Текст книги "Участие Российской империи в Первой мировой войне (1914–1917). 1916 год. Сверхнапряжение"

Положение Турции

Константинополь был основным коммуникационным центром и наиболее уязвимой точкой Турции. Этот город в принципе не мог быть обеспечен продовольствием исключительно за счет внутренних поставок. За 25 лет, предшествовавших войне, этого удавалось добиться всего лишь 4 раза. От ¼ до ½ потребностей Константинополя в хлебе традиционно удовлетворялись за счет зарубежного ввоза, обычно в виде муки. 50 % импорта муки приходилось на Францию, 20 % – на Россию, 15 % – на Италию и 15 % – на Румынию и Болгарию. Вступив в войну, Турция почти сразу лишилась 85 % поставок муки в свою столицу. Уже в конце 1914 г. морская торговля практически прекратилась. Сохранившийся торговый флот был сосредоточен в Мраморном море, которое превратилось в важнейшую внутреннюю коммуникационную линию Турции. Из 282 промышленных предприятий Османской империи 55 % были расположены в ее столице¹. Здесь встречался грузопоток из Европы (боеприпасы и другая продукция промышленности) и из Азии (уголь и продовольствие из Анатолии)².

Если учесть, что две существовавшие в Турции фабрики по производству боеприпасов также находились под Константинополем³, сама страна полностью зависела от немецкой помощи, а ее столица – все больше и больше – от поставок продовольствия из Балкан ввиду плохих коммуникаций, массового призыва анатолийского крестьянства в армию и геноцида армян 1915 г., то можно с полным основанием говорить о том, что судьба двух коалиций во многом решалась именно здесь, а ключом к Проливам становилось слабейшее из звеньев Четверного союза – Болгария. Положение с продовольствием в Константинополе было не просто трагически тяжелым, но и опасным для интересов Германии. Проблемы с продовольствием начались еще в конце 1914 г. вместе с мобилизацией, сорвавшей сбор урожая. Вместе с крестьянами от земли отрывался тягловый скот: мобилизации подвергались верблюды, буйволы, быки, лошади и т. п. Отсутствие должного ухода за собранными таким образом животными приводило к распространению эпидемий и их массовому падежу. Справиться с этим было практически невозможно – на всю Османскую империю насчитывалось всего 250 врачей-ветеринаров⁴.

Потери в тягловом скоте привели к тому, что нарушены были и сухопутные торговые связи. Уже в начале войны резко упали цены на зерно в производящих его районах и повысились цены на хлеб в потребляющих, преимущественно городских, районах. Тем не менее положение в 1914 г. было еще относительно неплохим, так как хороший урожай 1913 г. не был распродан. Но этого запаса хватило ненадолго. Всю войну шел безостановочный процесс сокращения посевных площадей страны. Если в 1913–1914 гг. площадь, засеянная злаками, составила 64 млн денюмов[4]4
  1 денюм = 919,3 кв. м.


[Закрыть], то в 1915 г. она составила 30 млн, а в 1916 г. – 25 млн денюмов⁵.

Обращает на себя внимание колоссальный провал 1914–1915 гг., произошедший в условиях, когда территориальные потери Турции были еще относительно невелики. Осенью 1915 г. голод стал все более и более чувствительным. «Депортация армян, – вспоминал преподаватель американского колледжа в турецкой столице, – была главной причиной недостачи хлеба, потому что они и были основными производителями зерна. Мука стала такой редкостью, что мы не могли купить даже самое небольшое ее количество, так как не только армия потребляла огромную массу хлеба, но и немцы посылали значительные объемы зерна в свою страну»⁶. Хорошим примером того, как создавались и решались проблемы, было обращение турецкого населения в районе Битлиса к русским военным властям весной 1916 г. Поначалу его представители попросили разрешить им провести посевы (разрешение было дано), затем – помочь скотом (животные были предоставлены), после чего вновь обратились с просьбой предоставить им армян, так как «…они сами никогда не сеяли, а это все делали армяне»⁷. Практически единственным продуктом Османской империи, производство и потребление которого постоянно росло, была местная водка – арак. В 1915 г. ее было произведено приблизительно 2 130 192 литра, а в 1916 г. – 5 243 358 литров⁸.

Весьма чувствительными для турецкой столицы были и набеги русских кораблей на Зонгулдаг и Эрегли – основные источники угля для Константинополя. Уничтожить шахты русским кораблям не удалось, в этом районе находилось около полутораста копей. Только часть из них были оборудованы по последнему слову техники и потому легко уязвимы. Уничтожить примитивную добычу угля было практически невозможно. Так же обстояло дело и со способами погрузки. Механический – магонами, то есть баржами грузоподъемностью от 20 до 45 тонн, был легко уязвим для обстрелов с моря. Остановить же погрузку носильщиками силами флота было также невозможно⁹. Тем не менее флоту удалось нанести существенный ущерб основному угольному району Турции. Если в 1913 г. добыча угля здесь составила 827 тыс. тонн (100 %), то в 1914 она упала уже до 651 тыс. тонн (78,7 %), в 1915 г. – до 420 тыс. тонн (52 %), в 1916 г. – до 408 тыс. тонн (49,4 %), в 1917 г. – до 146 тыс. тонн (17,7 %). Лишь в 1918 г., после окончательного развала русской военной машины, началось медленное восстановление района и он впервые дал рост добычи – 186 тыс. тонн (22,5 % довоенного объема)¹⁰.

Кроме того, русские корабли достаточно эффективно истребляли турецкий грузовой тоннаж. К концу июня 1915 г. только в порту Эрегли лежали остатки 9 пароходов, 5 больших и 20 малых парусников¹¹. Турки были вынуждены использовать для перевозок парусные шхуны, шаланды, которые при появлении русского флага выбрасывались на берег. К концу июля 1915 г. русские эсминцы потопили и расстреляли 123 парусника и 90 груженых шхун и фелюг. Из 35 тыс. тонн угля, отправленного из Зонгулдага, в Константинополь прибыло около 14 тыс. тонн, то есть менее половины¹².

Выступая 9 (22) февраля 1916 г. в Думе, морской министр адмирал Григорович отчитывался о проделанной флотом работе: «Блокада Босфора поддерживается подводными и минными судами, опирающимися на поддержку господствующего ныне на этом море Черноморского линейного флота, который, не понеся за последнее время потерь в судовом составе, уничтожил почти весь каботажный парусный и почти весь паровой коммерческий флот, которым располагала Турция; из достоверных иностранных источников известно, что в настоящее время турки имеют в своем распоряжении всего около десятка пароходов, могущих служить транспортами»¹³.

Немецкий посол в Турции барон фон Вангейнгейм уже в 1915 г. с тревогой наблюдал за ростом антигерманских настроений среди населения турецкой столицы, которое обвиняло в своих бедствиях Германию и ее представителей¹⁴. Турецкая столица плохо отапливалась и почти не освещалась по ночам – город буквально тонул в темноте. Резко вздорожали уголь и керосин, поставки которого из Румынии также были нерегулярными. Банка керосина (17 кг) летом 1915 г. стоила 70 пиастров¹⁵.

Население Константинополя постоянно испытывало проблемы с продовольствием. В 1916 г. голод охватил не только тыл, но и армию. Положение усугублялось эпидемией азиатской холеры. В начале 1916 г. в Константинополе ежедневно от голода умирало несколько десятков человек. Дневная порция для горожанина составляла 250 г хлеба низкого качества, стоимость фунта хлеба за 1916 г. выросла с 2–3 пиастров до 4–5, в то время как компенсации семьям солдат и матросов не превышали 5 пиастров¹⁶. Летом 1916 г. положение со снабжением продовольствием стало еще хуже. Одновременно присутствие Германии стало проявляться в размерах, доселе невиданных.

Таунсхенд вспоминал: «Примерно в это время (летом 1916 г. – А. О.) немцы стали стаями слетаться в Константинополь и Перу. Гостиницы были переполнены офицерами и бизнесменами, которые хозяйничали в банках, магазинах и предпринимательских домах. Они даже руководили театрами и кинематографом; они снимали виллы на побережье в Принкипо и Халки; многих из них сопровождали жены и тещи! По улицам носились немецкие автомобили, переполненные молодыми германскими офицерами. Было легко заметить, что многие из них были офицерами военного времени или просто гражданскими, одетыми в военную форму… Кроме армейцев было много германских морских офицеров и моряков. Турецкие офицеры к августу 1916 г. с болью начинали понимать, что они уже никогда не освободятся от немцев, которые имели около 14 тыс. человек в Константинополе и его окрестностях и еще около 14 тыс. человек в Малой Азии. Турки ненавидели немцев за их заносчивость и грубость, но с симпатией относились к австрийцам, большинство из которых было джентльменами, причем природными, настолько же, насколько ограничены по природе немцы»¹⁷.

Неприязнь пленного английского генерала к германским офицерам заметна и легко объяснима. Впрочем, нетрудно объяснить и «любовь» турок к подданным Австро-Венгрии – последних в Константинополе было гораздо меньше, чем немцев, к тому же они были представителями многонационального и многоконфессионального общества, что не могло не сделать их более гибкими. Важно другое – немецкое присутствие в турецкой столице становилось опасно заметным, тем более на фоне далеко не блестящего положения дел. Летний очень серьезный продовольственный кризис в Константинополе, как отмечает Фалькенгайн, «.по счастью, был устранен своевременной доставкой румынского зерна»¹⁸. Румыны вели себя достаточно экстравагантно, но последовательно. Они старались оказывать услуги всем.

Так, например, 12 (25) мая 1916 г. русский военный атташе в этой стране полковник Татаринов был проинформирован о том, что в Констанце находятся 2 турецких парохода водоизмещением по 3 тыс. тонн и 150 парусников. Представители румынского Военного министерства интересовались, почему русский флот не топит эти корабли?¹⁹ Однако проблемы турецкой столицы не исчерпывались продовольствием. 16 (29) сентября 1916 г. русская подводная лодка «Тюлень» под командованием старшего лейтенанта М. А. Китицына²⁰ вступила в артиллерийский бой с вооруженным турецким пароходом «Родосто» (6 тыс. тонн водоизмещения), следовавшим с грузом угля из Эрегли под командованием немецких офицеров. После удачной для «Тюленя» дуэли корабль сдался и был отведен в качестве приза в Севастополь²¹. В течение 40 часов призовая команда подлодки вела турецкий транспорт на свою базу – препятствий не было²².

С выходом из строя двух оставшихся крупных угольщиков – «Патмоса» и «Ирмингарда» – подвоз угля из Зонгулдага почти совсем прекратился. В городе и во флоте была введена строжайшая экономия. В ноябре 1916 г. Германия была вынуждена организовать поставку угля в Константинополь. Но поставки не превышали 14 тыс. тонн в месяц, чего явно не хватало для преодоления кризиса. На больший объем немцы пойти не могли, так как они были вынуждены помогать топливом и австрийцам. Вена зимой 1915–1916 гг. полностью зависела от поставок угля из Силезии, город снабжался с «колес», и в случае опоздания маршрутного поезда наступали мрак и холод. На побережье Мраморного моря было отрыто 6 новых шахт, но они давали топливо чрезвычайно низкого качества. Угля едва-едва хватало для снабжения судов и заводов. Даже военные корабли были посажены на «голодный паек». На стоянках они использовали турецкий уголь, а в походы выдавался из неприкосновенного запаса германский – он давал меньше дыма. До перемирия с Россией в 1917 г. хлебный паек в столице Турции сократился до 180 г в день²³. Тяжелым было продовольственное положение и у ее союзников.

В феврале 1915 г. в Германии была введена карточная система, через месяц этому примеру последовала и Австро-Венгрия. 15 июля 1915 г. в Дунайской монархии был секвестрирован весь урожай и введены твердые цены на хлеб и овощи²⁴. Это не спасло страну от продовольственного кризиса. Людендорф отмечал, что в 1917 г. Германия, Австро-Венгрия и Константинополь продержались исключительно благодаря поставкам из Румынии²⁵. С января по март 1916 г., например, по данным газеты «Independence Roumaine», в Австро-Венгрию и Германию было вывезено 7666 вагонов зерна, за январь в Австро-Венгрию было поставлено 5 550 426 кг керосина, в Германию – 22 722 088 кг керосина, в Болгарию – 1 730 356 и в Турцию – 1 598 151 кг керосина²⁶.

«Практически вся страна голодала, – вспоминал Гинденбург продовольственную ситуацию в Турции, – но не из-за недостатка продовольствия, но потому что администрация и транспорт были парализованы и ни в какой степени не обеспечивали запросы на поставки. Никто не знал, как удавалось существовать жителям больших городов. Мы снабжали Константинополь хлебом, посылали зерно из Добруджи и Румынии, помогали чем могли, несмотря на собственные проблемы… Если бы мы остановили поставки, хотя у нас были миллионы своих голодных ртов, Константинополь взбунтовался бы, и никакая монархия ничего не могла бы сделать»²⁷. Гинденбург немного преувеличивает, но только в оценке продовольственных поставок в Турцию. На самом деле Константинополь снабжался по остаточному принципу, после падения Бухареста цена на хлеб здесь только выросла, и Энвер-паша реально мог порадовать жителей столицы только толпами румынских пленных, которых гоняли по улицам Константинополя²⁸.

Болгария. Зима – весна 1916 г

Еще 14 апреля 1914 г. британский военный атташе в России подполковник Альфред Нокс в конфиденциальном отчете послу Дж. Бьюкенену изложил свои взгляды на значение стран Балканского полуострова в будущей войне. Бьюкенен счел необходимым ознакомить с этим документом главу Форин Оффис Эдуарда Грея. Нокс считал, что, если война начнется в ближайшие год-два, Болгария будет оккупирована Сербией, а особо важное значение для союзников приобретет позиция Румынии¹. Поскольку Сербия была разгромлена, роль Румынии как потенциального плацдарма для возможного удара по Болгарии существенно возрастала. Теперь главную стратегическую роль играла железная дорога, связывавшая Константинополь с Центральной Европой. Значимость ее была очевидна не только для военных. Американский посол в Турции писал: «Долины Моравы и Марицы, в которых была проложена эта железная дорога, представляли для Турции что-то вроде сухопутных Дарданелл. В ее руках они представляли доступ к союзникам, в случае перехода долин к противникам Оттоманской империи, она развалилась бы вдребезги. Только присоединение Болгарии к Тевтонскому делу могло предоставить туркам и германцам это преимущество»². Болгарский вопрос стал неразделимым с вопросом о Проливах. Его необходимо было решить любым путем. В Салониках надеялись на взаимодействие с русскими: «Если бы Россия постучала в болгарскую дверь с другой стороны, наши дела на Балканах могли бы принять другой оборот»³. В России не были уверены, стоит ли прибегать к силе.

Еще в сентябре 1915 г., сразу же после объявления ультиматума правительству Болгарии, возникали проекты вооружения болгар, проживающих в России, с целью организации переворота, широкой славянофильской пропаганды и т. п. Военный министр А. А. Поливанов был настроен по отношению к этим планам скептически: «На просьбы об оружии я мог ответить лишь отказом, ибо его не хватало для своих войск. Что же касается чудодейственного на болгарские умы воздействия появлением теперь в Болгарии русского полка, то в этом я сильно сомневался: немецкая политика в Болгарии проявляла себя чем-нибудь видимым, реальным, начиная с появления во главе государства немецкого, и притом богатого, принца, а русская – преимущественно ограничивалась воспоминаниями о благодарности за прошлое, которую чувствовали современники войны 1877–1878 гг., но давно перестало чувствовать молодое поколение, видевшее воочию преимущества добрых отношений с соседями-немцами»⁴. Сторонники России в Болгарии, несмотря на преследования правительства Радославова, все же были: 3 (16) апреля 1916 г. М. В. Алексеев в разговоре с исполняющим обязанности директора дипломатической канцелярии при штабе Верховного главнокомандующего Н. А. Базили сообщил о предложенном ему «со стороны вполне серьезного лица – генерала, деловитость которого уже не раз была доказана (возможно, генерал Радко-Дмитриев. – А. О.) плане государственного переворота в Болгарии»⁵.

Этот генерал, бывший посланником Болгарии в России, в начале войны обратился с просьбой принять его в русскую армию, испросив разрешения у Фердинанда. Зная характер этого человека, Радко-Дмитриев предупредил, что будет ждать ответа только два дня. Такового не последовало, и болгарский генерал, просивший дивизию, получил корпус и отправился на Юго-Западный фронт⁶. В 1885 г. он принимал участие в перевороте против Александра Баттенбергского, о чем, кстати, потом сожалел⁷. К болгарскому царю он относился с ненавистью и презрением, что было результатом многолетнего личного знакомства. В феврале 1916 г., то есть накануне подачи проекта государственного переворота в Болгарии, в разговоре с Ноксом Радко-Дмитриев высказал убеждение, что его страна была втянута в войну против России вопреки мнению абсолютного большинства ее народа, что «болгарские войска никогда не будут воевать против русских и что, соответственно, никакое болгарское правительство никогда не посмеет послать войска на русский фронт»⁸. И все же следует учесть, что авторство плана coup d’etat* только лишь приписывается Радко-Дмитриеву⁹. Впрочем, можно предположить, что его участие в разработке подобного проекта в том или ином виде не вызывает сомнений.

План предлагал организовать низложение или даже устранение Фердинанда Болгарского. Условиями болгарской стороны были: 1) присоединение Македонии до Вардара; 2) присоединение Фракии по линии Энос – Мидия; 3) отнятие у Греции Салоник с прилегающей областью и образование из этих земель нейтральной области. «На мой вопрос, – отмечает Базили, – не грозит ли этот план неуспехом и опасностью огласки, генерал Алексеев ответил, что, конечно, риск всегда есть, но предложение весьма серьезное»¹⁰. Террор как метод достижения национальных устремлений, безусловно, не является болгарским или балканским изобретением, и возможность его перенацеливания «на круги своя» в случае неудовлетворенности этими

Государственного переворота (фр.).

кругами представляется мне естественной. Трубецкой отмечал эту особенность психологии комитаджей: «В турецких провинциях борьба велась с кинжалом и ружьем в руках. Те же приемы были не прочь применить эти выходцы (из Македонии. – А. О.), если нужно, и в Болгарии»¹¹.

По информации английского посла в Бухаресте Дж. Баркли, Болгария к началу 1916 г. была уже фактически полностью подчинена германскому военному контролю. Администрация, полиция, таможня, железные дороги, банки, почта, телеграфные и телефонные линии контролировались немцами, без позволения которых ничего не делалось. Этот режим вызывал массовое недовольство. «Возможность возвращения Салоник является последним стимулом, который Германия может предложить Болгарии для продолжения участия в войне: если в этом будет отказано, начавшееся в этой стране движение в пользу мира быстро разовьется и в течение нескольких следующих месяцев может оказать сильное воздействие на болгарское общественное мнение»¹². Если учесть, что цитируемая телеграмма была отправлена Баркли 31 декабря 1915 г., а разговор Базили с Алексеевым состоялся 3 апреля 1916 г., то выводы английского дипломата следует признать правильными, а мнение русского генерала как минимум небеспочвенным.

Радославов с самого начала войны смело обещал Болгарии решительно все и сразу. Так, вернувшись из поездки на фронт в Македонию в ноябре 1915 г., он заявил, обращаясь с балкона здания правительства к собравшимся жителям Софии: «Наконец-то болгарский народ осуществил свои исторические пожелания и вернул в свое лоно то, что у него было отнято сорок лет тому назад. Правительство сумеет сохранить то, что армия завоевала своей кровью». Речь шла о Нише, заняв который генерал Н. Жеков отдал телеграмму о том, что над крепостью Ниш болгарский флаг поднят «навсегда»¹³. Речь, таким образом, уже не шла даже и о «сан-стефанских границах», к которым так любили апеллировать в Софии – правительство Радославова само начало их пересмотр, инициируя раздел Сербии. Появление подобной инициативы было весьма легко объяснимо.

В последних боях на сербском фронте болгарская армия понесла большие потери. В телеграмме от 20 января 1916 г. Баркли сообщал, что госпитали Рущука переполнены и для нужд раненых власти вынуждены были реквизировать несколько частных зданий. Значительные реквизиции продовольствия, одежды и даже одеял и ковров вызывали рост цен. Прибытие в Восточную Болгарию двух турецких полков, размещенных недалеко от Варны, не прибавляло популярности правительству, которое вынуждено было усиливать цензуру и полицейский гнет¹⁴. Впрочем, усиливались и меры по пропаганде достижений болгаро-германской дружбы и сотрудничества. Именно на дружбу с Берлином в Софии возлагали теперь все надежды на будущее.

18 января 1916 г. в Ниш прибыл кайзер Вильгельм с сопровождающим его Фалькенгайном. Его встречали Фердинанд Кобург с наследником принцем Борисом, принцем Кириллом, Радославовым, генералами Жековым и Жостовым. На машинах все они поехали в крепость, где высоких гостей встретил Август фон Макензен. После осмотра крепости Фердинанд получил из рук Вильгельма фельдмаршальский жезл. Вечером в здании вокзала перед отъездом императора новый фельдмаршал германской и бывший лейтенант австрийской армии произнес тост: «Сир, сегодня – день высокой исторической значимости. 250 лет назад в этот день великий предок Вашего Величества Фридрих I возложил на себя своими собственными могущественными руками королевскую корону Пруссии. 18 января 1871 г. под властью деда Вашего Величества была создана новая Германская империя: Вильгельм Великий восстановил в Версале достоинство германских императоров. Сегодня, 18 января 1916 г., его славный правнук, который смёл своим могущественным мечом все препятствия, пересекает северо-западную часть Балканского полуострова, где раньше жили сербы (курсив мой. – А. О.), и торжественно вступает в римскую крепость Нисса. Ave Imperator, Caesar et Rex, Victor et gloriouse, ex Naissa antigua omnes Orientis populi te salutant redemptorem ferentem oppressis prosperiatem atgue salutem! Vivas! (Здравствуй Император, Цезарь и Король, славнейший победитель; из древней Ниссы Тебя приветствуют все народы Востока. Живи, несущий спасение угнетенным, процветание и здравие (Тебе)»¹⁵.

Кайзер также не скупился на похвалы, и они явно возымели действие. Еще три года назад Фердинанд и его окружение готовились покинуть страну, которую они довели до катастрофы, и теперь «…это внезапное возвышение до уровня правителей великих держав было чем-то баснословным, и сладкие фразы Вильгельма II приводили их в восторженное состояние, граничащее с опьянением»¹⁶. Славословие болгарского короля имело основания – немцы передавали под контроль и управление болгар всю Македонию¹⁷. Благодарность Фердинанда не знала границ, причем не только на словах. Болгария превращалась в продовольственный и сырьевой источник для германского блока. К февралю 1916 в Германию и Австро-Венгрию было отправлено 200 тыс. тонн кукурузы, 2 тыс. тонн яиц, 1,5 млн овечьих шкур, 1 тыс. тонн меди, 800 тыс. килограммов шерсти, в Турцию – 2 тыс. тонн кукурузы¹⁸.

Американский информатор Баркли сообщал о недовольстве, которое вызывало у офицеров болгарской армии высокомерное поведение их германских союзников. Баркли отмечает: «Болгары не хотят принимать участие в дальнейших военных операциях, пока не получат заверения в том, что по крайней мере Монастырь останется болгарским, и болгарские агенты активно распространяют национальную пропаганду среди местного населения»¹⁹. Последнее к тому времени явно начинало уставать от войн и смены правителей, тем более что после 1912 г. все это происходило в Македонии практически без остановки. Люди старались выживать. В районе Салоник, например, местное население охотно торговало со всеми, и самым обычным ответом на вопрос об отношении к происходящему был «све jедно» – «все равно»²⁰. Но у болгарских солдат еще наблюдался значительный национальный подъем – для них это была особая война, национальный реванш.

Видимо, поэтому отношения между немецкими и болгарскими частями были далеки от дружеских, между солдатами часто происходили драки, дошедшие у местечка Карки около Монастыря до штыков, причем в результате и с той, и с другой стороны были раненые²¹. Последнее неудивительно.

Болгары смотрели на эту территорию как на свою собственную. Болгарский официоз «Народни право» 29 марта опубликовал статью, в которой утверждалось, что для сербского народа именно теперь открывается перспектива «новой и счастливой жизни» – под властью Австро-Венгрии. Автор статьи добавлял: «Что до сербизированных болгар Тимока и Моравы, которым Болгария широко открывает свои объятия, они быстро почувствуют благодатные лучи солнца, которое согреет их»²². Претензии Софии постоянно увеличивались, и теперь уже немцам и австрийцам приходилось сталкиваться с требовательностью тех, кому они оказали помощь. 12 марта 1916 г. Гофман в своем дневнике отмечает неприязненное отношение болгар к германским офицерам и необходимость «указать им на их настоящее место»²³.

В то же самое время болгарское командование с явным неудовольствием смотрело на вывод из Балкан наиболее боеспособных германских частей после разгрома Сербии. Как отмечает официальный болгарский историограф войны и ее участник: «Каждый день становилось ясно, что германская главная квартира усвоила один план войны на Балканах, который противоречил нашим (то есть болгарским. – А. О.) интересам. Под предлогом сохранения нейтралитета Греции наша армия была сосредоточена на ее границе, в то время как Антанта беспощадно топтала суверенитет этой державы»²⁴.

Совсем не идеальными были и отношения Болгарии с Австро-Венгрией. По мнению Ю. А. Писарева, после окончания сербской кампании они настолько обострились из-за дележа завоеванных территорий, что грозили перерасти в вооруженный конфликт, а в районе Приштины, Призрена и Джаковицы командование 3-й болгарской дивизии силой воспрепятствовало вхождению в этот район 57-й пехотной гренадерской дивизии Австро-Венгрии²⁵. Тем не менее изъятие продовольствия из Болгарии ее союзниками продолжалось. Закупки фактически приобрели характер реквизиций, а так как на железной дороге работал немецкий персонал, вывоз также не представлял особых затруднений. Самым показательным событием стала попытка четырех болгарских солдат, трех пограничников и одного таможенного чиновника воспрепятствовать вывозу 50 свиней на таможенном посту на р. Морава 9 сентября 1917 г. Поскольку груз сопровождала команда из 75 германских солдат под руководством офицера, то по приказу своего начальника они попросту убрали препятствие на своем пути под угрозой оружия²⁶.

Учитывая сложность внутреннего положения в Болгарии и желая избежать пролития болгарской крови в боях с русскими, Алексеев соглашался взять на себя руководство реализацией проекта устранения Фердинанда Болгарского при условии его одобрения Сазоновым, санкции МИДа на перечисленные территориальные приращения и выделения средств, судя по всему, значительных²⁷. Идея изменения политической ориентации Болгарии была особенно близка Алексееву, так как она снимала, в случае успешной реализации, необходимость договариваться с турками и румынами²⁸.

Сазонов критически отнесся к возможности осуществления этого проекта, в том числе и потому, что «устранение Фердинанда» не было гарантией переориентации Болгарии на Антанту: «Наконец, не надо себе делать иллюзий в отношении питаемых Болгарией к нам чувств. Среди болгар, особенно в руководящих кругах, у нас совершенно нет союзников»²⁹. Кроме того, русский МИД опасался огласки планов переворота, которая могла привести к дискредитации Петербурга. Вскоре взгляды Алексеева изменились. 11 (24) апреля 1916 г. Базили докладывал Сазонову: «Мне не пришлось останавливаться на том, что в Болгарии в настоящее время у нас нет сторонников, кроме горсти цанковистов, и что вполне отсутствует почва для установления в стране благоприятного нам порядка. Полковник Татринов, повидимому, успел вполне убедить в этом начальника штаба. Пока не будет создана более для нас благоприятная обстановка, устранение Фердинанда, по мнению генерала Алексеева, бесцельно. Пока он предполагает ограничиться осторожным зондированием почвы и выяснением, возможно ли подготовить негласным путем привлечение на нашу сторону некоторых болгарских деятелей. При этом, по словам начальника штаба, будет соблюдена полная осторожность»³⁰.