Текст книги "Участие Российской империи в Первой мировой войне (1914–1917). 1914 год. Начало"

14 (27) июля в Кронштадте был задержан германский пароход с радиостанцией – крепость уже два дня находилась на военном положении, а шкипер корабля посылал телеграммы. Германский посол немедленно заявил протест, и судно было отпущено. Николай II написал собственноручное письмо великому князю Николаю Николаевичу (младшему) с осуждением этой меры против торгового судна под флагом дружественного государства¹⁴⁶. В этот же день по прямому указанию императора был отдан приказ отвести войска на 10–15 верст от границы с Германией. Командирам воинских частей приказывалось не допускать столкновений с германцами даже в случае нарушения ими государственной границы¹⁴⁷. В конце июля 1914 г. группа офицеров Генерального штаба Варшавского военного округа, находившаяся в полевой поездке в районе Ломжа – Кольно, решила, как обычно, посетить небольшой городок Иоганнесбург в Восточной Пруссии. Ранее подобные посещения никогда не воспрещались немцами, но в этот раз, к несказанному удивлению русских военных, собиравшихся немного развлечься, их не пропустили¹⁴⁸.

Это не удивительно. Предпринятые технические меры, несмотря на отвод войск от границы, были восприняты австро-венгерской и германской разведками как начало скрытой мобилизации, к этим оценкам присоединился и французский военный атташе в России генерал маркиз В. де Лагиш¹⁴⁹. Возвращавшийся в это время из отпуска в Россию через Германию британский военный атташе подполковник А. Нокс в Берлине купил газету, в которой был напечатан приказ о частичной мобилизации. Только здесь он понял – война неизбежна: на полях в разгар сельскохозяйственных работ не было видно людей, мосты находились под сильной охраной, в Восточной Пруссии обстановка была весьма нервная¹⁵⁰. А в России к общей мобилизации еще и не приступили.

«Под вечер 16 июля, – вспоминал один из офицеров, – я был снова в штабе округа и узнал, что мобилизация объявлена, но… только южных округов. В штабе царило недоумение, ибо многим было известно, что наш мобилизационный план предвидел только всеобщую мобилизацию»¹⁵¹. Приказ об общей мобилизации был остановлен уже во время его рассылки на центральном телеграфе. Вместо него в ночь ушел приказ о частичной мобилизации четырех округов¹⁵². Уже вечером этого дня части, расквартированные в них, начали переход в предмобилизационное состояние – в гарнизонах началась активная работа. На следующий день в Петербург отправились и войска из лагерей, они возвращались в казармы для подготовки к мобилизации¹⁵³. Только первый день частичной мобилизации мог пройти без непоправимых последствий для всеобщей. Плановые воинские перевозки начинались на второй день и подразделялись на перевозки «по мобилизации» и «по сосредоточению». Со второго дня срыв всеобщей мобилизации был бы неизбежен¹⁵⁴.

В ночь с 16 (29) на 17 (30) июля Ф. фон Пурталес еще дважды обращался к С. Д. Сазонову с просьбой о встрече, и министр дважды принимал его – в час и в два часа ночи. В первый раз германский посол предложил России удовлетвориться обещанием Австро-Венгрии не нарушать целостности Сербии, однако российский министр ответил отказом. Данное предложение не исключало возможность военного нападения, да и события последних дней убедительно доказывали, что австрийцы слишком изящно играют терминами, и поэтому за предложенной формулировкой могло стоять что угодно, вплоть до длительной оккупации страны. Поэтому С. Д. Сазонов выработал и во время второй встречи вручил Ф. фон Путралесу следующую формулу, отражавшую позицию России: «Если Австрия, признавая, что ее конфликт с Сербией принял характер вопроса, имеющего общеевропейское значение, заявит о своей готовности исключить из своего ультиматума пункты, нарушающие принцип суверенитета Сербии, Россия обязуется прекратить все свои военные приготовления»¹⁵⁵.

С. Д. Сазонов заявил о готовности не только вести переговоры непосредственно с Веной, но и обсудить условия примирения между Веной и Белградом на конференции великих держав. Ответом была угроза – заявление о готовности Германии перейти к мобилизации¹⁵⁶. «Мы вообразили, – писал через год с небольшим князь М. фон Лихновский, – что, используя приказной тон и приемы из армейского строевого устава, сможем добиться дипломатического успеха и так омолодить Австро-Венгрию. Это была наша фатальная и ужасная ошибка»¹⁵⁷. Таким образом, Берлин занял такую же позицию, как и во время боснийского кризиса. Утром 17 (30) июля очевидность этой угрозы полностью осознали в Петербурге. Военный министр и начальник ГУГШ были настроены весьма серьезно и не теряли надежды на исправление ситуации. Это должно было произойти не позднее 17 (30) июля.

Утром этого дня Н. Н. Янушкевич и В. А. Сухомлинов пытались по телефону убедить императора вернуться к приказу об общей мобилизации. Император отверг эту просьбу и прервал разговор. Однако к телефону подошел приехавший к военным С. Д. Сазонов и добился аудиенции в Петергофе в три часа дня¹⁵⁸. Министр обещал в случае удачи связаться с начальником ГУГШ по телефону. «После этого, – сказал Н. Н. Янушкевич, – я уйду, сломаю мой телефон, и вообще приму все меры, чтобы меня никоим образом нельзя было разыскать для преподания противоположных приказаний в смысле новой отмены общей мобилизации»¹⁵⁹. Генерал остался в своем кабинете. Приблизительно в час дня ему позвонил В. А. Сухомлинов – теперь общая мобилизация начиналась 18 (31) июля. На этом этапе путаницы можно было еще избежать. Текст указа снова был проведен по всем инстанциям С. К. Добророльским¹⁶⁰, осталось лишь получить санкцию императора. В два часа дня С. Д. Сазонов, сопровождаемый генерал-майором И. Л. Татищевым, состоявшим при особе кайзера Вильгельма II, отбыли в Петергоф.

Они около часа уговаривали императора согласиться на общую мобилизацию. Николай II уже знал о том, что в Германии фактически началась мобилизация, и имел на руках телеграмму Вильгельма II о невозможности для Берлина играть роль посредника в случае продолжения русской мобилизации. Дав прочитать этот документ С. Д. Сазонову, император сказал: «Он требует от меня невозможного. Он забыл или не хочет признать, что австрийская мобилизация была начата раньше русской, и теперь требует прекращения нашей, не упоминая ни словом об австрийской. Вы знаете, что я уже раз задержал указ о мобилизации и затем согласился только на частичную. Если бы я теперь выразил согласие на требования Германии, мы стояли бы безоружными против мобилизованной австро-венгерской армии. Это безумие»¹⁶¹.

Перед Николаем II стояла сложнейшая задача – принять взвешенное и ответственное решение, имея дело с германо-австрийской дипломатией. До последних минут он надеялся сохранить мир, однако даже отказ от мобилизации при таких условиях не гарантировал миролюбия Берлина и Вены. Показательно, что австрийцы приступили ко всеобщей мобилизации 31 июля 1914 г., Франц-Иосиф подписал указ о ее начале еще до того, как в Вене стало известно о том, что Петербург решился пойти на эту меру. Австрийские действия были связаны с фактически начавшейся германской мобилизацией¹⁶². В этой обстановке никто не мог гарантировать, что за разоружением России могли последовать новые и новые требования со стороны Австро-Венгрии и Германии.

«Сильное желание государя во что бы то ни стало избежать войны, ужасы которой внушали ему крайнее отвращение, – гласит поденная запись МИДа, – заставляло Его Величество в сознании принимаемой им в этот роковой час тяжелой ответственности искать всевозможных способов для предотвращения надвигавшейся опасности. Сообразно с этим он долго не соглашался на принятие меры, хотя и необходимой в военном отношении, но которая, как он ясно понимал, могла ускорить развязку в нежелательном смысле»¹⁶³. Когда император согласился, С. Д. Сазонов немедленно испросил разрешения позвонить Н. Н. Янушкевичу и сообщил ему о принятом решении, закончив сообщение словами: «Теперь вы можете сломать телефон»¹⁶⁴.

В четверг 17 (30) июля в Мариинском дворце было собрано экстренное заседание правительства. К концу совещания в зал, где оно проходило, вбежал генерал Н. Н. Янушкевич. Не ответив на замечание, сделанное ему И. Л. Горемыкиным, он подошел к его столу и громко произнес: «Его Императорское Величество соизволили повелеть объявить всеобщую мобилизацию»¹⁶⁵. В начале седьмого вечера началась передача телеграмм, а в восемь часов вечера полки получили указание – «вскрыть четвертый». На этот раз все шло по плану, только из Киевского военного округа пришел запрос о подтверждении. Смена приказов – о частичной, а затем общей мобилизации вызвала мысль о недоразумении. Приказ был подтвержден, и больше вопросов не возникало¹⁶⁶. Указ о переводе армии и флота на военное положение был опубликован в газетах и распечатан в объявлениях. 18 (31) июля было объявлено первым днем мобилизации¹⁶⁷. Наиболее оперативно отреагировали моряки, которые опасались повторения событий начала Русско-японской войны. Флот мобилизовался быстро и в образцовом порядке.

Еще 12 (25) июля командующий Балтийским флотом адмирал Н. О. фон Эссен провел в Ревеле совещание флагманов и капитанов флота. Адмирал был уверен в том, что войны избежать не удастся, и поэтому решительно настроен на меры, принятие которых исключило бы внезапное нападение противника. Под видом подготовки к маневрам начался сбор судов. Было принято решение об усиленном наблюдении над входом в Финский залив: сюда переведены для дежурства крейсеры, вперед выдвинута бригада подводных лодок, отряд минных заградителей («Амур», «Енисей», «Волга», «Ладога», «Нарова») в полной готовности к постановке мин находился в Поркалауде. Короткой шифровкой «Дым! Дым! Дым!» командующий объявил повышенную готовность флота: всем кораблям был дан приказ к отражению минных атак. Кроме того, на остров Эзель с целью организации воздушного наблюдения за подступами к Финскому заливу была переведена имеющаяся на Балтике морская авиация в связи с опасением удара подводных лодок¹⁶⁸.

Командующий волновался, поскольку Санкт-Петербург не давал разрешения на минирование входа в Финский залив. Колебания морского министра были вызваны пониманием того, чем грозит России война на Балтике. 16 (29) июля, перед тем как поставить свою подпись под указом об общей мобилизации, И. К. Григорович сказал: «Флот наш не в состоянии состязаться с немецким, Кронштадт не предохранит столицу от бомбардировок»¹⁶⁹. Перспектива столкновения с потенциальным противником не радовала командование Балтийского флота – сказались предвоенные проволочки с кредитованием морских программ. «Посадить бы членов Государственной думы на наши старые калоши и отправить на войну с немцами», – отметил один из русских офицеров¹⁷⁰. Положение на Балтике действительно складывалось сложное: линейные корабли дредноутного типа еще не были готовы, батареи на островах, которым надлежало прикрывать Поркалаудскую минную позицию, имели на вооружении только орудия небольшого калибра, самый мощный корабль флота – линкор «Андрей Первозванный» находился на ремонте в Кронштадте.

Постановка минных заграждений также была сопряжена со значительным риском. Минные заградители были тихоходными, а из 49 эсминцев и миноносцев лишь «Новик» мог считаться вполне современным. Из остальных только миноносцы типа «Генерал Кондратенко» могли быть привлечены к постановке заграждений, но при наличии 35 мин на борту нельзя было использовать их артиллерийское и торпедное вооружение. Крейсеры не имели на борту рельсов и, следовательно, не могли участвовать в минных постановках. К острову Нарген для прикрытия минных заградителей были выведены основные силы флота. План прикрытия входа в Финский залив был разработан в 1912 г. самим Н. О. фон Эссеном и А. В. Колчаком и предполагал постановку минного заграждения до официального объявления войны¹⁷¹.

17 (30) июля Н. О. фон Эссен получил информацию о том, что 12 (25) июля Германия и Швеция заключили союз, что могло резко ухудшить положение Балтийского флота, и германские корабли вышли из Киля, держа курс на Данциг. Это означало, что в течение 30–36 часов они могли оказаться у Поркалауда. В случае если бы это произошло, остановить их без минных позиций было бы невозможно¹⁷². Положение складывалось столь опасное, что для удержания позиций рассматривался даже план вывода недостроенного дредноута «Петропавловск» и использования его в качестве плавучей батареи у Наргена¹⁷³. Командующий флотом не стал ждать инструкций. Войскам ушла телеграмма «Огонь! Огонь! Огонь!», извещавшая о начале военных действий¹⁷⁴. Флот немедленно пришел в движение – это был сигнал о постановке мин на Поркалаудской позиции¹⁷⁵. Без санкций был решен и другой важнейший вопрос. «Пусть меня потом сменят, – сказал адмирал, – но я ставлю заграждение»¹⁷⁶. В пять часов утра 18 (31) июля отряд минных заградителей начал минирование входа в Финский залив. Было поставлено 2200 мин, а еще ранее начата подготовка к эвакуации военно-морской базы в Либаве¹⁷⁷. У границ заграждения остались дежурить корабли, которые останавливали и возвращали назад коммерческие пароходы¹⁷⁸. До конца года флот поставил 4896 мин, по большей части на центральной позиции¹⁷⁹.

В июле 1914 г. Н. О. фон Эссен рисковал, поскольку распоряжение начать такие действия он получил позже¹⁸⁰. Адмирал не был простым исполнителем, хорошо усвоив уроки Порт-Артура. В своем штабе он установил порядки, которые заслуженно создали ему репутацию человека дела. Н. О. фон Эссен не только сам не страдал бюрократизмом, но и не терпел его в окружении. Вся его система управления была ориентирована на развитие духа инициативы у офицеров и матросов¹⁸¹. Результатом долгого труда стали искренняя любовь и тех, и других, огромный, практически беспрекословный авторитет командующего, несравнимый ни с кем из его современников¹⁸². Адмирал имел полное право на те слова, с которыми он обратился к своим подчиненным 19 июля (1 августа) 1914 г.: «Волею Государя Императора сегодня объявлена война. Поздравляю Балтийский флот с великим днем, для которого мы живем, которого мы ждали и к которому готовились»¹⁸³.

30 июля граф Л. фон Бертхольд пригласил к себе русского посла в Вене. Он заявил, что ввиду начавшейся русской мобилизации Австро-Венгрия вынуждена приступить к мобилизации своих войск на русской границе. Министр заверил дипломата, что данный акт не носит враждебного характера по отношению к России, с которой его страна хотела бы сохранить добрые отношения, и просил передать эти слова в Петербург. Разговор незамедлительно зашел о сербском вопросе. Н. Н. Шебеко попытался объяснить, что австрийские действия против Сербии выдают желание нанести смертельный удар этому государству, и это не может не вызвать всеобщее негодование в России. Л. фон Бертхольд попытался отделаться обычными упреками в адрес Белграда и общими фразами о том, что его страна не посягает на суверенитет своего балканского соседа. В тот же день австрийский посол в России получил разъяснение Л. фон Бертхольда: он отказывался впредь обсуждать вопросы, связанные с ответной сербской нотой и австросербской войной, отметив при этом, что Дунайская монархия не желает затрагивать интересы России и не планирует аннексии какой-то части сербской территории или умаления суверенитета Сербии¹⁸⁴. Несмотря на эту подслащенную пилюлю, было ясно, что австрийцы отнюдь не собираются останавливать военные действия. Вскоре последовало и разъяснение причин их неуступчивости.

18 (31) июля Ф. фон Пурталес вновь явился в здание русского МИДа и передал товарищу министра А. А. Нератову записку, излагавшую позицию Берлина: «Следуя данным Германией в Вене советам, Австрия выступила с декларацией, которой, по мнению германского правительства, достаточно, чтобы успокоить Россию. Подобная декларация, которой находящаяся в состоянии войны великая держава заранее связывает себе руки к моменту заключения мира, должна быть рассматриваема как очень крупная уступка и как доказательство ее миролюбия. Россия должна дать себе отчет в том, что, стремясь заставить Австрию идти далее этой декларации, она просит у нее нечто, не совместимое с ее достоинством и престижем великой державы. Упрекая Австрию в том, что последняя нарушает суверенные права Сербии, она посягает на те же права Австрии. Русское правительство не должно бы упускать из виду, что Германия заинтересована (выделено в оригинале. – А. О.) в поддержании престижа Австро-Венгрии как великой державы и что нельзя требовать от Германии, чтобы она воздействовала на Австрию в направлении, идущем вразрез с ее собственными интересами. При этих условиях, если Россия будет настаивать на своих требованиях и откажется признать локализацию австро-сербского конфликта совершенно необходимой в интересах европейского мира, она должна в то же время отдать себе отчет в том, что положение является крайне опасным»¹⁸⁵.

Итак, Германия сбросила маску, признавшись, что с самого начала не ставила перед собой задачу остановить австро-сербскую войну, а, скорее, наоборот. Не удивительно, что и попытка посредничества со стороны Великобритании также не увенчалась успехом. 31 июля Вена ответила на это предложение весьма оригинальным образом: она согласилась его принять при условии продолжения военных действий и приостановления русской мобилизации¹⁸⁶. Что касается попыток Николая II воздействовать на Австро-Венгрию через Берлин, то они были обречены на провал. 31 июля Т. фон Бетман-Гольвег отправил М. фон Лихновскому телеграмму: «29 июля Царь предложил Его Величеству по телеграфу выступить посредником между Россией и Австрией. Его Величество немедленно объявил о своем согласии, информировав об этом по телеграфу Царя и немедленно предприняв шаги в Вене. Не дождавшись результата, Россия мобилизовалась против Австрии. Вследствие этого Его Величество обратил по телеграфу внимание Царя на то, что считает теперь посреднические акции почти иллюзорными, и предложил остановить военную подготовку против Австрии. Этого не было сделано… Мы не можем быть отвлеченными наблюдателями и спокойно смотреть на русскую мобилизацию у наших границ. Мы заявили России, что если в течение 12 часов военная подготовка против Австро-Венгрии и нас не будет остановлена, мы вынуждены будем начать мобилизацию. Это будет означать войну. Мы уже сделали запрос Франции, останется ли она нейтральной в случае германо-русской войны»¹⁸⁷.

На самом деле еще 26 июля военный министр Пруссии генерал Эрих фон Фалькенгайн начал возвращать войска из лагерей, была введена охрана железных дорог, началась закупка зерна в районах сосредоточения армий, а 30 июля объявлены «положение, угрожающее войной», и призыв шести возрастов резервистов. Фактически началась мобилизация германской армии¹⁸⁸. Формально она была объявлена значительно позже, пока же Николай II предпринимал последние усилия для того, чтобы предотвратить войну. «По техническим условиям невозможно приостановить наши военные приготовления, – сообщал он германскому кайзеру 18 (31) июля в 14 часов 55 минут, – которые явились неизбежным последствием мобилизации Австрии. Мы далеки от того, чтобы желать войны. Пока будут длиться переговоры с Австрией по сербскому вопросу, мои войска не предпримут никаких вызывающих действий. Даю тебе в этом мое слово. Я верю в Божье милосердие и надеюсь на успешность твоего посредничества в Вене в пользу наших государств и европейского мира»¹⁸⁹.

Ответ пришел в 17 часов 15 минут: «Вследствие твоего обращения к моей дружбе и твоей просьбе о помощи я выступил в роли посредника между твоим и австро-венгерским правительством. В то время когда еще шли переговоры, твои войска были мобилизованы против Австро-Венгрии, моей союзницы, благодаря чему, как я уже тебе указал, мое посредничество стало почти призрачным. Тем не менее я продолжал действовать, а теперь получил достоверные известия о серьезных приготовлениях к войне на моей восточной границе. Ответственность за безопасность моей империи вынуждает меня принять предварительные меры защиты. В моих усилиях сохранить всеобщий мир я дошел до возможных пределов, и ответственность за бедствие, угрожающее всему цивилизованному миру, падет не на меня. В настоящий момент все еще в твоей власти предотвратить его. Никто не угрожает могуществу и чести России, и она свободно может выждать результатов моего посредничества. Моя дружба к тебе и твоему государству, завещанная мне дедом на смертном одре, всегда была для меня священна, и я не раз честно поддерживал Россию в моменты серьезных затруднений, в особенности во время последней войны. Европейский мир все еще может быть сохранен тобой, если только Россия согласится остановить приготовления, угрожающие Германии и Австро-Венгрии»¹⁹⁰.

Почти сразу же после отправки этой телеграммы Вильгельм II выступил с балкона своего дворца перед берлинцами, заявив своим подданным, что его вынуждают начать войну¹⁹¹. Кайзер явно не договаривал: начать войну его вынуждали собственные расчеты, согласно которым первый и сокрушающий удар должен был быть нанесен по Франции. Залогом успеха молниеносной кампании на западе и переброски основных сил рейхсвера на восток было опоздание сосредоточения русских войск. Чем позже начинала Россия мобилизацию, тем выше была гарантия успешного завершения «плана Шлиффена». В 11 часов вечера в Германии уже и формально началась всеобщая мобилизация. Почти одновременно, в полночь 18 (31) июля, Германия предъявила России ультиматум о прекращении мобилизации как всеобщей, так и частичной, направленной против Австро-Венгрии, и отдаче приказа о роспуске войск в течение 12 часов. Уже на следующий день 7-й германский армейский корпус, насчитывавший около 100 тыс. человек (он был отмобилизован ранее) занял нейтральный Люксембург. «План Шлиффена» фактически начал выполняться¹⁹².

Практически в то же самое время, когда немецкие солдаты входили на территорию этого герцогства, Ф. фон Пурталес позвонил начальнику канцелярии русского МИДа барону М. Ф. Шиллингу с просьбой о приеме у министра. С. Д. Сазонов уже не сомневался: «Он, вероятно, привезет мне объявление войны»¹⁹³. Глава русского внешнеполитического ведомства не ошибся. 19 июля (1 августа) 1914 г. Германия объявила России войну. Спешка в германском посольстве была такой, что Ф. фон Пурталес оставил ноту с двумя вариантами в одном тексте – очевидно, в немалой степени этому способствовало и то, что он очень волновался. Из кабинета русского министра он вышел в слезах¹⁹⁴. Перед вручением документа он трижды спросил у С. Д. Сазонова, не готово ли русское правительство отменить мобилизацию¹⁹⁵. Впрочем, на оплошность весьма аккуратных обычно немцев и в русском МИДе не обратили особого внимания. Как отмечает русская официальная версия случившегося: «…в самую минуту передачи ноты суть германского заявления была столь ясна, что не в словах было дело»¹⁹⁶.

Хваленый немецкий порядок, казалось, был забыт политическим руководством Германии. «С момента объявления русской мобилизации, – вспоминал А. фон Тирпиц, – канцлер (то есть Бетман-Гольвег. – А. О.) производил впечатление утопающего. В то время как юристы Министерства иностранных дел углублялись в академический вопрос о том, находимся ли уже мы в состоянии войны с Россией или нет, обнаружилось, что мы забыли спросить Австрию, желает ли она бороться вместе с нами против России. Италия также не была извещена об объявлении нами войны России»¹⁹⁷. При этом Т. фон Бетман-Гольвег торопил своих юристов с подготовкой текста об объявлении войны России, ему была нужна поддержка социал-демократической фракции рейхстага¹⁹⁸. После выборов 1912 г. она оказалась самой значительной: 110 депутатов против 90 центристов, 85 либералов и 69 консерваторов¹⁹⁹.

Война с царской Россией во имя защиты будущей революции всегда была популярна среди немецких левых, и они поддержали свое правительство вопреки обещаниям, сделанным перед войной на конгрессах Социалистического Интернационала. Впрочем, весной 1918 г. германские социал-демократы проголосовали и за ратификацию Брестского мира, навязанного кайзером, казалось бы, уже далеко не царской России, которая во всяком случае не несла угрозы революции. В этом отношении расчет Т. фон Бетман-Гольвега оказался верным, но ближайшего союзника пришлось подгонять.

Следует отметить, что Австро-Венгрия начала мобилизацию против Сербии утром в 9 часов 23 минуты 25 июля, а уже 31 июля Франц-Иосиф получил телеграмму от Вильгельма II, призывающего проводить мобилизацию прежде всего против России. 1 августа 1914 г. граф Ладислав де Сегени получил телеграмму от Готлиба фон Ягова, выражающую личную надежду последнего на то, что основная тяжесть военных действий союзников будет направлена именно против России. Вскоре в Вену пришла еще одна телеграмма от австрийского военного атташе в Берлине. Вильгельм II воспользовался этим каналом, чтобы срочно передать его настоятельную просьбу Францу-Иосифу и Ф. Конраду фон Гетцендорфу о сосредоточении всех сил против России. Император Австро-Венгрии ответил: «Как только мой Генеральный штаб узнал, что Вы намерены начать войну с Россией как можно раньше, здесь было также принято решение сконцентрировать абсолютное большинство наших войск против России»²⁰⁰.

Почти одновременно в своей последней телеграмме к Николаю II, отправленной 19 июля (1 августа) 1914 г. в 10 часов 45 минут, Вильгельм II призывал: «Во всяком случае, я должен просить тебя немедленно отдать приказ твоим войскам ни в каком случае не переходить нашей границы»²⁰¹. Манифест об объявлении Россией войны Германии последовал 20 июля (2 августа) 1914 г.²⁰² В нем говорилось о развитии кризиса на Балканах и начале войны Германии против России. «Ныне, – призывал император, – предстоит уже не заступаться только за несправедливо обиженную родственную нам страну, но оградить честь и достоинство, целость России и положение ее среди великих держав. Мы непоколебимо верим, что на защиту Русской земли дружно и самоотверженно встанут все верные наши подданные»²⁰³.

«Германия, – телеграфировал в тот же день русским послам во Франции и Англии С. Д. Сазонов, – явно стремится переложить на нас ответственность за разрыв. Наша общая мобилизация была вызвана громадной ответственностью, которая создалась бы для нас, если бы мы не приняли всех мер предосторожности в то время, как Австрия, ограничиваясь переговорами, носившими характер проволочки, бомбардировала Белград. Государь Император своим словом обязался перед Германским Императором не предпринимать никаких действий, пока продолжаются переговоры с Австрией. После такого заверения и после всех доказательств миролюбия России Германия не имела права сомневаться в нашем утверждении, что мы примем с радостью всякий мирный выход, совместный с достоинством и независимостью Сербии. Иной исход был бы совершенно несовместим с нашим собственным достоинством и, конечно, поколебал бы равновесие Европы, утвердив гегемонию Германии. Этот европейский мировой характер конфликта бесконечно важнее повода, его возбудившего»²⁰⁴.

События в Европе подтверждали правоту этих слов. Вечером 25 июля распоряжением военного министра Франции Адольфа Мессими на свои посты были возвращены все офицеры Генерального штаба и командиры корпусов. 26 июля военный губернатор Парижа и командиры корпусов получили приказ о введении военного положения, а 29 июля начался призыв резервистов в пограничной с Германией полосе. 31 июля начались перевозки в пограничные районы части французской армии, предназначенной для прикрытия мобилизации и сосредоточения²⁰⁵. В этот день Германия известила правительство республики об ультиматуме, сделанном ей России. Париж должен был в течение 18 часов объявить о своем нейтралитете в русско-германской войне. В случае, если французская сторона захотела бы избежать конфликта, немецкий посол должен был потребовать гарантии – передачи крепостей Туль и Верден в качестве залога нейтралитета²⁰⁶. «Гарантии мира» были отвергнуты Парижем, и 2 августа Германия объявила Франции войну, сославшись на мифические бомбардировки французскими летчиками германской территории. «Таким образом, – оригинально заметил Т. фон Бетман-Гольвег, – мы оказались наступающей стороной, хотя и считали себя вправе ссылаться на агрессивные действия французских войск»²⁰⁷.

Интересно, что не у всех в Берлине этот акт вызвал поддержку, впрочем, не из соображений миролюбия. «Я неоднократно указывал, – отмечал А. фон Тирпиц, – что мне вообще непонятно, зачем нужно объявлять войну Франции, ибо подобные акты всегда имеют привкус агрессии; армия может идти к французской границе и без этого»²⁰⁸. Но основные силы германской армии двинулись «без этого» к бельгийской границе, более того, «без этого» они ее перешли. 2 августа бельгийское правительство также получило свою «гарантию мира» – предложение пропустить германские войска через свою территорию под предлогом необходимости защиты от французской армии. В случае согласия Брюсселю обещали эвакуировать страну после окончания войны, возместить все убытки и даже учесть пожелания относительно возможных компенсаций за счет Франции. В случае отказа будущее германобельгийских отношений должно было решить оружие. Свои требования к королевству Берлин оправдал готовностью Франции совершить агрессию в Бельгию для выхода на нижний Рейн, в тыл германской армии²⁰⁹.

Германия решила воспользоваться заявлением Франции о своей готовности уважать нейтралитет Бельгии и в случае необходимости и просьбы со стороны ее правительства прийти на помощь Брюсселю. Угроза со стороны Берлина резко подействовала на поведение Лондона: там не допускали возможности перехода контроля над бельгийским побережьем к другой державе, тем более к Германии²¹⁰. На самом деле судьба Бельгии была уже решена, машина, запущенная германским Генеральным штабом, работала без остановки. О масштабе немецкого движения можно судить по цифрам: только через кельнские мосты в случае мобилизации каждые 24 часа проходило 550 поездов. За первые 16 дней мобилизации через Гогенцоллерновский мост в Кельне было пропущено 2150 поездов, в среднем по одному поезду каждые 10 минут²¹¹.

Значительная часть этой армады двигалась на Бельгию. Всеобщая воинская повинность была введена здесь только в 1913 г. Предполагалось, что эта реформа обеспечит в случае проведения мобилизации увеличение армии более чем вдвое – до 334 тыс. человек²¹². К 1918 г., когда закон о воинской повинности заработал бы в полную силу, бельгийская армия увеличилась бы до 350 тыс. человек, но выполнить этот план к началу войны не успели²¹³. В 1914 г. вся армия королевства состояла из шести пехотных и одной кавалерийской дивизий: 117 тыс. человек, из них 93 тыс. штыков и 6 тыс. сабель при 324 орудиях и 102 пулеметах²¹⁴. Боеспособность ее после реформы, при почти 90-летнем отсутствии боевого опыта, оставалась открытым вопросом. Впрочем, неясным было и то, получат ли бельгийцы шанс на проведение мобилизации (они начали ее в ночь с 31 июля на 1 августа 1914 г.)²¹⁵. Французы до войны не придавали особого значения угрозе со стороны бельгийской границы. Русские военные не сомневались в том, что вторжение через Бельгию состоится и особой опасности для интервента не будет.