Текст книги "Русский бал XVIII – начала XX века. Танцы, костюмы, символика"

Все празднества того времени делились на летние и зимние. В Санкт-Петербурге, например, зимние устраивались в здании Сената либо в Почтовом дворе на месте Мраморного дворца; летние давались в Летнем саду.

25 июня 1721 года в Летнем саду состоялось торжественное празднование коронации Петра I и 39-го года его царствования. Камер-юнкер Берхгольц, состоявший в свите герцога Голштинского Карла Фридриха, прибывшего в Санкт-Петербург просить руки дочери Петра Великого Анны Петровны, вспоминал, что, войдя в сад, герцог вместе со свитой отправился выразить почтение царской семье и увидел императрицу в богатейшем убранстве, сидящую около прекрасного фонтана. «Взоры паши тотчас обратились на старшую принцессу (Анну) – брюнетку, прекрасную, как ангел. Она очень похожа на царя и для женщины довольно высока ростом. По левую сторону от царицы стояла вторая принцесса (Елизавета), белокурая и очень нежная».

Восхищаясь платьями принцессы, сшитыми из красивой двухцветной материи, без золота и серебра, Берхгольц отмечает, что Елизавета Петровна имела за спиной прекрасно сделанные крылышки; у старшей сестры Анны они были отрезаны, но еще не сняты, а только зашнурованы.

Крылышки символизировали чистоту и невинность, уподобляя девочку небесному ангелу. После наступления совершеннолетия крылышки торжественно отрезали, но некоторое время девочка носила крылышки под шнуровкой, как бы в знак того, что ангел спустился на землю. Церемониал отрезания крылышек был весьма торжествен. Вот, например, каким образом он был совершен над Елизаветой Петровной, когда ей исполнилось тринадцать лет: «Император, взяв ее за руку, вывел из покоя императрицы в смежную комнату, где перед тем обедали духовенство, сам государь и все вельможи; здесь поднесли ему ножницы, и он, в присутствии государыни, ея высочества старшей принцессы, его королевского высочества герцога, придворных кавалеров, дам и духовенства, отрезал крылышки, которые принцесса носила до тех пор сзади на платье, передал их бывшей ея гувернантке и объявил, что принцесса вступила в совершеннолетие, нежно поцеловал ее, за что она целовала руки ему и императрице, а всем присутствовавшим подносила сама или приказывала кавалерам подносить по стакану вина».

Этот обряд совершался, по всей видимости, и в частных семьях, но с меньшей официальностью. С этого момента девушка считалась взрослой, ее освобождали от опеки и воспитателей, шили ей дамский гардероб и начинали вывозить на балы, вечера и другие публичные мероприятия.

Праздники того времени часто завершались фейерверками, полными политических аллегорий. Зажигались они летом на специальных баржах, которые стояли на Неве, напротив Летнего сада. Во время празднования Полтавской победы был зажжен такой фейерверк: «На двух столбах сияло по короне; между ними горящий лев; он коснулся одного столба, и он опрокинулся; затем лев перешел к другому столбу, покачнул его так, что и этот готов был упасть, но тогда из горящего орла, который словно парил над ними, вылетела ракета, ударила во льва и зажгла его; он разлетелся в куски и исчез, а наклоненный львом столб с короною поднялся и снова стал прямо».

Аллегорический смысл состоял в том, что русский орел побеждает шведского льва, который потряс короны двух союзников Петра Великого – Польши и Пруссии.

А вот описание другого праздника и фейерверка, завершившего один из праздников 1721 года: «Около девяти часов, когда вынесли все столы, уставленные сластями, вон, начались танцы в той же галерее, где танцевали в день празднования коронации. Царь с царицею, герцог со старшею принцессою и князь Меншиков – с младшею открыли бал немецким танцем. Царь после первого танца удалился к мужчинам. Около двенадцати часов зажгли фейерверк, устроенный перед самой галереей на нескольких для того приготовленных больших баржах. Между прочим горело изображение человека с бороной на голове для защиты от дождя и с русской надписью наверху «Дурное прикрытие», некоторые думали, что это намек на английскую эскадру, высланную для прикрытия Швеции во время опустошительных высадок Петра на Шведский берег. Покамест горел этот девиз, было пущено множество ракет, водяных шаров и маленьких бомб, или бураков».

Помимо танцевальных ассамблей устраивались прогулки на лодках по Неве.

«Приучаю семейство мое к воде, чтоб не боялись и полюбили море», – говорил Петр Алексеевич. Другой целью подобных праздников, возможно самой главной, было напоминание русским и иностранным гостям, что благодаря деятельности императора Россия побеждает своих противников не только на суше, но и на море.

Так как мостов на Неве еще не было, Петр Алексеевич раздавал всем приглашенным для переправы суда, написав лично инструкцию по управлению ими. Особо приближенным к императору было подарено по яхте.

Впереди флотилии и многочисленных лодок двигалась царская яхта, управляемая Петром I в костюме шкипера. В ней находились императрица, царевны Анна и Елизавета, Екатерина, Анна и Прасковья Ивановны. Все они в таких случаях одевались подобно женам саардамских корабельщиков: в канифасовые кофточки, красные юбки и небольшие круглые шляпки.

Обыкновенно вся водная процессия двигалась к Екатерингофу, где гостей ожидали великолепная закуска и танцы.

Катания не прекращались и в зимнее время. На Неве расчищался лед, съезжались ботики, поставленные на коньки или железные полозья, поднимались паруса, и оригинальная флотилия должна была повторять все маневры адмиральского бота, управляемого самим Петром I.

Впоследствии, во второй половине XVIII столетия, богатые вельможи устраивали водные парады в своих усадьбах (к примеру, в Кускове, у графа П. Б. Шереметева). Но если при Петре I знатные особы лично принимали в них участие, то теперь гости располагались на берегу и наблюдали за водными судами, разыгрывавшими перед ними сцены морских баталий.

Предки большинства приглашенных были участниками этих битв, наследники превратились в зрителей. Но это все было впереди. Пока же «безумный и мудрый» XVIII век лишь начинал свой разбег.

На рассвете 1 апреля 1725 года Санкт-Петербург был разбужен набатным боем, извещавшим о пожаре. К счастью для испуганных жителей Северной столицы, тревога оказалась ложной. Это была шутка императрицы Екатерины I, знакомившей горожан с новым праздником – 1 апреля…

Вскоре после смерти Петра I возобновились придворные праздники. Ассамблеи прекратили свое существование, но балы давались довольно часто, причем, по отзывам современников, вид подобных празднеств был значительно облагорожен. До царствования Екатерины Великой существовал такой обычай: хозяин дома, где давался бал, выбирал прекрасную даму, поднося ей букет цветов; затем она отдавала цветы одному из кавалеров, назначая его хозяином будущего бала. Накануне кавалер посылал этой даме веер, перчатки и цветы, с которыми она приходила на бал.

Елизавета Петровна всегда была украшением балов и других празднеств, даваемых при дворе. «7 мая 1729 года в память восшествия на престол государя (Петра II. – Авт.) был большой бал. Царевна, под предлогом нездоровья, не явилась на него, а на другой же день выздоровела».

Не прийти на подобное торжество означало бросить вызов обществу и самому императору. Для Елизаветы Петровны это был рискованный шаг, грозивший поссорить ее с племянником. Отказ от светского праздника мог привести к заточению в монастырь. И кто знает, может, так бы и случилось, если бы 19 января 1730 года император Петр Алексеевич не скончался от оспы.

При императрице Анне Иоанновне придворные праздники отличались особым великолепием и приобрели более европейский вид. Торжества по случаю коронации императрицы поразили современников грандиозной пышностью.

«Вы не можете вообразить, – писал английский посланник, – как великолепен здешний двор с новым царствованием, хотя в казначействе нет ни единого шиллинга. При всеобщем безденежье куртизаны входят в неоплатные долги, чтобы делать великолепные наряды к маскарадам».

Только в январе 1732 года после целого ряда торжеств императорский двор возвратился в Санкт-Петербург. На придворных собраниях снова блистала дочь Петра Великого – Елизавета Петровна. Супруга английского посланника при дворе леди Рондо, подробно описывая внутреннюю аудиенцию китайского посла при дворе Анны Иоанновны, отмечала, что на вопрос императрицы: «Какая дама здесь прелестнее всех?» – китайский посол ответил: «Смотря на небо в звездную ночь, можно ли сказать, которая звезда более блестит?» Но, видя, что ответ не пришелся по нраву Анне Иоанновне, он поклонился великой княжне Елизавете Петровне и сказал: «Из числа всех этих прелестных дам я почитаю эту прекраснейшею, и если б только у нея не были так велики глаза, то никто бы не мог взглянуть на нее и после жить. Во всякой стране свои понятия о красоте: по нашему вкусу у великой княжны прекраснейшие глаза». Ее величество спросила посла: «Из всего того, что ты здесь видишь, что более всего поражает тебя несходством с обыкновениями твоей страны?» – «Видеть женщину на престоле», – отвечал он. После этого они введены в придворный маскарад, и, когда спросили их, не кажется ли это им странным, они отвечали: «Нет, потому что для нас здесь все маскарад».

Но особо отмечен современниками праздник в честь взятия Данцига, проходивший в Санкт-Петербурге в 1734 году. В этот день Летний сад был наполнен приглашенными уже к часу дня. «Дамы одеты были в накрахмаленные белые газовые платья, вышитыя цветами, но чехлы были всевозможных цветов, кому какой нравился. Волосы были у всех естественные, только немного постриженнее и завиты в большие локоны и с букетами цветов».

Анна Иоанновна, обойдя присутствующих, пригласила всех к столу. Императорская фамилия обедала в гроте, от которого вдоль всей аллеи тянулись столы, над ними возвышался навес из зеленой шелковой ткани, которую поддерживали колонны, увитые гирляндами из живых цветов. Между колонн с одной стороны находился буфет с золотой и серебряной посудой, с другой – с фарфором. Перед тем как сесть за стол, мужчины получали специальные билеты, и жребий назначал каждой из присутствующих дам кавалера. Обед состоял из двух перемен, по 300 блюд каждая, не считая десерта. В отличие от праздников, устраиваемых в Летнем саду при Петре I, при дворе Анны Иоанновны подавали гостям кофе, чай, прохладительные напитки.

«При Петре I так же, как и в следующие царствования, при дворе сильно пили; не то было при Анне. Она видеть не могла пьяного человека. Одному князю Куракину дозволено было пить вволю; но чтобы вообще не совсем потеряли привычку пить, то 29 января (ст. стиля), день восшествия на престол императрицы, было положено праздновать Бахуса; на этой церемонии каждый гость обязан был выпить по большому кубку венгерского вина, став на одно колено перед ея величеством», – вспоминал посланник Манштейн.

После обеда гости разделились па группы: одни отправились гулять по Летнему саду, другие – кататься в золоченых яликах. С наступлением вечера в саду вспыхнула иллюминация и начался бал, под тем же навесом, где до этого был подан обед. В начале бала к императрице подсели 120 французских офицеров, взятых в плен под Данцигом. «Ваше Величество, – сказал граф де ла Мотт, – умели найти средство победить нас два раза: в первый, когда против желания положили оружие перед храбрыми войсками нашими, и теперь, когда охотно отдаем сердца наши прекрасным нашим победительницам».

Но дамам при дворе Анны Иоанновны помимо умения танцевать и со вкусом одеваться приходилось осваивать занятия не только для них непривычные, но зачастую и небезопасные. Так, зимой 1735 года всякий, кто имел вход ко двору, был обязан принимать участие в катаниях с ледяной горы, построенной из досок и тщательно залитой водой так, чтобы образовался лед значительной толщины.

«Придворные дамы и кавалеры садятся в санки, спускаются с верху горы и несутся с быстротою птицы. Иногда санки случайно сталкиваются с другими, тогда катающиеся опрокидываются, и это всем, как можете представить, доставляет смех». Вид подобного зрелища вызывал у многих, помимо веселья, и страх быть изувеченным от такой забавы. «Я была объята ужасом, – пишет леди Рондо, – когда мне должно было идти на это опасное увеселение, потому что боялась сломать себе шею. Пришед к горе, я стояла несколько времени в надежде, что кто-нибудь сломал бы себе руку и тем остановил бы забаву, но, наконец, дошла очередь и до меня. Кто-то сказал: «Вы еще ни однажды не скатились», и вдруг все мои знакомые явились ко мне со своими услугами. Я едва не умерла, услышав такое предложение, но ея Величество сказала, что «теперь она (то есть – я) не может», и таким образом меня обошли».

Этикет при дворе императрицы был довольно строг. Елизавете Петровне, дочери Петра Великого, прежде чем явиться к Анне Иоанновне, требовалось обратиться с просьбой о приеме. В день своего рождения Елизавета Петровна, приняв у себя во дворце поздравления и подарки, вечером отправлялась на бал к императрице: устроить его у себя она не имела права.

14 июля 1739 года с необычайным великолепием состоялась свадьба племянницы Анны Иоанновны, принцессы Анны Мекленбургской, с принцем Антоном Ульрихом Брауншвейгским, который жил при дворе с 1733 года. Более года продолжалась работа над экипажами и платьями, предназначенными для этой церемонии.

В августе следующего года у Анны Леопольдовны родился сын, названный Иоанном, который вскоре был объявлен наследником русского престола.

Одним из развлечений при дворе Анны Иоанновны была стрельба дам и кавалеров по мишеням, причем московские аристократы старались не отставать от петербургских. «Скажи-ко, стреляют ли дамы в Москве?» – спрашивала на приеме в 1738 году императрица Н. Шестакову. «Видела я, государыня, князь Алексей Михайлович (вероятно, князь A. M. Черкасский. – Авт.) учит княжну стрелять из окна, а поставлена мишень на заборе». – «А птиц стреляет ли?» – «Видела, государыня, посадили голубя близко мишени, и застрелила в крыло, и голубь ходил на кривобок, а в другой раз уже пристрелила». – «А другие дамы стреляют ли?» – «Не могу, матушка, донесть, не видывала».

В 1740 году в Санкт-Петербурге между Адмиралтейской крепостью и построенным при императрице Анне Иоанновне новым Зимним дворцом был возведен Ледяной дом, столь знакомый нам по одноименному роману Лажечникова. «Только в этой одной стране можно увидеть такую забаву, какую доставила царица 17 февраля. Один князь Голицын, паж ее величества, подал тому повод, хотев вступить в неравный брак. Дело шло о предании осмеянию подобной свадьбы», – писал посол Франции в России маркиз де ла Шетарди. Ледяной дом казался созданным из единого куска льда, прозрачность и синий цвет которого делали его сравнимым с драгоценным камнем. Сам дом имел дверные и оконные косяки, пилястры, выкрашенные краской, напоминающей своим оттенком зеленый мрамор. Ночью в окнах дома горели свечи, и видны были написанные на потолке картины с забавными сюжетами.

Войдя в дом, вы попадали в вестибюль, по сторонам которого располагались покои. В одном из них стоял стол, на котором находились зеркало, несколько шандалов со свечами, которые горели по ночам, смазанные нефтью, карманные часы, различная посуда. В другой половине гостиной стояла кровать с подушками и одеялом, две пары туфель, два колпака, табурет, в камине лежали ледяные дрова, которые, будучи политы нефтью, горели. В следующей гостиной был расположен резной поставец, внутри которого находились сделанные изо льда и выкрашенные красками стаканы, блюда с едой, рюмки, точеная чайная посуда.

Сооружения, возведенные вокруг дома, поражали воображение современников не менее, чем внутреннее убранство. «Всего удивительнее то, что фасад дома был украшен восемью ледяными пушками на лафетах, и при стрельбе из них оне выдерживали заряды в три четверти фунта пороха», – сообщал в Париж маркиз де ла Шетарди. Железное ядро, выпущенное из ледяной пушки с расстояния 60 шагов, насквозь пробило доску толщиной в два дюйма. Рядом с пушками находились два ледяных дельфина, изо рта которых выбрасывался огонь от зажженной нефти, подаваемой с помощью насосов.

Около дома стоял сооруженный изо льда в натуральную величину слон, на котором восседал персиянин. Днем из хобота слона бил водяной фонтан, а ночью – огненный (горящая нефть). Внутри слона сидел человек, который с помощью трубы имитировал слоновий крик. С левой стороны дворца построили баню, казавшуюся сделанной из бревен, баню несколько раз топили и в ней парились. Ледяной дом окружали деревья, листья и ветви которых с сидящими на них птицами также были выполнены изо льда.

Ледяной дом был не только замечательным произведением искусства. Всему миру Россия продемонстрировала практическое применение последних достижений науки. Ледяной дом – двойственный символ своего времени. С одной стороны, он как бы утверждает, что воля и разум человека могут многое, даже примирить на время лед и пламень, с другой – это вершина произвола и самодурства правителей-временщиков: бессмысленная жестокость (новобрачные «дурак и дурка», оставленные на ночь в ледяной спальне, замерзли насмерть) в сочетании с бессмысленными же затратами средств, труда и искусства на эфемерную и бесчеловечную затею.

В начале 1740 года Ледяной дом станет свидетелем парадного марша русской армии, 26 января гвардия возвращалась из турецкого похода в Санкт-Петербург. Подобно древним римлянам, входившим после победы в Рим в лавровых венках, штаб– и обер-офицеры русской армии в знак победы над Турцией имели на шляпах кокарды из веток лавра.

Затем последовал прием во дворце императрицы. Произнеся торжественную речь, Анна Иоанновна преподнесла каждому офицеру по бокалу венгерского вина.

Жители Санкт-Петербурга были оповещены о мире двумя герольдами, которые отправились на превосходных лошадях в различные части города в сопровождении отряда конногвардейцев, а также выступавших впереди цимбальщиков и трубачей.

В течение последующих дней для всех походных офицеров были даны во дворце императрицы торжественные обеды и ужины. 30 января Анна Иоанновна принимала при дворе всех вернувшихся из похода унтер-офицеров и капралов, угощать которых было приказано гофмаршалу Шепелеву.

Приемы по случаю заключения мира с Турцией следовали при дворе непрерывно. Во время одного из них, после вручения фельдмаршалам, иностранным министрам, придворным дамам, камергерам, генералам и другим особам выбитых по этому поводу золотых медалей, императрица, подойдя к окну, выходящему на площадь, стала бросать деньги народу, для которого были приготовлены также хлеб и говядина на специальных возвышениях, увенчанных жареными быками. Между упомянутыми сооружениями бил фонтан из вина, стекавшего в специальный бассейн.

Около восьми часов вечера гостей во дворце императрицы стали приглашать к фигурному столу, накрытому в зале для приемов. После того как все заняли полагавшиеся места, Бирон, герцог Курляндский, вывел в зал императрицу, которая прошлась вместе с ним вокруг стола, а затем удалилась ужинать в свои покои. «Ужин был долог. После него был сожжен фейерверк, великолепный и совершенно удавшийся. Во время его большая приемная зала была так скоро очищена, что можно было начать бал тотчас же по окончанию фейерверка. По заведенному обычаю, я открыл бал с принцессою Елизаветою. Царица и принцесса остались там до полуночи. Желания ея величества были так удачно выполнены, что бал продолжался до пяти часов утра», – сообщал в одном из своих писем маркиз де ла Шетарди.

Во время правления Анны Иоанновны русский двор стал одним из самых блестящих в Европе. Постепенно просто безумная роскошь уступала место все большему проявлению вкуса во всех сторонах жизни высшего общества; от манеры одеваться до убранства дворцов. По словам Манштейна, на это понадобились годы, но затем «все было хорошо устроено».

По воспоминаниям современников, высший свет буквально сиял от обилия драгоценностей, украшавших платья, столы, экипажи и даже ливреи лакеев. Императрица была вынуждена даже издать указ, запрещавший ношение золота и серебра на одежде, но разрешавший донашивать вещи, где подобные украшения были уже использованы.

Зимний день 27 февраля 1742 года первопрестольная столица встречала коронационный кортеж дочери Петра Великого Елизаветы. Десятки убранных золотом, парчой, бархатом экипажей двигались через украшенные триумфальные арки но улицам Москвы, на стенах домов пестрели вывешенные из окон персидские и турецкие ковры. Полки с развевающимися знаменами, огромные толпы народа, оглушенные звоном колоколов всех «сорока сороков» московских церквей, пушечными салютами, беглым ружейным огнем, криками «виват», ржанием лошадей, завороженно смотрели на движущуюся процессию. В течение двух дней воздух Москвы дрожал от колокольного звона, а по ночам вспыхивала иллюминация на московских домах. Почти два месяца продолжались балы, карнавалы и другие церемониальные торжества. 25 апреля 1742 года наступила кульминация празднества – коронация в Успенском соборе Кремля Елизаветы Петровны. «Царство женщин» на русском престоле продолжалось.

Красоту и грацию Елизаветы Петровны отмечали многие ее современники. Еще в 1728 году испанский герцог де Лириа писал о 18-летней царевне: «Принцесса Елизавета такая красавица, каких я редко видел. У нее удивительный цвет лица, прекрасные глаза, превосходная шея и несравненный стан. Она высокого роста, чрезвычайно жива, хорошо танцует и ездит верхом без малейшего страха. Она не лишена ума, грациозна и очень кокетлива». Будущая императрица Екатерина Великая, впервые увидевшая Елизавету Петровну, когда последней исполнилось тридцать четыре года, отмечала в своих записках: «Поистине нельзя было тогда видеть первый раз и не поразиться ее красотой и величественной осанкой. Это была женщина высокого роста, хотя очень полная, но ничуть от этого не терявшая и не испытывавшая ни малейшего стеснения во всех своих движениях; голова была очень красива. Она танцевала в совершенстве и отмечалась особой грацией во всем, что делала, одинаково в мужском (костюме) и женском наряде. Хотелось бы все смотреть, не сводя с нее глаз, и только с сожалением их можно было оторвать от нее, так как не находилось никакого предмета, который бы с ней сравнялся».

Еще в ранней юности, при жизни отца, Елизавета Петровна покоряла современников умением танцевать. Добавим к этому, что дочери Петра Великого был присущ отменный вкус в умении одеваться и причесываться: «В обществе она является не иначе как в придворном костюме из редкой и дорогой ткани самого нежного цвета, иногда белой с серебром. Голова ее всегда обременена бриллиантами, а волосы обыкновенно зачесаны назад и собраны наверху, где связаны розовой лентой с длинными развевающимися концами. Она, вероятно, придает этому головному убору значение диадемы, потому что присваивает себе исключительное право его носить. Ни одна женщина в империи не смеет причесываться так, как она».

Нужно ли говорить, что, обладая всеми этими качествами, Елизавета Петровна необычайно любила устраивать балы-маскарады, слава о которых разнеслась по всей Европе.

Елизавета любила праздники страстно! Из Парижа ей прислали описание всех церемоний, празднеств и банкетов, которыми изобиловала свадьба дофина с инфантой Испанской; из Дрездена рисунки, программы, объявления тех торжеств, которыми во время правления роскошного Августа II сопровождалось бракосочетание сына его, царствующего в то время короля Польского.

Все увеселения делились на разные категории, причем каждый раз строго определялось, в каких костюмах должны быть дамы и кавалеры. Так, на «публичные праздники для дворянства», куда допускались купечество и представители других классов общества, дамы должны были являться «в доминах с баутами» и «быть на самых малых фижмах, то есть чтоб обширностью были малые». Строго запрещалось привозить с собою малолетних и употреблять в убранстве хрусталь и мишуру. Дозволялось являться в приличных масках и платьях маскарадных, «токмо кроме пилигримского, арлекинских и не пристойных деревенских». Кроме того, мужчинам строжайше запрещалось иметь при себе оружие.

Особенно популярны были при русском дворе маскарады, которые устраивались два раза в неделю: одни для двора и тех лиц, кого императрица приглашала лично, другие для шести первых классов и «знатного шляхетства».

Каковы бы ни были условия маскарадов, являться на них следовало обязательно. Отказ расценивался как оскорбление августейшей особы или как вызов. При этом условия не всегда приходились по нраву гостям. Так, в 1744 году императрица приказала явиться на маскарад мужчинам без масок в огромных юбках на фижмах и причесанными по последней дамской моде. Дамы, соответственно, облачились в мужские костюмы. Такие переодевания приносили удовольствие, пожалуй, лишь самой императрице, которая была ослепительно хороша в костюме кавалера. Настроение остальных присутствовавших было далеко не праздничным. «На этих маскарадах мужчины были вообще злы, как собаки, и женщины постоянно рисковали тем, что их опрокинут эти чудовищные колоссы, некоторые очень неловко справлялись со своими громадными фижмами и непрестанно нас задевали, ибо стоило только немного забыться, чтобы очутиться между ними, так как по обыкновению дам тянуло невольно к фижмам».

На одном из таких балов-маскарадов с будущей российской государыней Екатериной произошел весьма курьезный случай. Ее партнер в полонезе камер-юнкер Сиверс, довольно высокого роста, был в фижмах, которые дала ему императрица и от которых он поэтому не имел права отказаться. Во время танца, подавая на повороте руку своей партнерше, Сиверс опрокинул своими фижмами находившуюся сзади графиню Гендрикову, и та, падая, толкнула Екатерину Алексеевну. В результате Екатерина упала прямо под фижмы Сиверса, окончательно запутавшегося в своем длинном платье. Все трое оказались на полу, не имея возможности подняться без посторонней помощи[3]3
  В 1742 году К. Е. Сивере был послан в Берлин, чтобы передать Фридриху II орден Святого Андрея Первозванного и одновременно встретиться с принцессой Софией-Фредерикой Ангальт-Цербстской и привести в Петербург ее портрет. В 1744 году Сиверсу было поручено встретить принцессу с матерью в трех верстах от Москвы. Петр Федорович и Екатерина Алексеевна были посажеными отцом и матерью на свадьбе Сиверса, впоследствии ставшего камергером и гофмаршалом.


[Закрыть].

При всем этом на «маскированных балах» церемониал выполнялся весьма строго, что зачастую делало подобные собрания излишне чопорными, а веселость – искусственной. В танцах принимали участие не все приглашенные. Большинство гостей выступали в роли зрителей и в обыкновенных платьях наблюдали за танцующими.

Превратимся и мы в зрителей одного из маскарадов, устроенного во время торжеств по случаю венчания великой княгини Екатерины Алексеевны с герцогом Голштинским, будущим императором Петром III. Маскарад был целиком построен на исполнении четырех кадрилей. Это означает, что четыре группы танцующих, по двенадцать пар каждая, в разноцветных домино исполняли танец в той части зала, которая была заранее отведена для каждой группы. Кадрили не могут смешиваться, о чем танцоров предупреждали при входе в зал. Каждая кадриль отличалась от других цветом бальных туалетов – тоже определенным заранее. Первую группу танцующих пар возглавлял великий князь Петр Федорович; домино этой группы розового и серебряного цветов. Вторую кадриль открывала великая княгиня Екатерина Алексеевна с маршалом Ласси; их цвета – белый и золотой. Во главе третьей группы танцующих шествовала мать великой княгини Голштин-Готторпская принцесса Иоганна-Елизавета в бледно-голубом с серебром (цвета ее кадрили). Наконец, четвертая кадриль – дяди Екатерины Алексеевны, принца епископа Любекского, – в желтом с серебром.

При императрице Елизавете Петровне раз в неделю великий князь Петр Федорович устраивал у себя в кабинете концерт. Праздник организовывала его супруга великая княгиня Екатерина Алексеевна. В один из таких приемов архитектор Антонио Ринальди выстроил большую колесницу, на которой могли поместиться шестьдесят музыкантов и певцов. В разгар праздника гости увидели, как по ярко иллюминированной аллее к ним приближается «подвижной оркестр, который везли штук двадцать быков, убранных гирляндами, и окружали столько танцоров и танцовщиц, сколько я могла найти <…>. Когда колесница остановилась, то игрою случая луна очутилась как раз над колесницей, что произвело восхитительный эффект и что очень удивило все общество». По отзывам современников, гости были в восхищении от этого бала, длившегося до шести часов утра.

Балы и маскарады поражали даже законодателей подобных празднеств – французов, считавших, что превзойти балы в Версале невозможно. Секретарь французского посольства де ла Месселиер сообщал в своих посланиях на родину: «Красота и богатство апартаментов невольно поразили и нас; но удивление вскоре уступило место приятнейшему ощущению при виде более четырехсот дам, наполнявших оные. Они были почти все красавицы в богатейших костюмах, осыпанных бриллиантами. Но нас ожидало еще одно зрелище: все шторы были разом спущены, и дневной свет внезапно был заменен блеском 1200 свечей, которые отражались со всех сторон в многочисленных зеркалах. Загремел оркестр, состоявший из восьмидесяти музыкантов. Великий князь с великою княгинею подал пример танцам. Вдруг услышали мы глухой шум, напоминавший нечто весьма величественное. Двери внезапно отворились настежь, и мы увидели великолепный трон, с которого сошла императрица, окруженная своими царедворцами, и вошла в большую залу. Воцарилась всеобщая тишина. Государыня поклонилась троекратно. Дамы и кавалеры окружили нас, говоря с нами по-французски, как говорят в Париже».

Описываемый графом де ла Месселиером бал, который давала императрица в Петров день, 29 июня 1757 года, имел особое значение в истории российско-французских отношений того времени. В 1756 году маркиз Лопиталь был назначен послом Франции в Петербург, но его выезд отложили из-за покушения 4 января 1757 года на жизнь Людовика XV. Только по выздоровлении короля посольство отправилось в путь. Граф де ла Месселиер находился при новом после, свита которого именно на этом балу была представлена Елизавете Петровне; после этого французские гости были приглашены к участию в танцах, с разрешением танцевать с любой из присутствующих дам. «Зала была огромная, и зараз танцевали до двадцати менуэтов, что производило довольно странную, но в то же время приятную для глаз картину. Контраданцев вообще танцевали мало, всего несколько польских и англезов».

В первом часу пополуночи обер-гофмейстер объявил императрице, что ужин готов. К столу были приглашены особы только первых четырех классов; о своем месте за столом приглашенные узнавали после получения на балу специального билетика, так что случай решал, какой кавалер окажется рядом с той или иной дамой. (Всего на этом ужине за столом находились 66 кавалеров и 42 дамы.)