Текст книги "Русский бал XVIII – начала XX века. Танцы, костюмы, символика"

Как справедливо отмечает в своем исследовании, посвященном узловым проблемам биографии М. Ю. Лермонтова в 1837–1841 годах, Э. Г. Герштейн, весьма «знаменательно наблюдение Корфа о лейб-гусарских мундирах». Появление на балах в Аничковом дворце лейб-гусар – явление новое и во многом замечательное. Кавалергарды теряли свое исключительное преимущество безраздельно царить на придворных балах. Лейб-гусарский полк славился своими традициями, в разное время там служили П. Я. Чаадаев, Денис Давыдов, приятель А. С. Пушкина П. П. Каверин. Лейб-гусарскому полку посвящена строфа в «Тамбовской казначейше»:

 
Родов, обычаев боярских
Теперь и следу не ищи,
И только на пирах гусарских
Гремят, как прежде, трубачи.
О, скоро ль мне придется снова
Сидеть среди кружка родного
С бокалом влаги золотой
При звуках песни полковой!
И скоро ль ментиков червонных
Приветный блеск увижу я,
В тот серый час, когда заря
На строй гусаров полусонных
И на бивак их у леска
Бросает луч исподтишка!
 

На квартире Лермонтова в Царском Селе собирались А. Монго-Столыпин, К. Браницкий, А. Долгорукий, А. Шувалов – те, кто составляли треть общества «шестнадцати», которое в 1839 году состояло из молодых людей «<…> частью окончивших университет, частью из кавказских офицеров. Каждую ночь, возвращаясь из театра или с бала, они собирались то у одного, то у другого. Там после скромного ужина, куря свои сигары, они рассказывали друг другу о событиях дня, болтали обо всем и все обсуждали…». Участники кружка были желанными гостями на светских приемах. Так, 9 октября на званом ужине в Царском Селе присутствовали А. Г. Столыпин и Монго-Столыпин, А. П. Шувалов, А. Н. Долгорукий. 3 и 29 января 1839 года эти лейб-гусары приглашаются в Аничков дворец для танцев.

Одним из тех, кто пользовался особым уважением товарищей, был А. А. Столыпин-Монго, прославившийся среди современников своей преданностью А. К. Воронцовой-Дашковой. Благодаря очарованию графини дом ее супруга в Петербурге был одним из самых блестящих.

Александра Кирилловна отличалась не только необыкновенным остроумием, но и тонким вкусом, изяществом, грацией, неподдельной веселостью. Многие женщины пытались ей подражать, но «… ни одна из них не могла казаться тем, чем та была в действительности».

«В петербургском обществе в подражание парижскому впервые тогда появились львицы, или так называемые дамы высшего круга, отличавшиеся в свете или своею роскошью, или своим положением, или своим умом, или своей красотой, или, наконец, всем этим совокупно, а главное – множеством своих поклонников. <…> Графиня Воронцова, бесспорно, более всех заслуживала <…> наименования львицы. <…> Она не имела соперниц».

Весь свет петербургского общества приглашался на ежегодный зимний бал к Воронцовым-Дашковым. В этот вечер дворец Воронцовых представлял великолепное зрелище: «На каждой ступени лестницы стояло по два ливрейных лакея: внизу в белых кафтанах – ливрея Дашковых, на второй половине лестницы в красных кафтанах – ливрея Воронцовых».

К десяти часам заканчивался съезд гостей, которые, в ожидании членов императорской фамилии, размещались в двух первых залах дворца. Когда приходило известие, что император с императрицей выехали к Воронцовым, мажордом Риччи, в черном бархатном фраке, коротких бархатных панталонах, чулках и башмаках, со шпагой сбоку и треуголкой под локтем, вставал в сопровождении двух дворецких у подъезда. Граф Воронцов находился в это время на первой ступени лестницы, графиня – на первой площадке. Императрица поднималась по лестнице, опираясь на локоть графа Воронцова, при этом она с присущей ей любезностью приветствовала присутствующих. Император следовал за своей супругой.

Бал начинался полонезом. В первой паре шествовала императрица с хозяином праздника. Мажордом Риччи всегда находился рядом с Александрой Федоровной, во время танца он стоял в дверях бального зала. Во время ужина для императрицы сервировался отдельный стол с посудой из чистого золота. Император, как обычно, прохаживался между столами и садился там, где ему было угодно.

Каждый бал у Воронцовых-Дашковых – это событие в светской жизни Петербурга. Но один из них особенно запомнился современникам. Масленичный бал у графа И. И. Воронцова-Дашкова в 1841 году был устроен 9 февраля. Собираясь туда, М. А. Корф записал в своем дневнике: «Сегодня – масленичное воскресенье – folle journee празднуется в первый раз у графа Воронцова. 200 человек званы в час; позавтракав, они тотчас примутся плясать и потом будут обедать, а вечером в 8 часов в подкрепление к ним званы еще 400 человек, которых ожидают, впрочем, только танцы, карты и десерт, ужина не будет, как и в других домах прежде в этот день его не бывало». Этот бал стал последним петербургским придворным балом в жизни М. Ю. Лермонтова, который прибыл с Кавказа в отпуск. «Приехав сюда, в Петербург, на половине масленицы, я на другой же день отправился на бал к графине Воронцовой, и это нашли неприличным и дерзким. Что делать? Кабы знал, где упасть, соломки бы подостлал», – писал Лермонтов А. И. Бибикову в конце февраля 1841 года.

10 февраля Корф так опишет этот вечер: «На вчерашнем вечернем бале Воронцова был большой сюрприз и для публики, и для самих хозяев, – именно появление императрицы, которая во всю нынешнюю зиму не была ни на одном частном бале. Она приехала в 9 часов, и, уезжая в 11, я оставил ее еще там. Впрочем, она была только зрительницею, а не участницею танцев. Государь приехал вместе с нею. Оба великие князя были и вечером и утром».

Император заметил Лермонтова среди шестисот приглашенных и сделал замечание Михаилу Павловичу. «Орлиные взоры», бросаемые в сторону поэта, не мешали последнему беззаботно кружиться в вальсе. Раздосадованный таким поведением, Соллогуб подошел к Михаилу Юрьевичу. «– Да что ты тут делаешь! – закричал я на него. – Убирайся ты отсюда, Лермонтов, того и гляди тебя арестуют! Посмотри, как грозно глядит на тебя великий князь Михаил Павлович!

– Не арестуют у меня! – щурясь сквозь свой лорнет, вскользь проговорил граф Иван, проходя мимо нас <…>».

Портрет хозяйки своего последнего петербургского бала А. К. Воронцовой-Дашковой М. Ю. Лермонтов изобразил в стихотворении «Как мальчик кудрявый, резва…». Другой русский поэт, Н. А. Некрасов, посвятил ей стихотворение «Княгиня», напечатанное в журнале «Современник» в 1856 году. Это произведение едва не стало причиной дуэли между русским поэтом и бароном де Пойли, за которого графиня Воронцова-Дашкова вышла замуж в Париже после смерти супруга. Этот брак вызвал много пересудов, особенно после преждевременной смерти Александры Кирилловны. Поговаривали, что француз отравил графиню Дашкову, чтобы скорее воспользоваться ее состоянием. Строки поэтического творения Некрасова вполне могли послужить поводом к дуэли:

 
Тут пришла развязка. Круто изменился
Доктор спекулятор: деспотом явился!
Деньги, бриллианты – все пустил в аферы,
А жену тиранил, ревновал без меры.
И когда бедняжка с горя захворала,
Свез ее в больницу… Навещал сначала,
А потом уехал – словно канул в воду!
 

К счастью для русской культуры, дуэль не состоялась. В действительности Александра Кирилловна умерла от чахотки в Париже, городе, который славится своими загадочными любовными романами, главными участниками которых зачастую становятся наши соотечественники.

Не стала исключением и княгиня Зинаида Ивановна Юсупова, чья красота вызывала восхищение современников.

Юсуповы давали великолепные балы, в которых, впрочем, не было «щегольства и барства» праздников Воронцовых.

Большая поклонница творчества графа Ф. П. Толстого княгиня Юсупова прислала ему и его дочери особое приглашение на свой бал, подготовка к которому началась за год до его начала. «В этом трудном деле нам помог француз, m-r Lenormand, который разъезжал в те времена по Петербургу со своими товарищами. За ним сейчас же послали, и у него тетушка выбрала для меня прелестную материю на бальное платье, костюм мой вышел точно не заурядный и не такой, как у всех. Платье мне сделали из бледно-голубого серебристого газа, а чехол под него из голубого муаре, так что волны муаре, сквозя из-под газа, изобразили из себя речную воду. Прибавлю к этому, что газ на юбке в нескольких местах подобрали букетами водяных лилий (ненюфаров). Ну, и вышла из меня какая-то ундина. Отец мой как художник одобрил вкус своей кузины, и она от похвалы его пришла в неописанный восторг. Про меня и говорить нечего, я была на седьмом небе».

Наконец настал день бала. Парадные кареты гостей, запряженные четверками лошадей, медленно, шаг за шагом, в одну линию, не опережая друг друга, двигаются по Мойке к иллюминированному дворцу Юсуповых. Войдя в дом, вы сразу же попадали в некий волшебный сад.

Хозяйка дома княгиня Зинаида Ивановна в этот вечер не танцевала. Катаясь с ледяной горы, она ушибла ногу и прихрамывала. Но даже эту неприятную ситуацию красавица княгиня смогла использовать с пользой для себя, представ перед гостями в образе прекрасной феи. У лба княгини сияла большая бриллиантовая звезда, сзади прическу украшали два газовых шарфа – голубой с серебряными звездами и белый с золотыми, оба шарфа струились до самого пола. Княгиня грациозно опиралась на усыпанную бриллиантами трость из черного дерева, казавшуюся на фоне голубого платья из тяжелого штофа волшебным посохом.

«Удивительно хороша была она в этом наряде!.. Особенно княгиня была эффектна, когда прогуливалась по своим великолепным чертогам под руку с красавцем, русским богатырем императором Николаем Павловичем», – вспоминала М. Каменская.

Среди великосветских красавиц была на том балу графиня Елена Михайловна Завадовская, поражавшая всех царственной холодной красотой. Ей посвятят свои стихи П. А. Вяземский, И. И. Козлов, А. С. Пушкин выведет ее под именем Нины Воронской в «Евгении Онегине». Выделялась и Аврора Карловна Демидова, супруга П. Н. Демидова. Ее наряд привлекал внимание своей простотой. Она явилась на бал в белом креповом платье без всяких украшений. Только на тонкой черной бархотке, окаймлявшей шею красавицы, сверкал дивный бриллиантовый крест из пяти камней. Император Николай Павлович по достоинству оценил оригинальность Авроры Карловны, заметив ей с улыбкой, что ее украшение так же просто, как и дорого… Этот крест считался одной из редкостей среди демидовских сокровищ.

Балы 1836 года отличались некоторой особенностью. Их устроителям было предписано, если они ожидали императрицу, начинать празднества не позднее шести вечера, а завершать в десять. Это указание исполнялось довольно строго, поэтому ровно в десять часов вечера музыка на балу Юсуповых, о котором мы говорим, смолкла, и Александра Федоровна покинула праздник. Но император, представители царской фамилии и другие приглашенные остались. Вскоре вновь грянула музыка. После мазурки и котильона зазвучали торжественные звуки полонеза. Княгиня Зинаида Ивановна под руку с императором подошла к одной из боковых зеркальных стен бального зала. В этот момент зеркало пришло в движение и исчезло в стене. Перед изумленными гостями открылась цветочная аллея. Под звуки полонеза гости шли по этой аллее и попадали в столовую, где их ожидали новые чудеса. Роскошный стол, словно в волшебной сказке, как бы пророс цветущими померанцевыми деревьями, между ними возвышались севрские вазы с цветами, фрукты и конфеты в сверкающем, как бриллианты, хрустале. Об ужине современники говорили, что недоставало лишь птичьего молока.

История искусства XIX века вкратце повторяет эволюцию художественной культуры от античности до рококо включительно; мебель, утварь, женский костюм претерпели серьезные изменения.

В 30-40-х годах XIX века женский костюм начинает походить на одежду барочного покроя. «Одно такое платье появилось на большом бале на прекрасной даме, с разрезом спереди и выкроенными овальными зубцами, обшитыми золотым кружевом. Надеемся, что пышнее этого не наряжались и при дворе Людовика XIV! На другой день две тысячи щеголих страдали спазмами с зависти; весь Париж был в смятении», – сообщал в 1834 году из Франции обозреватель журнала «Библиотека для чтения».

Девушкам рекомендовалось надевать на бал креповые платья, украшенные спереди на юбке гирляндой из цветов, расположенных в виде двух расходящихся полукругов, оканчивающихся у колен двумя букетами роз, из-под которых выходят две ленты, идущие к поясу, как будто букеты висят на них.

В качестве украшения прически были популярны так называемые «эмалевые» повязки с жемчугами или бриллиантами. «Такая повязка на миленькой головке, с двумя букетами роз или других цветов по сторонам, над висками, может свести с ума самого закоснелого философа. Теперь дознано, по опыту, что перед повязкой с двумя букетами нет и быть не может ни жестокого, ни неблагодарного сердца».

При выборе бального туалета дамы руководствовались не только вкусом и направлением моды, но и стремлением создать с помощью костюма определенный образ.

В своем «Трактате об элегантной жизни», написанном в 1830 году, Бальзак наметил правила для всех, кто относится к высшему свету по происхождению или хочет сравниться с ними по воспитанию и умению одеваться: «Множество красок всегда указывает на плохой вкус. Умению носить платье надо учиться. Разорванный костюм – это несчастье, пятно на одежде – это грех. Только животное внешним прикрытием защищается, глупец с помощью одежды – разряжается, и только элегантный человек – одевается. Какая сорокалетняя женщина не признается, что умение одеваться – это серьезная наука? Наряд имеет мало общего с отдельными частями одежды, это способ ее ношения».

Мы привыкли говорить о стиле денди в мужской одежде, но анализ источников, произведений художественной литературы, печати свидетельствует, что среди светских дам были свои денди.

К их числу принадлежали княгиня Юсупова, графиня Орлова-Денисова, Нарышкина и другие.

Князь Б. Н. Юсупов был совершенно не похож на своего отца князя Н. Б. Юсупова. После смерти Николая Борисовича он «… поспешил превратить Архангельское в доходное место. Большая часть произведений искусства была перевезена в Петербург, зоологический сад продан, актеры, танцовщицы и музыканты уволены. Император Николай I вмешался, но было уже поздно: непоправимое произошло», – вспоминал князь Ф. Ф. Юсупов. Князь Юсупов не был расточителен, а значит, по мнению современников, он был скуповат.

На одном из балов Борис Николаевич, проводив императорскую чету до танцевальной залы, вышел на лестницу и крикнул одному из дворецких: «Дать выездному их величеств два стакана чаю, а кучеру один».

После смерти супруга княгиня Юсупова отправилась за границу и обосновалась в Париже. В ее особняке в Парк-де-Прэнс побывал весь Париж Второй империи. На одном из балов в Тюильри Наполеон III представил ей молодого французского офицера по имени Шово. Для своего нового супруга Зинаида Ивановна купила замок Керьоле в Британии и «снабдила его титулом графа, тогда как себе добилась пожалования титула маркизы де Серр».

Князь Ф. Ф. Юсупов вспоминал: «Каждый год мы наносили визит прабабке в Париже. Она жила одна с компаньонкой в доме на Парк-де-Прэнс. Мы селились в павильоне, связанном с домом подземным переходом, и ходили к ней лишь вечером. Я видел ее, восседающей в большом кресле, спинка которого была украшена тремя коронами: княжеской, маркиза и графской. Несмотря на возраст, она все еще была красива и сохранила всю величавость походки и благородство осанки. Всегда тщательно нарумяненная и надушенная, она носила рыжеватый парик и появлялась во множестве жемчужных колье». До последних дней своей жизни княгиня Юсупова была своеобразным символом одного из самых ярких периодов истории блистательного Санкт-Петербурга.

Столица Российской империи имела в то время подлинный высший свет, на который «… еще не пахнуло ни английской деревянностью, ни французской распущенностью; правда, мы и тогда перенимали, по нашей привычке, многое у соседей-европейцев, но все щегольское, красивое, тонкое».

Балы отличались не только пышностью, но и оригинальностью. В январе 1841 года в Петербурге состоялся так называемый «бобовый» маскарад, устраиваемый по образцу французского праздника. В день Крещения во Франции пекли нечто вроде кулича, в котором запекали миндалину или бобовое зерно. Тот, кому оно доставалось, становился «король-боба». Он выбирал из присутствующих королеву, назначал должностных лиц, и все это сопровождалось смехом, шутками, играми и танцами. (В 1872 году боб достался Виктору Гюго.)

Программа петербургского праздника 1841 года сообщает нам, что в 1841 году роли распределялись следующим образом:

Король Боб IV – граф М. Ю. Виельгорский.

Королева Бобина – А. О. Смирнова, рожденная Россет.

Королевский принц – Н. В. Всеволожский.

Гофмаршал двора и главный начальник удовольствий – граф И. И. Воронцов-Дашков.

Обер-церемониймейстер и гофмаршал публичных танцев – граф А. Н. Толстой.

Обер-канцлер – граф А. А. Бобринский.

Толстый, большой, жирный рейт-паж королевы – Г. А. Захаржевский.

Большой карлик короля – барон М. И. Пален.

Министр неправосудия, последний адъютант – его высочество принц Г. Г. Ольденбургский.

Министр мира, первый генерал-адъютант – граф А. И. Чернышев.

Министр публичных мраков и разноголосицы – А. Ф. Львов (композитор).

Министр публичного здравия – В. Д. Олсуфьев.

Трубадур – князь М. В. Кочубей.

Главный вводитель послов – граф С. С. Уваров.

Посол из нежной страны – граф А. И. Рибопьер.

Флора – княгиня Л. Н. Гагарина.

Посланец любви – Д. П. Хрущев.

Посол царя Гороха – граф В. А. Соллогуб.

Посолына царицы Чечевицы – графиня Е. П. Ростопчина.

Баба-яга – князь Д. П. Волконский.

Главная начальница граций – графиня А. К. Воронцова.

Главная начальница хорошего тона – княгиня Е. П. Белосельская.

Фрейлины королевы, состоящие:

1. При подсвечниках – великая княгиня Ольга Николаевна, княгиня М. И. Барятинская.

2. При туфлях – великая княгиня Мария Александровна, будущая императрица, великая княжна Александра Николаевна.

3. При носовых платках – графиня Н. Л. Сологуб.

4. При мушках – княгиня С. В. Трубецкая.

Императору Николаю Павловичу досталась в этом маскараде роль коменданта, наследнику престола – роль плац-майора, императрица числится в списке почетных дам королевы (camerera mayor)[21]21
  Все костюмы, исключая посольские, должны были быть конца XVIII века. Дамы в фижмах, мужчины в напудренных париках.


[Закрыть].

Как видим, члены императорской фамилии не только принимали активное участие в празднике, но и не считали для себя зазорным исполнять далеко не первые роли (роль императрицы – предпоследняя в списке).

Строгий этикет соблюдался во время балов и официальных приемов. Когда их не было, к вечернему чаю императрицы приглашались некоторые сановники и наиболее известные представители петербургского большого света.

Обменявшись приветствиями с каждым из присутствующих, император садился за карты. Но иногда устраивалось развлечение, которое Николай Павлович особенно любил. На нескольких столах камер-лакеи размещали вещи, привезенные из английского магазина: золотые и серебряные изделия, статуэтки, малахитовые чернильницы, веера и т. д. Под каждым предметом лежало название карты: двойка бубен, десятка треф, валет червей и прочее. Император садился за небольшой столик, на котором лежали карты, и обращался к присутствующим:

«– Господа, кто из вас желает купить у меня девятку червей?… Славная карточка.

– Я!.. Я!.. Я!.. – слышались отовсюду возгласы царедворцев.

– А что дадите? – добродушно спрашивал, улыбаясь, государь.

– Двести рублей, – картавя, басил граф Михаил Юрьевич Виельгорский, он в этих случаях всегда являлся «запевало», если можно так выразиться».

Иногда начинается спор, каждый из гостей назначал все более высокую цену. Когда карты были распроданы, Николай Павлович подходил к столам с вещами, дежурный камер-юнкер или флигель-адъютант называл имена карт, обозначивших вещи, и император сам лично вручал их выигравшим. Часть денег, полученных за проданные карты, выплачивалась за привезенные вещи. Остальные, обычно весьма крупная сумма, раздавалась петербургским беднякам.

Император очень любил на вечерних приемах находиться в окружении своих детей. Великий князь Константин Николаевич уже в детские годы проявлял незаурядные способности, но при этом он был весьма подвижным ребенком, любившим пошалить.

Однажды он выдернул стул, на который собирался сесть И. М. Толстой (будущий министр почт), чтобы принять участие в карточной игре. Толстой грузно упал на ковер, а Константин Николаевич, смеясь, выбежал из комнаты. Император положил на стол свои карты, обратился к императрице со словами:

– Madame, levez-vous![22]22
  Встаньте, сударыня! (фр.)


[Закрыть] – произнес он, возвышая голос для того, чтобы все присутствующие могли расслышать то, что он говорил.

Императрица поднялась.

– Allons demander pardon а Иван Матвеевич d'avoir si mal eleve notre fils!..[23]23
  Попросим прощения у Ивана Матвеевича за то, что так плохо воспитали нашего сына!.. (фр.)


[Закрыть]»

Аристократ – это не только родовитый, знатный, наиболее уважаемый представитель дворянства, но и особый тип личности. «Вообще, с понятием «аристократия» у меня с детства неразрывно связалось чувство обязанности и ответственности, но никак не мысль о превознесении себя над другими и о привилегиях. Я хорошо запомнил фразу дедушки Трубецкого, говорившего о ком-то с папа: «Когда князь делается хоть чуточку хамом, он хуже всякого хама!» – вспоминал князь С. Е. Трубецкой.

Благородное поведение – призвание благородной души и просвещенного ума. Истинным русским аристократом, по мнению современников, был князь В. Ф. Одоевский, который отличался необычайной скромностью. «<…> тем не менее он был истинный аристократ, потому что жил только для науки, для искусства, для пользы и для друзей, то есть для всех порядочных и интеллигентных людей, с которыми встречался», – писал граф В. А. Соллогуб.

Такие качества, как смирение, долг, дисциплина, родители стремились развить в детях прежде всего. Если в раннем детстве велико было воспитательное значение семьи, то позднее родители старались вводить детей в «общественную» жизнь. Видный военный деятель России Н. А. Епанчин считал, что участие в жизни светского общества – это важная жизненная школа, которую следует пройти так же, как школу семьи и военную школу.

Принадлежность личности к дворянскому сословию, помимо всего прочего, определялась специфическими общественными привязанностями, в числе которых значились подготовка и участие в светских церемониалах. Ритуал приобщал людей к определенной социальной группе, он выражал содержание определенных принципов нравственности.

Большей части российского дворянства была присуща устойчивая государственно-консервативная система взглядов: монархическая власть незыблема; дворяне – посредники между верховной властью и народом; любые реформы не должны нарушать целостность государства, его реальные потребности. Какими бы ни были личные воззрения современников на действия властей, истинный патриот обязан служить Отечеству на любом избранном им поприще. Честное выполнение обязанностей, возложенных императором, становилось основой жизненной позиции. Успехи в карьере выступали своеобразной оценкой принесенной за время службы пользы. Но ключевым понятием, формировавшим мироощущение, было понятие чести. Честь как нравственная ответственность перед памятью предков и последующими поколениями.

Именно эти принципы закладывались в основу воспитания в большинстве дворянских семей. Этические нормы тесно соприкасались с правилами хорошего тона.

Зимний сезон 1850/51 года особенно прославился балом у графини Н. А. Орловой-Денисовой. Этот праздник надолго остался в памяти современников благодаря великолепным костюмам двух кадрилей. Одна из них представляла шествие двора английской королевы Елизаветы, «королева (сама хозяйка) шла под руку с графом Лейчестером (князь Владимир Четвертинский); за ними следовали дамы, кавалеры и пажи».

Другая кадриль олицетворяла Российскую империю и была построена таким образом, чтобы сверху читался полный императорский титул. Впереди выступал «седовласый старец Киев в пышном боярском наряде, ведя под руку молодую женщину в сарафане из серебристой ткани, осыпанном драгоценными камнями». Во второй паре шел граф Ростопчин, изображавший Москву. Сибирь шествовала под началом Ермака, «которого представлял Дашков, колоссального роста, покрытый с головы до ног стальными доспехами». Самой красивой парой были признаны князь С. А. Оболенский с княгиней Н. Б. Шаховской, олицетворявшие Польшу. В продолжение бала они превосходно танцевали краковяк и мазурку.

Обе костюмированные кадрили были повторены в зале Благородного собрания в присутствии императора Николая Павловича. Но на этот раз на бал были приглашены мальчики из лучших московских фамилий, которые, будучи в русских костюмах, несли на длинных древках гербы областей или городов, «предшествуя паре соответствующей этому гербу».

Орловы-Денисовы не переставали удивлять москвичей своими оригинальными праздниками.

15 февраля 1851 года в десять часов вечера вспыхнули огни на фасаде дворца на Лубянке, заиграла музыка, и гости бала, каждого из которых встречали хозяева, стали заполнять гостиные.

Масленица вдохновила участников на создание удивительных образов. От пышных женских нарядов разбегаются глаза. Здесь вы могли увидеть прелестных гречанок и маркиз XVII столетия, красавиц в польских, албанских, персидских, шотландских, еврейских, татарских, итальянских костюмах.

Хозяйка бала, графиня Наталья Алексеевна, предстала перед гостями в образе русской боярыни. Национальная, родная для графини одежда еще больше подчеркивала ее славянскую красоту. Но главное, что в каждом ее слове, жесте, взгляде была видна забота обо всех присутствующих.

Наконец начались сюрпризы. Навстречу гостям спешит Масленица в окружении своей свиты. Ее открывает красавец щеголь Карнавал (Л. И. Похвиснев), с очаровательной княгиней К. Н. Обомелек, по праву представлявшей Талант, голос княгини был восхитителен.

За Карнавалом летели Безумие и четыре стихии:

Огонь (Т. Г. Орфано и Г. А. Чертков, сын известного археолога и историка);

Воздух (Е. К. Сафонова и Н. А. Ребиндер);

Вода (А. С. Римская-Корсакова и В. Н. Неведомский) и Земля (княгиня В. И. Салтыкова и С. В. Дурново).

Глядя на костюм княгини В. И. Салтыковой, гости забыли о других персонажах. На челе красавицы сиял алмазно-изумрудный венец, а платье было буквально расписано драгоценными камнями. Ее партнер представлял царя гномов. По мысли собравшихся, залитое золотом одеяние С. В. Дурново олицетворяло прииск в Калифорнии.

За Карнавалом следовали времена года: Весна блистала цветами, Лето, в образе А. А. Дьяковой, одаривало собравшихся улыбкой и чудным взором, Осень несла кисти винограда, а Зима – пушистые хлопья снега и хрустальные льдинки.

Далее шествовали парами. Пьеро, Арлекин, Танец, Комедия, Каприз и Химера со своим победителем Беллерофоном.

После того как это веселое шествие буквально пронеслось между собравшимися, был исполнен экосез, по окончании которого распахнулись двери гостиной и в зал вошла процессия в костюмах насекомых, которые везли корзину Феи цветов.

Невозможно было смотреть без улыбки, глядя на длинноногую Стрекозу (князь С. А. Ухтомский) в костюме медного цвета, с чешуйчатым длинным хвостом и прозрачными крылышками, щелкала по носам присутствующих своими крыльями ночная Бабочка, угрожала жалом Пчела. Здесь же суетились Жук, Кузнечик и Букашка. Трудно себе представить, что в образе последнего насекомого выступал граф Лев Николаевич Толстой.

Весь этот рой окружал прелестные цветы: Гвоздика, Анютины глазки, Чайный цветок, Анемон, Тюльпан, Сирень, Роза. Фея цветов, сидя на возвышении, осыпала собравшихся живыми цветами.

После того как колесница-корзина проехала но залам, «насекомые» пригласили «цветы» на танцы, во время которых собравшиеся не переставали удивляться фантазиям приглашенных. Вот по залу пробирается высокий белый Гриб, а вот появилась Бутылка с шампанским.

И все же красота дам в очередной раз победила мужское остроумие.

Многие из московских красавиц тех лет блистали не только на бальном паркете, но и в литературных гостиных.

К счастью, на этот раз ничто не помешало графине Е. П. Ростопчиной посетить дом Орловых-Денисовых. В костюме французской маркизы XVII столетия она очередной раз доказала, что гармония внутренней и внешней красоты вполне реальна[24]24
  За несколько лет до описываемого бала, во время первого высочайшего приезда в Москву, Е. П. Ростопчиной за стихотворение «Насильный брак», где в аллегорической форме представлены политические отношения Польши и России, было запрещено императором явиться для представления. Генерал-губернатор граф Л. А. Закревский все же посоветовал графине записаться в список, но, когда тот был дан императору, Николай Павлович с такой силой зачеркнул фамилию Ростопчиной, что разорвал бумагу.
  Закревский скрыл это от Евдокии Петровны. Ничего не подозревая, она отправилась на царский выход в великолепном муаровом платье «соломенного» цвета, покрытом испанскими кружевами с гирляндой фиалок на подоле. В кокошнике с алмазами и опалами она была прекрасна. Но церемониймейстер князь Александр Долгорукий показал графине список и проводил до кареты. Присутствовавшие в зале дамы хотели покинуть бал. Оскорбление Ростопчиной было воспринято как оскорбление всего московского общества. Графиня Е. П. Ростопчина считалась гордостью Москвы.
  Впоследствии, несмотря на личное отношение императора к графине, сын Евдокии Петровны вместе с другими мальчиками из лучших московских фамилий был зачислен, согласно распоряжению государя, в Пажеский корпус.


[Закрыть].

Московское общество конца 40-х – начала 50-х годов XIX столетия заметно отличалось от петербургского большого света.

Молодому человеку попасть в лучшие дома Москвы было нетрудно, потому что московский свет всегда испытывал недостаток в мужчинах, которые стремились служить в Петербурге.

Москвичи жили семейными кружками, «наслаждаясь жизнью и мало заботясь о будущем».

Светская жизнь дворянской Москвы тех лет была блестящей, разорения не страшились, поэтому дворянство устраивало большие праздники, балы, вечера, маскарады.

Чтобы наследник рода стал членом Английского клуба, следовало записать его туда сразу после рождения. Это давало ему шанс в зрелые годы дождаться своей очереди для поступления.

Что касается дамского общества, то оно ни в чем не уступало Петербургу. В Москве были свои светские львицы и свои хозяйки литературных салонов.

Особая московская атмосфера радушия царила в доме Сергея Ивановича и Надежды Сергеевны Пашковых.

В начале 50-х годов они уже меньше давали балов, но зато ежедневно устраивали вечерние приемы, на которых вы могли встретить красавицу С. П. Нарышкину, княгиню В. А. Черкасскую, графиню Е. П. Ростопчину, которая до преклонных лет сохранила страсть к танцам. Частым гостем был П. П. Свиньин – старый холостяк, человек остроумный, циник и гастроном. Когда ему надоело устраивать балы в своем доме на Покровке, он стал разъезжать по друзьям и знакомым.

В то время как москвичи радовались постройке железной дороги в Петербург, Свиньин говорил: «Чему вы радуетесь? Теперь все сидят здесь, а будет железная дорога, все уедут». В значительной степени его пророчество сбылось.

В конце 50-х годов Пашковы окончательно разорились, от прежней роскоши не осталось и следа.

В понедельник утром вся Москва перемещалась в конец Покровки, где находился дом Михаила Федоровича и Луизы Трофимовны Голицыных. Л. Т. Голицына была настоящей московской барыней в лучшем смысле этого слова, никто не слышал от нее колких замечаний, она всегда была ласковой, обходительной и спокойной. В Великий пост Луиза Трофимовна каждый четверг устраивала приемы для близких друзей, которые долгие годы после ее смерти хранили благодарную память об этой удивительной женщине.

Если приемы Л. Т. Голицыной носили более камерный характер, то так называемыми большими балами для выезжающих в свет дочерей славились дома Столыпиных и Львовых.