текст которого он представил для окончательного утверждения в Директорию[195]195
  Текст его см.: Там же. Т. IX. С. 63–65; 69–74. Ср.: Медведская Л. А. Указ. соч. С. 286–288.


[Закрыть]. Согласно этому договору Польше предоставлялась независимость, при этом поляки могли «рассчитывать на Гродненскую губернию, часть Виленской, Минской и Волынской». Кроме того, русские заговорщики брали на себя обязанность «стараться уничтожить вражду, которая существует между двумя нациями».

Поляки же, в свою очередь, обязаны были признать свою подчиненность южной Директории, начать восстание в Польше одновременно с восстанием русских, помешать великому князю Константину вернуться в Россию, блокировать расквартированные на территории Польши русские войска, не давая им выступить. Польское патриотическое общество обязывалось предоставить русским заговорщикам сведения о европейских тайных обществах, а также после победы революции «признать республиканский порядок»[196]196
  ВД. Т. IX. С. 72–73.


[Закрыть].

За успехи в переговорах с поляками Юшневский выразил Бестужеву-Рюмину благодарность.

* * *

Конечно, Бестужев-Рюмин был достаточно молод. Вполне естественно, что его путь конспиратора был тернист, на этом пути он делал много непростительных ошибок. Ошибки он делал и при переговорах с поляками.

Так, известно, что в конце 1824 года он – с ведома Сергея Муравьева и в обход всех правил конспирации – написал письмо польским заговорщикам. В письме содержалась просьба устранить в случае начала русской революции цесаревича Константина Павловича. Письмо Бестужев отдал Волконскому – для передачи полякам.

Охраняя «собственную безопасность» заговора, Волконский письмо взял, но к адресатам оно не попало. «Сие письмо было мною взято, но с тем, чтобы его не вручать», – показывал Волконский. «Князь Волконский, прочитав сию бумагу и посоветовавшись с Василием Давыдовым, на место того, чтобы отдать сию бумагу… представил оную Директории Южного края. Директория истребила сию бумагу, прекратила сношения Бестужева с поляками и передала таковые мне и князю Волконскому», – утверждал на следствии Пестель[197]197
  ВД. Т. IX. С. 132; Т. IV. С. 116.


[Закрыть].

В 1825 году, скорее всего, именно по вине Бестужева-Рюмина были прерваны «сношения» между Васильковым и Каменкой. Согласно опубликованному в 1926 Б. Л. Модзалевским письму Бестужева-Рюмина к своему родственнику, С. М. Мартынову, отец декабриста запретил ему жениться на племяннице декабриста Давыдова Екатерине.

Сейчас, видимо, уже не удастся точно установить, кто была эта «Catherine», о которой Бестужев писал Мартынову. У Давыдова было две племянницы с такими именами: Екатерина Александровна Давыдова и Екатерина Андреевна Бороздина[198]198
  Модзалевский Б. Л. Страница из жизни декабриста М. П. Бестужева-Рюмина // Памяти декабристов. Л., 1926. Т. 3. С. 210–211; Цявловский М. Примечания к «Письму К. Н. Бестужева-Рюмина к Л. Н. Толстому о декабристе М. П. Бестужеве-Рюмине» // Декабристы и их время. М., 1928. Т. 1. С. 209.


[Закрыть]. Ясно одно: исполнив волю отца и отказавшись от женитьбы, Бестужев тем самым скомпрометировал ни в чем не виноватую молодую девушку.

Именно на это время – 1824 год – как раз и приходится ссора руководителя Каменской управы с Муравьевым и Бестужевым. «Известно всем, что мы с ним (Сергеем Муравьевым-Апостолом. – О.К.) разошлись неприятно, по особенным обстоятельствам», – показывал на следствии Василий Давыдов. «Я же более году не имел никаких сношений с Давыдовым»[199]199
  ВД. Т. X. С. 225; Т. IV. С. 284.


[Закрыть], – вторил ему Сергей Муравьев.

Однако к чести Бестужева-Рюмина следует отметить, что несмотря на все допущенные ошибки, результаты его организационной деятельности в Южном обществе оказываются не намного меньше, чем результаты деятельности Пестеля. Кроме того, именно осторожный Пестель принял в общество главного предателя – капитана Аркадия Майбороду. Не обошлась без «своих» предателей и Каменская управа. Однако ни один доносчик не проник в общество по вине Бестужева-Рюмина. Видимо, он действительно лучше умел «распознавать» людей, чем тульчинские и каменские руководители.

Стоит отметить, что в начале 1825 года переговоры с поляками взялся вести сам Пестель. Причем, по его собственным показаниям, согласованный Бестужевым текст договора был отвергнут. С польскими эмиссарами Пестель обращался не так, как Бестужев. «Во всех сношениях с ними, – показывал Пестель на следствии, – было за правило принято поставить себя к ним в таковое отношение, что мы в них ни малейше не нуждаемся, но что они в нас нужду имеют, что мы без них обойтиться можем, но они без нас успеть не могут; и потому никаких условий не предписывали они нам, а напротив того – показывали готовность на все наши требования согласиться, лишь бы мы согласились на независимость Польши»[200]200
  ВД. Т. IV. С. 130, 119.


[Закрыть]. Вопрос о территориальных уступках полякам Пестель старался вообще не поднимать на переговорах.

Результат был тоже другим. Вмешательство председателя Директории погубило все дело. Поляков оскорбил тон русского заговорщика, которому еще самому предстояло доказать свое право на решение вопросов польской независимости. Начавшись в январе 1825 года, официальные переговоры Пестеля с Польским патриотическим обществом тогда же и были прерваны, хотя, конечно, неофициальные контакты продолжались.

Анализируя деятельность Бестужева-Рюмина в заговоре, С. Н. Чернов справедливо увидел в юном офицере «элементы большого политического человека – правда, так и не успевшего развернуться во весь свой потенциальный рост, с очень ясно проступающими чертами восторженного энтузиаста и упорного, на большой масштаб, организатора»[201]201
  Чернов С. Н. Декабрист П. Ив. Пестель. С. 117.


[Закрыть].

* * *

Еще одним эпизодом деятельности Васильковской управы, связанным с именем Бестужева-Рюмина, стало присоединение к Южному обществу Общества соединенных славян.

О «славянах» и уставе их организации рассказал Бестужеву и Муравьеву капитан Пензенского пехотного полка Алексей Тютчев, бывший семеновец. «Я просил Тютчева, – показывал на следствии Сергей Муравьев, – стараться достать сей устав, что он действительно через несколько дней и исполнил».