Текст книги "Бабочки в киселе"

Оксана Васильева
Бабочки в киселе

Художественное оформление: Редакция Eksmo Digital (RED)

В оформлении использована иллюстрация:

© Annykos / iStock / Getty Images Plus / GettyImages.ru

* * *

Пролог. Июнь 2018 года

Стела в духе восьмидесятых с бетонным основанием и крупными красными буквами «Новозаводск» считалась местом мистическим. Она возвышалась на повороте трассы Шадрин – Новозаводск, предваряя зелёный забор городской свалки, и нередко служила последним препятствием перед лучшим миром для всякого рода лихачей.

В середине июня две тысячи восемнадцатого года, во второй половине дня Леонид Андреевич Строкин, подъезжавший к стеле на старенькой, но бодрой и ухоженной вишнёвой «Ладе», решил пополнить список дорожно-транспортных происшествий за месяц своей смертью в результате несчастного случая.

Не справился с управлением. Бывает.

Тем более, место нехорошее. Говорят, когда газопровод вели, курган сарматский раскопали со скелетами. Потому и бьются тут, что ни месяц, то авария.

Строкин даже задышал ровнее, настолько простой была мысль о том, чтобы въехать в стелу.

В самом деле!

Женечка получит свободу, настоящую свободу для принятия собственных решений без оглядки на какое бы то ни было чувство вины.

Он не увидит, как отберут школу.

Сердце, наконец, перестанет болеть.

И будет выглядеть очень естественно. Никаких прощальных писем. Никакого наведённого порядка в вещах и бумагах. Ничего, что могло бы натолкнуть Женечку на мысль о его самоубийстве.

Строкин вспомнил, как, уходя из дома, в который раз наткнулся под вешалкой на свои чёрные концертные туфли. Так и не убранные в шкаф, они стояли вперемешку с кроссовками, осенними ботинками и домашними тапочками.

И ещё рубашка. Он бросил на вешалку клетчатую рубашку. Она повисла нелепо, зацепившись одним рукавом за соседний крючок. Разве можно сознательно уйти из жизни, оставив любимую рубашку на вешалке в таком виде. Глупости, конечно. Пустяки. Но сейчас на ум приходили именно они, а никак не глубокое осмысление прожитой жизни.

Шёл седьмой час вечера. Жара не отпускала, асфальт плавился, кондиционер в салоне работал через силу. Не хотелось ни думать, ни переживать, ни прислушиваться к сердечным сбоям.

Всего лишь набрать скорость.

Да, и ремень! Отстегнуть ремень безопасности. Бывали случаи, когда Строкин совершенно забывал о нём, тогда Женечка возмущалась и даже легонько стукала его кулачком в плечо. Но сегодня её нет рядом.

Подумать, несомненно, оказалось легче, чем сделать. Застёжку заело. Пока он воевал с механизмом, откуда-то из недр салона явилась муха и с неутомимостью юного натуралиста взялась исследовать кончик носа Строкина. Шлепки по носу не производили на неё должного впечатления. Она взлетала и возвращалась, мешая сосредоточиться. Нос нещадно чесался, что несколько снижало пафос ситуации.

Наконец, Строкин справился с ремнём и основательно поскрёб пальцем кончик носа. Муха пересела на зеркало.

Они начали разгоняться навстречу гибели: Строкин сознательно, а муха – пребывая в полном неведении относительно трагизма следующих мгновений жизни.

Глава 1. Август 2017 года

Леонид

– Направление к кардиологу вам даю, не затягивайте, слышите? Кардиограммка-то печальненькая! Сходите, не доводите до скорой! А то знаю я вас, педагогов! Сентябрь начнётся – и всё!

Терапевт смотрела серьёзно сквозь внушительного вида оправу. Захотелось выпрямиться и отрапортовать, как в армии: «Слушаюсь!»

Разговор застал его врасплох. Обычно ежегодный медосмотр ограничивался беглым общением со специалистами и желанием как можно скорее получить от них отметку «годен» в обходном листе, чтобы забыть о Центре профосмотров до следующего года.

Строкин вышел из кабинета, встретился глазами с Женечкой, которая освободилась раньше него и теперь, как прилежная жена, ждала у дверей.

– В порядке? – спросила она. Спросила скорее по привычке, нежели веря, что он сейчас отчитается о состоянии здоровья.

– Да, хорошо! Поехали.

Сердце, и правда, частенько прихватывало. Не хватало воздуха. Но потом отпускало. Стоит ли обращать внимание? Рядом с Женечкой, высокой, сильной, гибкой, он не мог, не имел права чувствовать себя больным и слабым.

Но что-то уж врач чересчур серьёзна. Перестраховывается? Или сходить к кардиологу? А если дела там и вправду неважные? И он станет для Женечки обузой? А о чём он думал, когда женился на женщине на двадцать шесть лет моложе себя? Да точно не об этом.

Ведя с собой внутренний диалог, Строкин вырулил со стоянки. Профосмотр занял почти полдня. Нужно завезти Женечку домой, и потом – в школу.

Детская музыкальная школа № 2 города Новозаводска с начала двухтысячных переехала из старого барака в Заводском районе в двухэтажную пристройку многоквартирного дома на краю города. Здесь собирались открыть то ли отделение банка, то ли стоматологию, но в девяностые строительство заморозили. Пристройка несколько лет простояла бесхозной, и только когда в бараке крышу окончательно признали аварийной, дело вдруг сдвинулось с мёртвой точки. Помещение в сжатые сроки довели до сдачи. И сдали, отрапортовав об открытии здания музыкальной школы № 2 по инстанциям. Так она и досталась через год новому директору Леониду Андреевичу Строкину во владение во всей красе поспешно проведённых строительных работ: с плохо работающей системой отопления, шелушащимися стенами и (барабанная дробь!) протекающей крышей.

Строкин припарковался у торца здания и медленно пошёл к школе, разглядывая недавно поставленные у входа вазоны – подарок району от городской администрации. Парочку таких вазонов на остановке «2-я Степная» разбили в первые же три дня. А те, что стояли у торгового центра «Тюльпан», быстро превратились в гигантские пепельницы, украшенные редкими цветочными граммофончиками, выжившими из упрямства. Вазоны у музыкальной школы пока оставались целыми и радовали глаз. Сам Строкин и другие сотрудники следили за поливом. Петуния, бархатцы, портулак отлично прижились и с гордостью демонстрировали собой полёт дизайнерской мысли городских озеленителей.

Школа шумела. На три часа дня хоровик назначила репетицию сводного хора. А в пять Строкин собирался встретиться со старшим составом оркестра.

– Леонид Андреевич, добрый день!

– Добрый день, Вера Борисовна! Как тут у нас?

– В полном порядке! – отрапортовала вахтёрша, выглянув из окошечка. – Леонид Андреевич, яблочки будете? Со своего сада. Вчера с мужем четыре ведра привезли.

И она протянула Строкину плотный чёрный пакет, доверху наполненный мелкими жёлтыми уралками.

– Да куда мне столько, Вера Борисовна! Давайте детей угостим.

– Детям вон ещё два пакета стоят. Намою и раздам. А это вам. Сами поедите, Евгения Александровна варенье наварит. Знаете, какое с них варенье! За уши не оторвёшь! Яблочки прямо целиком варить надо, не резать. Рецепт дам.

Вахтёрша была чемпионом чемпионов в национальном виде спорта Новозаводска – разведении огородов на любой близлежащей территории. Помимо шести соток, которые достались ей ещё от родителей, они с мужем прикупили и соседний участок, не нужный хозяевам. Овощи, яблоки, груши, сливы и прочая зелень, а также невиданных размеров кабачки и тыквы от Веры Борисовны кормили и сотрудников, и учеников, являясь такой же частью школьной мифологии, что и кот Мефодий.

Жил он неизвестно где, но неизменно посещал концерты и даже экзамены. Старшие ученики шёпотом рассказывали младшим: Мефодий появляется из ниоткуда минут за десять до начала любого концерта. Слева, на краю сцены, у ступенек. Только что не было, и вот он уже лежит. Если перед выступлением изловчиться и почесать Мефодия за ухом, сыграешь отлично.

Строкин принял у Веры Борисовны из рук пакет с яблоками и поспешил ретироваться в свой кабинет, зная по опыту, что на яблоках вахтёрша не остановится, и ему придётся взять ещё и перцы, или баклажаны, или какой-нибудь убойного вида китайский огурец, дабы не обижать добрую женщину отказом. Пока он раздумывал, куда пристроить пакет, который уже два раза падал, и яблоки весело убегали из него, подскакивая по полу жёлтыми мячиками, в дверь заглянула Пелецкая.

– Леонид Андреевич, можно?

Вот уж кого Строкин всегда рад был видеть! В первые дни своего директорствования он принял на работу круглолицую молодую женщину с громким смехом и порывистыми движениями и получил не только сильного и любимого детьми педагога по сольфеджио и музлитературе, но и поддержку любой своей, даже самой странной на первый взгляд организаторской инициативе. С тех пор Анастасия Ивановна родила двоих детей, с треском выгнала бывшего мужа, научилась кататься на скейтборде, пристрастилась к моржеванию и чтению книг на французском.

А ещё она тепло приняла Женечку, когда та появилась в школе.

Этим летом Пелецкая снова вышла замуж и в медовый месяц укатила в сплав, кажется, по Белой. Вернулась, стало быть.

– Леонид Андреевич, новости у меня. УЗИ показало двойню. Врачи советуют не ждать декрета, а уходить на больничный прямо сейчас. Нужно искать мне замену.

– Чудесные новости! Анастасия Ивановна, не беспокойтесь, берите больничный. И берегите себя!

Когда за Пелецкой закрылась дверь, Строкин встал из-за стола, прошёлся по кабинету и в задумчивости остановился у окна. Найти педагога по теоретическим дисциплинам перед самым началом учебного года, да ещё такого, который бы органично влился в их сумасшедшую команду, – задача почти неосуществимая.

Оставалось одно – сделать звонок старому другу.

– Да, Лёнечка! – раздался в телефоне жизнерадостный голос.

– Густав, мне нужна твоя помощь. Нет ли у тебя на примете выпускника Академии, готового поделиться с детьми основами теории музыки?

Собака

Собака появилась на свет в зарослях лопухов под трубами теплотрассы в жаркий августовский полдень. Она родилась самой крупной в помёте и самой непохожей ни на мать, уже немолодую тёмную суку, окрасом и обликом напоминавшую гиену, ни на двух таких же тёмных братьев. Остатки картонной коробки, которую мать облюбовала для произведения потомства на свет, с одной стороны защищали трубы, выходящие из земли, а с другой стороны – пыльные лопухи, что разрослись за лето и давали новорождённым тень даже в самое жаркое время.

Мир вокруг, за пределами лопухов, напоминал о себе шумами и запахами. Супермаркет «Апельсин» объявлял скидку на летнюю обувь. Шашлычная на остановке сбивала с ног ароматами. На детской площадке за автостоянкой, несмотря на солнцепёк, гомонила детвора. А чуть дальше под трубами, за бетонной подпоркой, на спинке от дивана дремал Вечный Сеня со светлой улыбкой на губах, благоухая годами немытого тела.

Но собака, пока ещё слепая и глухая, была равнодушна к миру. Она нашла мордочкой сосок, поцедила молозиво и уснула, прижимаясь к горячему животу тяжело дышащей матери.

Женя

Они всегда праздновали её день рождения именно так. Вдвоём. Без гостей. В большой комнате, которую Лёнечка называл «Комнатой чудес».

Большой комната числилась не потому, что имела огромные размеры, а потому, что выигрывала в сравнении со спальней. В «Комнате чудес» жили старый диван и небольшой зелёный с цветочным узором ковёр на полу, оставшиеся ещё со времён Кати, Лёнечкиной тётки, угол занимали компьютерный стол и вращающееся офисное кресло, а по двум стенам шли огромные стеллажи. Один из них заполняла домашняя библиотека, а другой содержал те самые чудесные вещи, из-за которых комната получила своё название. Две скрипки в потёртых кофрах, фонарь, стилизованный под старинную керосиновую лампу, голубое шерстяное одеяло с прожжённым углом, три альбома с фотографиями, разбитая на кусочки и бережно склеенная кружка с изображением силуэтов мужчины и женщины, сидящих под деревом, прижавшись спинами друг к другу.

Впрочем, чудесными эти вещи представлялись только обитателям квартиры. Стороннего же наблюдателя могла заинтересовать, возможно, лишь полка с коллекцией нотных изданий для струнных инструментов. Лёнечка собирал ноты много лет, одинаково бережно сохраняя и свои детские тетради с переписанными в них короткими скрипичными пьесами его учителя Летушкина, и довольно редкие букинистические находки, и красивые подарочные издания, привезённые из Германии Густавом.

Женя расстелила на полу поверх ковра голубое одеяло, сварила несколько яиц, нарезала хлеб и налила сметану в синюю пиалу с золотыми разводами. Собственно, вот и вся подготовка к праздничному вечеру. А там, в башкирской деревне, так и было.

Ещё Лёнечка купит груши. Много груш, разных. Какие найдутся в ближайших магазинах и на овощном рынке возле остановки: большие зелёные; жёлтые, брызжущие соком; сдержанные, суховатые сорта «Конференция»; маленькие душистые красные.

А потом они выключат свет, зажгут фонарь, будут ужинать в сумерках, глядя, как затухает за окном день, и слушать крики грачиных стай, совершающих вечерний променад по небу. И она ощутит покой. Тот самый покой, что он дарит ей восемь последних лет.

…Их посиделки на старом голубом одеяле не всегда заканчивались близостью. Но Жене показалось, что именно сегодня Лёнечка расстроился. Он был чрезвычайно внимателен и даже щепетилен в том, что касалось этой стороны их семейной жизни.

– У Пелецкой будет двойня, представляешь?

Женя лежала в своей любимой позе: повернувшись на правый бок и прижавшись спиной к мужу. Так вот, значит, какова причина его терзаний.

– А когда она ждёт? – спросила она, не поворачиваясь.

– Кажется, в феврале.

– Надо будет придумать, что подарить. Двойня!

– Женечка…

Она развернулась к нему, поцеловала:

– У нас всё хорошо. Я счастлива.

Герман

– Что значит «вакансий нет»? Я звонил вам позавчера. Договаривался, что прилетаю сегодня. Что могло кардинально измениться за полтора дня? – Герман смотрел на специалиста отдела кадров Шадринской областной филармонии и понимал, что эту броню профессионального безразличия и провинциального хамства пробить не удастся.

Он сорвался из Москвы, ухватившись за первое нашедшееся в интернете объявление о вакансии. Складывалось слишком уж гладко: и предварительная договорённость о работе, и так кстати появившийся на сайте единственный билет на ближайший самолёт.

А что теперь?

– Мы уже приняли человека, выпускника нашей Академии искусств. Ничем не могу вам помочь! – чиновница выделила слово «нашей», гордясь тем, как поставила на место столичную штучку.

Положение казалось настолько абсурдным, что он даже невесело заулыбался, выйдя на улицу и присев на лавочку в сквере. Последние семь лет, что Герман Велехов жил и работал в столице, ему не переставали напоминать: он зарвавшийся провинциал, жаждущий любыми путями пробиться и устроиться. Но стоило уехать из Москвы, как зарвавшийся провинциал тут же превратился в столичного сноба с претензиями, который возомнил о себе невесть что и теперь хочет вырвать место под солнцем у местных самородков.

Спешить было некуда. Герман прошёлся по улице до торгового центра с оригинальным названием «Центр», увидел на углу «Русские блины» и понял, что обед по местному времени безнадёжно упущен, а вот по московскому – как раз. Кафе попалось весьма кстати, а то до ужина при такой нервной жизни можно не дотянуть. Он заказал «Охотничью солянку», три больших блина с грибами и курицей и стал есть, поглядывая на уличное движение за окном.

Варианты возвращения в Москву или в родной Новосибирск Велехов не рассматривал. Из Москвы он сбежал осознанно. Объяснять знакомым в Новосибирске, почему не сложилось в Москве, и ловить их сочувственные или злорадные взгляды тоже не хотелось. Хотелось тихо пожить какое-то время, ну, скажем, год, в незнакомом месте, теша сердечные раны и предаваясь размышлениям о том, что делать дальше.

Друзей и родных у него в Шадрине не водилось, а вот что касается знакомых, то Герман, обжившись, собирался встретиться с неким Густавом Лоренцом, преподававшим в местной Академии искусств. Ни к чему не обязывающее знакомство на Московском молодёжном музыкальном форуме, где их представила друг другу… А впрочем, не будем тревожить имя. Герман педантично занёс в телефон номер нового знакомого и забыл о нём до сегодняшнего дня.

Номер оказался рабочим.

– Слушаю вас!

– Густав Иванович, добрый день! Вас беспокоит Герман Велехов. Если помните, мы познакомились в Москве.

– Прекрасно помню, Герман.

– Я сейчас в Шадрине. Могли бы мы встретиться?

– Конечно, приезжайте ко мне в Академию.

Вечером того же дня, сидя за столом в гостеприимном доме Густава и его жены Лины, Герман почувствовал, что успокоился, и по-настоящему начал принимать происходящее как начало приключения. Он видел, что нравится и самому Густаву, и его жене, и с удивлением обнаружил, что легко рассказывает им о причинах отъезда из столицы, правда, не упоминая имён. Вернее, одного имени. И даже о своей неудачной попытке устроиться на работу в Шадринскую филармонию поведал так, что рассмешил хозяйку дома до слёз. Но как он ни старался, невинный вопрос Густава сбил его с радостного настроя:

– А как там Ирина поживает? Я помню, она рассказывала о совершенно грандиозных проектах и планах на год.

– Э-э-э… – замялся Герман. – Я не в курсе.

– Жаль. А мне тогда в Москве показалось, что вы довольно близко общались.

– Густав, сходи, пожалуйста, за чайником, – вмешалась в разговор Лина.

– Он ещё не закипел, я только поставил. Лина, а ты помнишь Ирину?

– Друзья мои, простите, но мне нужно сделать один звонок, – поднялся из-за стола Герман, очень надеясь, что надуманный предлог не выглядит слишком неуклюжей попыткой прервать разговор. Он вышел в коридор и услышал за спиной возмущённый шёпот Лины:

– Густав, твоя деликатность не имеет границ! Что ты пристал к мальчику?! Не видишь, он переживает!

– Ты хочешь сказать, что он из-за…

– Да, именно это я и хочу сказать.

Когда Герман вернулся к столу, разговор об общих знакомых не возобновился, и могла бы повиснуть неловкая пауза, но ситуацию спас чайник. Все обрадованно засуетились: Густав побежал заваривать особый чай, «специально для дорогих гостей», Лина с Германом убрали со стола грязную посуду и принесли чашки. Потом они вместе воздали должное пирогу с вишней из недавно открытой возле Академии частной пекарни, и вечер почти закончился, как вдруг Густав, рассказывавший что-то об особенностях местной выпечки, остановился на полуслове, посмотрел на гостя пристально и спросил:

– А не хотите ли вы, Герман, коль уж так сложилось, помочь хорошему человеку и поработать в одной небольшой музыкальной школе?

Сёма

Бабушка погладила Сёме голубую рубашку с коротким рукавом и попыталась причесать его отросшую за лето шевелюру:

– Сегодня решим с музыкой, а завтра – стричься.

Сёма кивнул, он не спорил с бабушкой по мелочам. Такая вещь, как поход в парикмахерскую, несомненно, мелочи. А вот если не понравится новый учитель музыки, на занятия он ходить не будет. Ему хватило прошлого года. В конце концов, с Искрой он ладит и без всяких учителей. А когда вырастет, то станет бродячим артистом, будет путешествовать по городам и играть на площадях. У бродячих музыкантов никто не спрашивает, закончили они дурацкую музыкалку или не закончили. Да, так он бабушке и скажет!

За год жизни в Новозаводске Сёма ещё ни разу не доезжал до окраины города. Через пару кварталов от остановки, на которой они вышли, начиналась степь, на горизонте виднелись приземистые, больше похожие на холмы Губерлинские горы, у их подножия протекал не видимый отсюда Урал. Район состоял из панельных девятиэтажек, различимых разве что вывесками магазинов внизу, но музыкальную школу № 2 они нашли сразу. Потому что на ступеньках выстроились большие мальчишки со скрипками и, кажется, альтами, Сёма не был уверен, а девчонка с кудрявыми светлыми, почти белыми волосами стояла перед ними на асфальте и размахивала смычком в правой руке, как дирижёрской палочкой. Пока Сёма с бабушкой приближались к зданию школы, мальчишки успели два раза начать играть, но быстро сбились.

– Ну чего вы квакаете-то? Вместе вступить – не судьба? – напустилась на них девчонка. – Давайте ещё раз!

Сёма с бабушкой остановились перед ступеньками, не решаясь помешать.

– Сонь, может, хватит? Ты нас до смерти хочешь урепетировать? – взмолился мальчишка в жёлтой футболке. – Люди добрые, – жалостливо заныл он, обращаясь к Сёме с бабушкой, – спасите от скрипичного тирана!

– Соньк, ну, правда, пить охота! Два часа уже пилим! – подключились его товарищи по несчастью.

– Да вы ни разу нормально не сыграли!

– Ты хоть людей пропусти!

Соня оглянулась, увидела Сёму с бабушкой, нимало не смущаясь, сказала «драсьте», чуть отодвинулась, пропуская их к дверям, а потом снова вскинула смычок. Мальчишки вздохнули и подняли на плечи инструменты.

Пока бабушка спрашивала на вахте, как найти кабинет директора, Сёма прошёл чуть дальше в холл. Справа по двери с табличкой «Актовый зал» спускался огромный вязаный паук чёрного цвета с шестью красными глазами-бусинами и белым крестом на туловище. Рядом с дверью стояла обычная школьная парта, над которой висел обычный почтовый ящик. На парте в трёх канцелярских лотках лежали бумага, почтовые конверты и открытки, распечатанные на чёрно-белом принтере, с изображением зверей, играющих на музыкальных инструментах. Из пластмассового стаканчика топорщились разноцветные карандаши и ручки, а рядом на столе находился круглый предмет неизвестного Сёме назначения. В центре предмета, в круглом отверстии поблёскивала тёмная жидкость.

– Надо же, чернильница! Сто лет такой не видела! – удивилась подошедшая сзади бабушка. – Что у них тут, почта, что ли? Ну, пойдём! О, боже мой!

Паука заметила, понял Сёма.

Кабинет директора нашёлся с другой стороны от гардероба. На двери сидел зелёный вязаный бегемот на качелях. Бабушка толкнула дверь, они вошли и увидели у окна высокого, несколько грузного дядьку с седыми волосами.

– Здравствуйте! – начала бабушка.

Дядька у окна развернулся, приветственно кивая, задержал на бабушке взгляд, разулыбался и сказал с чуть заметным сомнением в голосе:

– Оля?

– Да, Лёня, я, – почему-то совсем не удивилась она. – Узнал?

Дальнейшие события развивались настолько стремительно, что Сёма даже отступил на несколько шагов. Потому что седой дядька и бабушка бросились обниматься друг с другом, смеясь, восклицая попеременно то «Лёнечка», то «Олечка» и не переставая сообщать миру, как же они рады друг друга видеть.

Когда восторги немного поутихли, бабушка вспомнила про Сёму.

– Лёня, а это мой внук Сёма, – торжественно сказала она, взяв Сёму за плечи и подводя к директору. – Сёма, знакомься, мой одноклассник Лёня Строкин. Лёнь, как тебя по отчеству?

– Андреевич.

– Да, Сёма, Леонид Андреевич!

– Семён Михайлович! – Сёма, насупившись, протянул руку.

Леонид Андреевич тут же пожал Сёмину ладошку с самым серьёзным видом и сказал:

– Очень рад знакомству.

Сёме это понравилось. И сама школа вызывала любопытство. Но давать слабину он не собирался. Он для себя уже заранее всё решил. Вот.

Тем временем Леонид Андреевич пригласил их сесть, и бабушка приступила к самой важной части встречи – разговору о Сёминой музыкальной судьбе.

Сёмина мама, до недавнего времени жившая с мужем, нет, не с Сёминым отцом, а с другим мужчиной, в Саратове, снова развелась, она человек с непростым характером, сложно с ней, так вот, Сёмина мама перебралась в Москву. Пытается устроиться, понятное дело, на съёмной квартире где-то на окраине Юго-Запада. А Сёма временно с бабушкой в Новозаводске, уже второй год. Он начал посещать музыкальную школу в пять лет, ещё в Саратове. И его очень хвалили. Сейчас ему восемь. А в прошлом году они пошли в первую музыкалку, потому что она к дому ближе, но там не получилось с педагогом, контакта не возникло. А мальчик тоже сложный, в мать. И упёрся: с марта перестал ходить на уроки. Нет, заниматься не перестал.

Сёма выскользнул из кабинета, справедливо полагая, что взрослым есть о чём поговорить, а слушать в очередной раз историю своей жизни в бабушкином пересказе неинтересно. Гораздо интереснее обследовать территорию. На первом этаже напротив актового зала находились ещё две двери. На одной, под табличкой «Теоретический класс», никакого вязаного животного не висело. Соседняя дверь оказалась открытой, и оттуда раздавался гул голосов и смех. Сёма заглянул внутрь: в комнате с салатовыми занавесками стояло два дивана у стен и большой овальный стол посередине. За столом, держа в руках кружки разных цветов и мастей, сидела ребячья компания. Сёма узнал мальчишек, встретивших их с бабушкой на ступеньках школы, и белокурую Соню. Однако в гораздо большей степени его интересовала дверь. И она не разочаровала. Прикрыв комнату, Сёма прочитал – «НеобыЧайная». С таблички свешивалось красное вязаное яблоко с выглядывающим из него белым червячком в синей шляпе.

В углу, между кабинетом и лестницей, ведущей на второй этаж, высился могучий красавец кактус в кадке с надписью «Бенедикт». По стенкам лестничных пролётов были натянуты бельевые верёвки и висели фотографии на прищепках. Фотографии требовали пристального изучения. Сёма успел подняться только до первой площадки, когда услышал встревоженный голос бабушки. Пришлось возвращаться.

Бабушка и директор стояли в холле.

– Значит, договорились, мы с Сёмой начнём ходить на занятия с сентября, – сказала бабушка, легко дотронулась до локтя бывшего одноклассника и направилась к выходу.

Леонид Андреевич кивнул. Сёма, никому ничего не обещавший, тоже кивнул, потому что неизведанный второй этаж вынуждал его прийти сюда хотя бы ещё раз, снова, прощаясь, по-мужски пожал директору руку и уже почти опередил бабушку, собираясь открыть перед ней дверь, когда услышал, как Леонид Андреевич спросил вдогонку:

– Семён Михайлович, как зовут вашу скрипку?

Сёма медленно развернулся, не смея поверить своим ушам, и, наконец, произнёс негромко:

– Искра.

Директор снова кивнул, и Сёма с бабушкой вышли на улицу.