Текст книги "Цитадель"

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ. ГОД СОБАКИ

Издавна, богатые палестинцы для охраны своих городских усадеб заводили особых собак, огромных вислоухих чудищ с черной спиной, пепельными лапами и желтыми, почти фосфорического блеска глазами.

Завезли их сюда еще македоняне и прижились эти звери на новом месте отлично, скрестились с аравийскими волкодавами и стали незаменимым оружием в борьбе с ночными грабителями.

Во дворе любого сирийского купца, иудейского менялы, назареянина-домовладельца бегало два-три таких монстра. Они были соответствующим образом натасканы. Сначала поднимали лай при появлении чужака, а потом молча впивались ему в причинное место. Поэтому мелкое ворье, заслышав характерный приглушенный лай за глинобитной стеной, поспешно уносило ноги во избежание кровавых неприятностей. Отравить этих тварей также было чрезвычайно трудно, они были так приучены, что брали пищу только из рук хозяина.

Весельчак Анри придумал-таки одну уловку: на стену, ограждающую заснувшую усадебку, взбирается один из его людей, собаки с лаем кидаются к нему, он дразнит их, свесив за ограду ноги, доводит псов до неистовости, в это время рядом с ним на стене появляются два арбалетчика и расстреливают их в упор. Дальше все просто – через ограду переваливается вся шайка и начинает делать то, чем занималась всю предыдущую жизнь.

Когда Анри излагал этот план своим людям, они не выразили особого воодушевления и были правы, потому что осуществление его на практике сопряжено было со слишком большим количеством огрехов. Эти проклятые псы вели себя не совсем так, как решил за них Анри. Они не желали собираться в одном месте и хором облаивать одного, специально для этих целей выделенного человека. Чуя, что грабителей за стеной много, они носились, как сумасшедшие, по двору, попасть в них из арбалета в темноте южной ночи было очень непросто. Тем, кто совался во двор раньше времени, доставалось от их зубов. И даже будучи заколоты, они не разжимали своих челюстей. Разбойник по имени Кадм так и приковылял в пещеру под башней со вцепившейся в голень собачьей башкой, которую пришлось спешно отсечь от туловища.

Богатеи ближайших городов, заслышав о появлении в округе большой разбойничьей банды, зарывали свои деньги поглубже, так, что если какой-нибудь налет проходил относительно спокойно, то добыча оказывалась слишком ничтожна.

В подвале башни на холме нарастало уныние и даже сам Весельчак Анри был не слишком весел. Хорошо еще, что хозяева двух вилл, запуганные до смерти соседством, присылали в достаточном количестве еду. В противном случае, люди Анри начали бы просто разбегаться.

В один из первых дней, вожак потребовал от своего нового пленника, чтобы тот показал ему свой дом в Бефсане. Разумеется, эта ознакомительная прогулка могла быть совершена только ночью. Внешность разбойников стала уже более менее известна горожанам и, увидев их на улице города днем, они, конечно, кликнули бы стражников.

Не моргнув глазом, Анаэль подвел Весельчака Анри к дому горшечника Нияза.

Ночь была тихая, безлунная, звездный шатер был так красив и величествен, как это бывает только палестинской осенью. Неподалеку, тихо, почти скрытно журчал ручей, бесшумно высились громады тутовых деревьев на том берегу. Глухо топтались овцы в своем закуте, за белой стеной. Сердце Анаэля стучало торопливее, чем обычно. Всего в какой-нибудь сотне шагов отсюда, вверх по течению ручья, стоял дом его отца. Заставляли волноваться Анаэля, как вскоре выяснится, чувства отнюдь не сентиментального характера.

– Однако твой отец не богатей, – негромко сказал Анри, всматриваясь в смутные очертания строений.

– Богато живут там, за крепостной стеной.

– Пожалуй.

Анаэль знал, что на слово ему не поверят и устроят какую-нибудь проверку. Вероятнее всего она будет заключаться в том, что надо будет проникнуть внутрь, не вызвав собачьего лая, – это будет подтверждением того, что он здесь свой. Он мог бы повести их к своему дому, и не сделал этого не потому, что пожалел отца и сестер. Просто за то время, пока он отсутствовал, их собственные собаки могли передохнуть, и тогда понятно, чего он мог ждать от новых. А про горшечника Нияза было известно, что он по лютой своей бедности никаких цепных охранников не держит, ибо еды ему хватает только для себя и старухи-жены и после их ужина не остается даже крошки, чтобы покормить воробья.

– Не принесешь ли ты нам напиться, ночь больно душная, – тихо сказал Анри. Двое головорезов, стоявших у него за спиной, подтвердили, что да, пить хочется нестерпимо.

– Сейчас, – сказал Анаэль, хваля себя за то, что предусмотрел коварный замысел Весельчака. Он направился к дому, завернул за поворот невысокого забора, там имелась калитка – она открывалась бесшумно, ибо висела на кожаных петлях. Осторожно войдя во двор, Анаэль присмотрелся – кажется, никаких особых изменений тут нет. Хотя вот – развалилась летняя печь, покосилась овчарня…

Задерживаться долго во дворе было нельзя. Хозяин, лишь пару дней назад покинувший свой дом, должен ориентироваться на своем подворье мгновенно, хотя бы и ночью. Кувшин с водой, кажется, стоит под навесом. Правильно…

Отхлебнув водицы, Анри сказал:

– Почему так, чем беднее дом, тем вкуснее в нем вода?

Выглянула луна, и сразу огромные изменения произошли в окружающем мире. Встрепенулся воздух, серебряными пятнами пошла вода в ручье, сами шелковицы превратились в таинственные, поблескивающие холмы, полные шелестящих пещер. Плоские крыши домов туда, вниз по склону холма, были освещены как днем. Беспричинно залаяли собаки за крепостной стеной.

– Я отнесу кувшин, – сказал Анаэль.

– Не надо, сейчас уже опасно, с первой луной палестинец всегда выходит помочиться.

– А кувшин?

– Мы возьмем его с собой, а чтобы ты не считал, что ограбили твой дом… – Анри бросил через забор небольшую серебряную монету.

Анаэль надеялся, что после этой проверки его оставят в покое, перестанут следить за ним ежечасно и повсюду. Но он ошибся. Весельчак оказался и хитрее и подозрительнее, чем можно было подумать. Непрерывно и неотступно рядом с сыном красильщика находился кто-нибудь из доверенных людей вожака. Ему недвусмысленно давали понять, что убежать ему не дадут. Анаэль ничего и не предпринимал в этом отношении, чтобы попусту не дразнить своих охранников. Нечего было и думать о том, чтобы избавиться от «телохранителя» физически, оказавшись с ним один на один. Все доверенные люди Анри были настоящими громилами, так что еле оправившемуся калеке нечего было и мечтать о том, чтобы справиться с кем-нибудь из них. Кроме всего прочего, Весельчак хорошенько инструктировал своих звероподобных помощников. Они никогда не поворачивались к Анаэлю спиной, не становились на краю обрыва и т.п.

Однажды выведенный из себя пленник решил объясниться с Анри напрямую. Оказавшись с ним наедине, он спросил, неужели до сих пор не заслужил доверия?

– Ни вот настолько! – бодро сообщил Весельчак, показывая половину грязного мизинца.

– Но я же показал тебе дом своего отца, я участвую во всех твоих грабежах и по законам королевства заработал себе три повешения. Ты же обращаешься со мной, как с человеком подозрительным.

– Я обращаюсь с тобой так, как ты того заслуживаешь, – сказал Анри спокойно, обстругивая какую-то деревяшку.

– Но тогда, клянусь Спасителем, мне хотелось бы знать – почему?

– Объясню, – Анри отбросил изуродованную палку. – Семья? Что мне твоя семья? Как сказал Спаситель, только что упомянутый тобой всуе, «оставь и мать свою». А что, если ты есть настоящий христианин, и для тебя семейство твое, суть пыль под ногами?

– Не богохульствуй!

Анри перекрестился, но без панической истовости.

– Что же касается истины, то тут и вовсе простое могу дать тебе объяснение. Да, на эту королевскую милость ты заработал, вспарывая прокисшие перины менял в Сейдоле и Хафараиме, но откуда мне знать, что ты встретился мне, не имея на своей совести грешков пострашнее.

Анаэль сел на камень возле костра и разочаровано потер руками лицо.

– Не могу понять, зачем ты держишь при себе человека, внушающего такие подозрения?

– Надеюсь, ты не станешь мне указывать, что мне делать, а чего нет?

– Просто я не понимаю, зачем тебе такая обуза, ведь меня легче убить.

– Если будешь очень просить – убью, – сказал Анри, показывая своим тоном, что разговор он считает законченным.

Постепенно, Анаэль понял, что шайка Анри, при всей внешней своей необузданности, стихийности, была очень хорошо и разумно организована. Вожак препятствовал ее чрезмерному разрастанию, и принимал желающих к ней пристать по какому-то своему, ему лишь понятному принципу. Он выбирал из числа бродяг, одиноких разбойников и искателей приключений не самых могучих и не самых свирепых на вид. Избегал, что как раз было понятно, стариков и юнцов. Сначала Анаэль думал, что Анри предпочитает не связываться с мусульманами, но потом оказалось, есть и сарацины в его шайке. Только через пару месяцев, уже ближе к зиме, Анаэль наконец уловил самые общие черты той картины, что добивался вожак. Его шайка была своего рода ковчегом, в ней желательно было иметь каждой разбойничьей твари по паре. Несколько отменных бойцов-силачей, несколько самострельщиков и лучников, пара-тройка «длиннопалых» – настоящих воров-умельцев. А кроме этого имелся постоянный повар и даже свой трубадур – маленький злобный провансалец, почему-то возненавидевший Анаэля со всей силой непонятной страсти. Он требовал, чтобы его звали де Фашон, но откликался и на просто Жак.

Осень 1184 года выдалась тяжелой для обывателей маленьких городов близлежащих долин. Из-за Иордана дважды налетали сельджуки. Кроме того, несмотря на все усердие усадебных псов, урон, который приносила горожанам шайка Анри, был немалым.

Самым захватывающим в разбойничьей жизни является не сам по себе налет, не схватка с сонными стражниками, не бегство от погони по лунным тропам, когда стук сердца заглушает стук копыт. Самое интересное, самое драматичное – дележ добычи. Конечно, есть и всеми признается изначальный договор, все примерно знают, кто и сколько должен получить. Споры возникают из-за оценок стоимости.

– Ты мне говоришь, что это ожерелье из хорасанской бирюзы стоит десять бизантов? – спрашивает красный от возмущения сицилиец.

– Да, – невозмутимо говорит флегматичный норманн, почесывая небритую щеку.

– Оно не стоит и сорока турских су!

Норманн демонстративно хохочет, закатывая глаза. Сицилиец хватается за кинжал, изрыгая проклятия, призванные испепелить насмешника. Крови пролиться не дают. Анри усмиряет их гнев презрительным окриком.

Анаэль однажды спросил, почему ему не выделяется никакой доли, ведь он участвует в налетах, грабит, убивает, рискует жизнью.

Анри очень удивила эта претензия.

– Ты не член шайки, – ответил он.

– А кто я? – удивился в свою очередь Анаэль.

– Ты добыча.

– Добыча?!

– Именно. Общая. Если хочешь, я выставлю тебя на раздел.

Больше Анаэль на эту тему не заговаривал. Планов бегства он, конечно, не оставлял. Жизнь его в подвале башни, даже с учетом всех неприятных сторон, была все же сноснее, чем в лепрозории или на плантации в Агаддине. Правда за свой завтрашний день он теперь мог поручиться еще с меньшим основанием, чем там. Любой, самый вздорный пьяный каприз и существование его будет прервано, тайник в подвалах Соломонова храма навек останется втуне, и человек с опущенным веком, Старец Горы Синан, умрет, так и не вкусив заслуженного возмездия. Мысль об этом не давала спокойно спать, и чем дальше, тем она становилась ярче и злее. Он ворочался на пахнущих псиной шкурах и ослепительные видения осуществленной мести проходили в его бессонном мозгу. Он даже не подозревал, до какой степени глубоко в его душу проникло мстительное чувство. В сарае Агаддина и лепрозории оно было приглушено животными условиями существования – он должен был там выжить как тварь, теперь едва-едва придя в обычное свое состояние, он вновь более всего желал отомстить. Нажитый за последние месяцы опыт советовал – не спешить. Как человеческий глаз, он должен был хранить в себе умение одновременно видеть и далеко и близко. И башни замка Алейк, и кинжал, приставленный к его горлу человеком Весельчака Анри.

С течением времени Анаэль понял, что вожак тоже в известной степени зависит от него, что-то мешает лихому разбойнику запросто с ним расправиться. Как будто он ждет откуда-то указания или сигнала, а до этого должен даже, как будто беречь свою «добычу». Во время налетов, сопряженных с особым риском, Анаэль всегда был оставляем в задних рядах, он это заметил и правильно расценил.

Осень постепенно перетекла в зиму. Зимы в Палестине в те времена иногда случались довольно холодные, не был большой редкостью даже снег. Что, впрочем, выходцам из Аквитании, а тем более Британии было не внове и не могло испугать. Между тем, жизнь в разбойничьем сообществе стала тяжелей. Все меньше и меньше путников было на дорогах, все труднее было незаметно прокрадываться в города. Мрачные разбойники большую часть времени валялись в подвале, играли в кости и проклинали свою жизнь. В таких условиях каждый удачный налет праздновался широко и шумно: это скрашивало тусклые будни.

Однажды Анаэль, внимательно, по своему обыкновению следивший за всем, что происходило вокруг, заметил, что Анри немного странно проводит процесс дележки добычи. Не в полном соответствии с теми правилами, которые, как казалось Анаэлю, действовали в шайке. Он брал себе непомерно большую долю, даже если учесть его авторитет среди прочих бандюг. Было видно, что все остальные от такого поведения вожака не в восторге, но вынуждены смиряться, хотя и с большою неохотой.

У Анри была отдельная пещера, туда он и уносил то, что считал нужным спрятать. Можно было себе представить, какие там скопились ценности.

– Он не боится, что кто-нибудь убьет его однажды ночью и завладеет деньгами? – спросил как-то Анаэль у своего охранника-надзирателя по имени Кадм.

– А там ничего почти и нет, только два-три дорогих кинжала. Анри любит хорошее оружие.

– А где же все ценности? 9

– Не знаю, – равнодушно зевнул разбойник, обнажив развалины своих зубов.

"В чем тут дело? " – заинтересовался Анаэль. Путем проведения осторожных расспросов, удалось выяснить, что примерно раз в месяц Анри куда-то увозит собранные деньги и кому-то отдает.

– Кому?

Этого толком никто не знал.

– Зачем?

– Как это зачем? – опять зевнул Кадм и кое-как объяснил, что если этого не делать, то они долго не высидели бы в этом подвале. Какой-нибудь комтур давно бы их отсюда выкурил. Или барон из ближайшего замка.

– Неужели ты думаешь, мы бы могли жить здесь спокойно все это время, когда бы не этот влиятельный человек в Тивериаде? А может и не в Тивериаде.

Анаэль не мог не признать справедливость этого замечания. Как он сам не подумал над этим. За пять месяцев ни один местный правитель даже не попытался их выследить и снарядить какой-нибудь отряд. Стало быть, Весельчак Анри действует не сам по себе, у него есть могущественный покровитель. В Тивериаде. А может быть в самом Иерусалиме? Получается, что великолепный и свирепый вожак всего лишь что-то вроде сборщика налогов. Анаэль искренне восхитился изобретательностью этого неизвестного. Когда все законные способы выкачивания денег из страны исчерпаны, надо наслать на неуступчивых жителей банду ночных разбойников и получать с них свою долю.

– Так значит, говоришь, в Тивериаде живет этот человек?

Кадм пожал плечами, этот вопрос его занимал не слишком.

– А почему Анри берет именно столько, сколько берет? – не унимался любопытствующий.

– Небось знает, – пробормотал охранник, латая суровой ниткой перевязь для меча.

Анаэль понял, что особенно глубоко с его помощью ему в эту тайну не проникнуть. Проследить, куда отвозит почти все честно награбленное вожак шайки, не представлялось возможным. Во-первых, он делал это не слишком часто, а во-вторых, – как выслеживать, с Кадмом на плечах? Но он не отчаивался, чувствуя, что какие-то возможности в этой ситуации заложены. К решительным шагам его подвигла одна история.

Были в шайке двое братьев, тапирцев-несториан, они пристали к Анри, чтобы переждать холодные времена. Работники они были замечательные. Звероподобный их облик и разбойничья удачливость быстро снискали им уважение среди собратьев по ремеслу. Однажды, вернувшись как всегда с ежедневной «работы», они положили на лысую ослиную шкуру возле костра то, что им удалось добыть. Вне зависимости от того, каким образом добывалось добро – в одиночку или совместно, к дележу оно представлялось неукоснительно и все. Непосредственный добытчик имел право на половину.

Анри вышел из своей пещеры, отделенной от общей «залы» пологом из волчьих шкур, кутаясь в меховой плащ и позевывая со сна. Присел перед горой вещей и начал перебирать их.

– Вы что, стали грабить церкви? – спросил он у старшего из братьев, беря в руки небольшой ларь из обожженного дерева. Внутри оказалось лишь несколько костей на ложе из потертого красного сукна.

Разбойник недобро осклабился. Он был прекрасно осведомлен о том, насколько крепки божеские устои в душах собравшихся вокруг костра людей. Службу Маммоне, любой из них ставил несколько выше, чем служение Господу. Поэтому выпад Анри выглядел неуместным.

– Если у тебя будет выбор умирать с голоду или ограбить церковь, ты тоже не станешь раздумывать, – сказал с вызовом тапирец.

Оказалось, что церковь эта стоит на выезде из Депрема. Анаэль отлично знал ее и отметил про себя. Еще осенью, он обратил внимание, что в этот небольшой, стоящий на отшибе храм, приезжает некий рыцарь. Он одет был весьма изыскано, сопровождал его юный оруженосец. Выглядел он весьма внушительно и его загадочная, мрачная фигура не могла не броситься в глаза наблюдательному человеку.

Настоятельствовал в церквушке отец Мельхиседек, человек подслеповатый и престарелый. Среди горожан он пользовался хорошей славой и искренним уважением. Осенью городок Депрем входил в сферу самых живых интересов Анри, поэтому, часто бывая в окрестностях города, Анаэль неплохо их изучил.

Тапирец продолжал выдвигать резоны в пользу совершенного им богохульства. Он говорил о том, что дороги пустынны, а свирепость городских стражников и собак не поддается никакому описанию. А в том, что они с братом решились обчистить церковь, старик-настоятель виноват сам, ибо напустился на них с проклятиями, когда увидел, что они раздевают у церковной ограды кривого приказчика с лошадиного рынка.

– Он так вопил, что нам пришлось его зарезать, – сказал младший тапирец.

– Кого, отца Мельхиседека? – спросил Анри негромко.

– Нет, приказчика. Он тоже вопил и все из-за этого вонючего кошелька, а в нем оказалось всего четыре дойта.

Анри поднял со шкуры кошелек, достал из него тускло блеснувшую монету и несколько раз подбросил на ладони.

– Если пройдет слух, что мы начали грабить церкви, нам не просидеть здесь и недели, – сказал Анри. – Не знаю, какие теперь понадобятся деньги, чтобы обеспечить нашу неприкосновенность.

С этими словами он положил кошелек себе в карман, показывая тем самым, что дележ добычи закончен. Но он слегка переборщил. Три тусклых серебряных креста, оловянный черпак с узорными золочеными накладками особой ценности не представляли, к тому же их невозможно было сбыть где-нибудь поблизости. Тапирцы почувствовали себя ограбленными.

– Постой! – крикнул старший. – Не хочешь ли ты сказать, что разговор закончен?

Анри нехотя повернулся к нему, продолжая кутаться в плащ.

– Именно.

– Нашего мнения о том, как надо поделить эти деньги, ты узнать не хочешь?

Анри зевнул.

– Дело сделано, и никто больше не будет высказываться по этому поводу.

– Ты ошибаешься! – тапирец сделал шаг вперед, его глаза, затерянные в дебрях грязных косм, сверкали. – Разговор только начинается, клянусь ранами Спасителя!

– Не тебе бы клясться Его ранами, после того как ты только что ограбил один из домов Его.

– Мы с Ним сами посчитаемся, там! – тапирец поднял руку к потолку.

– У Спасителя с разбойниками свои счеты, не забывай, кто висел рядом с Ним на Голгофе.

Настроение присутствующих было неопределенно. Конечно, тапирец вел себя дерзко, но трудно было не признать, что у него есть для этого основания. Самоуправство Весельчака Анри перестало казаться заслуженным и уместным.

– Не мне одному желательно было бы узнать, куда уходят наши денежки, на которые ты каждый раз накладываешь лапу.

Анри выглядел вполне спокойным.

– И ты и все остальные прекрасно знают, для чего я беру с ослиной шкуры такую долю. Себе я не присвоил и полцехина. Можете выставить выборных, и пусть они обыщут мою келью.

– Нет, ты не уйдешь от разговора, мы хотим знать, существует ли в самом деле этот таинственный покровитель, а если существует, почему он не хочет познакомиться еще с кем-нибудь из нас, честных добытчиков.

По лицу Весельчака пробежала легкая тень, он тоже почувствовал, что мнение большинства сейчас не на его стороне. Надо было что-то предпринимать, причем быстро.

Анаэль с понятным интересом следил за развитием событий. Он еще не решил, на чью сторону ему встать, если возникнет схватка. Кажется, все же, что смерть Анри наиболее предпочтительный результат. Шайка просто-напросто распадется.

Весельчак полностью повернулся к своему собеседнику.

– He кажется ли тебе, что ты суешь нос не в свое дело? – спросил он у тапирца.

– Нет! – заорал тот, хватаясь за рукоятку своего кинжала. Что он хотел сделать, так навсегда и осталось неизвестным, потому что Анри одним движением распахнул плащ и метнул ему в грудь свою мизеркордию. С характерным чмокающим звуком она вошла прямо в солнечное сплетение неудачливого бунтовщика. По стенам и потолку метнулись крылатые тени, произошло множественное растерянное движение вокруг костра.

Брат бросился помогать брату, но его тут же сбили с ног и связали.

Порядок восстановился, правда настроение основной массы от этого не улучшилось. Анри продолжал оставаться полноправным хозяином в этом подвале, но вряд ли кто-то был этому очень рад.

Пользуясь случаем, Анаэль указал Анри на ящик с мощами.

– Позволь мне это взять себе?

– Если никто больше не претендует.

Ящик со старыми костями никого не заинтересовал.