Текст книги "Лизать сахар. Жизнь втроем"

ГЛАВА 22

Лиля налила чай в ярко-розовые кружки и подала Софочке, пришедшей навестить ее домой после выписки из клиники, и продолжила сетования:

– В общем, подружка, чувствительности у меня вокруг сосков никакой теперь. Доктор, правда, сказал, что она может вернуться через месяц-другой, но это не на сто процентов.

– Разве ты перед операцией не узнавала информацию о последствиях?

– Нет, зачем? Это бы не изменило моего решения. Подумаешь, фригидная грудь. Зато красивая и большая. И Эдик доволен, – хорохорилась Лиля.

Софу не обманула ее бравада. Постаралась утешить, но лишь разозлила.

– Не жалей меня, что за глупости! У меня все шикарно! Поняла? И разрезы под грудью почти не видны!

– Хорошо-хорошо! Если ты довольна, то я действительно рада!

– Лучше расскажи свежие новости, а то я отстала от жизни, – Лиля уселась поудобнее, готовясь слушать увлекательные сплетни.

– Да ты не тусовалась всего-то несколько дней, что могло случиться? – заартачилась Софа.

– Как твой Лепа?

– Нормально. Что ему сделается? Через полчаса подъедет сюда, заберет. Знаешь, мне, похоже, нравится кое-кто, – не сдержалась девушка. Душевные волнения вырывались наружу, вопреки запретам разума, жаждали воплотиться в слова.

– Давай по порядку, – скомандовала Лиля. Во время монолога подруги глядела на нее расширенными зрачками.

Софочка закончила историю знакомства с Андреем и удивилась возникшей ясности в голове. Обрывки мыслей, которые она упорно гнала прочь, сформировались в одну предельно четкую, бескомпромиссную. Она и пугала и притягивала.

– То есть ты влюбилась? – Лиля озвучила Софочкину мысль.

– Да. Я влюбилась, – медленно произнесла, как бы пробуя фразу на вкус. Вкус был необычным, сладковатым, с кислинкой. Хотелось распробовать его получше.

– Но он же в тебя – нет?

– Нет.

– И что теперь?

– Не знаю. Но все должно быть хорошо.

– Каким образом? Мужик к тебе равнодушен! – Лиля картинно ужаснулась, потуже завязала поясок голубого махрового халата.

– Лилечка, иногда мне кажется, что в том, чтобы испытывать чувства самой, нет ничего плохого.

– Даже безответные?

– Даже безответные!

– Не понимаю, – подруга стукнула кулачком по коленке.

– Я тоже еще не до конца поняла. Ты не обидишься, если я пойду? – поспешно вскочила, сняла с вешалки шубу. – Позвоню вечером, ладно?

Необходимо было срочно обдумать свое новое положение влюбленной женщины. До дому добралась быстро, но решила проветриться. Людей вокруг было мало – отсыпались в выходной за трудовые будни, и лишь хозяева собак примерно выгуливали питомцев. Несознательный гражданин вел на толстых поводках двух откормленных ротвейлеров без намордников, распугивая редких прохожих. День выдался пасмурным, пелена облаков застыла прокисшим молоком и не пропускала намека на солнечные лучи. Соня подняла глаза к небу: «Но ведь если солнца не видно, это не значит, что его нет. Вероятно, нужно подождать, когда распогодится… Или самой подняться выше… Я и без того ждала всю жизнь. Позволяла другим разгонять тучи и отдавалась на милость тому, кто расчищал мой небосвод. Не пора ли что-то сделать самой?»

Девушка понимала: мужчина, о котором она так часто думает, не будет бороться за нее. Но в то же время чувствовала, что он не отталкивает. Как опытный проводник, забравшийся на гору раньше туриста, стоит на вершине и взирает вниз. Не зовет, не машет рукой. Но тебя тянет последовать за ним, чтобы так же, как он, стоять однажды на пике и наслаждаться преодоленными препятствиями.

Да, его не трогала ее красота. Это задевало. Но если бы ему было противно общаться, разве он не пресек бы ее инициативы? Интуиция подсказывала: Немову приятна ее компания. Значит, есть повод для радости. Они еще увидятся. Софочка привыкла, чтобы мужчины обращали на нее внимание, и если вдруг какой-то глупец не восхищался ею в должной степени, она оскорблялась. Странно, но сейчас девушка не испытывала уязвленной гордости. Разве что самую малость, по инерции. Жаль, что она не умеет ворожить. Не то наколдовала, чтобы Андрей пал к ее ногам подобно Лепочке. Хотя… В таком случае он уже не был бы тем человеком, после каждой встречи с которым появлялось желание расти.

«Будь я ведьмой, оставила бы все как есть!» – резюмировала девушка и направилась к подъезду. Зашла в квартиру, швырнула сумочку на пол. В ванной помыла руки. Ступила в гостиную и вскрикнула.

– Ты меня напугал! – сказала, переведя дыхание.

Леопольд Львович облокотился на подоконник. Сжимал пальцами бокал. На стеклянном столике высилась откупоренная бутылка дорогого виски: купил по дороге к любовнице.

– И где мы были?

– Гуляла…

– Я заехал к Лиле. Тебя не обнаружил. Звонил. Трубку не брала. Тебя не затруднит прояснить ситуацию?

Софочка опустилась в кресло, виновато потупив взор. Она ведь совсем забыла про Лепу и их договоренность! Мобильник поставила в бесшумный режим, чтобы не отвлекал от размышлений. Как неловко получилось!

– Прости.

Мужчина дернул рукой, расплескав спиртное:

– Прости?

Ему захотелось дать ей пощечину, схватить за волосы и прошипеть в лицо, чтобы впредь она не смела поступать подобным образом. Что эта избалованная стерва себе позволяет? Усилием воли сдержал порыв и налил в бокал дополнительную порцию алкоголя. Внимательно посмотрел на нее.

– Что у тебя с глазами?

– Я больше не ношу линзы.

– Почему?

– Мой природный цвет ничем не хуже, – процедила сквозь зубы.

– Зря. Синий эффектнее.

– В естественном виде я тебе не нравлюсь? – скривилась она.

«Пахнет бунтом», – отметил Леопольд Львович. Истерик он боялся. Что-то неладное творилось с его сахарной Мусей. Она стала трудно управляемой, словно подросток.

– Славная, не воспринимай в штыки любые мои фразы. Я обожаю тебя! Не сердись! – ласково ущипнул за щечку, обхватил затылок, притянул поближе.

Она отстранилась, но мужчина удержал, привлек к себе. Ее нос уперся в его подбородок. Девушке было противно. «В честь чего он вламывается в мое жилище, будто хозяин? Я хочу побыть одна!» Вырвалась.

– Ты пьян?

– Я выпил сто граммов за любимую женщину, с которой долго не виделся! Я соскучился! Но не чую ответной реакции! – схватил ее, понес в спальню. Повалил на кровать.

– Нет! – возразила.

– Да! – рявкнул, расстегнув ремень.

– Пожалуйста, прекрати! – Софочка закричала так громко, что соседи наверняка насторожились.

– Заткнись! Я люблю тебя! Слышишь? Люблю! – мужчина прижимал жертву лопатками к матрацу, умудряясь стягивать с нее одежду.

– А я нет! – царапнула его по лицу, оставив на щеке четыре розовых борозды.

Леопольд Львович замер на секунду, сел рядом. Молча подобрал с пола рубашку. Он выглядел таким несчастным и растерянным, что Софа чуть не расплакалась от жалости. Придвинулась вплотную, обняла.

– Зайчик, прости…Ты мне очень дорог, – гладила по седым волосам, испытывая сострадание к родному, хорошему человеку, сделавшему ей столько добра. Но что-то треснуло внутри фарфоровой чашкой. Можно склеить, но для чего? Поставить в сервант для иллюзии целостности? Обманешь гостей, но не себя. Слезы сорвались и потекли ровными ручейками. Она не хотела причинять страданий, но и по-прежнему, по-старому быть уже не могло. Силы покинули. Софочка смотрела на кавалера, как актриса, истощенная долгим спектаклем, на зрителя, проникнувшего в гримерку. Настенные часы показывали 17:30.

Мужчину растрогали рыдания:

– Не плачь, Муся. Что ж с тобой такое! Я понимаю, ты устала. Я сегодня же подам на развод. Мы поженимся и будем жить вместе!

Девушка всхлипнула. «Благостная весть» вызвала новый приступ плача. Как ему объяснить? Как намекнуть, что ей этого больше не нужно!

– Лепа, нам надо отдохнуть.

– Одно твое слово! Куда ты хочешь полететь? Испания? Французская Полинезия? Африка? Антарктика? – возбужденно зашептал.

– Никуда! Отдохнуть друг от друга, – Софочка опустила ресницы. «Господи, пусть он уйдет сию минуту. Я не выдержу дальнейшей беседы!» Настенные часы показывали 17:30.

Он не уходил несколько месяцев. Или лет. Что-то говорил, жестикулировал, умолкал и вопросительно вскидывал голову. Она ничего не отвечала. Высверливала взглядом махонькую дырочку в паласе, возле ножки стола. Добралась до ламината, затем до бетона.

Еще десять сантиметров вглубь – и у соседей снизу посыпалась бы с потолка известка.

– Ты самое важное, что у меня есть, девочка моя. Если тебе нужно время, то я предоставлю его, – он ждал, что она отреагирует теплой фразой, успокоит. Но любовница продолжала пялиться в одну точку. Поцеловал в макушку. Оделся. Тихо притворил дверь.

Настенные часы показывали 17:30. «Опять забыла купить батарейку!» – посетовала Софа.

Чтобы забыть тягостную беседу, вытащила мольберт и краски. И стала рисовать.

ГЛАВА 23

Андрей не делал существенных различий между днями недели. Порой его удивляли болезненные всхлипы сотрудников «у-у-у, понедельник», «у-у-у, вторник» и далее до пятницы. Но сегодня утром, крепко выспавшись и открыв глаза не по зову будильника, огорченно констатировал: «ууу, воскресенье». А значит, целый день он будет тет-а-тет с навязчивыми мыслями. Вечером оторвется с Завацким в каком-нибудь баре, выслушает сетования друга о том, как он разочаровался в Хайсене, проигравшем «какому-то борцу», угостит ухоженных фей выпивкой и икрой… Но впереди – целый день.

Встал с кровати, потянулся. Сцепил кисти в замок за спиной, наклонился, взмахнул руками, растягивая затекшие мышцы. От резкого рывка в плечах хрустнуло и кольнуло. Скривил гримасу мазохиста под условным обозначением «Мальчик-сам-себетестапо». Сработал автоответчик. Звонила мать. Давно не навещал родителей. Надо бы съездить. Выпил кофе.

Несколько лет назад Немов купил родителям дом за городом. Они были рады. Он тоже. Теперь ему было легче оправдывать свои редкие визиты. Дорога занимала часа полтора. С пробками все три. Он деловой человек и не может часто тратить столько времени впустую. В супермаркете накупил продуктов, загрузил в багажник. Машин на трассе практически не было, добрался быстро. Мать встретила у ворот, обняла, расцеловала. Отец выдерживал характер и сидел в кресле перед телевизором, ожидая, когда сын войдет в дом. Мол, не такое уж грандиозное событие, чтобы выбегать за порог. Андрей понимал: отец злится, что сын отдалился, приезжает раз в пятилетку, новости не рассказывает.

В коридоре чернобыльскими блохами запрыгали два тойтерьера, выдавили писклявую пародию на лай. Нелепейшая порода! Животные, названные собаками лишь из жалости. Они вызывали у мужчины что-то общее между брезгливостью и сочувствием. Эти килограммовые псины не способны самостоятельно слезть с дивана – столь рискованный прыжок переломает им лапы. Да и ходить по комнате, ежесекундно опасаясь наступить на вертящихся под ногами недомерков, – удовольствие сомнительное. Но мать в тойтерьерах души не чаяла. Ей-богу, завели бы лучше парочку ротвейлеров. Они бы хоть пользу приносили – дом охраняли, на имидж хозяев работали.

– Привет, пап.

– Привет, привет. Ступайте с матерью на кухню, не мешайте, я смотрю передачу.

Сын улыбнулся. К театральной строгости отца он относился снисходительно. Через полчаса шоу «Показное равнодушие» закончится и начнутся расспросы. Мать виновато зашептала:

– Ты голоден? Пойдем накормлю!

Разогрела на плите борщ, пюре и котлеты.

Разложила по тарелкам, уселась напротив, подперев руками подбородок. Вздохнула:

– Как ты там один? Никто тебе не приготовит…

Андрей знал, к чему она клонит. Все матери одинаковые. Сначала жаждут женить или выдать ребенка замуж, а затем охают: «Как не повезло с партнером, дитятко достойно лучшего».

– Я питаюсь в кабаках, мам.

– Неужели у тебя нет хорошей девушки на примете? – запричитала женщина. – Она бы о тебе заботилась. Да и… Мне-то уже шестьдесят…

– Внуков хочешь? – проглотил кусок котлеты.

– Конечно, сынок.

– Тебе собак мало? Извини, мам. Дебильная шутка. Чего отец? Как здоровье?

После обеда спустился в подвал. Мать пожаловалась: вроде и лампочка целая, а свет не горит. Включил фонарик, проверил электропроводку. В одном месте она была повреждена. Случайно задел пальцем оголенный кабель и дернулся от обжигающего удара током. Отскочил в сторону, выругавшись. «Идиот! Надо было предварительно выкрутить пробки!» Поднялся по лестнице, тряся пострадавшей рукой. Боль пронзала ладонь и отдавала в плечо.

Через полчаса неполадку с электричеством устранил. Побродил по двору, подышал чистым воздухом. Каждый раз, когда он гостил у родителей, на ум приходила строчка: «Деревня, где скучал Евгений, была прелестный уголок». Мечта агронома. Немову было безразлично, где жить – в городе или в селе. Ориентировался исключительно на фактор рационализма: в мегаполисе больше способов зарабатывать деньги. Мать уверяла, что с возрастом приоритеты поменяются и он будет искать возможность бывать на природе почаще. Может, даже купит домик по соседству. Будет консультироваться у нее по огородно-садовым вопросам. Гипотеза умиляла.

Собрался восвояси. Но отец разговорился – не остановить. Когда он воодушевленно о чем-то вещал, то очень напоминал вождя советского пролетариата. Разве что сакраментальный жест рукой не делал. Андрей слушал молча и кивал. Воспользовался паузой в монологе и заявил, что ему пора. Есть еще дела. Машину в сервис отогнать на диагностику, да и вообще. Проскользнул на кухню, оставил на столе деньги.

На обратном пути застрял в пробке. Произошла крупная авария, столкнулись шесть транспортных средств. Свободной для движения была одна полоса. К тому моменту как приехала милиция и эвакуаторы, череда машин растянулась на несколько километров. По радио передавали сводку новостей. Немов прибавил громкость.

– Организация «Международная амнистия» в очередной раз подвергла Соединенные Штаты критике за применение пыток в тюрьмах, причем само американское правительство создает предпосылки для процветания порочной практики. В докладе организации, опубликованном в Лондоне, говорится о том, что США практикуют пытки под предлогом борьбы с терроризмом, а все усилия американской администрации положить конец этой практике оказываются неэффективными.

К заключенным применяют, в частности, такие технологии допросов как cold cell – пребывание в холодных камерах и long time standing – вынужденное стояние по сорок часов кряду…

«Ха-ха-ха. Проверили бы правозащитники российские тюрьмы…» Переключил на другой канал. Передавали информацию о заторах на дорогах. Сей информацией он и без того владел. Жаль, не прихватил журнал или газету. Скоротал бы время за чтением.

Авто справа просигналило. Повернул голову. В новенькой машине (недешевой, но менее дорогой, чем у него) маялась от скуки симпатичная брюнетка. Подмигнула. Мужчина зевнул. Вместо того чтобы оскорбиться, барышня провела языком по верхней губе и кокетливо погрозила пальчиком. Судя по всему, она находилась в активном поиске нового «буратино». Подобные девицы не будили никаких эмоций, но эта почему-то разозлила. Достал из бардачка ручку и блокнот, вырвал чистый лист и написал «50 долл. за минет». Свернул записочку, опустил стекло. Холеная рука с длинными ногтями вцепилась в бумажку, словно пиранья в пятку пловца. Андрей с вялым любопытством следил за выражением лица: по идее незнакомка должна показать ему средний палец. Вопреки здравому смыслу, она вынула из сумочки карандаш и, черкнув что-то, отдала записку обратно. Ушлая девка вывела после ноля еще один ноль. Он поаплодировал и отвернулся. Вспомнил старый, но не утративший актуальности анекдот: «Шел Адам по Саду. И выпало у него ребро. И сказал Адам: «Блядь!» И стало так…» Трассу расчистили от покореженных автомобилей.

Дома принял контрастный душ. Когда вытирался, пришла sms от Сони с глупейшим вопросом в стиле высокодуховных дев: «Какой стих у Маяковского твой любимый?» Он никогда не набирал сообщения на мобильном телефоне. Бестолковое занятие. Не проще ли позвонить? На сей раз не поленился. Написал длинный текст: «Я в Париже, живу, как денди. Женщин имею до ста. Мой член, как сюжет в легенде, переходит из уст в уста». И отправил. Сонечка не ответила. Обиделась принцесса.

Только примостился у телевизора – позвонил Завацкий, отрапортовал, что направляется в клуб «О»:

– Подтягивайся! Мы тут ненадолго зависнем.

– Кто в компании?

– Жека Орлов из «Фазана» и Глебов из «Мосяни».

– Старик, когда ты уразумеешь: мужики вне сферы моих интересов. Я про баб спросил. Как ту блондинку с грудью величали? Олеся, что ли? Позови ее.

– Вот это я понимаю, наш разговор! Сделаю все, что смогу.

– Э, нет, брат. Просто позови Олесю, а все остальное я смогу сделать сам, – Немов провел ладонью по щеке, раздумывая бриться или нет. Решил, что трехдневная щетина еще не борода.

ГЛАВА 24

Мистера Блэквуда было сложно вывести из себя, да и нечем. Самым большим его увлечением вот уже двадцать лет была работа. Ограждать добропорядочных граждан от отбросов общества – занятие романтическое и благородное, поэтому каждое утро приходил в тюрьму с удовольствием. Здесь, на его территории, царил установленный им порядок. Он был отличным начальником, иначе Чикагская окружная тюрьма не числилась бы образцовой. К заключенным относился максимально ровно: не свирепствовал, но и поблажек не давал. Единственный раз его рассердил зэк-легкоатлет, почти сбежавший при помощи шеста для прыжков в высоту. После того случая начальник ужесточил режим и усилил меры безопасности. Но то, что устроил нынче Томас Крайтон, задело серьезнее, чем проступок чудаковатого прыгуна. Ведь если бы служащему приспичило в туалет минутой позже и он вовремя не увидел связанного охранника, то бандиту удалось бы совершить побег! И его, Рея Блэквуда, репутация была бы запятнана!

Простить подобное трудно, да он и не собирался прощать. Некоторые преступники не заслуживают милосердия. Наказание XR1070-го он возьмет под свой контроль. Мужчина покинул рабочий кабинет и направился в «нулевую комнату». Так тюремщики называли специальное помещение, приспособленное для допросов с пристрастием. Последние пять лет оно пустовало. Заняться беглецом Блэквуд приказал лично старшему офицеру Брэдли. Он стреляный воробей и прекрасно владеет техникой причинения боли без видимых повреждений тела. Не стоит давать поводов для истерик союзам защиты гражданских свобод и комиссиям по правам человека. Нет следов пыток – нет доказательств – нет прецедента.

Перед дверью в «нулевку» стояли двое охранников. Они доложили, что допрос длится уже четвертый час. Блэквуд вошел в тесную камеру и облокотился на стену, скрестив руки на груди. На приваренном к полу стуле сидел узник. Руки, ноги и талия были зафиксированы ремнями. Обнаженный торс блестел от пота. Помощник офицера удерживал голову несчастного в запрокинутом положении, а Брэдли прижимал к его лицу мокрое полотенце и периодически капал воду из стакана. Сей метод допроса – waterboarding – весьма действенный и создает у жертвы иллюзию утопления. В прессе муссировались слухи, что ЦРУ применяет это упражнение при подготовке американских военных летчиков к возможным испытаниям во вражеском плену.

Блэквуд сделал знак прекратить. Офицер отнял полотенце, позволив Крайтону вдохнуть. Его грудь конвульсивно вздымалась, пытаясь вобрать побольше воздуха. Через минуту дыхание выровнялось и он посмотрел на вошедшего. Поджарый мужчина, одетый в джинсы, ковбойские сапоги и синюю ветровку, встретил его взгляд.

– Ну, как ты? Как сидится? – любезно поинтересовался начальник тюрьмы.

Томас слабо улыбнулся:

– Знаете, со мной тут плохо обращаются…

– Ай-яй-яй, непорядок. Но ты, наверное, дал повод?

– Я, наверное, воспользуюсь пятой поправкой к Конституции США и не буду отвечать на вопрос.

Мистер Блэквуд похлопал в ладоши: XR1070 еще не утратил строптивости. Выносливый. Тем хуже для него.

– Продолжайте, Брэдли. Не буду мешать, – вышел из камеры, вернулся в кабинет. Задумчиво повертел золотую перьевую ручку – подарок на юбилей. Затем приказал дежурному привести заключенного Нуми Флетчера из третьего блока.

Низкорослый афроамериканец переминался с ноги на ногу, вздрагивая жидкой бородкой. Отрывисто вякнул:

– Да, сэр, я вас понял.

– Держи. Надеюсь, ты не подведешь, – Блэквуд протянул темнокожему маленький сверток.

– Сэр, могу я рассчитывать на…

– Сначала сделай, что велено, а потом обсудим, – отрезал собеседник.

Крайтон знал, что такое боль: он с детства участвовал в уличных драках и не паниковал, когда из-за численного превосходства соперников потасовка перерастала в избиение. Любые удары можно стерпеть. Но то, что происходило сейчас, не укладывалось в сознании, которое он время от времени терял.

Двое палачей выполняли работу в полной тишине, прерываемой скупыми стонами заключенного. Томас из последних сил сдерживал рвущиеся из горла крики – не хотел унижаться. Они ведь даже не задавали вопросов. Если бы его пытали ради информации, которую он скрывал, возможно, было бы легче. По крайней мере, присутствовал бы смысл. Но причинять боль из злости, из желания поставить на место, приструнить – это подло. Несправедливо. Все видят в нем особо опасного преступника и никому, никому нет дела до того, что у него внутри.

Брэдли прервал молчание:

– Жаль, что у нас нет cold cell. Облить бы ублюдка водой и в холодильник.

«Чем я обидел тебя лично? Чем оскорбил? Откуда такая лютая ненависть?» – Крайтону захотелось заорать на офицера, содрать с его лица самодовольную маску.

– Вы и подручными средствами прекрасно обходитесь, – польстил помощник.

Нет, не польстил. Сказал правду. Особенно ярко узник ощутил это, когда его привязали к высокой перекладине с заведенными назад руками. Веревка прошла через узел на запястьях и была закреплена вверху на специальный механизм. Старший офицер крутанул лебедку. Руки подлетели вверх, выворачиваясь из суставов. У Томаса потемнело в глазах, он застонал, но спохватился и закусил губу. Веревка натянулась сильнее, и он вынужден был привстать на носочки.

– Ты уже ознакомился с электричеством, давай закрепим, – Брэдли присоединил электроды к подмышкам XR1070. Нажал овальную кнопочку на миниатюрном приборе и отступил на шаг. От разряда тока жертва дернулась свежевыловленной рыбой. «Поизвивайся, приятель. Может, прыти поубавится», – процедил мучитель, нежно поглаживая кнопку подушечкой пальца, словно трогал сосок любимой женщины.

Крайтону казалось, что он сходит с ума. Или уже сошел, но еще не привык к новой роли. Тысячи крючков впились в тело и завибрировали, раздирая мышцы, дробя кости, выворачивая наизнанку. Ядерный взрыв, источник которого находился где-то в районе затылка, за долю секунды уничтожил все живое вокруг. Мир перестал существовать. На черном экране вселенной значилось белое «Fin».

Внезапно боль исчезла. Мир снова появился. Поколебался желеобразной массой и замер бетонной стеной камеры.

Старший офицер изобразил сочувствие.

– Хреново, да? Никогда не бывает настолько плохо, чтобы не могло быть еще хуже, – Брэдли пребывал в философском настроении. Нащупал пульс на шее беглеца. «Пора заканчивать».

Закончил через полчаса. Перед уходом подкрутил лебедку еще на пол-оборота. «Крепкий, пять-шесть часов выдержит».

…Томас не мог полноценно вздохнуть. Каждая попытка вдоха отзывалась невыносимой резью в плечах, горевших так, будто их касались каленым железом. Постепенно боль заполнила все тело, и он уже не различал отдельные его части. Мигающий свет люминесцентной лампы разъедал глаза ядовитым газом. Прикрыл веки, чувствуя, как помимо его воли из-под ресниц просачиваются предательские слезы.

«Нужно думать о чем-то…» – попытался сосредоточиться, вспомнить факты из прежней жизни, где он был свободным человеком и мечтал о богатстве. Каким же нелепым сейчас выглядело его желание. Деньги, шикарный дом в престижном месте – такая мелочь по сравнению с возможностью идти куда хочешь, быть с кем хочешь. Простая, но бесценная свобода: ласкать жену, целовать дочь, кушать горячий суп, смотреть в окно, слушать музыку. Все это он имел раньше. Теперь – нет.

Крайтон мечтал пусть о недолгом, но спасительном обмороке, который бы остановил пытку. Организм упорно сопротивлялся насилию, посылая в мозг сигналы о чудовищном дискомфорте, требуя немедленно избавиться от страданий.

У Тины смешно топорщятся кудряшки. Когда она бегает, они подпрыгивают пружинками. Мэдди предпочитает заплетать ей косички, чтобы волосы не лезли в лицо и не мешали. Хотела сделать дочке модную стрижку, удалось отговорить.

Когда жена сердится, есть проверенное средство утихомирить ее гнев: встать на колени, обнять за бедра, посмотреть снизу вверх, а потом уткнуться лицом в ее упругий живот. Мэдди тает.

Быки в этом сезоне должны подняться. Хорошее начало – половина битвы. Лишь бы руководство не затеяло распродать костяк команды, ребята очень мощно сыгрались. Идеально было бы усилить переднюю линию и в особенности центр, а то хромает.

Любопытно, где и когда впервые применили дыбу? В средневековой Испании? Как быстро восстанавливается функциональность рук и восстанавливается ли вообще?

…И однажды наступит утро, и боль растворится в предрассветном сумраке. Рыхлые тучи брызнут мелким дождем, оросив пылающую кожу влажным бальзамом. Бледный желток солнца вывалится из скорлупы заснеженных гор, принося тепло. И станет легко. Станет легко. Станет. Легко. Томас потерял сознание.

Перед отбоем обитатели пятнадцатой камеры шестого отсека долго не могли угомониться. Обсуждали невероятное дневное происшествие. Белому почти удалось вырваться из тюрьмы! Али так поразило известие, что он потренировался в зале на полчаса меньше, чем обычно.

– Говорят, он умудрился со скованными за спиной руками обезвредить конвоира…

– У него точно был сообщник, братья, может сам охранник…

– Слыхали, парня вроде в «нулевку» упрятали…

– Блэквуд так возбудился, что лично им занялся…

Бритоголовый краем уха внимал болтовне сокамерников. Сплетни в зоне распространялись с космической скоростью. Не всегда им стоило доверять, но сейчас сведения походили на правду. Али перекинул каучуковый эспандер в левую кисть и продолжил выжимать.

Дверь распахнулась с многообещающим скрипом. Заключенные умолкли и повернули голову в сторону надзирателей, втолкнувших в помещение белого. Он еле держался на ногах. Судя по его потрепанному облику, над ним неслабо потрудились. Пошатываясь, доплелся до койки, одной рукой прижимая другую к туловищу. Сел. Встал. Подошел к железной двери, остановился в двух шагах. Затем сделал резкий выпад, вбивая плечо в металлическую поверхность. Со стоном рухнул на пол.

– Он че, умом повредился? – предположил тщедушный Слим.

У меня иная гипотеза, – Али приблизился к белому, опустился на корточки. Осторожно дотронулся до его правого плеча. Узник заскрипел зубами, отстранился.

– Успокойся, – урезонил темнокожий. – Ты не Мэл Гибсон, самостоятельно не справишься.

Обхватил за локоть, вытянул руку и дернул по дуговой траектории вперед вниз – назад вверх, вправляя вывихнутое плечо. Крайтон замычал, подавив крик.

– Готово, – врачеватель деловито ощупал сустав. Помог пациенту подняться.

– Спасибо.

Томас побрел к умывальнику, сполоснул лицо. Усмехнулся отражению в покарябанном пластиковом зеркале. Лег на нары и моментально уснул. Но спал недолго.

Среди ночи в камеру ворвалась поисковая бригада из пяти человек. Один держал на поводке двух ротвейлеров без намордников. Собаки скалились и рычали.

– Встать!

– Раздеться!

– Руки за голову!

Зэки испуганно повскакивали с нар, торопясь выполнить приказы. Подобные проверки были обычным явлением, обыски организовывались с целью конфискации запрещенных предметов: заключенные умудрялись разживаться холодным оружием, наркотиками, алкоголем.

Поисковики устроили настоящий разгром. Перетряхивали матрасы и подушки, шарили за батареями, копались в личных вещах.

– Чья койка? Твоя? Твоя? – завизжал руководитель бригады. Тонкий девичий голос комически диссонировал с внушительным грозным обликом. Коллеги за глаза величали сотрудника Фаринелли, в честь знаменитого кастрата, певшего чарующим фальцетом.

Крайтон, качавшийся на нетвердых ногах, словно сомнамбула на подоконнике, не сразу понял, что обращаются к нему.

– XR1070, откуда это? – Фаринелли тряс перед лицом целлофановый пакетик. – Героин! Фольга! Спички! Полный комплект!

Псы заливисто залаяли. Рванулись с цепей, распалившись от громкого эха.

– В карцер его!