Текст книги "Участие Российской империи в Первой мировой войне (1914–1917). 1914 год. Начало"

11 (24) августа главковерх издал весьма жесткое объявление, которое было опубликовано через шесть дней: «В районе наших боевых действий с австрийцами установлено участие галицко-волынских сокольских организаций, причем выяснилось употребление ими разрывных пуль. Если я обращался к польскому зарубежному населению со словами братской любви русской армии, то был уверен в лояльности взаимных отношений. Я ни минуты не допускаю, чтобы польское население могло рассчитывать на великодушие великой России, фактически участвуя во враждебных нам действиях и притом в столь недостойной форме, как употребление разрывных пуль с отрезанными концами»⁷⁵. Николай Николаевич извещал о том, что члены сокольских и подобных им организаций в случае вооруженного сопротивления русской армии не будут рассматриваться в качестве военнослужащих со всеми вытекающими отсюда последствиями⁷⁶.

Ничего хорошего в будущем подобный тон не обещал. Провокация Ю. Пислудского ставила под угрозу общую тональность русско-польских отношений лета – осени 1914 г. Отношение к легионерам в войсках было очень негативным, особенно к представителям Царства Польского. Тем не менее войска не практиковали особенно жестокого отношения к ним в случае взятия в плен. Лица моложе 20 лет обычно получали несколько ударов нагайкой, после чего их отпускали под честное слово не стрелять больше по русским, старших передавали в военно-полевые суды⁷⁷. 18 (31) августа в ответ на объявление главковерха последовало заявление 17 поляков – членов Государственной думы и Государственного совета, организованное графом А. С. Велепольским. Обсуждение случившегося началось вечером 17 (30) августа, и в результате долгих дискуссий текст был выработан ранним утром следующего дня: «Польское общественное мнение признает людей, принимающих участие в различных добровольческих организациях, содействующих австрийской армии, бессознательными защитниками германизма, врагами польского дела и всего славянства. С тем большим негодованием польское общественное мнение осуждает пользующихся разрывными пулями»⁷⁸.

Случай в Кельцах был, конечно, исключением. «За все то время, что мне приходилось участвовать в военных действиях среди польского рус-скоподданного населения, – вспоминал Б. Н. Сергеевский, – я нигде не видел и не слышал о случаях измены или враждебности этого населения, как простого, так и интеллигентного, в отношении русских войск. Наоборот, случаев симпатии, верности России и помощи русским видел сколько угодно. Население, несомненно, было враждебно немцам, а не нам»⁷⁹. Следует отметить, что с самого начала войны немцы действовали таким образом, который не предполагал возникновения особых к ним симпатий.

Так, заняв 20 июля (2 августа) двумя полками Калиш, они собрали в городе контрибуцию в 50 тыс. рублей, расстреляли губернского казначея, ряд стражников и лиц призывного возраста и откатились назад, захватив с собой заложников и оставив после себя трупы на улицах и в канавах⁸⁰. В тех же Кельцах во время кратковременного вторичного занятия немцами и австрийцами националисты Ю. Пилсудского казнили шесть человек за симпатии и верность России (во всяком случае, так было сформулировано обвинение: дело в том, что «соколы» освободили из тюрьмы арестантов, которые, естественно, не упустили возможности при помощи доносов свести счеты со своими врагами, а некоторые из освобожденных активно шантажировали местное население, вымогая деньги)⁸¹.

В начале 1915 г. жителям города были возвращены взысканные с них деньги, польские и часть русских газет разместили следующее объявление: «Его Императорское Высочество Верховный главнокомандующий, принимая во внимание лояльное отношение к нашей армии польского населения в общей его массе и благожелательность к русским войскам, за последнее время в особенности, признал возможным в виде особой милости удовлетворить представление варшавского генерал-губернатора о возвращении 105 тыс. рублей, взысканных с города Кельцы в конце июля 1914 года за случай стрельбы по нашим войскам»⁸². В целом политика России по отношению к польскому населению отличалась мягкостью и была нацелена на установление диалога. Что же касается приглашения к оному, то есть обращения Николая Николаевича к полякам, то оно было с неприязнью встречено не только противниками, но и союзниками империи, в частности Францией.

Раймонд Пуанкаре отреагировал на воззвание великого князя следующим образом: «Итак, Россия еще раз выступила здесь помимо нас. Если бы она предложила свою помощь для восстановления всей Польши во всей ее государственной независимости, мы могли бы только приветствовать это и желать осуществления этой прекрасной мечты. Если бы она обязалась дать относительную автономию русской Польше, тоже прекрасно. Обещание полунезависимости, даже под скипетром царя, несомненно, встречено было бы с радостью и могло бы быть принято как обещание загладить старую вину (comme une reparation). Но предложить полякам в Силезии, Познани и Галиции свободу вероисповедания, языка и управления под властью императора из династии Романовых – вряд ли это значит найти путь к их сердцу; во всяком случае это значит возвестить Германии замаскированные аннексии, о которых не было заключено никакого соглашения между Россией и нами и которые могут совершенно исказить значение оборонительной войны, они рискуют также повредить тем реституциям, которые Франция имеет право требовать и намерена требовать»⁸³.

5 (18) августа 1914 г. великий князь подписал воззвание «К русскому народу», то есть к населению Галиции и Буковины, где, в частности, говорилось: «Да не будет больше подъяремной Руси. Достояние Владимира Святого, земля Ярослава Осмомысла, князей Даниила и Романа, сбросив иго, да водрузит стяг единой, великой, нераздельной России… Освобождаемые русские братья! Всем вам найдется место на лоне матери России. Не обижая мирных людей, какой бы они ни были народности, не полагая своего счастья в притеснении иноземцев, как это делали швабы, обратите меч свой на врага, а сердца свои – к Богу с молитвой за Россию, за Русского Царя»⁸⁴. Значительная часть жителей австрийских территорий встречала русских, по свидетельству одного из офицеров, «с искренним расположением и явным любопытством»⁸⁵. Вслед за обращением к русинам, в принципе, был решен и вопрос об отношении к чехам.

Чешская и словацкая община России перед войной насчитывала, по различным данным, от 50 до 70 тыс. человек. В большинстве своем это были подданные Габсбургов, но среди них почти безраздельно господствовали русофильские настроения. Сразу же после объявления войны чехи и словаки достаточно активно проявили свое желание участвовать в борьбе с Австро-Венгрией: в обеих столицах – Киеве и Одессе прошли организованные ими демонстрации в поддержку России⁸⁶. Именно чешская колония в Петербурге выступила с призывом переименования города в Петроград и распространила его в прессе. Он сразу же получил значительную поддержку: «Пора исправить ошибку предков, пора сбросить последнюю тень немецкой опеки. Мы, чехи, просим общественное управление нашей столицы войти с ходатайством на высочайшее имя об утверждении и обязательном впредь употреблении русского названия Петроград»⁸⁷. И неожиданно для многих в правительстве этот призыв был поддержан императором⁸⁸.

31 июля (13 августа) в Москве состоялось многолюдное собрание местного чешского кружка, на котором был заслушан отчет о поездке делегации в Петербург, где ее приняли В. А. Сухомлинов и Н. А. Маклаков. Министр внутренних дел обещал ускорить рассмотрение прошений более 600 чехов о переходе из австрийского в русское подданство и дал разрешение на создание чешских комитетов в Киеве, Одессе и Владивостоке. Делегация обратилась к военному министру с просьбой разрешить организовать «гуситские дружины». В. А. Сухомлинов согласился при условии, что командовать ими будут русские офицеры⁸⁹. На собрании московского кружка было принято обращение к Николаю Николаевичу (младшему): «Мы, чехи, не можем оставаться спокойными, когда поднялся меч врага на братьев наших по крови. Поэтому просим разрешить нам сделать клич по всему Русскому государству, чтобы собрались братья-чехи встать грудью на защиту русской земли. С верою в помощь Всевышнего за великое правое дело мы образуем дружины, в которые придут чехи со всех сторон, чтобы очистить Чехию от ненавистного врага»⁹⁰.

Оставалась одна проблема – в русской армии могли служить только русские подданные. В результате местным властям буквально посыпались многочисленные просьбы о переходе в подданство. Представители комитетов, образовавшихся в Киеве, Одессе, Москве и Петрограде, добились двух аудиенций у императора – 9 (22) августа и 4 (17) сентября 1914 г. Уже на первой аудиенции в обращении чехов к Николаю II было впервые сформулировано приблизительное будущее устройство чешской земли: «Да воссияет свободная и независимая корона Святого Вячеслава в лучах короны Романовых». Чешские комитеты получили разрешение обратиться к своим единоплеменникам с призывом вступать в создаваемую по разрешению императора в составе русской армии отдельную чешскую дружину. Уже 9 (22) августа этот призыв был опубликован в прессе⁹¹.

«Чехи! – говорилось в нем. – Кто из вас способен носить оружие, особенно запасные австрийской армии, все вы нравственно обязаны вступить в ряды чешской добровольческой дружины. Докажите, что только ваши славянские убеждения воспрепятствовали вам явиться под австрийские знамена. Победоносная русская армия идет в богатырский бой, чтобы освободить все славянство из когтей кровожадного швабского хищника и, следовательно, воюет за многострадальный наш чешско-словенский народ. Победа России над вековыми нашими врагами принесет нам давно желанную свободу и государственную независимость. Братья, докажите, что вы достойны памяти наших славных гуситских войск, наводивших страх на всю германо-римскую Европу, могучий хорал которых «Божие воины» обращал в бегство немецкие орды»⁹².

Первоначально чешский добровольческий отряд предполагалось создать при штабе Гвардейской стрелковой бригады, которую планировали направить на защиту Балтийского побережья, но после ее ухода на фронт формирование отряда было перенесено в Киевский военный округ⁹³. 13 (26) августа дружина из состава чешской колонии Петрограда в составе 76 человек завершила свою подготовку и 17 (30) августа направилась в Киев. Туда же стали прибывать дружины из Москвы и других губерний империи⁹⁴. 28 сентября (11 октября) на Софийской площади Киева было освящено знамя дружины и 9 (12) октября 1914 г. в составе 701 добровольца она отправилась на Юго-Западный фронт, где была разбита на отряды и распределена по отдельным частям русской армии. Они использовались для разведки и пропаганды среди частей австро-венгерской армии⁹⁵.

А. А. Брусилов весьма высоко отзывался о боевых качествах этих солдат: «Они великолепно сражались у меня на фронте. Во все время они держали себя молодцами. Я посылал эту дружину в самые опасные и трудные места, и они всегда блестяще выполняли возлагавшиеся на них задачи»⁹⁶. Однако генерал, приписывая инициативу создания дружины себе и жалуясь на нежелание Ставки организовать подразделение из чешских военнопленных, забыл упомянуть, что дружина была создана из русских подданных и добровольцев. Использование военнопленных осложнялось не только нежеланием Ставки идти на нетрадиционное решение – создавать вооруженные силы несуществующего государства из подданных государства существующего. 27 ноября 1914 г. представители Московского и Киевского чешских обществ подали докладную записку на имя генерала М. В. Алексеева, в которой они просили русское командование принять следующие меры:

1. Шире распространять обращение Верховного главнокомандующего к населению Чехии, Моравии, Словакии и Силезии;

2. При занятии чешской территории издать правительственный акт о независимости и самостоятельности Чехии и низложении власти Габсбургов;

3. Чешская дружина при этом акте должна была рассматриваться как первая военная единица будущего государства, ядро его будущей армии⁹⁷.

М. В. Алексеев тепло принял представителей этих обществ и поддержал их предложения. Через несколько дней после встречи он обратился к Н. Н. Янушкевичу с просьбой о предоставлении великим князем Николаем Николаевичем аудиенции представителям чешской общины, однако получил отказ⁹⁸. Переломить ситуацию ему так и не удалось. Обещания со стороны русских властей совпали с репрессиями их противников. С сентября 1914 г. австрийцы приступили к широким арестам политических деятелей в Чехии. За распространение прокламаций с воззванием Николая Николаевича вводилась смертная казнь. Впрочем, в Чехии и Моравии управление в первые месяцы военного времени было еще относительно мягким. Резко ужесточилось оно в апреле 1915 г., когда возникла угроза перехода русскими войсками Карпат⁹⁹.

Гораздо более жесткие меры австро-венгерские власти применяли с самого начала войны против сербского населения в Боснии и русинского в Галиции. Австрийцы действовали систематично, широко используя практику взятия заложников, административной высылки, арестов, доносительства. За донос на москвофила в Галиции выплачивалась премия от 50 до 500 крон¹⁰⁰. Самые массовые репрессии были направлены Веной против собственных подданных русинов и их духовной и интеллектуальной верхушки¹⁰¹. Австрийская администрация фактически использовала по отношению к собственным подданным режим военной оккупации, к тому же весьма жестокой¹⁰². Казни часто были массовыми и публичными, расправы нередко проводились на месте, без какого-либо подобия суда¹⁰³. Иногда уничтожались целые деревни, причем простое подозрение было достаточным для того основанием. О соблюдении какой-либо законности не приходилось и говорить¹⁰⁴.

Впрочем, когда дело доводилось до ареста и суда, ситуация почти не менялась. «Быть арестованным и отведенным в военно-полевой суд, заседавший в каждом местечке, – писал русский журналист из Львова после его взятия, – считалось счастьем, ибо в большинстве случаев палачи казнили на месте. Казнили врачей, юристов, писателей, художников, не разбирая ни положения, ни возраста»¹⁰⁵. Казням подвергались женщины и дети, особо жестко австрийцы действовали после поражения, когда их разбитые части бежали от русской армии¹⁰⁶. Весьма характерную историю пришлось услышать командиру 21-го армейского корпуса генералу Я. Ф. Шкинскому в деревне Дзибулки под Львовом. Местный священник вместе с дочерью был арестован и приговорен к смертной казни по обвинению в государственной измене. Вина отца заключалась в принадлежности к православной церкви и значительном авторитете среди прихожан, вина дочери – в том, что обучала детей русским песням. От повешения их спас только приход русских войск¹⁰⁷. Всего в результате геноцида, развязанного австрийцами в 1914–1918 гг. в Галиции, Карпатской Руси и на Буковине, погибли более 150 тыс. мирных жителей¹⁰⁸.

Репрессии лишь усиливали русофильские симпатии, которые иногда проявлялись и на фронте среди славянских частей. Перед войной ГУГШ оценивало эту армию как дисциплинированную, искусно спаянную, механически сплоченную массу нижних чинов, однако реакцию при неудаче предсказать было сложно¹⁰⁹. В Галицийской битве этот прогноз оправдался, и все сильнее стали проявляться проблемы, связанные с многонациональным составом армии. Вряд ли могли вдохновить, например, солдат 70-го Петроварадинского полка 32-й австрийской дивизии, полностью укомплектованного югославянскими подданными империи, слова приказа о переводе на русский фронт. Один из его солдат вспоминал о том, что в нем говорилось о необходимости «вразумить русских, защитников сербских комитаджей-убийц». Неудивительно, что при первых потерях в столкновении с этими «защитниками убийц» мораль полка пошла на убыль и его солдаты начали охотно сдаваться в плен¹¹⁰.

Случаи подобного рода были нередки не только осенью 1914 г. – в период отступления австро-венгерской армии. Русские офицеры рассматривали войну против австрийцев как отдых по сравнению со службой на германском фронте¹¹¹. Однако нельзя и преувеличивать влияние национального фактора на поведение австро-венгерской армии. Когда перед отречением императора Карла 11 ноября 1918 г. итальянцы перешли в единственное удачное наступление, то оказалось, что из 400 тыс. австрийской группировки, державшейся до конца, только треть была представлена австрийскими немцами, а остальные – 83 тыс. чехов и словаков, 61 тыс. югославов, 40 тыс. поляков, 32 тыс. русинов, 25 тыс. румын, 7 тыс. итальянцев¹¹². Впрочем, несмотря ни на что, перед войной подготовка кадровой армии в Дунайской монархии была, по оценкам русских военных, весьма основательной. Кадровый офицерский корпус представлял собой сплоченную корпорацию, верную идее монархии¹¹³.

«Систематическая подготовка армии к войне, – писал в 1 91 3 г. ее бывший офицер и русский генерал Ярослав Червинка, – достигает в Австрии результатов весьма почтенных. Строевое обучение всех родов войск, полевая служба, стрельбы, инженерное, моторное дело, интендантская и санитарная часть доведены во всех деталях до крайних пределов возможного. Разведка, в смысле умения быстро добывать необходимые сведения для важных решений, развита до высокой степени успешности. Войска приучены к стройным походным движениям с мерами охранения; они маневрируют смело и уверенно, с большим умением применяются к местности. Преодолеванием целыми частями всевозможных препятствий занимаются до того серьезно, что вряд ли где-нибудь достигаются лучшие результаты»¹¹⁴. Это была неплохая армия, испытывавшая перед войной значительные финансовые сложности, вынужденная экономить на артиллерии, среди слабостей которой, кроме этнической пестроты, была еще и проблема кадров военного времени. Резервы офицеров и обученной пехоты были недостаточными и к концу 1914 г. оказались исчерпаны: первые – на 50 %, вторые – на 75 %¹¹⁵. Уже в сентябре 1914 г. австрийское командование вынуждено было вооружать войска, защищавшие перевалы в Карпатах, однозарядными винтовками¹¹⁶.

Вооруженные силы состояли из 16 корпусов, которые по первоначальному плану планировалось развернуть в семь армий. В корпус входили две пехотные дивизии двухбригадного состава, имевших в среднем по два пехотных полка и егерский батальон, артиллерийская бригада и кавалерийская бригада в составе двух полков. Австро-венгерский полк в военное время включал четыре батальона по 1 тыс. человек. Каждый батальон имел по два пулемета, полк – пулеметную роту из четырех отделений. Пехота была вооружена 8-мм пятизарядной винтовкой Манлихера образца 1895 г., пополнения третьей линии – ее более устаревшими вариантами 1889–1890 гг., 8-мм пулеметом Шварцлозе образца 1907 г. 11 кавалерийских дивизий имели в своем составе по две бригады двухполкового состава. Кавалерийский полк состоял из шести эскадронов примерно по 160 человек, телеграфного и саперного отделений. Кавалерийская дивизия имела в своем составе от одного до двух пулеметных отделений (четыре пулемета) и трехбатарейный конноартиллерийский дивизион (12 орудий). Артиллерия к началу войны была в основном представлена устаревшими системами. Артиллерийский гений Первой мировой войны Георг Брухмюллер дал исчерпывающую характеристику состояния этого рода оружия у австрийцев: «Австро-венгерская артиллерия имела хорошую теоретическую подготовку; практическое обучение было тоже хорошее. К сожалению, материальная часть была настолько неудовлетворительна, что полезная производительность ее значительно уступала германской… Часто батареи, даже на главных фронтах, страдали от недостатка боевых припасов, что, конечно, сильно понижало их боеспособность»¹¹⁷.

Количество тяжелой артиллерии было относительно невелико: 94 батареи, 372 орудия. Запас снарядов составлял: 500 – к 120-мм пушке, 300 – к 150-мм гаубице, 250 – к 240-мм мортире, что было, конечно, совершенно недостаточно. Однако Австро-Венгрия обладала прекрасными оружейными заводами «Шкода», на которых в 1913 г. началось производство новых орудий – 105-мм скорострельной пушки и 305-мм мортиры (проект разрабатывался в 1905–1911 гг. по специальному заказу Военного министерства), которой суждено было сыграть значительную роль в прорывах на русском фронте¹¹⁸. Армия готовилась исключительно к наступательным операциям¹¹⁹. Тем не менее восточная граница укреплялась, и основными крепостями здесь были Краков и Перемышль. После боснийского кризиса 1908 г. начальник Генерального штаба Австро-Венгрии особое внимание уделил Кракову. В 1914 г. была завершена модернизация крепости¹²⁰. В 1909 г. также планировалась укрепленная линия Сан – Днестр: на Сане должны были быть укреплены Сенява и Ярослав, на Днестре – Мартынов, Галич, Езуполь, Нижвев, Залесский¹²¹. Эти укрепления могли стать основой для активной обороны против русского наступления.

Начальником австро-венгерского Генерального штаба с 1906 г. был генерал-фельдмаршал барон Франц Конрад фон Гетцендорф, родившийся в 1852 г. в семье, где военная служба являлась традицией. Это был энергичный, блестяще образованный человек, обладавший несомненным авторитетом в армии. «Никто в Европе не готовился к войне так тщательно, как Конрад фон Гетцендорф, руководитель австро-венгерских армий», – так оценил его Безил Лиддел Гарт¹²². Под его и Франца-Фердинанда руководством постоянно проводились ежегодные императорские маневры, резко поднявшие боеспособность армии. С 1907 г. были сменены все 16 командиров корпусов, причем 11 из них – в 1910–1912 гг., после самых масштабных учений¹²³. Генерал Э. Людендорф также высоко оценивал полководческие способности Ф. Конрада фон Гетцендорфа, но отмечал и слабые стороны организации, им возглавляемой: «Австро-венгерский Генеральный штаб слишком увлекался теорией и был чужд строевой службе. Слишком много приказывалось свыше и слишком подавлялось стремление к самостоятельному творчеству. Тыловая служба была хорошо поставлена, но она поглощала множество офицеров»¹²⁴.

Глава разведывательного управления Киевского военного округа полковник А. А. Самойло высоко оценивал качество офицерского состава австро-венгерской армии, способности и опыт Ф. Конрада фон Гетцендорфа¹²⁵, который главной своей задачей видел разгром Сербии. По его плану в Галиции были сосредоточены 30 дивизий (A-Staffel), 10 дивизий против Сербии (Minimal Gruppe Balkan), 12 дивизий (B-Stuffel) предназначались для поддержки одной из двух группировок в зависимости от развития ситуации – это была 2-я армия. Поскольку резерв формировался в Венгрии, он не мог быть достаточно быстро переброшен ни к русской, ни к сербской границе¹²⁶. Смысл плана, по меткому выражению современного британского историка, состоял в том, что Австро-Венгрия пыталась играть роль первостепенной державы, обладая ресурсами второстепенной¹²⁷. Эти расчеты обрушились с самого начала.

12 августа 1914 г. войска генерала Оскара фон Потиорека перешли Дрину и Саву. 5-я и 6-я австрийские армии двигались двумя колоннами, как на маневрах, под музыку. 2-я армия обеспечивала их левый фланг, угрожая Белграду¹²⁸. 460 тыс. солдат при 528 полевых орудиях – эта сила считалась достаточной для быстрого решения проблемы. Однако значительное количество слабо обученных ландштурмистов, не имевших боевого опыта, делало эти массы не способными к современной мобильной войне. Австрийское командование недооценило своего противника. Отчет военной разведки за 1913 г. гласил: «…главная причина недавних сербских успехов лежит в численном превосходстве и общем низком качестве турецких сил в Македонии. Молодая сербская армия не может еще считаться равной армиям великих держав»¹²⁹.

Когда началась война, оказалось, что сербы немногим уступали австрийцам в численности (около 450 тыс. человек вместе с ополчением), но зато значительно превосходили в подготовке войск и их командиров, имевших боевой опыт, а также в воле к победе. 19–20 августа сербы разбили 5-ю армию противника и отбросили ее назад. Австрийцы в беспорядке бежали к Дрине. Трофеями сербской армии стали 43 полевых орудия, пять гаубиц, 86 зарядных ящиков, три полевых госпиталя и прочее. Австрийцы бросили такое количество лошадей, что их хватило для того, чтобы заменить всех волов, которые использовались до этого в упряжи сербской артиллерии¹³⁰. При отступлении противника выяснились многочисленные факты нарушения законов войны.

Уже 8 (21) августа Н. Пашич вынужден был направить испанскому послу в Румынии ноту протеста относительно австрийских методов ведения войны: «Австро-венгерская главная квартира издала приказ командирам частей уничтожать посевы, сжигать деревни, убивать и вешать попадающихся им жителей. Австро-венгерские войска при своем отступлении у реки Дрины произвели ужасные опустошения. Наши войска нашли изувеченных и убитых австрийскими солдатами жертв, большая часть которых старики, женщины и дети. Означенные зверства, совершенные австро-венгерскими войсками, так возмутили нашу армию, что весьма трудно будет удержать ее от мести»¹³¹.

Австрийские солдаты, преимущественно из венгерских и хорватских полков, добивали раненых, убивали пленных, в оккупированных сербских округах были организованы массовые расстрелы и повешения гражданских лиц, включая женщин и детей. По данным, собранным швейцарским профессором Р Рейсом, жертвами этого террора среди гражданского населения Сербии стали: 1300 человек убитыми (из них 994 мужчины, 306 женщин, в том числе 87 детей обоего пола возрастом до 10 лет), 116 раненых в результате насилий (из них 51 мужчина и 65 женщин, в том числе 15 детей обоего пола возрастом до 10 лет), 562 человека пропали без вести (из них 489 мужчин и 73 женщины, в том числе 20 детей обоего пола возрастом до 10 лет)¹³². Не менее жестоко действовали австрийские власти по отношению к собственному сербскому населению: в прифронтовой полосе регулярно шли массовые казни, и даже лояльные Дунайской монархии венгры отмечали, что здесь они чувствовали себя, как на вражеской территории¹³³.

Вслед за победой в Церской битве сербское командование приступило к форсированию Дрины и Савы и переходу к наступлению в Боснии. 24 августа (6 сентября) сербские войска преодолели эти реки, но на этом их успехи закончились. Понеся большие потери, они вынуждены были отступить уже на следующий день. Самым негативным образом при этом сказалось недостаточное количество понтонов и прочих средств для организации прочной переправы. Была уничтожена целая бригада: общие потери составили 6366 человек, из них 4,5–5 тыс. пленных, три орудия и 12 пулеметов¹³⁴. Это был существенный военный и моральный успех австрийцев, который тем не менее не мог исправить ошибки, ставшей фактически неизбежной еще в довоенный период, вместе с принятием плана стратегического развертывания. В результате решения, отдававшего 2-ю армию в полное распоряжение О. фон Потиорека, Ф. Конрад фон Гетцендорф лишился до 30 августа возможности получить резерв для битвы в Галиции. При этом сербское направление со вступлением в войну России стало для него второстепенным¹³⁵.

После интенсивных боев сербам требовалась передышка. В сентябре 1914 г. австрийцы были вполне способны вести успешные оборонительные действия, сокращая численность своих войск на Балканах¹³⁶. Теперь все внимание австро-венгерского командования было обращено на русский фронт. Первые выстрелы здесь прозвучали 6 августа, за 12 часов до фактического объявления войны, когда австрийцы обстреляли русские пограничные посты под Волочиском, где проходила железная дорога Одесса – Лемберг, и взорвали свою часть пограничного железнодорожного моста¹³⁷. Ф. Конрад фон Гетцендорф учел обещания германского союзника разбить Францию за шесть недель и прийти на помощь Австро-Венгрии, однако составил план, явно превосходящий потенциальные возможности механизма, которым распоряжался. Он запланировал наступление с целью гигантского стратегического окружения русских войск в Польше¹³⁸.

Для этого были развернуты три армии (1, 4, 3-я) и армейская группа генерала Г Кевеша. Первые две армии (21 пехотная и пять кавалерийских дивизий) должны были наступать на Люблин, а 3-я армия и армейская группа генерала Г. Кевеша (9,5 пехотной и пять кавалерийских дивизий) служить заслоном на востоке. В первую волну наступления против России Ф. Конрад фон Гетцендорф постарался выделить лучшие части из тех районов Дунайской империи, население которых не испытывало симпатий к России – венгерский гонвед и дойчмейстеров. Примерно за неделю до начала Галицийской битвы Конрад получил от австро-венгерского консула в Яссах точный перечень корпусов 3-й и 8-й русских армий (21 пехотная и 7,5 кавалерийской дивизий), однако предпочел поверить случайному донесению от 21 августа, убедившему его, что с востока Галиции ничего не грозит, и решил наступать между Вислой и Бугом на Люблин¹³⁹.

«Генерал Конрад фон Гетцендорф, активная энергичная личность с большой инициативой и упорством, – вспоминал В. Гренер, – был исполнен решимости немедленно идти навстречу русским и атаковать их между Бугом и Вислой. Его план потерпел неудачу – быть может, не столько по своей внутренней слабости, сколько вследствие способа выполнения»¹⁴⁰. В. Гренер считал, что австрийцам лучше было бы придерживаться старой доктрины обороны и переходить в наступление после того, как австро-венгерская армия, опираясь на Карпаты, измотала бы силы русских войск¹⁴¹. Окончательного общего плана действий между Австро-Венгрией и Германией не существовало. И Мольтке-младший, и Конрад фон Гетцендорф обходили в переписке детали своих будущих действий по разным причинам: немцы боялись разглашения тайны и нарушения плана действий на Западе, австрийцы слишком надеялись на возможность осуществления гигантских Канн.

Тем не менее с началом военных действий германское командование отнюдь не охлаждало наступательный пыл Ф. Конрада фон Гетцендорфа. Г фон Мольтке, Т. фон Бетман-Гольвег, Г фон Ягов в конце июля 1914 г. буквально бомбардировали Вену телеграммами, убеждающими Франца-Иосифа и Конрада отказаться от наступления в Сербии в пользу удара в Галиции¹⁴². Австрийцы соглашались, но это согласие было мнимым, они по-прежнему хотели прежде всего расправиться с сербской армией. 1 августа в Австро-Венгрии была объявлена всеобщая мобилизация. Решение об этом было принято в 11 часов 30 минут 31 июля. Кампанию решили начать с удара по Сербии. Л. фон Бертхольда, беспокоившегося, что в этом случае вступление в войну России станет неизбежным, Ф. Конрад фон Гетцендорф успокоил словами: «Если русские нас не затрагивают, то и нам не следует их затрагивать. Обстановка такова, что для отчаяния нет причин. Если наша мобилизация будет своевременно проведена, мы с самого начала противопоставим 27,5 наших дивизий 33 русским»¹⁴³.