Текст книги "Русская литература XVIII века. Учебно-методический комплекс"

Следующий сатирический портрет изображает гуляку и весельчака Луку. Он восстаёт против науки по другой причине. По его мнению, она “содружество людей разрушает”. Смысл жизни он видит в веселье, в пирах. А занятия наукой заставляют уединяться, “крушиться над книгою и повреждать очи”, лишают человека весёлой “ватаги” приятелей. Лука насмешливо заявляет, что он займётся науками лишь тогда, когда реки потекут вспять, на земле звезды засияют, “возвратятся назад минувшие веки”, Когда в пост чернец одну есть станет вязигу,

 
Тогда, оставя стакан, возьмуся за книгу. [14. С. 59]
 

Следовательно, этого никогда не будет. В образах Критона и Силвана Кантемир обличает противников просвещения и всего нового, ярых приверженцев старины. Но не все “новое” принимается сатириком безоговорочно.

Следующий сатирический портрет рисует щеголя Медора. Этот образ показывает, насколько уродливым может быть и “новое”, если следовать только внешней его стороне.

Медор, представляющий молодое поколение, затронутое просвещением, воспринял от современной культуры лишь внешнюю сторону: модный покрой платья, причёску, манеры. Во всём остальном он также невежественен: портной и сапожник для него важнее Сенеки и Цицерона. На распространяющееся просвещение он сетует потому, что

 
… чересчур бумаги исходит
На письмо, на печать книг, а ему приходит,
Что не в чем уж завертеть завитые кудри. [14. С. 59]
 

Любопытно, что если первые три персонажа наделены в сатире Кантемира прямой речью, то у Медора прямой речи нет. Герой не способен внятно выразить свою мысль? Очевидно, таким приёмом автор хочет подчеркнуть, что поверхностное следование новым веяниям ещё хуже откровенного отстаивания старины.

Но все эти враги просвещения не представлялись Кантемиру особенно опасными: по своему положению в обществе они не могли оказывать влияния на ход жизни. Главную опасность Кантемир видит в тех противниках, которые были облечены государственной властью. В первую очередь это “райских врат ключари святые” – высшие церковные чины. Им вверены судьбы людей. Они же “мало любят, чуть не все, истинну украсу” – образованность как истинное украшение человека.

Это сатира не вообще на тот или иной общественный тип, а на конкретных лиц, стоящих у кормила власти. Так, в образе епископа выведен один из главных недругов Феофана Прокоповича – Георгий Дашков, стремившийся стать патриархом. Прототипа этой портретной зарисовки раскрывает сам Кантемир в позднейших примечаниях к сатире.

Не менее опасны и те, кто находится на государственной службе, но ни во что не ставит “гражданские уставы, иль естественный закон, иль народны нравы”. По роду службы судейское чиновничество должно быть на страже честности, спра ведливости, за кона. Кантемир видел, что в действительности тяжбы решались в пользу богатого. Сатира заканчивается словами поэта о безотрадном положении науки в России:

 
Наука ободрана, в лоскутах обшита,
Изо всех почти домов с ругательством сбита… [14. С. 61]
 

Наиболее характерный приём создания образа в этой сатире – самораскрытие героя с помощью его монолога. Каждый монолог, характеризуя персонаж, имеет свою эмоционально-психологическую окраску. Ворчливо, сердито говорит Критон; заносчиво, самоуверенно и презрительно – Силван. Эту особенность речи персонажей отметил уже Белинский в статье о Кантемире: “…ни один из них не повторяет другого” [89. Т.7. С. 289].

Сатира “К уму своему” была без имени автора показана Феофану Прокоповичу и вызвала его восторженный отклик. Феофан постарался придать сатире известность, везде отзывался о ней с похвалами. Прокопович обратился к автору сатиры со стихотворным посланием. Он всячески ободряет автора. По некоторым намёкам ясно, что имя сочинителя ему известно. Он призывает его к безбоязненному продолжению сатирической деятельности, направленной против “нелюбящих учёной дружины”. Одобрение Феофана произвело на Кантемира весьма большое впечатление, послужило толчком к дальнейшему развитию его сатирического творчества.

Через два месяца написана вторая сатира – “Филарет и Евгений. На зависть и гордость дворян злонравных”. Вторая сатира по композиции представляет диалог. Имена героев выбраны не случайно: Филарет – в переводе “любящий добродетель”, Евгений – “благородный”, то есть дворянин. По словам Кантемира, эта сатира имела целью “обличить тех дворян, которые лишены будучи всякого благонравия, одним благородием хвастают”.

Содержание и мораль сатиры определены петровскими преобразованиями. Петровская “Табель о рангах” поставила личные заслуги перед государством выше наследственных титулов и родовитости. Чтобы получить определённое служебное место, нужно было сначала дослужиться до соответствующего ему чина, начиная службу с самого низшего чина. Продвижение по служебной лестнице определялось личными заслугами, знаниями.

Тунеядцам преграждалась дорога сразу, без труда и службы, занимать высокие места (правда, довольно скоро дворянство приспособилось к этой очень неудобной поначалу “Табели” и научилось добывать чины без службы и особых заслуг перед отечеством).

В образе Евгения Кантемир и выводит дворянина, которому явно не по душе эта “Табель”, ущемляющая его наследственные права и не считающаяся с его родовитостью. Осуждая в сатире родовитое невежественное дворянство, Кантемир не подвергал сомнению принцип общественного неравенства. Заслуга поэта была в том, что он выступил как защитник прогрессивной мысли о внесословной ценности человека.

Утверждение идеи внесословной ценности человека является у Кантемира выражением его гуманистической и гражданской позиции. По сути, гражданская традиция в русской лирике начинается с этой сатиры Кантемира. По глубокому убеждению сатирика, истинное благородство не в дворянском происхождении, ибо “Адам дворян не родил”. Оно в личных качествах и достоинствах человека, в его стремлении быть полезным государству, людям. Имя само по себе “тщетно”, как бы знаменито оно ни было, – заключает сатирик, – “благородными явит одна добродетель”.

Эта мысль художественно выражена Кантемиром с помощью приёма антитезы. Противопоставлены Филарет и Евгений; контрастны и словесные портреты “потомка” и “предка”, нарисованные Филаретом в беседе с Евгением.

Евгений жалуется, что он обойдён чинами, хотя и принадлежит к знатному роду. Филарет, выражая в сатире авторский взгляд, напоминает ему, что предки его прославили себя делами в разных областях государственной службы:

 
Иной в войнах претерпел нужду, страх и раны,
Иным в море недруги и валы попраны,
Иной правду весил тих, бегая обиды, —
Всех были различные достоинства виды. [14. С. 71]
 

Он же, Евгений, мечтая о наградах и чинах, ведет праздный образ жизни, озабочен лишь тем, чтобы “сшить кафтан по правилам щегольства и моды”; он не остановится перед затратами: “Деревню взденешь потом на себя ты целу”.

Евгений с негодованием перечисляет тех “новых людей”, которые пришли на смену боярской знати и заняли видные места в государстве. Авторская ирония по отношению к Евгению обнаруживается в том, что этот родовитый дворянин, недоброжелательно относящийся к “новым людям”, получившим дворянство за ревностную службу отечеству, отрицает (сам того не замечая) и собственное право на дворянство: ведь и его предки когда-то были в дворянстве “новыми людьми”.

Изображая “злонравных дворян”, Кантемир затронул ещё одну тему, ставшую актуальной уже в конце 20-х годов XVIII века. Вернувшиеся из поездок в чужие края дворянские недоросли, посланные Петром I “в науку”, далеко не все вынесли оттуда полезные знания. В числе их оказались и те, кто усвоил только моды, некоторые внешние проявления культурности и глубокое презрение ко всему национальному. Впервые в литературе Кантемир вывел таких щеголей, готовых для покупки нового наряда продать целую деревню. Филарет, выражая точку зрения автора, становится на сторону дельных, знающих людей.

Мысли и чувства героя-повествователя, как и в оде, развиваются свободно, рождая неожиданные антитезы и параллели. Возникает особая лирическая интонация, богатая оттенками настроений и чувств. Большую роль в её создании играют синтаксические приемы: риторические вопросы, обращения, повторы и т. д.

Обличение “злонравных дворян” станет одной из важных тем русской литературы XVIII века: оно найдёт свое отражение в творчестве Фонвизина, Новикова, Радищева и Крылова. “Персонифицированное изображение пороков, однолинейность персонажей, перенесение в Россию формы европейской сатиры… помогали становлению классицизма” [211. С.24].

Между второй и третьей сатирами лежит 1730 год, когда “учёная дружина” способствовала восстановлению самодержавия Анны Иоанновны. Победа над “верховниками”[37]37
  “Верховники” – члены Верховного тайного совета, учрежденного Екатериной I. Распущен Анной Иоанновной.


[Закрыть] упрочила положение “учёной дружины”. Непосредственная опасность возврата старины была устранена. Это обусловило поворот в творчестве Кантемира к жанру сатирической басни.

Басни А. К. Кантемира были немногочисленны и, подчеркивает И. З. Серман, не оказали, в отличие от его сатир, влияния на развитие басенного жанра в литературе XVIII века [306. С. 188]. Но они весьма показательны для характеристики идейной позиции Кантемира: резко разоблачают неудавшиеся замыслы “верховников”.

В 1730 году Кантемир работает над поэмой “Петрида”, которая осталась незаконченной. Задуманная героическая поэма о Петре Первом имела не только художественную, но и политическую задачу: раскрыть плодотворность политических преобразований Петра I, показать его как мудрого государя – наглядный пример для новой царицы Анны Иоанновны, племянницы Петра I.

Само обращение к теме Петра не было неожиданным для Кантемира как поэта. Его сатиры были продиктованы стремлением отстоять петровские завоевания. Пётр интересен Кантемиру как личность, с которой связана судьба России. Поэтому в центре произведения поставлено описание дел Петра, усиливших мощь государства. Рассказ о Петре ведётся от лица автора с использованием характерных для поэтики классицизма приёмов обращения (к музам, России), риторических вопросов и восклицаний. Но их немного. Общий эмоциональный тон “Петриды” отличается достоинством и сдержанностью.

В идеализированном образе Петра Первого, возникающем в поэме Кантемира, ощутимо было влияние Феофана Прокоповича, его произведений о Петре. А. Н. Соколов, давая прекрасный анализ “Петриды”, подчеркивает, что это была первая в русской литературе эпическая поэма. Эпической традиции в русской литературе она не породила, поскольку, отмечает исследователь, стих и слог её связаны с силлабической системой, а для русской поэзии вскоре станет законом силлабо-тоническая система [312. С. 95]

В 1730 году Кантемир заканчивает перевод книги французского просветителя Фонтенеля “Разговор о множестве миров” – популярное изложение гелиоцентрической системы Коперника. Перевод этого труда свидетельствует о стремлении Кантемира распространить в русском обществе научные знания, вызвать интерес к научным вопросам.

Таким образом, этот перевод научной книги тесно связан с просветительской программой Кантемира. В своём “Авторовом предисловии” к переводу Кантемир пишет, что его задача – “вдруг и учить и забавлять” [15. Т.2. С. 394]. Откровением для русского читателя явилось то, что в роли Любопытного (типичный персонаж этого жанра) выступила женщина. При этом в авторском предисловии нарочито оговорено, что это сделано “для ободрения госпож чрез образец оной жены” [15. Т.2. С. 394]. Представлена в действии политика Петра I в области этикета: маркиза задает вопросы не просто ради любопытства, но “разумеет то, что ей говорится” [15. Т.2. С. 394].

Стремление изобразить женщину по-новому, в духе времени нам знакомо по русской драматургии первой трети XVIII в., по анонимной повести, но там не было такого естественного, такого свободного “вхождения” образа в систему образов произведения.

Композиционной основой “Разговоров о множестве миров” является, как и в классических античных и восточноевропейских образцах этого жанра, вопросно-ответная форма, но автором сделана успешная попытка создания иллюзии естественности беседы, её непринужденности; попытка “скрыться” за действующих лиц при сохранении политической актуальности поднятых проблем.

Программу научного и литературного просветительства Кантемир разрабатывал вместе с Феофаном Прокоповичем. О согласованности их действий говорит посвящение третьей сатиры Феофану Прокоповичу, архиепископу новгородскому.

Сатира называется “К архиепископу новгородскому. О различии страстей человеческих” (1730).

Во вступлении содержится вопрос к Феофану, “которому всё то дано знати, здрава человека ум что может поняти”:

 
Скажи мне (можешь бо ты!): всем всякого рода
Людям, давши тело то ж и в нем дух, природа —
Она ли им разные наделила страсти,
Которые одолеть уже не в их власти,
Или другой ключ тому ручью искать надо? [14. С. 89]
 

Это недоумение перед сложностью человеческих характеров типично для классициста. Далее в сатире следует ряд портретов, изображающих различные “страсти человеческие”. Очевидно, более-менее благоприятная политическая обстановка позволила Кантемиру заняться изучением нравов. Д. Д. Благой рассматривает Кантемира как первого русского бытописателя, создавшего в своих сатирах не только сатирические портреты современников, но и жанровые, бытовые картины [100. С. 135].

Бытовые картины содержатся и в пятой сатире Кантемира. В третьей сатире сказалось чисто классицистическое деление всех людей на “дурных” и “хороших”, изображение человека и его поступков в статическом состоянии.

Четвёртая сатира —”К музе своей. О опасности сатирических сочинений” (1731) – завершает определённый этап в творчестве А. Д. Кантемира. Сатира имеет ярко выраженный “итоговый” характер. В ней автор оглядывается на пройденный путь, анализирует его результаты и делает очередные творческие выводы. Написание четвёртой сатиры связано также с желанием Кантемира опубликовать весь свой сатирический цикл. В итоговой для этого цикла сатире нашли отражение эстетические, литературные взгляды Кантемира, его программные установки. Основная её идея сформулирована самим Кантемиром в его “Изъяснении” к сатире: “Нельзя… сатиру не писать, хотя бы знал, неведомо что претерпети”.

И. З. Гершкович в своей статье “Об эстетической позиции и литературной тактике Кантемира указал, что в конкретных условиях послепетровской эпохи перед Кантемиром предстала проблема творческого самоопределения как необходимость выбора между сатирическим и панегирическим направлениями” [131. С. 179], Кантемир избрал “бодливый род” сатир. Не удавались ему панегирические стихи. Об этом он говорит и в четвертой сатире:

 
А я знаю, что когда хвалы принимаюсь
Писать, когда, музо, твой нрав сломить стараюсь,
Сколько ногти ни грызу и тру лоб вспотелый,
С трудом стишка два сплету, да и те неспелы [14. С. 112].
 

А сатирические стихи рождаются, словно сами собой.

Такое односторонне сатирическое направление – не случайность, а сознательная творческая позиция. Она требовала определённой осторожности, ибо сатиры навлекают на автора гнев: “сатира, что чистосердечно писана, колет глаза многим”, и “ворчит уж не один, что где нет мне дела, там мешаюсь и кажу себя чересчур смела” [14. С. 109].

Воинствующий сатирический пафос, присущий творчеству молодого сатирика, мог при дворе Анны Иоанновны вызвать одно только раздражение. Поэтому сатирик старается внушить читателю мысль о добродетельном и патриотическом значении сатирического творчества. В предисловии к сатирам он заявляет: “Пишу по должности гражданина”.

Он стремится заручиться поддержкой императрицы. Её одобрение сделало бы сатиры неприкосновенными для недоброжелателей, обеспечило бы им авторитетность. Но ни в 1740, ни в 1743 (новая попытка обратиться уже к Елизавете Петровне) разрешение на печатание сатир получено не было (хотя они расходились по России тысячами рукописных списков). Только в 1762 году они были опубликованы на русском языке, (до тех пор издавались за границей на французском и немецком языках). Первого печатного издания сатир Кантемира в России добился М. В. Ломоносов.

В 1732 году Кантемир покидает Россию. Ему уже не суждено было вернуться на Родину.

Смелым и талантливым дипломатом он показал себя на посту русского посланника в Лондоне (1732–1738) и Париже (с 1738 до конца жизни). Дружба Кантемира с деятелями европейской культуры, в частности с Монтескье, “неопровержимо свидетельствует, как рано устанавливались крепкие связи между передовыми представителями французской и русской культур” [76. С. 146].

За границей наступит шестилетний перерыв в работе над сатирами, когда он в 1738 году вновь вернётся к этому жанру, это будет уже не тот Кантемир. Прежний идеал активного просветительства сменится идеалом мудреца, борющегося не за исправление мира, а за ограждение собственной души от мелких страстей, за просвещение собственного ума.

В заграничных сатирах происходит понижение политической заостренности сатир Кантемира. Это связано и с тем, что Кантемир был теперь оторван от живой русской действительности. Но полного разрыва с прошлым всё-таки не произошло: за границей Кантемир перерабатывает свои первые сатиры, пишет оды в похвалу науке. Заграничные сатиры – скорее, морально-философские рассуждения.

Лучшей из четырёх заграничных сатир считается седьмая сатира – “Князю Никите Юрьевичу Трубецкому. О воспитании” (1739). Сатира посвящена другу Кантемира, человеку передовых взглядов.

Трубецкой получил дворянство и княжеский титул за ревностную службу отечеству, а когда-то он был денщиком Петра I.

Кантемир ставит в сатире одну из важных для эпохи просвещения тем – о воспитании детей. В своих взглядах на воспитание Кантемир придерживается наиболее передовых философско-педагогических идей эпохи. Белинский через сто с лишним лет напишет о седьмой сатире: “Эта сатира исполнена таких здравых, гуманных понятий о воспитании, что стоила бы и теперь быть напечатанною золотыми буквами; и не худо было бы, если бы вступающие в брак предварительно заучивали её наизусть” [89. Т. 7. С. 295].

В сатире Кантемир говорит, как надо воспитывать детей для новой жизни. Слово гражданин звучит здесь уже не в прежнем своем значении горожанин, а означает общественного деятеля, проникнутого не личными, а общими интересами. Эти понятия новые, они не входили в мораль старинной русской жизни. С новым идеалом вносится новое понятие о гражданине, а значит, и воспитание должно быть новым. В примечаниях к сатире Кантемир пишет: “Главная причина злых и добрых наших дел – воспитание”. С постановкой воспитания в семье и обществе он связывает появление в России истинных сынов отечества.

 
Главное воспитания в том состоит дело,
Чтоб сердце, страсти изгнав, младенчее зрело
В добрых нравах утвердить, чтоб чрез то полезен
Сын твой был отечеству, меж людьми любезен
И всегда желателен… [14. С. 159].
 

Воспитывают не одни только добрые наставления, а вся окружающая ребенка обстановка:…все, что окружает // Младенца, произвести в нем нрав помогает… [14. С. 161].

В воспитании детей – будущего отечества – не может быть мелочей, – снова и снова подчеркивает Кантемир. Самое действенное воспитание – собственным примером; оно даёт и добрые, и горькие плоды:

 
…Родителей – злее
Всех пример. Часто дети были бы честнее,
Если бы и мать, и отец пред младенцем знали
Собой владеть и язык свой в узде держали [14. С. 162].
И с каким лицом журить сына ты посмеешь,
Когда своим наставлять его не умеешь
Примером? Когда в тебе видит повсечасно,
Что винишь, – и ищет он, что хвалишь, напрасно? [14. С. 163]
 

Кантемир отстаивает гуманные принципы воспитания:

 
Ласковость больше в один час детей исправит,
Чем суровость в целый год [14. С. 160].
 

Мысли о воспитании, изложенные в сатире, оформлены своеобразной композиционной рамкой. Во вступлении и заключении Кантемир обращается к своему другу Трубецкому и рассуждает о том, что “ум в людях не растёт месяцем и годом” [14. С. 157], то есть не обязательно молодость связывать с глупостью, а старость с мудростью. И молодой человек может подать дельный совет, хоть и назовут его иные старики “молокососом” (здесь он имеет в виду и себя: не достиг ещё 30-летнего возраста, а “поправлять довлеет седых, пожилых людей”). Ум и поведение человека определяется не возрастом, а воспитанием. О том и идёт речь в сатире. В “Изъяснении” к сатире он ещё раз поясняет эту мысль: “повадки, которые мы в детстве получаем, почти всегда в гроб сносим…” [14. С. 164].

Тема воспитания юношества, поднятая Кантемиром в седьмой сатире, станет одной из главных тем просветительской литературы XVIII века, красной нитью пройдёт через произведения Новикова, Фонвизина, Радищева.

За границей Кантемир занимался также переводами на русский язык античных поэтов. В 1736 году перевёл стихотворения, приписывавшиеся в то время Анакреонту, а в 1742 году – стихотворения Горация. Таким образом, и здесь Кантемир стремился первым знакомить русского читателя с поэтами, чья лирика станет для последователей классицизма образцом “лёгкой поэзии”[38]38
  “Легкая поэзия” – направление во французской и русской лирической поэзии XVIII – начала XIX вв., возникшее в противоположность классицизму; тяготе тяготение к анакреонтическим и эпикурейским мотивам, свободе выражения чувств и переживаний личности. Родоначальником “легкой поэзии” в России считается И. Ф. Богданович, автор поэмы “Душенька” (1778).


[Закрыть], но, к сожалению, переводы эти увидели свет только в XIX в. и не могли, следовательно, повлиять на развитие русской анакреонтики и горацианской поэзии XVIII века.

Одновременно Кантемир работает над теоретическим трактатом по русскому стихосложению. Он называет его “Письмо Харитона Макентина к приятелю о сложении стихов русских”, имя Харитон Макентин составлено из букв имени Антиох Кантемир. Трактат является откликом на появившийся в печати в 1735 году “Новый и краткий способ к сложению российских стихов” В. К. Тредиаковского. Кантемир не принял предложенную Тредиаковским силлабо-тоническую систему для русской поэзии. В вопросе о языке и стихотворстве Кантемир занял архаическую позицию. В “Письме Харитона Макентина…” он изложил силлабическую систему[39]39
  Силлабическое стихосложение (от греч. sullabe – слог) основано на соразмерности стихотворных строк (т. е. стихов) по числу слогов; в стихах свыше 8-сложных бывает цезура – пауза, делящая строку на два полустишия.


[Закрыть]. Почему? Очевидно, в его приверженности к старой системе стихосложения “повинны” пребывание за границей, отрыв от петербургских споров 1730 – 1740-х годов вокруг вопроса о стихе. Сыграло известную роль французское и особенно итальянское окружение, в котором жил Кантемир в Лондоне и Париже [279. С. 83—102].

Теоретически не принимая тонический принцип[40]40
  Тонический (от греч. tonos – ударение) принцип в стихосложении основан на соизмеримости строк по числу ударений, количество безударных слогов при этом произвольно.


[Закрыть], Кантемир на деле делает ему уступку: он стремится сделать ритмичным длинный силлабический 13-сложник (такие стихи очень трудно читать, ритм не чувствуется) и для этого вводит обязательную постоянную цезуру с ударением на пятом или седьмом слоге стиха. Но в таком виде стих Кантемира не очень-то отличается от реформированного стиха Тредиаковского. Вместе с тем, в “Письме Харитона Макентина…” есть очень интересные замечания о русском стихе. Так, Кантемир резко, полемично защищает возможность переноса (в силлабической системе перенос части фразы или слова в другую стихотворную строку недопустим) Соответствующий параграф так и озаглавлен: “Перенос дозволен”, так как у Тредиаковского ничего не сказано о переносе, то Кантемир, очевидно, спорит с нормами французской силлабики.

В своих произведениях Кантемир постоянно пользуется переносом. В противовес трактату Тредиаковского Кантемир горячо отстаивает и применение в русской поэзии белого, нерифмованного стиха (он его называет “свободным”): “Не могу согласиться, что такие без рифмы стихи некрасивы на русском языке”.

В статье “Портретная галерея русских писателей. I. Кантемир” (1845) Белинский писал:

“Кантемир не столько начинает собою историю русской литературы, сколько заканчивает период русской письменности. Кантемир писал так называемыми силлабическими стихами, – размером, который совершенно несвойственен русскому языку; этот размер существовал на Руси задолго до Кантемира… но содержание, характер и цель его стихов были уже совсем другие, нежели у его предшественников на стихотворном поприще. Кантемир начал собой историю светской русской литературы. Вот почему все, справедливо считая Ломоносова отцом русской литературы, в то же время не совсем без основания Кантемиром начинают её историю” [89. Т. 7. С. 283].

Значение Кантемира в русской литературе велико. Он был не только родоначальником нашего классицизма, но и основоположником наиболее жизненного в нём сатирического направления. Кантемир явился выразителем своей эпохи, он твёрдо сознавал себя поэтом-гражданином и старался своим творчеством воспитывать истинных сынов отечества. Как представитель своей эпохи, он нарисовал в сатирах идеал нового человека и боролся с теми, кто не отвечал этому гражданскому идеалу.

В его литературных произведениях были затронуты почти все темы, характерные для русского классицизма. Важнейшей особенностью литературы XVIII века является просветительская традиция, и утвердил её именно Кантемир.

Антиох Дмитриевич Кантемир не только сатирами, а всей своей литературной деятельностью воздвиг себе скромный, но бессмертный памятник в русской литературе.