Текст книги "Открытие Алмазного пути. Тибетский буддизм встречается с Западом"

Глава 4
Поездка в Непал

Мало что переменилось в жарких странах за это время. Стиль вождения и поведения турок словами не опишешь. Они любят оставлять свои грузовики ночью с выключенными фарами посреди дороги. На обочине через каждые несколько миль видны остовы разбитых машин. Мы туркам не уступали, а кое в чем даже превзошли.

Еда в Турции хорошая, много белков. Все бы ничего, но чем дальше на Восток, тем больше насилия и подавленности появлялось среди взрослых, а стриженные наголо мальчишки со старческими лицами швыряли камни в нашу машину. Мужчины, не снимая шапок, сидели без дела, явно всем недовольные, и попивали чай, с сахаром, но горький, а женщин не было видно вообще.

В Иране стали жить побогаче. Раньше во время путешествий через эту страну наши машины еле выживали, но сейчас северная дорога вдоль побережья Каспийского моря была почти построена. Это было здорово – вести машину по асфальту. В остальном же нас мало что здесь привлекало, и уж меньше всего люди. Нередко нам приходилось прямо-таки заставлять их вести себя хоть немного цивилизованно по отношению друг к другу.

Афганистан снова был оазисом на пути – местом, где можно укрепить пошатнувшуюся веру в человечество. Талибов тогда еще не было, и мы чувствовали себя хорошо среди спокойных, не слишком общительных людей, которые как бы знали свое место, не нуждаясь в играх. Мы соприкасались с нетронутой культурой, где хотя бы мужчины были удовлетворены своими ценностями и не спешили променять их на вольности современного мира. От них веяло извечным простором пустыни. Однако и тут уже появлялись молодые люди, работающие зазывалами, и ужасное «Эй, мистер!» стало чаще раздаваться на улицах. Это напоминало Марокко начала 60-х годов, где мне приходилось наблюдать, как с каждым годом слабела и распродавалась еще одна, когда-то самодостаточная, культура. В Афганистане, правда, дело не зашло так далеко, и люди пока знали себе цену. Здесь, если не нужно было вступить в контакт, то никто к вам и не приставал, – вы все еще были гостем, а не потенциальной добычей. Они не приклеивались к вашим пяткам, как в Турции или Иране, и не глазели на западных девушек, одетых по-европейски и так не похожих на местных женщин, которые в своем облачении смахивали то ли на ходячие палатки, то ли на мумии.

С Гератом, первым настоящим городом на нашем пути через Афганистан, было связано множество забавных воспоминаний. Здесь для нас начинался настоящий Восток. Еще в 1966 году трое датчан – Харальд Пророк, Андерс и я – взобрались на стену замка между старым и новым городом, взбесив солдат, охранявших пушку (похоже, старейшую в мире). Теперь Харальд был последователем индуистского гуру, а Андерс, так и не бросивший наркотики, вскоре после того случая умер на куче навоза в Карачи. Отчего – никто не знал, может быть, от запущенной дизентерии. Когда мы видели его в последний раз, он был совсем не в себе, везде ему чудились злые цыганские царицы. Наркотики прошлись по нему катком.

Базар в Афганистане: «палатка» слева – женщина

Все осталось по-прежнему со времени нашей первой поездки на Восток, когда мы брали с собой Кристиана со сломанным позвоночником. Тот побывал в Афганистане еще в начале 60-х и, кроме Азии, помог нам открыть тропу в Марокко. Он регулярно вызывался курить гашиш за покойника (обычай, распространенный в некоторых племенах), а потому по вечерам нередко скакал по улицам в чем мать родила. Ему пришлось познакомиться изнутри с несколькими каталажками от Герата до Кабула. В Карачи он тоже провел какое-то время в тюрьме, где его ежедневно избивали надзиратели, а в довершение всего он подхватил гепатит. Из окна он сиганул (и стал калекой) позже: однажды под воздействием кислоты ему показалось, что у него взорвалась печень, и он захотел побыстрее со всем покончить. В Кандагаре, Кабуле и других городах по дороге хорошо знакомые с ним полицейские не раз подходили к нему и спрашивали: «Привет, мистер Кристиан! Как у вас теперь с головой?»

В Герате мы обнаружили все те же маленькие гостиницы; тамошние клопы отличались хорошим вкусом, похожим на мой: им особенно нравилась Ханна. Вода из кранов не текла никогда, а в задней комнате по-прежнему находилась фабрика по изготовлению «афган-колы». «Афган-кола» – это ядовитое зеленое или фиолетовое пойло в бутылках из-под кока-колы. Глоток-другой, и минут через десять европеец бежит в уборную, перед которой, ясное дело, топчется нетерпеливая очередь. Оттуда – в ближайшую аптеку за антибиотиками. В аптеках же, помимо средств от поноса, имелось много других замечательных вещей. Без рецепта продавались ампулы отличного немецкого морфия, и фармацевтов изумляло, как много молодых больных иностранцев нуждалось именно в этом лекарстве. Прирожденные торговцы, они быстро научились взвинчивать цены до тех пор, пока выдерживал рынок.

Местный гашиш был «забойным». Он был мягкий, темно-зеленый и совсем не такой, как ливанский или непальский. Выращивали его на севере, рядом с бывшей русской границей, и часто целые группы любителей после его употребления не могли пошевелиться. Во время сбора урожая крестьяне бегают по полю в длинных замшевых плащах. Потом они соскабливают с них клейкую смолу высшего качества; в то время ее продавали по пятнадцать долларов за килограмм.

Не представляли опасности для желудка только большие лепешки – они везде хорошие – и микроскопические яйца. Йогурт тоже был неплохой, если слить воду. Говорят, что культура йогурта убивает туберкулезную палочку, поражающую большинство местных коров. Однако каждому, кто хочет остаться здоровым, рекомендуется употреблять в пищу в основном лишь хлеб и, конечно, чай, которым торгуют везде. Он подается в чайниках, которые чинят до тех пор, пока они не превращаются в произведения искусства мозаики, стоит меньше двух центов за чашку и дает вам силы передвигаться с места на место даже в самое знойное время дня.

В Афганистане

Дорога из Герата на юго-запад, построенная русскими, использовалась очень мало. Встречался иногда старенький школьный автобус, пожертвованный США, битком набитый людьми и животными, которые почти вываливались из окон, в другой раз – машина индийца или пакистанца, который заработал денег в Англии и возвращался домой. Иногда приходилось стоять, пропуская стадо верблюдов, не спеша переходящих дорогу, а в остальное время мы были наедине с многоцветьем пустыни.

В гостинице Али в Кандагаре мы снова встретили нескольких приятелей из Дании. Здесь часто устраивались круглосуточные празднества, и отель так и оставался местом встречи для всевозможных искателей приключений. Али за это время успел приобрести еще одну гостиницу, а его брат был недоволен жизнью. Он купил себе новую жену за тысячу долларов, но та не хотела с ним спать.

Группа постояльцев недавно попрощалась с останками Айка, легендарного певца и сочинителя. Мы кутили здесь вместе всего год назад. В октябре 1967 года он первым в Дании стал употреблять гидробромиды, известные в медицине под названием «Ромилар», и подарил нам волшебную осень – эксперименты с коллективным сознанием (когда все люди в комнате делали и говорили одно и то же). Сейчас, не сумев перейти границу из Пакистана в Индию, он принял сверхдозу и убил себя этим. В оставленной им записке говорилось: «Это все я сам. Никто не виноват – только негативная сила во мне самом». Одним из его последних зрительных впечатлений могло быть изображение Будды, и это нас порадовало. Мы знали, что это помогает получить хорошее перерождение…

В Пакистан мы решили ехать по южной дороге, проходящей через Кветту, поскольку северную, через Кабул и перевал Хайбер, знали по прошлым поездкам. Недалеко от пакистанской границы нам вздумалось помянуть Айка – уколоться, как во время нашей последней встречи с ним, тем более что достать хороший морфий там ничего не стоило. Меня, правда, это не очень вдохновляло. Дважды переболев гепатитом, в начале 60-х годов в Марокко и через несколько лет в Лондоне, к инъекциям я относился с подозрением. В последний раз, когда мне предложили шприц морфия, со стены ни с того ни с сего сорвалась книжная полка, пролетела вопреки всем законам природы по странной траектории через комнату и угодила мне острым углом прямо в голову. И это в Дании, где землетрясений не бывает вообще. Я чувствовал, что и теперь это мне даром не пройдет, но нельзя было отказываться и портить веселье. На этот раз я не испытал никакого кайфа – сразу только тяжесть. Мне подумалось, что это не по душе моим Защитникам, и я решил быть настороже.

Гора, откуда упал камень

Перед самой пакистанской границей мы увидели горы очень странных очертаний. Они напоминали груды огромных камней; подобные образования я видел еще только в Родезии. Биллу с Аланом захотелось на них забраться. На этот раз я не пытался залезть наверх первым по самому трудному маршруту, а держался позади всех и ждал чего-нибудь худого. Так и вышло. Билл лез впереди меня и нечаянно столкнул ногой большой камень. Словно в замедленной съемке, я увидел, как он летит на меня. Я прямо-таки прилип к горному склону, и все же меня стукнуло по икре. До самого Дели я едва мог ходить; и боль и кровь были хорошим уроком. Это был последний укол в моей жизни.

Ехать по южной дороге через Пакистан было скверно. Начиная с Турции местные жители умеют быстро делать из круглой неаккуратной ямы аккуратную квадратную, но этим, видимо, и ограничиваются. Грузовики и автобусы всячески стараются вытеснить тебя с дороги, и, чтобы проехать, поневоле пускаешься на всякие трюки. Высокие, европейского вида мужчины, увешанные ружьями, пистолетами, саблями и патронташами, выглядят как ходячие крепости, а изредка мелькающие женщины носят на себе все те же палатки, украдкой взирая на мир сквозь сетку, вшитую в ткань. На оружии написано «Mаdе in Gеrmаny» («Сделано в Германии»), причем буква G часто изображена зеркально или перевернута. Похоже было, что поворачиваться спиной к этим людям не менее опасно, чем стоять перед ними.

В Лахоре мы за несколько часов получили пропуск на последний участок дороги до индийской границы. Чиновники здесь – это картина. В шортах и шляпах с воткнутыми в них перьями, они бегают взад и вперед. В этих местах, как и везде в колониях, англичане, наверное, здорово позабавились, нарядив туземцев в оперные костюмы. А если такая одежда придумана не для смеха, то это просто подлость со стороны англичан.

На индийской стороне границы на таможне работала женщина с репутацией медиума, которую побаивались все проезжавшие. Мило, но настойчиво она конфисковывала нелегально провозимые рупии и прочую контрабанду. Мы, простачки, поддались ее очарованию и позволили ей найти маленький кусок гашиша. Можно было предоставить Ханне пообщаться с ней, но мы не стали этого делать, надеясь, что одна находка отвлечет ее от наших левых денег.

В Индии ничего не изменилось. Всеобщей обеспокоенности, обычной при объявлении чрезвычайного положения, еще не чувствовалось, и люди были страшно шумны, но дружелюбны. Нам снова стало лучше после мусульманских стран, где приходилось на каждой остановке отгонять толпу. На всем пути от Стамбула она часто заводится и начинает в тупом бешенстве крушить машины. Правда, я вообще никому не советую ехать в Индию на машине, если только нет абсолютной необходимости – например, если вы не везете громоздкое снаряжение. Бензин дорогой. Кроме того, тогда ты становишься выставочным экспонатом и отделяешься от народа. А если, как все, ездить в шатких, вечно опаздывающих и переполненных автобусах и поездах, есть возможность узнать о человеческой жизни много такого, что обычно скрыто от людей, ведущих европейский образ жизни. Это помогает стать более зрелым.

Если оставить машину там, где у местных жителей есть инструменты, рискуешь по возвращении обнаружить только кузов. Этим особенно славятся границы. Пока ты осматриваешь то, что осталось от твоей машины, рядом появляется пара благожелателей, нередко из полиции, говоря: «У нас тут как раз есть мотор, покрышки и фары – может, вам подойдет?»

И ты выкупаешь половину своей машины обратно.

В Дели мы быстро получили непальские визы, но у Билла были еще кое-какие дела, так что мы задержались на несколько дней. За это время мы навестили старых друзей, давно выпавших из среды копенгагенских наркохиппи и живших в Индии в учениках у индуистского свами. Он первым стал известен у нас и основал в Дании школу йоги. Нам захотелось взглянуть на него и узнать, чему он учит.

Я уже говорил, что нас никогда особенно не тянуло к индуистам. Они слишком слащавы, личностны и любят все контролировать, а этот гуру был особенно не в нашем вкусе. Мы с Ханной посчитали чепухой его утверждение, что безбрачие является единственным путем к Освобождению. Как может любовь, приносящая столько радости, высоты и безграничности, быть чем-то плохим? К тому же мы знали, что у тибетцев есть медитации для соединения пространства и блаженства, где интенсивность сексуального союза используется как средство для быстрого Просветления. С таким центральным поучением гуру не мог бы найти последователей в нашем лице.

Когда свами вошел в комнату и начал учить разделенные группы мужчин и женщин, то речь на этот раз зашла не о целомудрии, а о целительстве, что было очень важно для нас. Память о случаях исцеления, которые произошли в Дании, вызывала в нас чувство глубокой благодарности; для нас они открыли дверь в целый новый мир. Свами же сказал, что, исцеляя других, можно сойти с ума и нужно предоставлять каждому нести свою личную карму. Он привел несколько примеров из своего собственного опыта и даже назвал имена известных целителей из Копенгагена, находящихся теперь в психиатрических клиниках.

Так как слово «карма» упоминается столь часто на страницах этой книги, а значение его на Западе не всегда понимается верно, я отвлекусь ненадолго для разъяснения этого термина. Для просветленного ума это свободная игра пространства, а для обычных существ – цепь причин и следствий. Она сковывает существ из-за их неведения и управляет обусловленным миром. Карма существ – это подсознательные впечатления, собранные в этой жизни и в бессчетном количестве прошлых жизней. Если не преобразовать эти впечатления или не очиститься от них, они созревают сами собой, соединяя внутренние и внешние условия и тем самым определяя все, что происходит с нами сейчас и потом, во время смерти и в будущих воплощениях. Словно крепкий сон, и индивидуальный, и коллективный одновременно, закон кармы связывает нас по рукам и ногам, когда мы делаем дурные вещи, но путы ослабевают, если наши поступки вызваны чувством единства с другими. И все же он не отпускает нас насовсем до тех пор, пока мы не увидим природу ума – ясную, пустую и безграничную – при Просветлении. С помощью методов буддизма Великого пути, или Махаяны, существа, обладающие великим сочувствием, могут вбирать в себя и преображать плохую карму других, устраняя не только следствие, то есть страдание, но и первопричину – неведение, из-за которого нам видится разъединенность вместо единства. Мы тогда еще не знали всего этого, но слова свами вызвали в нас глубокий протест. Мы знали, что он мудрый человек, и я вскочил и сказал: «Если карма других – болеть, то моя карма – помочь им. А вы – холодная рыба». Свами только усмехнулся и сказал: «Теперь посидите, помедитируйте». Последовал целый час сосредоточения. Мы и позже встречались с ним, в хорошей атмосфере, но избегали дальнейших дискуссий. Просто мы были слишком разные. Но вопрос исцеления занимал нас, и позднее мы однажды задали его нашему Ламе. Ответ был таков: «Помогайте другим, как только можете, и не думайте о себе». Такое поучение мы могли понять. Оно подходит для простых умов.

Великая Ступа в Бодхгайе

В Бодхгайе

К нашему удивлению, Билл, который меньше нас всех интересовался формированием связного мировоззрения, стал настаивать на посещении Бодхгайи. Мы не очень-то загорелись. На карте Бодхгайя расположена далеко в стороне от прямой дороги в Непал, а мы с Ханной хотели скорее добраться до Ламы Цечу. Алану к тому же индийцы успели надоесть. Однако машина принадлежала Биллу, а он был нашим другом, и потому мы поехали с ним. Даже название этого места было мало нам знакомо, но, приехав, мы узнали больше.

Будда внутри Ступы в Бодхгайе

Бодхгайя, что в окрестностях Гайи (штат Бихар), – это городок, выросший там, где Будда нашего исторического периода явил свое Просветление. Считается, что в это наполненное силой место приходят для обретения окончательного постижения все Будды, дающие начало периодам недвойственного Учения, приводящего к Просветлению. До Будды Шакьямуни, учившего около двух с половиной тысяч лет тому назад, на землю приходили еще трое Будд, а всего до исчезновения нашей Вселенной их будет тысяча, и каждый из них освободит бесконечное множество живых существ.

У всех буддийских школ здесь есть храмы, и, хотя мы мысленно не расставались с Ламой Цечу и Непалом, все же нас впечатлила многоликость всего этого. Конечно, даже в Бодхгайе нас тянуло к тибетцам. Нам посчастливилось встретить новое воплощение Другпа Ламы, который в своем прежнем рождении был учителем Ламы Цечу, и получить от него сильное благословение. Видели мы также двух других лам, которые впоследствии стали очень активны на Западе, – Тхубтена Йеше Ринпоче и Тхубтена Зопу Ринпоче. Первый из них был в своей прошлой жизни монахиней и потому очень хорошо понимал женщин. Когда мы пришли в тибетский монастырь, Линг Ринпоче, один из двух главных учителей Четырнадцатого Далай-ламы, как раз проводил посвящение, на которое мы и попали. Во время этой церемонии каждому из нас дали по рупии, что нас очень тронуло и смутило, поскольку эти деньги исходили от таких бедных людей, а также по куску мяса, что было нам неприятно, потому что мы уже около года были вегетарианцами. В своем невежестве мы тут же отдали рупию нищему, а мясо собаке. Теперь-то мы знаем, что нужно было хотя бы попробовать и умом принять то, что дается на посвящении. Но мы все равно чувствовали, что получили благословение. Три дня мы считали оставшиеся часы и наконец двинулись в Непал.

Глава 5
Черная корона

22 декабря 1969 года мы оказались в Катманду. Вкатываясь в город на нашем грохочущем автобусе, мы изумились, увидев вдоль так называемой Новой Дороги множество старых друзей. Они кричали нам: «Кармапа здесь! Кармапа здесь!» Мы приехали в Непал через несколько минут после Кармапы, величайшего мастера медитации и первого сознательно перерождающегося йогина Тибета. Он впервые за тринадцать лет прибыл туда, где с ним могли встретиться иностранцы с Запада.

Кармапа – это первый из тибетских лам, кто сознательно принимает рождение с 1110 года. Он также узнает сам себя при каждом рождении и отыскивает воплощенцев других тибетских линий преемственности. Первый Далай-лама был учеником ученика Четвертого Кармапы. В 1959 году, покидая Тибет, Кармапа без потерь провел сотни своих людей через китайские заставы и высочайшие гималайские перевалы, а затем стал основывать центры медитации в Сиккиме и Бутане – странах, в то время закрытых для иностранцев. И вот теперь, впервые за много лет, появилась возможность его увидеть. Лишь гораздо позже мы осознали, как долго разные события совпадали, подготавливая на всех уровнях условия для активизации нашей связи с Кармапой – связи, которая длилась уже много жизней. Мои частые яркие сны в раннем детстве, в которых я защищал жизнь мирян и монахов, сражаясь с ордами китайских солдат среди зазубренных гор, и неизвестно откуда взявшиеся пение и танцы в тибетском стиле, которыми, будучи маленькой девочкой, увлекалась Ханна, – все это находило теперь свое объяснение.

Первый визуальный контакт с Кармапой у Сваямбху

В то время, однако, мы были еще недостаточно открыты для правильного восприятия знаков мужества и красоты, исходящих из наших прошлых жизней. Мы искали лишь встречи с Ламой Цечу и ничем другим не интересовались. По несколько раз в день мы приезжали к его дому в Махарадж-Гундж, и всякий раз нам говорили, что он с Кармапой. Нам столько надо было ему рассказать и так хотелось его поблагодарить, но никак не выдавалось возможности встретиться с ним лично. В результате мы решили отправиться к ступе Сваямбху: там был Кармапа, а следовательно, и Лама Цечу.

По мере нашего приближения к подножию горы становилось ясно, что там происходит нечто необычное. На ступенях толпились тибетцы в лучших традиционных нарядах – мы еще никогда не видели их в таком количестве. Счастливые и взволнованные, они смотрели куда-то вверх со сложенными у груди ладонями – жест, выражающий благодарность и преданность. Вниз по склонам холма катился рев длинных тибетских рогов, эти вибрации наполняли всю окрестность. Вдруг все устремились по крутым ступеням мимо больших, недавно покрашенных статуй Будды на самый верх, к храму. Нас тоже потянуло туда. Я взял Ханну за руку, и мы стали обгонять медленно поднимавшихся тибетцев. Когда мы приблизились к ступе с дордже – символом алмазного Просветления, звуки труб стали особенно пронзительными, как у гобоя. Во дворе справа плотной толпой стояли тибетцы, напряженно всматриваясь в открытые двери монастыря. В дверном проходе, в полутьме, мы увидели плотно сложенного человека, облаченного в красные и желтые одежды. Он восседал на чем-то вроде трона, держа над головой что-то черное. Из-за ослепительного солнца мы не смогли тогда как следует рассмотреть, что же это такое. Через несколько минут он опустил этот предмет и положил его в специальную коробку, и тут железные ворота быстро захлопнулись. На мгновение все застыли, словно завороженные, а затем дружно кинулись к маленькой боковой двери слева в нише, стараясь, видимо, пробраться к человеку на троне. Началась невообразимая толкотня и давка, заплакали дети, а я вдруг оказался в роли, которую мне потом часто приходилось выполнять среди тибетцев: я стал сдерживать молодых и сильных, чтобы пропустить вперед стариков и детей, защищая тех, кого легко могут растоптать в такой суматохе. Тут нужна сила, а большинству непальцев, при их низкой весовой категории, и недоедающим тибетцам делать это довольно трудно.

Примерно через час основная масса народа прошла, и мы позволили толпе увлечь себя в числе последних. Поток протащил нас по короткому темному коридору, и внезапно мы, под громкий аккомпанемент труб, обнаружили себя перед Кармапой. Он возложил руки нам на головы. Мы подняли глаза, и вдруг он заполнил все небо, огромный, золотой и сияющий. Нас толкали, тянули, а мы тряслись всем телом от переполняющей нас энергии. В состоянии транса мы прошли, спотыкаясь, мимо монахов, одетых в красное, и они повязали нам на шею тонкие шнурки. Оказавшись снаружи, мы прислонились к железным воротам. Ни единой мысли не было – мы видели перед собой лишь огромного золотого Будду, благословляющего всех, и понимали, что он явил нам совершенство, которое никогда не забыть. Мощь Кармапы вошла в наши жизни.

В свите Кармапы лучше всех говорил по-английски бутанский доктор Ургьен Джигме Цеванг, веселый человек приятной полноты, с красными – от постоянного жевания бетеля – губами. Он помогал нам с переводом и стал для нас главным связующим звеном в общении с Кармапой. Будда Лаксими тоже заботилась о нас. Ее особенно беспокоило наше шаткое финансовое положение. Она заметила, что мы не в состоянии говорить «нет» очаровательным старым тибеткам, желавшим нам что-либо продать. Мы не могли долго торговаться с людьми, которые действительно нуждались. Чтобы хоть как-то помочь, с помощью своих многочисленных друзей она нашла для нас дешевую комнатушку в старом городе; мы выигрывали этим не менее половины доллара в день, не платя за гостиницу.

Мы даже толком не распаковывались. Все наши дни проходили в Сваямбху – с раннего утра до позднего вечера, когда уже все спали. Нам просто надо было находиться как можно ближе к Кармапе, и он давал нам понять, что он не против. Приятные или нет, мы были его первыми учениками с Запада. Через несколько дней доктор устроил для нас аудиенцию с Его Святейшеством.

Кармапа во время церемонии Черной короны, конец 1960-х годов

В знак нашей связи мы подарили Кармапе мощный магнит в форме подковы из Дании и тысячу микрограмм ЛСД – тогда наиболее убедительный для нас доступ к истине и блаженству ума. Он пристально смотрел на нас какое-то время, потом угостил сладостями, рассмеялся и предложил нам повторить за ним тибетские названия цветов пяти мудростей Будды. Перед нашим уходом он возложил руки нам на головы и вновь дал одно из своих благословений, действие которых, похоже, никогда уже не прекращается.

Поздно вечером, когда в небе ярко светила полная луна, доктор принес нам маленький бумажный пакет. «Здесь волосы всех прошлых воплощений Кармапы, – сказал он. – Я даже не думал, что такое вообще существует. Его Святейшество посылает их вам». Взволнованные и тронутые, мы взяли пакетик, я положил его в левый карман своей армейской рубашки, и мы направились домой. Пока мы шли, кожа под нагрудным карманом стала теплеть, и у меня в груди появилось жжение. Оно стало болезненным, будто внутри что-то горело. Я переложил пакет в правый карман, отчего это чувство несколько уменьшилось, хотя полностью не прошло.

Каждую ночь нам приходилось разыгрывать одну и ту же драму с хозяевами нашей комнаты в Катманду. Дверь дома сделали прежде, чем в Непале появились замки, и, когда мы возвращались поздно ночью, она всякий раз была заперта изнутри на засов. Мне почему-то всегда приходилось чуть ли не ломать ее, пока нам удосуживались отпереть. Еще более странным было то, что хозяев это, казалось, не смущало, а раз так – то что возьмешь с нас, туристов? Но в этот вечер мы разбудили их дважды: во второй раз – когда я громко закричал, снимая рубашку. Расставание с пакетиком, в котором были волосы Кармап, вызвало нестерпимую боль.

«Если я – Будда, то он – Ананда». Слева направо: король Непала, Шестнадцатый Кармапа, Лопён Цечу Ринпоче

Назавтра Кармапа давал посвящение у ступы Бодха, величайшей в своем роде в мире. Наведываясь туда раньше, мы встречались только с пресловутым Чинни Ламой или же были в компании приятелей, навеселе. На этот раз мы увидели, что в этой местности много выдающихся лам-воплощенцев, и решили узнать их поближе.

Никто не объявлял, где будет сегодня Кармапа, – этого не делали никогда. Но мы вскоре поняли, что нужно идти за тибетцами, целеустремленно движущимися по улицам. Они болтали меньше обычного, твердили мантры и явно готовились к чему-то важному. Кармапу следовало искать там, куда они шли, и с его благословения, благодаря дружелюбному подталкиванию со всех сторон, а главное – потому, что нам этого очень хотелось, мы всякий раз находили себе место впереди.

В тот день Кармапа трижды передавал просветленное состояние всех Будд, держа над головой Черную корону. Силой ее формы он открывал глубокие уровни ума присутствующих и недюжинной мощью сосредоточения наводил мост между своим, уже проявленным, умом Будды и нашими, пока еще спящими. Когда мы увидели Кармапу впервые, он делал именно эту медитацию. Даже среди изобилия могучих средств, применяемых в Алмазном пути, этот метод занимает выдающееся место. На протяжении многих веков он приводил людей к спонтанному осознаванию природы ума – Просветлению. В Черной короне сокрыта одна из главных причин силы этой передачи, свойственной школе Карма Кагью.

В дальнейшем Кармапа совершал церемонии Короны ежедневно, возводя всех присутствующих к необычайным уровням ясности и неуклонного постижения. Он основательно смешивал свой ум с нашими, засевая семена, которые будут прорастать в этой жизни и во всех остальных, вплоть до Просветления.

Каждая церемония Короны действует по-своему, и не стоит ожидать какой-то заданной реакции. Я обычно переживаю все, что касается ума, исключительно сильно и всеобъемлюще. Наивысший уровень таких переживаний связан с парашютами, мотоциклами, любовью и, в прошлом, психоделическими наркотиками. Другие люди предпочитают что-то более утонченное. Экстремальный опыт ничуть не лучше, чем более плавный, как у большинства, хотя, конечно, он весьма убедителен. При передаче энергии никогда не следует ожидать чего-то запланированного, как и в случае медитации или любви: это основательно блокирует ум. Что бы ни проявилось – это и есть то, что нужно. Непосредственного переживания может и не быть – но впечатления засеяны, и результаты обязательно появятся, рано или поздно. Однако для того чтобы сломать такое упрямое эго, как у меня, требовался динамит, и у Кармапы его было в избытке. Ощущение присутствия Кармапы не покидает нас и сегодня, наполняя все растущим смыслом и блаженством.

Иногда во время церемоний все вспыхивало оранжевыми огнями, и ясно виделась только Корона. В другой раз столб энергии двигался вверх по центру моего тела, и в этом была такая сила, что я едва не терял сознание и часами не мог прийти в себя. Будда предсказал в двух сутрах, что просветленные впечатления, получаемые тем, кто смотрит на эту Корону и испытывает неподдельный интерес, никогда не будут потеряны и пробудятся во время физической смерти или вскоре после нее. В этом состоянии, когда ум больше не связан чувственными впечатлениями, становится возможно слияние с энергополем Короны. Ум осознает свою истинную суть, и наступит Освобождение вне всех измерений времени и пространства. Удивительно, как эти энергии начинали действовать, когда умирали мои родители (а они были близки к Кармапе), а также другие люди, посетившие подобные медитации. Их уходу из тела всегда сопутствовали хорошие знаки.

Раньше в Тибете многие ламы высокого ранга благословляли после церемоний далеко не всех. Теперь они были такими же беженцами, как и остальные тибетцы, и появилось больше демократии, но, очевидно, пока не все это поняли. В этом и заключалась одна из причин ажиотажа. Другая состояла в том, что некоторые люди считали первые благословения лучшими. Однако в давке не возникало ни ревности, ни обид, хотя напряженных ситуаций было предостаточно. Пока те, кто впереди, пытались отклониться назад, чтобы их не смели, сзади напирали. Все хотели получить благословение, и, учитывая, что количество людей исчислялось сотнями, а иногда тысячами, все это могло приобретать довольно беспорядочный вид.

Как-то в Бодхе стало совсем тяжко. Еще немного, и толпа растоптала бы все, включая самое себя. В какой-то миг показалось, что Кармапа может принять гневное обличье – угрожающий вид одной из форм, которые Будды используют для защиты существ от всего негативного. Эти формы, окруженные языками пламени, часто ошибочно считаются демонами. Внезапно в моих руках оказался длиннющий бамбуковый шест, и я начал отпихивать им толпу с силой, о которой раньше и не подозревал, – по-видимому, она исходила от Кармапы. Мне удалось справиться с давкой и заставить людей двигаться к сиденью Кармапы струйкой. Назавтра я обнаружил, что мои прочные сандалии порваны, и чувствовал себя так, будто меня переехали. На мне живого места не было. Зато во время следующего визита в Бодху нас ждала существенная перемена.