Текст книги "Реальная угроза"

4

Астрополис был транспортным центром Октавии, её звёздными вратами, и вокруг него располагались все крупнейшие космопорты планеты. Главная база Эриданского Астроэкспедиционного Корпуса находилась в двухстах километрах от города, и мы с Элис добрались туда на скоростной линии подземки. Дорога заняла вдвое больше времени, чем на флайере, зато отпадала проблема с парковкой, что было немаловажно.

Элис осталась дожидаться меня в сквере возле штаба, а я направился к зданию и предъявил на контрольном посту при входе своё удостоверение. Дежурная в форме старшего сержанта нашла моё имя в списке и выдала мне временный пропуск.

– Кабинет «5-114», – сообщила она. – Пятый этаж.

– Спасибо, мэм, – ответил я.

Воспользовавшись лифтом, я поднялся на пятый этаж, где без труда разыскал дверь под номером «5-114», на которой висела табличка «Капитан И. Павлов». И больше ничего.

«Собака Павлова», – всплыла у меня в голове тривиальная ассоциация. В колледже моей сопутствующей специальностью была биология.

Я нажал кнопку звонка, и почти сразу из дверного динамика послышалось ворчание:

– Входите.

Я вошёл и осмотрелся. Кабинет был не очень большой, примерно шесть на четыре с половиной метров, со скромной меблировкой – несколько кресел, два шкафа и рабочий стол с терминалом. За столом сидел мужчина лет за сорок пять, в офицерской форме с четырьмя широкими нашивками на погонах. Несомненно, сам капитан И. Павлов.

– Ну? – требовательно произнёс он.

Опомнившись, я козырнул.

– Сэр! Курсант Вильчинский прибыл.

Вообще-то мне следовало добавить «по вашему распоряжению» или «в ваше распоряжение», но я так и не смог решить, на каком из двух вариантов остановиться. Письмо, которое я получил утром, было отправлено от имени заместителя начальника штаба по работе с личным составом, контр-адмирала Бронштейна; про капитана Павлова там ничего не говорилось.

– Так, прибыл, – сказал капитан, смерив меня пристальным взглядом. – На десять минут раньше назначенного времени. Пунктуальность должна быть как в ту, так и в другую сторону. Но ладно. Садитесь, курсант Вильчинский.

Я сел в ближайшее к столу кресло и только теперь обратил внимание на два флага, висевших на стене за спиной капитана. Один из них был флаг Корпуса – тёмно-синее полотнище со стилизованным изображением Галактики (говорят, земные исследователи космоса волосы на себе рвали, что первыми не додумались до такой очевидной и красноречивой символики). Другой флаг был больше похож на репродукцию какой-то картины – стая волков, мчащихся по заснеженной равнине. Скорее всего, это было бригадное знамя.

Стало быть, сообразил я, Павлов командует бригадой. А раз он только капитан, а не коммодор2Сноска 2
  Звание флотского капитана соответствует капитану 1 ранга или армейскому полковнику; а коммодор – низшее адмиральское звание, предшествующее контр-адмиралу, соответствует армейскому бригадному генералу.


[Закрыть], то его бригада небольшая и состоит в основном из кораблей четвёртого класса. Хотя всё может быть. В Астроэкспедиции относятся к званиям с куда меньшим формализмом, чем военные.

– Итак, курсант, – заговорил Павлов деловым тоном. – Вам, наверное, известно, что мы не принимаем в лётно-навигационную службу зелёных и неопытных юнцов. Такова наша практика со времени основания Корпуса. Однако начальство решило устроить эксперимент и выбрало для этой цели вас – лучшего выпускника лётного колледжа Астрополиса, который заслуженно считается ведущим центром подготовки гражданских пилотов на Октавии.

От этих слов я почувствовал себя так, будто с моих плеч свалился тяжёлый груз. До самого последнего момента я боялся, что произошло недоразумение, и ещё пуще боялся, что мне предложат одну из технических должностей – типа офицера связи или наблюдателя, – представив это как большую честь для меня. Но нет, речь шла о моей основной специальности. Меня берут в Астроэкспедицию – лётчиком!

Похоже, мои чувства явственно отразились у меня на лице, потому как Павлов сразу остудил мой пыл:

– Не спешите радоваться, молодой человек, это решение не окончательное. Мне поручено проэкзаменовать вас, а я, к вашему сведению, очень скептически отношусь ко всей этой затее. Да, конечно, Земная Астроэкспедиция сама воспитывает свой лётный состав, у неё даже есть собственный колледж, и всё это правильно. Но я считаю, что нельзя слепо копировать чужой опыт без учёта существующих реалий. Наш скромный бюджет не идёт ни в какое сравнение с тем щедрым финансированием, которое выделяется правительством Земли на исследование Дальнего Космоса. Если мы примемся делать из всяких молокососов настоящих лётчиков, у нас просто не останется времени ни на что другое. – Павлов сделал паузу и, прищурив один глаз, посмотрел на меня. – Ну что, парень, перестал радоваться?

– Никак нет, сэр, – ответил я. – Не перестал. Я уверен, что выдержу ваш экзамен.

– Уверенность – это хорошо, – сказал капитан, и в его голосе мне послышались одобрительные нотки. – Это уже половина успеха. Только не надейтесь, курсант, что я буду задавать вам вопросы по учебной программе или загадывать задачки. Настоящий экзамен можно устроить только одним-единственным способом. – Он резко встал, и я вскочил вслед за ним. – Пойдёмте.

Мы спустились на первый этаж, вышли из здания штаба и направились к стоянке наземных автомобилей. На полпути я увидел спешащую ко мне Элис и, набравшись смелости, обратился к Павлову:

– Сэр, позвольте мне на минуту задержаться.

Он посмотрел в сторону Элис и согласно кивнул:

– Хорошо. Даю вам ровно минуту. Буду ждать в машине.

Капитан двинулся дальше, а Элис, подбежав ко мне, спросила:

– Ну как?

– Похоже, меня берут. В порядке эксперимента. Но сначала я должен сдать экзамен.

– Какой?

– Учебный полёт, наверное, что же ещё. Не знаю, насколько это затянется, но думаю, что надолго. Возвращайся домой и не отключай связь. Когда освобожусь, я тебе позвоню.

– Ты волнуешься?

– Да, конечно.

– Боишься?

– Нет... Хотя да, боюсь. Но ничего, справлюсь. Пожелай мне удачи.

– Ни пуха ни пера тебе, Сашок.

– К чёрту! – ответил я. – Ну ладно, мне пора.

Элис встала на цыпочки и поцеловала меня в губы.

– Будь молодцом. Покажи им всем.

– Покажу.

Чёрный «эридани-бьюик» вырулил со стоянки и притормозил возле нас. Дверца с правой стороны отворилась, приглашая меня занять пассажирское кресло. Сидевший за рулём капитан Павлов подкрепил это приглашение словами:

– Минута истекла, курсант.

– Слушаюсь, сэр! – ответил я и, улыбнувшись Элис на прощанье, проскользнул в салон.

Едва я захлопнул за собой дверцу, машина резко рванула с места и помчалась к расположенному в пяти километрах от штаба космодрому.

– Красивая девушка, – сказал капитан. – Твоя подружка?

– Нет, мы просто живём вместе, – ляпнул я совершенно бездумно.

Павлов озадаченно взглянул на меня, но промолчал.

5

Въехав на территорию космодрома, Павлов направил машину вдоль ряда закрытых ангаров к гордо раскинувшему крылья серебристому фрегату, который стоял в секторе предстартовой подготовки, опираясь всем своим громадным весом на многочисленные шасси. Поодаль виднелись другие корабли – как больших, так и меньших габаритов, но на них я не обращал внимания. Я уже понял, что наша цель – этот красавец-фрегат, и теперь буквально поедал его глазами.

Я ещё никогда не летал на кораблях третьего класса, астропарк нашего колледжа состоял из межзвёздных судов только пятого класса – катеров и шаттлов. Говоря «летал», я, конечно, подразумеваю «был в лётной команде». Десяток раз я участвовал в полётах крупных пассажирских и грузовых лайнеров, но всего лишь в качестве наблюдателя – к их управлению, даже на третьестепенных ролях, нас, курсантов, не допускали.

На фюзеляже фрегата, ближе к носовой части, большими красными буквами было выведено слово «Марианна». В отличие от военных, которые предпочитали грозные названия вроде «Неустрашимый» или «Стремительный», в Астроэкспедиции кораблям как правило давали женские имена. Очевидно, у шкипера, отвечавшего за постройку этого судна, дочь или жену звали Марианна.

Павлов остановил машину на безопасном расстоянии от фрегата, и мы вместе вышли из салона.

– Ну что, курсант? – спросил капитан. – Хороша птичка?

– Отличный корабль, сэр. Исследовательский фрегат типа «Гефест», спроектированный на базе крылатого боевого фрегата «Томагавк» с незначительными функциональными изменениями. Общая длина – двести семьдесят метров, ширина фюзеляжа – тридцать восемь, размах крыла – девяносто один, вес – сто двадцать тысяч тонн. В настоящее время это самый тяжёлый корабль, способный совершать аэродинамические манёвры в атмосфере. Вооружён по категории «D» – как сказано в спецификации, «на случай столкновения с враждебным внеземным разумом». – Тут я позволил себе слегка ухмыльнуться: внеземные цивилизации, враждебные или дружественные, по-прежнему оставались уделом фантастов да всяких параноиков-уфологов, склонных усматривать в любом неизученном космическом явлении проделки нечеловеческого разума. – Фрегат оснащён сверхсветовым приводом Ронкетти модельного ряда 641-KW и двумя парами асинхронных вакуумных излучателей S-74, обладающих трёхуровневой защитой от сбоев. Номинальная глубина погружения – десять в тридцать пятой степени, предельно допустимая – десять в сорок второй. Крейсерская скорость при номинальном погружении – 8200 узлов3Сноска 3
  Один космический узел равен скорости света в вакууме.


[Закрыть], что лишь немного недотягивает до одного светового года в час. Время разгона в обычном режиме – от трёх до пяти часов; на форсаже – в пределах тридцати минут.

– Всё правильно. Небось, баловались с этой моделью в виртуальной реальности?

– В общем... Да, сэр.

– Но «Марианна» не игрушечный корабль, а самый что ни на есть настоящий. И отправляемся мы не в учебный полёт. Мы летим на Тау-Четыре по заданию штаба. Вы готовы исполнять обязанности помощника штурмана?

У меня перехватило дыхание, а сердце застучало в бешеном темпе. Однако я нашёл в себе силы твёрдо ответить:

– Так точно, сэр, готов!

– Что ж, посмотрим.

Возле корабля отсутствовали обслуживающие машины и техники, что свидетельствовало о его полной готовности к старту. Мы подошли к трапу, встали на эскалатор и по движущейся дорожке поднялись на пятнадцатиметровую высоту к открытому люку посадочной шлюзовой камеры.

У люка нас встречал мужчина лет на пятнадцать старше меня с погонами командора4Сноска 4
  Командор – капитан 2 ранга, соответствует армейскому подполковнику.


[Закрыть]. Они с Павловым обменялись приветствиями.

– Шкипер Томассон, – сказал капитан, – познакомьтесь с курсантом Вильчинским. По распоряжению свыше он временно включён в состав вашей лётной команды.

Судя по реакции Томассона, для него это не было неожиданностью. Крепко пожав мне руку, он пригласил нас на борт «Марианны».

Миновав шлюзовой отсек и тамбур, мы вышли в коридор и поднялись на главную палубу, где располагалась рубка управления – ещё она называлась, по старой морской традиции, мостиком.

В просторной рубке находилось полтора десятка человек, и среди них я насчитал одиннадцать членов лётно-навигационной службы – на левой стороне их форменных рубашек были значки с золотыми крылышками. Для полного комплекта не хватало ещё одного лётчика – то ли он просто отсутствовал, то ли я обчёлся, а может (сердце моё опять учащённо забилось), я могу стать тем самым двенадцатым, если не провалю экзамен...

– Господа, – произнёс Томассон. – Представляю вам курсанта Вильчинского. На время полёта к Тау-Четыре и обратно он будет одним из нас. Это всё. Объявляю полную предстартовую готовность. Всем свободным от вахты очистить мостик.

Менее чем через минуту в рубке, помимо нас с Павловым и Томассоном, осталось пять человек – связист, стюардесса и трое из лётной службы. На эту троицу я, по понятным причинам, обратил особое внимание. Двое парней лет тридцати – один худой и высокий, другой низенький и коренастый, – в звании суб-лейтенантов и стройная молодая женщина с двумя широкими нашивками на погонах – полный лейтенант5Сноска 5
  Полный флотский лейтенант соответствует армейскому капитану, а суб-лейтенант – армейскому первому лейтенанту.


[Закрыть]. О её возрасте я мог только гадать. Она была невысокая, изящная, с ладно скроенной фигурой и симпатичным, хоть и излишне строгим лицом. На первый взгляд она казалась лишь немногим старше меня, но, присмотревшись внимательнее, я решил, что ей под тридцать. Или даже за тридцать. Она явно принадлежала к той категории женщин, которые в промежутке между двадцатью и сорока годами существуют как бы вне времени.

Павлов отошёл в сторону и сел в кресло перед деактивированным пультом второго помощника штурмана – этот пост на гражданских и военных судах предназначался для стажёров, а на кораблях Астроэкспедиции числился просто резервным. С безучастным видом командир бригады закурил сигарету, показывая тем самым, что главным на «Марианне» остаётся Томассон. Сам шкипер устроился в своём капитанском кресле и произнёс:

– Итак, в составе вахты на мостике произошли изменения. Штурман – лейтенант Топалова, навигатор – суб-лейтенант Вебер, оператор вакуумного погружения – суб-лейтенант Гарсия, помощник штурмана – курсант Вильчинский, дежурный офицер связи – мичман Эндрюс, дежурная бортпроводница – младший сержант Каминская. По местам, господа.

Вместе с остальными я занял своё место, вдел в правое ухо миниатюрный наушник для получения голосовых сообщений от компьютера и, преодолевая вполне естественное волнение, попытался сосредоточиться на показаниях многочисленных приборов, которые в большинстве своём дублировали такие же приборы на штурманском пульте.

На кораблях третьего класса лётная вахта обычно состояла из четырёх офицеров (связист, а тем более стюардесса, не в счёт) – штурмана, его помощника, навигатора и оператора вакуумного погружения. Собственно говоря, все четверо были специалистами одного профиля и вместе делали одно дело – управляли кораблём. Просто каждый из них исполнял свою задачу: навигатор прокладывал курс, штурман с помощником вели корабль по курсу, а оператор погружения поддерживал необходимое состояние вакуума за бортом. Раньше, на заре межзвёздных полётов, эту функцию осуществлял инженер-физик, но позже, с усовершенствованием сверхветовых ходовых систем, физическая сторона процесса отошла на второй план, и теперь погружением ведал пилот. Или навигатор – особой разницы не было. Как таковая, должность навигатора присутствовала в штатных расписаниях отдельно от пилотской лишь в силу традиции. Да ещё потому, что навигатор был больше теоретиком, а пилот – практиком. Но хороший специалист должен быть одинаково силён как в теории, так и в практике, поэтому нередко случалось, что штатный пилот выполнял навигационные счисления, а навигатор нёс вахту на месте штурмана. В моём дипломе было указано: «пилот 4 класса, навигатор 4 класса» – это высшая квалификация, которую мог получить выпускник лётного колледжа. К примеру, Элис по пилотированию имела пятый класс, а по навигации только шестой, но при том считалась одной из лучших в нашем выпуске.

Томассон отдал приказ начать предстартовую проверку систем. В основном это была моя обязанность как помощника штурмана. Поначалу я волновался, боясь где-то ошибиться, что-то пропустить, но процедура была мне хорошо знакома, так что вскоре я успокоился и дело пошло на лад. Протестировав системы управления и получив доклады о готовности других корабельных служб, я передал сводный отчёт штурману Топаловой, а она, в свою очередь, отчиталась перед шкипером.

Командор Томассон вызвал диспетчерскую космодрома и запросил разрешение на старт. В ответ мы получили номер взлётной полосы, схему воздушного коридора и рассчитанный по секундам график полёта вплоть до выхода на орбиту.

– Выполняйте, – коротко бросил шкипер, откинулся на спинку кресла и попросил стюардессу приготовить кофе.

– Активизировать гравикомпенсаторы, – распорядилась Топалова. – Антигравы – мощность девяносто, отклонение ноль. Запустить реактивные двигатели.

– Есть, гравикомпенсаторы, – ответил я. Теперь сила тяжести на борту «Марианны» регулировалась искусственно и должна была оставаться на уровне 0,93 g, как на поверхности Октавии, независимо от ускорения корабля и внешних гравитационных полей. – Антигравы включены. Нагрузка на шасси – десять процентов. Реактивные двигатели запущены.

Топалова выдвинула штурвал и увеличила тягу. Корабль сдвинулся с места и, постепенно набирая скорость, покатился по рулёжной дорожке к указанной нам полосе. Благодаря антигравам, на шасси приходилась лишь одна десятая веса «Марианны», что исключало риск их повреждения. При всей прочности своей конструкции, они могли удерживать полный вес корабля лишь в состоянии покоя или при самом медленном передвижении.

Фрегат вырулил на взлётную полосу секунда в секунду по графику. Глядя на космодром с высоты двенадцатиэтажного здания, я думал о том, что аэродинамический взлёт для таких громадных кораблей как «Марианна» – чистейшее пижонство и напрасный расход термоядерного топлива. Куда проще, быстрее и экономичнее было бы поднять фрегат на антигравах, придать ему вертикальное положение и уже тогда запустить реактивные двигатели. Но при этом терялась вся эстетика взлёта – а людям всегда было присуще стремление к красоте, которая, как известно, требует жертв.

– Ну, начинаем!

Топалова резко увеличила тягу, и фрегат, быстро ускоряясь, помчался вдоль полосы. Для разгона ему потребовалось добрых десять километров.

– Есть скорость отрыва. Взлёт!

«Марианна» оторвалась от поверхности и со слоновьей грацией взмыла в небо. Говоря «со слоновьей», я вовсе не иронизирую. Если бы вы увидели танцующего слона, то наверняка были бы очарованы его движениями.

– Убрать шасси!

– Есть! – отрапортовал я. – Шасси убрано.

– Переходим звуковой барьер...

Где-то снаружи громыхнуло, но мы ничего не услышали и не почувствовали. Корабль обладал полной звукоизоляцией как от внешнего мира, так и между отсеками, а его остов и внешняя обшивка были сделаны из особого сплава титана, который, наряду со сверхпрочностью, обладал высокой сопротивляемостью к вибрациям. Здесь, в носовой части «Марианны», мы совсем не ощущали работы двигателей, а знали, что они действуют, лишь по показаниям приборов. Да и в кормовых отсеках вибрация была минимальной.

Фрегат слегка накренился на левый борт, как будто собирался совершить плавный поворот, не предусмотренный графиком полёта. Чуть уменьшив мощность правых антигравов, я вернул ему строго горизонтальное положение. В этом состояла одна из моих обязанностей – страховать штурмана, «подчищая» его действия. Никто из присутствующих ничего не заметил, лишь Топалова криво ухмыльнулась.

Мы превысили первую космическую скорость, миновали стратопаузу и вошли в мезосферу. Небо над нами уже было чёрным, в нём ярко пылали звёзды. В отличие от нас с Топаловой, оператор погружения, румяный коротышка Гарсия, и долговязый навигатор Вебер откровенно бездельничали, а последний вдобавок демонстративно зевал. Их работа начиналась только с запуском сверхсветового привода. Собственно, мы тоже могли отдыхать, доверив взлёт и выход на орбиту компьютеру, который справился бы с этой задачей не хуже нас. Но так почти никто не поступал. Ни один настоящий лётчик не откажет себе в удовольствии собственноручно поднять в небо громадную махину в сотню килотонн, ощущая пьянящее чувство торжества над всемирным тяготением...

Наконец мы вышли на стационарную орбиту вокруг Октавии в тридцати тысячах километров от её поверхности. Томассон объявил режим полной готовности к погружению. Гражданские суда перед запуском сверхсветового привода ещё пару часов шли на реактивной тяге, удаляясь от планеты, чья гравитация вносила нежелательные возмущения в физический вакуум. Однако космические исследователи, как и военные, считали подобные меры предосторожности излишними и обычно стартовали прямо с орбиты.

Впервые за всё это время Павлов поднялся со своего «гостевого» кресла, подошёл к Томассону и что-то тихо сказал ему. Шкипер согласно кивнул и обратился к нам:

– Помощник штурмана, поменяйтесь местами с оператором погружения.

На лице Гарсии отразилось недоверчивое изумление. На моём, наверное, тоже. По крайней мере, я испытывал подобное чувство – ведь мне поручалась самая ответственная на данном этапе полёта задача.

Тем не менее приказы командира не обсуждаются, поэтому мы с Гарсией беспрекословно подчинились, и я оказался за пультом управления вакуумными излучателями. На «Марианне» их было две пары – на носу и на киле, а также на концах крыльев. Создаваемые в процессе их работы энергетические потоки окутывали корабль подобно кокону.

Разумеется, я и раньше совершал вакуумное погружение. Но то было в колледже, на учебных кораблях пятого класса. А сейчас мне предстояло окунуть в глубины вакуума тяжёлый исследовательский фрегат.

Томассон запросил ближайшую орбитальную станцию, контролирующую наш сектор околопланетного пространства. Получив подтверждение, что окружающий нас космос чист, он скомандовал:

– Запустить привод в холостом режиме.

– Привод запущен, – отрапортовала Топалова. – Все функции в норме.

– Оператор, начать погружение в стандартном режиме с пошаговым отчётом.

– Есть, сэр!

Я включил подачу энергии на излучатели. Вокруг корабля образовался уже упомянутый мною «кокон», но на обзорных экранах этого видно не было – всё происходило далеко за пределами оптического диапазона, а мощность энергетических потоков была ещё недостаточно высока для массового рождения элекронно-позитронных пар.

– Температура за бортом – десять в пятой, – объявил я.

Пока всего лишь сто тысяч градусов – сущий пустяк, хотя и в десять-двадцать раз выше, чем на поверхности звёзд. К тому же это не молекулярная температура, это мера возбуждения энергетических уровней виртуальных частиц в вакууме. Ещё в далёком двадцатом веке учёный по имени Дирак предположил, что вакуум не является просто пустым пространством, что он до предела заполнен частицами с отрицательными энергиями. В дальнейшем его простая модель претерпела значительные изменения, на самом деле всё оказалось гораздо сложнее и интереснее, но основополагающая идея осталась неизменной – вакуум действительно не есть пустота, это фундаментальное состояние материи. Поэтому нередко вакуум называют Морем Дирака.

– Температура – десять в седьмой...

Десять миллионов градусов, уже на уровне звёздных недр.

– ...Десять в восьмой... в девятой...

Миллиард градусов. Невидимый прежде энергетический «кокон» вокруг корабля засветился слабым голубым светом: это часть высокоэнергетических гамма-квантов, рождённых от аннигиляции электронно-позитронных пар, рассеивались на присутствующих в окружающем пространстве атомах водорода, гелия и микроскопических частицах космической пыли, в результате чего возникало излучение видимого спектра.

– Температура – десять в десятой... в одиннадцатой... в двенадцатой...

Теперь из вакуума начали образовываться свободные кварки и антикварки. Корабль, наряду с жёсткими гамма-лучами, подвергся бомбардировке всевозможных типов мезонов. Но наше защитное поле была рассчитано и не на такие нагрузки. А «кокон» сиял уже так ярко, что давно затмил не только звёзды, но и наше солнце Эпсилон Эридана.

– ...Десять в четырнадцатой... в пятнадцатой... в шестнадцатой, – рапортовал я. – Вскипает слабый бозе-конденсат.... Есть полное погружение! Мы в апертуре.

Для стороннего наблюдателя «Марианна» просто исчезла из пространства, как будто испарилась. Примерно то же самое можно было бы сказать и об ушедшей под воду субмарине, если не учитывать того, что море – не только поверхность, но и глубина. У вакуума тоже есть глубина, но измеряемая не в единицах длинны, а температурой. Мы находились на глубине десяти тысяч триллионов градусов, в так называемой апертуре – прослойке, где часть заполнявших вакуум виртуальных бозонов уже находилась в хаотичном состоянии, а часть оставалась в сконденсированном виде. Здесь отсутствовала разница между слабым и электромагнитным взаимодействием, но ещё отдельно существовало сильное.

Голубое сияние энергетического «кокона» исчезло – в апертуре не было ни космической пыли, ни других материальных частиц. На обзорных экранах вновь появились звёзды и планеты – вернее, их электрослабые отражения. Мы могли свободно проходить сквозь любые объекты, находящиеся в обычном эйнштейновом пространстве, не рискуя столкнуться с ними. Правда, в местах большого скопления материи присутствуют сильные возмущения вакуума, представляющие определённую опасность для корабля.

В апертуре ещё невозможно движение со скоростью выше световой, зато в ней содержится неограниченный запас даровой энергии, которую можно использовать для дальнейшего погружения, увеличивая температуру окружающего вакуума за счёт самого вакуума – звучит парадоксально, но факт. Начиная с этого момента излучатели не получали больше ни эрга от бортового реактора, но погружение продолжалось ещё стремительнее – десять в семнадцатой градусов... десять в двадцатой... десять в двадцать пятой...

– Внимание! – произнёс я. – Температура – десять в двадцать шестой. Вскипает сильный бозе-конденсат. Мы в инсайде!

Мы оказались под нижним слоем упорядоченной структуры вакуума, в его «изнанке» – в инсайде. Здесь сильное взаимодействие объединилось с электрослабым, здесь материя потеряла массу покоя, здесь исчезло понятие светового барьера, здесь не было ничего, кроме океана чистой энергии. Если бы не «кокон», окутывавший «Марианну», мы сами превратились бы в часть этой энергии.

Краем глаза я заметил, как офицер связи поднялся со своего места, отсалютовал шкиперу и направился к выходу из рубки. Его короткая вахта закончилась; теперь он понадобится не раньше, чем мы прибудем в систему Тау Кита.

– Продолжать погружение до номинальной глубины, – распорядился Томассон. – Навигатор, передайте штурману курс.

– Есть, сэр! – ответил Вебер. – Курс готов.

В этом полёте у него была самая плёвая из всей нашей четвёрки работа. Тау Кита находилась на расстоянии всего пяти светолет от Эпсилон Эридана, это была ближайшая к нам населённая система, и между Октавией и Тау IV постоянно ходили корабли. Маршрут был исследован вдоль и поперек, так что Вебер составил курс, что называется, левой рукой – если вообще не левой ногой, перекинутой через голову.

Тут, впрочем, был один нюанс – по прямой между нашими системами находилась область вакуумной аномалии. Гражданские корабли обходили её стороной, делая крюк в два с лишним световых года. Но разведчики космоса – крутые ребята, они не привыкли пасовать перед трудностями, поэтому навигатор, даже не обращаясь за советом к шкиперу, предложил кратчайший курс, ведущий прямиком через аномалию.

Когда фрегат достиг номинального уровня десяти в тридцать пятой степени градусов, штурман Топалова запустила привод в форсированном режиме. Через двадцать с небольшим минут мы вышли на крейсерскую скорость, и я наконец смог перевести дыхание – при форсаже корабль так и норовил нырнуть поглубже, поэтому мне постоянно приходилось избавляться от излишков энергии в излучателях. Разумеется, все расчёты производил компьютер, но от меня зависел выбор оптимальных решений. Машина, какой бы умной она ни была, не обладает свободой воли и интуицией – а без этих качеств с вакуумом никак не совладаешь, выполняй ты хоть триллион секстильонов операций в секунду.

Закончив разгон, Топалова переключила привод с форсажа в обычный режим, и следующие два часа полёта прошли спокойно. Как и прежде, Павлов ни во что не вмешивался, оставаясь сторонним наблюдателем. Временами он исчезал в смежной с мостиком капитанской рубке, и там, наверное, просматривал записи отдельных эпизодов, оценивая мои действия.

Уже на подходе к аномалии, командор Томассон неожиданно приказал:

– Штурман, поменяйтесь местами с оператором погружения.

Почему-то на этот раз я совсем не удивился. В первый момент у меня даже мелькнула мысль, что шкипер не рискует доверить мне контроль над уровнем погружения в аномальной области пространства – ведь там, похоже, будет заносить ещё похлестче, чем при форсаже. Но, с другой стороны, будь это так, он бы вернул обратно Гарсию, а не сажал меня в штурманское кресло. По всей видимости, это капитан Павлов, когда я был занят работой, дал Томассону знать, что хочет проверить, сумею ли я удержать корабль на курсе при прохождении аномалии.

Волноваться я уже перестал и с невозмутимостью, удивившей даже меня самого, принял управление кораблём. Аномалия оказалась не так страшна, как я ожидал, и мне без особых усилий удавалось вести «Марианну» по курсу. Именно сейчас, когда энергетические завихрения в вакууме раз за разом пытались швырнуть фрегат то в одну, то в другую сторону, я испытывал необыкновенный душевный подъём. Я не знал, доволен ли моими действиями Павлов, и в данный момент меня это мало интересовало. Я вёл корабль и наслаждался этим. Это был настоящий межзвёздный корабль, и я наконец-то почувствовал себя настоящим пилотом. А в более широком смысле – космоплавателем. Именно так, не иначе. Прошло уже более пяти столетий, как был создан первый сверхсветовой привод, но люди до сих пор не придумали единого названия для всех, чья профессия – космические полёты. Их называют и астронавтами, и космонавтами, и звездолётчиками, и космолётчиками. Но ближе всего – космоплаватели. Ведь мы, по сути, моряки-подводники, а наша стихия – глубины Моря Дирака...

Через час с небольшим мы покинули пределы аномалии, и корабль вновь пошёл ровно. Томассон обратился к Веберу:

– Навигатор, коррекция курса нужна?

– Похоже, что нет, шкипер.

– Похоже?

– Я уверен, сэр.

Командор в задумчивости потёр свой гладко выбритый подбородок.

– И всё же проверим. Штурман, переключить привод в холостой режим. Оператор – подъём в апертуру.

– Привод приостановлен, – отчитался я.

– Начинаю подъём, – сообщила Топалова.

В инсайде мы были почти слепы. Надёжные ориентиры отсутствовали (аномалии нельзя было считать надёжными ориентирами), и нам приходилось полагаться лишь на чисто математические расчёты, производимые компьютером. Однако со временем погрешность расчётов накапливалась, поэтому периодически требовался подъём в апертуру для определения точного местонахождения по электрослабым отражениям звёзд.

Всё это, впрочем, относилось к длинным отрезкам пути в несколько десятков светолет. Ну и ещё, конечно, коррекция производилась при подлёте к системе назначения. Однако до Тау Кита оставалось ещё добрых два световых года, так что было ясно – Томассон решил убедиться, что я ничего не напортачил при прохождении аномалии.

Когда мы пересекли критический уровень десять в двадцать седьмой и оказались в апертуре, навигатор быстро произвёл необходимые счисления и сообщил:

– Погрешность курса в пределах допустимого минимума. Я же говорил, шкип, что коррекция не нужна.

– Принято, – сказал Томассон. – Оставаться в апертуре. – С этими словами он включил интерком на своём капитанском пульте и объявил о смене лётной вахты.