Текст книги "Генерал-фельдмаршал светлейший князь Михаил Семенович Воронцов. Рыцарь Российской империи"

Париж капитулировал 18 (30) марта 1814 года после упорного сопротивления; ожесточенный бой длился несколько часов. К четырем часам пополудни к предместью Ла-Вилетт подошли прусские батареи. М. С. Воронцов, достигнув Обербиллер, посылает к Ла-Вилетт генерал-майора Красовского с полками 13-ми 14-м егерскими, Тульским и Навагинским пехотными, 1-м Бугским казачьим и батарейною ротою подполковника Винспара. 13-й и 14-й егерские полки в парадной форме, с барабанным боем и музыкой ударили в штыки и без выстрелов вместе с охотниками Бугского полка овладели батареей у входа в Ла-Вилетт и ворвались в это селение. Император Александр Павлович прислал на следующий день по пятидесяти знаков отличия в 13-й и 14-й егерские полки и по десяти в Бугский казачий и батарейную роту Винспара. М. С. Воронцов за взятие Ла-Вилетт получил высочайший рескрипт. В это же время (4 часа 18 марта) войска графа Ланжерона продолжали обход левого фланга неприятельской позиции. Оставалось укротить лишь Монмартр, господствующие пункты высот которого находились в руках французов, но в целом участь битвы была уже решена.

Во взятии Парижа принимало участие до 100 000 человек, из них русских войск – 63 400 человек. Потери союзников составляли более 8000 человек, русские потеряли 100 офицеров и 6000 нижних чинов, из которых 1500 из войск Ланжерона и Воронцова. Столицу Франции защищало более 40 000, потери убитыми и ранеными составляли приблизительно 4000 человек. Это было одно из самых кровопролитных сражений за всю кампанию 1814 г.

19 марта (ст. ст.) 1814 г. союзные войска торжественно вступили в Париж. М. С. Воронцов был среди тех, кого по праву можно назвать «молодыми генералами своих судеб».

Но союзники понимали, что даже взятие Парижа не в состоянии окончательно сломить Наполеона. Как известно, лишь узнав об измене маршала Мармона, он отказался от намерения продолжать военные действия. 23 марта М. С. Воронцов получил от начальника главного штаба Западной армии генерал-лейтенанта Сабанеева отношение, в котором тот сообщал, что «маршал Мармон со своим корпусом вступает с нами в дружественный союз и следует в Нормандию»[206]206
  РГАДА, ф. 1261, оп. 1, ед. хр. 2026, л. 22.


[Закрыть].

Далее Сабанеев подчеркивает, что в данной ситуации следовало ничего «не предпринимать против жизни Наполеона»[207]207
  Там же.


[Закрыть], и фельдмаршал Барклай-де-Толли приказывал М. С. Воронцову, что в случае преследования неприятелем корпуса Мармона оказывать немедленно ему помощь, сообщая о своих действиях тотчас командующему, а во время прохождения частей Мармона через войска союзников оказывать корпусу всяческое уважение. Не удалось обнаружить других источников, свидетельствующих, состоялась ли встреча Мармона и М. С. Воронцова во время описываемых событий 1814 г. Представляется, что весьма интересно было бы проследить дальнейшее развитие этих отношений, так как в одном из исследований, посвященных истории дворца и парка в Алупке, упоминается о присутствии Мармона в Алупке в гостях у М. С. Воронцова[208]208
  Алупка. Дворец и парк. Киев, 1992. С. 36.


[Закрыть]. В память об участии во взятии Парижа М. С. Воронцов с супругой одними из первых в Крыму высадили в парке на открытом грунте магнолии, назвав это место «холм Монмартра»[209]209
  Алупка. Дворец и парк. Киев, 1992. С. 16.


[Закрыть]. Столица Франции осталась целой и невредимой благодаря благородному решению Императора Александра не мстить пожаром Парижа за пожар Москвы, но пощадить этот город великой европейской культуры. В связи с этим интересен случай из биографии Императора Александра Благословенного, сообщенный С.Н. Глинкой в своих «Записках». Современники царствования Екатерины Великой, пишет он, вспоминали, что однажды в присутствии вельмож своего двора Императрица спросила внука, бывшего еще мальчиком, что ему особенно нравится в истории. «Поступок Генриха IV, – отвечал юный Александр Павлович, – когда он посылал хлеб осажденному им же Парижу». Речь шла об известном случае, когда король Генрих IV, осадив Париж, закрыл все дороги туда. Но, узнав о страданиях голодающих жителей, приказал доставлять хлеб к воротам города. «Думал ли Александр I в отроческие годы свои, что он превзойдет великодушие и самого Генриха IV? Император Александр спас тот самый город, откуда завоеватель выходил для разорения России»[210]210
  Записки С.Н. Глинки, СПб., 1895. С. 279.


[Закрыть], – писал Глинка. Государь Александр Благословенный много сделал для Парижа: он освободил дома парижан от солдатского постоя, запретил воинству брать себе что-либо бесплатно и строго следил за выполнением этого приказа, он отпустил всех пленных, сказав, что никогда не воевал с французским народом, но лишь с его кровавым тираном. Поэтому и вступление русских войск в город было встречено парижанами восторженно. 19 марта 1814 г. войска торжественно вошли в Париж. Русский военный историк М.И. Богданович приводит в своей книге высказывания маркиза Лондондерри, который был свидетелем этого события: «Все, что можно сказать о русских резервах, останется ниже действительности, вид и вооружение их удивительные, когда подумаешь о трудах, перенесенных этими людьми, из коих многие, прибыв от границ Китая, в короткое время прошли пространство от Москвы до Франции, исполняешься чувством ужаса к необъятной Российской Империи»[211]211
  Богданович М. Указ. соч. Т. 1. С. 563–564.


[Закрыть].

В тот славный день звуки труб и военной музыки с утра оглашали город. Казалось, весь Париж высыпал на бульвары, по которым должны были пройти союзные войска. Балконы, террасы, окна были заполнены людьми. Полки появились на бульварах в час дня. Ярко светило солнце, и шагающие шеренги, гарцующие всадники представляли собой, по свидетельству очевидцев, незабываемое зрелище. Участник этого марша С.Н. Глинка писал об этом так: «Никто и никогда даже и из защитников собственного царства не видели такой встречи, какая сделана была союзным государям в столице Франции. Непрестанно гремели восклицания: «Да здравствует Император Александр I!», «Да здравствует Фридрих-Вильгельм!»[212]212
  Записки С.Н. Глинки. СПб., 1895. С. 279.


[Закрыть]. Парижане предлагали воинам вино и еду, но, как вспоминает видевший все это, ни один солдат «ничего не брал безденежно». Парижане восхищались красотой мундиров русских военных, учтивостью и остроумием говоривших по-французски офицеров, сначала даже принимая их за своих эмигрантов – роялистов. Союзные войска, пройдя бульвары, повернули по Королевской улице на площадь Людовика XV и к Елисейским полям, где в течение нескольких часов продолжался парад. Замечено было, что на Вандомской площади толпа окружила колонну со статуей Наполеона наверху, набросила веревки на шею своего вчерашнего кумира и пыталась сокрушить его. Однако Император Александр Павлович, узнав об этом, прислал караул от Семеновского полка, что заставило буянов разойтись. На следующий день для того, чтобы избежать беспорядков, статую все же сняли с колонны, водрузив на нее белое королевское знамя. Сам Император пожелал взглянуть на памятник и заметил: «Если бы я стоял так высоко, то у меня закружилась бы голова»[213]213
  Богданович М. Указ. соч. Т. 1. С. 569.


[Закрыть]. Император всероссийский остановился в Париже в доме князя Талейрана, в том самом, где в 1717 г. останавливался, находясь в Париже, Петр Великий. Приветствуя Императора у входа, Талейран сказал, что Его Величество давно уже здесь ожидали. «В замедлении моем, – отвечал Александр, – вините храбрость французских воск»[214]214
  Записки С.Н. Глинки. СПб., 1895. С. 282.


[Закрыть]. На следующий день после вступления союзных армий были назначены русский, австрийский, прусский и французский коменданты Парижа, а генерал-губернатором французской столицы стал русский генерал барон Ф.В. фон дер Остен-Сакен, будущий генерал-фельдмаршал, граф и князь. Вступив в должность, он специальным приказом запретил «тревожить и оскорблять кого бы то ни было за политические мнения или за наружные кем-либо носимые знаки»[215]215
  Бантыш-Каменский Д.Н. Биографии российских генералиссимусов и генерал-фельдмаршалов. Ч. IV. СПб. 1841. С. 108–109.


[Закрыть]. Справедливостью и строгостью, соединенными со снисходительностью, генерал-губернатор сразу же расположил к себе парижан. Где бы он ни появлялся, его радостно приветствовали, когда же он приезжал в театр, немного опоздав к началу, зрители требовали, чтобы начинали для него спектакль снова. Один из приказов Ф.В. Остен-Сакена по парижскому гарнизону гласил: «Осмотрев временный госпиталь, учрежденный в предместье Руль, я свидетельствую начальникам и чиновникам мою особенную благодарность за их старание облегчить скорбь храбрых воинов. Меня истинно тронула признательность больных к тем лицам, которым вверено о них попечение. Небо да благословит также народ, оказывающий вспомоществование раненым и больным без различия стран, коим они принадлежат»[216]216
  Там же. С. 109.


[Закрыть]. Убедительное и авторитетное свидетельство доброго отношения парижан к чужеземным воинам, с оружием вошедшим в их город.

В марте – апреле 1814 г. в Париже собрался цвет русского воинства. А этот город, как известно, способен закружить в весеннем вихре любого, и особенно если он молод и после долгой войны ему хочется жить и радоваться каждому новому дню. Русское военное начальство вполне понимало это. Офицерам было предоставлено много свободы, к тому же распоряжением Императора Александра им было роздано двойное, иногда и тройное жалованье за кампании 1812, 1813 и 1814 гг.[217]217
  Из рассказов старого лейб-гусара // Русский архив. 1887. Кн. 3. С. 194–195.


[Закрыть]. И как пишет один из участников описываемых событий, именующий себя просто «старым лейб-гусаром», «кто бывает в Париже, тот знает, что там можно почти птичьего молока достать, только были бы деньги, можно себе представить, каков поднялся кутеж, занятый нами неприятельской столицы. Все разбрелись, не приходили в казарму и на квартиры по несколько дней сряду. Оставались при должности только несчастные дежурные офицеры» [218]218
  Офицеры, которые хотели остаться в казармах, получали на питание 5 франков, а штаб-офицеры по 10 франков. В Пале-Рояле можно было заказать обед на выбор из шести блюд на 1 франк и 50 сантимов.


[Закрыть]. Напропалую кутили, конечно, не все, многие офицеры старались сочетать веселые удовольствия этого города с посещением музеев, театров Парижа. В те дни шли представления в восьми театрах, заполненных до отказа каждый вечер. «Многие из тех, кто попадал в зал и находил свободное место, в течение трех или четырех часов сидели в тесноте и в духоте, при этом надо было быть готовым в любой момент уступить место даме, – вспоминал «в моем путевом журнале или дорожном дневнике…» А.Д. Чирков. – Если кто-нибудь из зрителей выходил на время, то, вернувшись, он зачастую находил шляпу на полу, а место занятым. Выхода из данной ситуации было два – затеять ссору с последующим выяснением отношений в Булонском лесу, что делали многие офицеры, или уступить»[219]219
  1812–1814… С. 433


[Закрыть]. Русские военные бывали во французских театрах, гуляли вечерами в парижском саду Тиволи, напоминавшем, по словам очевидцев, волшебный чертог. Многих больше притягивали музеи Парижа, где были собраны тогда Наполеоном величайшие сокровища искусств из многих стран. Иных интересовали знаменитые парижские ученые. Известный Н.И. Кривцов, например, одним из первых занялся таким образом изучением в Париже опыта ланкастерских школ и составил на основании этого особую записку, представленную Императору. По возвращении в Москву Н.И. Кривцов, как известно, вошел в круг Карамзина, Дмитриева, Жуковского, Вяземского, молодого Пушкина. Даже нижние чины не избегли очарования тогдашнего Парижа. Они, конечно, не пользовались такой свободой, как офицеры, но все же солдаты, особенно молодые кирасиры, стройные и высокие, пользовались большим успехом у парижанок. Накануне выступления войск из города в середине мая во время переклички не оказалось на месте по нескольку нижних чинов в каждом батальоне и эскадроне. После заключения в мае мирного договора между союзными державами Франции генерал барон Остен-Сакен, естественно, сложил с себя должность генерал-губернатора Парижа. Городское правление в знак признательности за его труды преподнесло ему карабин, пару пистолетов и золотую шпагу, осыпанную бриллиантами и с надписями «Мир 1814 года» и «Город Париж – генералу Сакену». В специальном определении, в котором обосновывалось это подношение, было сказано, что генерал Остен-Сакен «водворил в Париже тишину и безопасность, избавив его от лишних расходов, покровительствовал присутственным и судебным местам, и что жители, благодаря бдительности его, могли предаваться обыкновенным своим занятиям и почитали себя не в военном положении, но пользовались всеми выгодами и ручательствами мирного времени»[220]220
  Батыш-Каменекий. Указ. соч. С. 110.


[Закрыть].

В июне русская армия сдала караул в Париже французской национальной гвардии, а сама выступила в обратный путь. «Прощайте, поля Елисейские, прощай ты, Марсово поле! Мы расположили на вас биваки свои, застроили вас хижинами, шалашами, будками и жили в них как в палатках. Прощайте, господа повара, кондитеры, портные, сапожники, слесаря и седельники! Вы долго не забудете неимоверной щедрости русской», – так эмоционально прощался с Парижем Ф.Н. Глинка[221]221
  Глинка Ф.Н. Письма русского офицера. М., 1987, С. 263.


[Закрыть].

* * *

Спустя примерно месяц после торжественного марша союзных войск по Парижу граф Ф.В. Ростопчин пишет своему старому другу графу С. Р. Воронцову: «Какое вам счастье, мой почтенный граф, иметь такого сына, как ваш. Он шел по Вашим стопам, но ему выпала счастливая доля, которой вы не имели, – сражаться и пролить кровь для блага своего Отечества. Он Русский, он ваш Сын, следовательно, он должен иметь геройскую храбрость; что за прекрасная у него душа! Скромность равна в нем доблести. Лестно знать его своим соотечественником, почетно служить с ним вместе и быть ему признательным»[222]222
  Ростопчинские письма ⁄⁄ Русский архив. 1887. Кн. I. С. 183.


[Закрыть].

Находясь в Париже, М. С. Воронцов, не отказываясь от светской жизни, брал уроки по стенографии у Бретона и занимался изучением ланкастерской системы взаимного обучения. После заключения 18 (30) мая 1814 г. союзными державами мирного договора с Францией М. С. Воронцов был назначен командующим 12-й дивизией и состоял в авангардном корпусе генерал-лейтенанта А.П. Ермолова. В своих «Записках» А.П. Ермолов, под началом которого оказался М. С. Воронцов, писал: «По окончании войны с французами 1814 г. Государь перед отъездом своим из Парижа в Англию приказал мне отправиться в Краков к назначенной мне новой команде» [223]223
  Ермолов А.П. Записки. 1798–1826. М., 1991. С. 267.


[Закрыть].

М. С. Воронцов не сразу отправился в Польшу, к месту своего назначения. Он совершает путешествие по Европе, по окончании которого сообщает 8 (20) декабря 1814 г. из Роттердама И.К. Орурку[224]224
  Граф И.К. Орурк (1763–1849) – генерал-лейтенант, в то время командир 2-й уланской дивизии.


[Закрыть], что едет прямо в Варшаву. Кроме того, из этого письма мы узнаем, что М. С. Воронцов весьма обеспокоен тем, что все его представления к наградам отличившихся в деле при Краоне и Лане были безрезультатны, тогда как «все приятели Волконского и Чернышева, из коих некоторые и ядра там не слыхали, получили чины и награждения»[225]225
  Архив князя Воронцова. 1887. Кн. 37. С. 353.


[Закрыть]. Далее М. С. Воронцов добавляет, что не ожидал ничего другого от Винценгероде и Волконского, но он скорее решит оставить службу, чем видеть перед собой офицеров, которые не получили заслуженных наград, тогда как он сам и другие обязаны им своим спасением в этих битвах.

М. С. Воронцов унаследовал от своего отца правила, что между начальником и подчиненными должны существовать отношения доверия и взаимного уважения. Поэтому уже в это время начинает складываться система отношений между М. С. Воронцовым и его подчиненными. Если по каким-либо причинам их взаимоотношения не налаживались, М. С. Воронцов старался удалить такого человека из-под своего начала. «Что может быть лучше и счастливее для армии, как избавиться от дряни в генеральских чинах»[226]226
  Архив князя Воронцова. 1887. Кн. 37. С. 389.


[Закрыть].

Военно-административной деятельностью М. С. Воронцову особенно серьезно придется заниматься в период командования им оккупационным корпусом во Франции, но пребывание в Польше станет хорошей подготовкой к этой службе, цель которой М. С. Воронцов видит в следующем: «Кому нужнее, чтобы 12-я дивизия была хорошая и поддержала славу оружия нашего? Ведь не мне столько, не графу Воронцову, который может быть переведен и в другую дивизию и куда угодно, и может дома жить спокойно и благополучно. Армии это нужно, Александру Павловичу и Отечеству нашему, России» [227]227
  Там же. С. 389.


[Закрыть].

М. С. Воронцов старается предпринять все возможные меры, чтобы полки его дивизии не отставали от гвардейских в военной подготовке, чтобы и одеты были не хуже, чем гвардейцы. Так, в одном из писем к Ермолову в начале марта 1815 г. он докладывает, что остался доволен Смоленским полком, но амуницию в полк прислали прескверную. М. С. Воронцов понимал, что никакие его распоряжения не приведут к желаемым результатам, если в самой дивизии не будет достойных, на его взгляд, отношений между нижними чинами и офицерами. С этой целью он составляет документ «Некоторые правила для обхождения с нижними чинами 12-й пехотной дивизии», которые, по его мнению, должны улучшить исполнение воли Государя путем утверждения среди чинов дивизии благородного обхождения, необходимого для управления войсками. Вина не должна оставаться без наказания, однако незаслуженное наказание, унижающее дух солдата, обязано быть искоренено.

Было введено много ограничений на применение телесных наказаний: никто в роте, кроме ротного командира, не имел права наказывать нижних чинов ни одним ударом; солдату, который никогда палками не наказывался, приговор определялся в полку, а не в роте, «поелику наказание, унижающее такового солдата, в одну минуту истребляет все плоды, которые от хорошего поведения чрез долгое время он себе доставил»;[228]228
  Русский архив. 1877. № 6. С. 168.


[Закрыть] имеющие знаки отличия от телесных наказаний освобождаются навсегда; ротные командиры за небольшие проступки должны сажать под караул, лишать порций, при всей роте вывернуть наизнанку одежду и так носить; приклеивать бумагу с надписями: ленив, пьян, неряха – к головному убору или мундиру, но «иметь за правило, чтобы не слишком часто над одним человеком одно и то же делать, потому, что все наказания, действия которых основаны на стыде, теряют всю силу и пользу, когда от частого применения к ним привыкнут» [229]229
  Там же. С. 169.


[Закрыть].

Пьяных не наказывать, дать им протрезветь; больных в лазаретах палками не наказывать; «взять за святое и непременное правило, что на ученье никогда ни одного удара дать не должно»[230]230
  Там же. С. 170.


[Закрыть]. Ошибки при обучении, по мнению М. С. Воронцова, происходят более от непонятливости, нерасторопности или страха, эти причины от наказаний лишь возрастают, а исправляются лишь терпением и ласковым обращением с солдатом. М. С. Воронцов запрещает, по его словам, «гнусный обычай» добиваться правды из-под палок. «Столь мерзкий, подлый и как божеским, так и человеческим законам противный обычай есть не что иное, как пытка, одним варварам приличная, и я уверен, что полковые командиры все мне готовы отвечать, что такового примера у них в полках никогда не будет. Всякой же штаб– или обер-офицер, который бы в таковом поступке оказался виновным, непременно бы отдан был под военный суд»[231]231
  Там же. С. 170.


[Закрыть].

Однако существовали проступки, из-за которых ротный командир мог наложить и произвести наказание палками, но оно не должно превышать 40 ударов. К таким нарушениям относились: частое пьянство, потеря или порча амуниции, ссора или плохое обращение с хозяевами квартир, грубость к старшим, неисполнение приказов офицеров. За кражу или разбой ротный командир сам не наказывал, а отправлял виновных под караул с доказательством в полк, где собиралось следствие из трех офицеров и после исследования вины полковой командир определял приговор. Причем о всех наказаниях в роте капитан доносил в полк, где все записывалось в специальную полковую книгу.

Заключая эту записку, Михаил Семенович выражал надежду, что ротные и другие начальники не сочтут данное постановление проявлением недоверия к ним. «Всякой благородно мыслящий офицер всегда захочет скорее быть отцом и другом своих подчиненных, нежели их тираном»[232]232
  Русский архив. 1877. № 6. С. 171.


[Закрыть]. Указанные правила, писал М. С. Воронцов, есть следствие воли Всемилостивейшего Государя нашего, отца своих подданных и особливо военных» [233]233
  Там же. С. 171.


[Закрыть].

Интересен тот факт, что Воронцов предлагал офицерам, которые в силу привычки или старых убеждений не могли привыкнуть к новым правилам, честно ему об этом сказать, и он обязывался перевести их в другую дивизию, без какого-либо ущерба. Те же, кто начнет выполнять изложенные правила, скоро поймут, по мнению М. С. Воронцова, что «уже в этом есть унижение, когда кто командует людьми униженными, так ничего нет лестнее и приятнее, как предводительствовать людьми, движимыми чувствами благородными. Все таковые офицеры почтутся мною за настоящих помощников, товарищей, друзей, и я с жадностью буду искать случая преимущественно им доставлять во всех возможных случаях выгоды и награждения»[234]234
  Там же. С. 171.


[Закрыть].

Таким образом, телесные наказания не были отменены совершенно, но причины, по которым они могли применяться, – сведены к минимуму. В каждой строке этих правил видно уважение к личности человека, его достоинству, независимо от воинского звания и социального статуса. Причем в одном из своих писем М. С. Воронцов сообщал, что если он убедится, что «военная служба без пустого и без резонного

бесчеловечения существовать не может, то в таком случае он такой системе не слуга и пойдет в отставку»[235]235
  Архив князя Воронцова. Кн. 37. С. 426.


[Закрыть]. Но отставки не последовало, и М. С. Воронцов со своей дивизией, в составе войска снова проследовал через Силезию, Богемию и Баварию во Францию. Русским солдатам, однако, не пришлось вновь сразиться с Наполеоном. «Полет орла длился всего 100 дней»[236]236
  Керсновский А.А. Указ. соч. С. 284.


[Закрыть]. Разгром при Ватерлоо завершил поход императора, 15 июля 1815 г. Наполеон был отправлен на Святую Елену.

В августе 1815 г. Император Александр Павлович назначил маневры на полях Шампани, недалеко от местечка Вертю (120 километров от Парижа), которые стали местом устройства и одновременно смотром блеска русской армии, в составе 150 145 человек (в том числе 87 генералов, 4413 штаб– и обер-офицеров, 146 045 нижних чинов)[237]237
  Богданович М.И. Смотр при Вертю в августе 1815 года (место и год не указаны в издании). С. 233–234.


[Закрыть]. 26 августа, в годовщину Бородинского сражения, состоялся так называемый примерный смотр. Из Парижа прибыли Император Австрии, король Пруссии, князь Шварценберг, герцог Веллингтон, принц Леопольд Кобургский (впоследствии король Бельгии), множество сановников и военачальников. Из Парижа, Реймса, Шалона, Труа и других городов приехало немало прекрасных дам. В целом число зрителей простиралось от 8 до 10 тысяч. 29 августа 1815 г. с трех часов пополуночи войска поднялись из лагеря. В восьмом часу армия стояла в боевом порядке напротив высоты Монтэме. По первым сигналам войска приветствовали появление русского Императора и союзных монархов троекратным «Ура!». После следующих трех выстрелов почти полтораста тысяч человек пришли в движение и вскоре исчезли в облаках пыли, а когда она улеглась, то вместо прежнего порядка в несколько линий предстало каре. Александр Павлович, австрийский Император и король Пруссии в сопровождении свиты объехали все фасы каре, приветствуя войска, которые встретили их барабанным боем, музыкой и восклицаниями. Герцог Веллингтон с несколькими иностранными генералами следовал за государями, всматриваясь в русские части, объехав которые монархи со свитой встали внутри каре. Войска, построясь к церемониальному маршу, прошли мимо Государя. Император Александр Павлович с обнаженной шпагой, командуя армией, обращался к венценосным союзникам, называя им по фамилиям корпусных, дивизионных и бригадных командиров, номера корпусов, дивизий, имена полков. По окончании церемониального марша войска построились в первоначальный боевой порядок: сделали «на караул», ударили «поход», в полках заиграла музыка и вместе с троекратным «Ура!» отдали честь Государю; по последнему сигналу раздался в артиллерии и пехоте беглый огонь и войска скрылись в густых облаках дыма и пламени. Весь маневр длился около двух с половиной часов. Блестящее состояние русской армии, вооружения, обмундирования, здоровый вид солдат, быстрота и правильность боевых построений вызвали немалое удивление собравшихся зрителей. Постепенно высокие гости стали разъезжаться. «Только знаменитый воин, лорд Веллингтон, облокотившись на перила ограды, оставался недвижимым несколько минут. Государь, заметив его задумчивость, тронул его за руки и вместе с ним отправился в Вертю»[238]238
  Богданович М.И. Смотр при Вертю в августе 1815 года. С. 277–278.


[Закрыть]. Очевидцы описываемых событий отмечали, что герцогу более всего понравилась русская артиллерия, а Император Александр Павлович был особенно доволен гусарами, уланами и конной артиллерией.

Нужно отметить, что в смотре принимали участие такие прославленные генералы русской армии, как: П.М. Капцевич, А.И. Цвиленев, З.Д. Олсуфьев (1-й), Е.И. Марков (1-й), Е.Е. Удом (2-й), А.В. Богдановский, И.В. Сабанеев, К.М. Полторацкий, А.П. Ермолов, Д.С. Дохтуров, Н.Н. Раевский, Ф.В. Остен-Сакен, И.Ф. Паскевич и др. М. С. Воронцов участвовал в смотре, командуя 12-й пехотной дивизией в составе 5-го корпуса[239]239
  Л.Г. Бескровный в монографии «Русская армия и флот в XIX веке». М., 1973. С. 112 – ошибочно утверждает, что «для смотра был выделен русский экспедиционный корпус генерала М. С. Воронцова», в целом пехота, участвовавшая в смотре, состояла из 3-го, 4-го, 5-го, 7-го и гренадерского корпусов. Дивизия М. С. Воронцова входила в состав 5-го корпуса.


[Закрыть].

На следующий день войска были собраны вновь для благодарственного молебна, который они совершили вместе с Императором Александром Павловичем. После этого армия двинулась обратно в свое Отечество, проходя мимо красивых городов Германии, богатых деревень, гор, покрытых виноградниками, встречая радушный прием местных жителей, строивших зачастую триумфальные ворота с надписью «Избавителям Европы».

Еще в начале марта 1814 г. М. С. Воронцов сообщал в письме к Н.Н. Раевскому, что надеется быть в мае в России, провести два-три месяца в Санкт-Петербурге, потом через Москву отправиться в Житомир, где квартировалась его дивизия. М. С. Воронцов пишет, что он и Ермолов хотели бы служить под началом Н.Н. Раевского и быть достойными его дружбы. Но побег Наполеона с Эльбы изменил планы не только М. С. Воронцова, но и монархов Европы. Не всем солдатам и офицерам после смотра в Вертю суждено было отправиться на Родину. Для поддержания престола Бурбонов во Франции был оставлен отдельный корпус. Для М. С. Воронцова начинался новый этап в его военной биографии.