Текст книги "Русский фронтир (сборник)"

Вот же мы вляпались…

– Не понимаю, что ты будешь делать, когда вылетишь из пещеры, – сказал Акопов. – Тебе не хватит высоты, чтобы выровнять машину. Я вижу только один вариант: положить ее на спину. Или я чего-то не знаю?

– А я, наверное, не вылечу, – спокойно ответил Чернецкий. – То есть я попробую, но вряд ли получится.

И улыбнулся.

Спускаемый аппарат для атмосферных планет – надежная и простая капсула. Ты бросай ее аккуратно, и все будет хорошо.

Поскольку у нас все было плохо, и ждали мы капсулу, без преувеличения, как манну небесную, вполне логично, что именно нам ее бросили неаккуратно. Вроде ничего страшного, промах на полтораста километров, только снесло аппарат в зону разломов, где скалы и трещины. Чернецкий и Акопов устремились на перехват. Петровичев приказал не делать глупостей, но все догадывались: если Акопов успеет – он именно это и сделает. Капсула уверенно целилась туда, где рельеф самый трудный, дырка на дырке.

Скорость подъемного крана на форсаже – триста; Петровичев орал, чтобы командир прекратил убивать машину; Акопов раскочегарил ее до трехсот тридцати, все отрицал и советовал контрольной башне протереть глаза, потому что подъемные краны так быстро не летают… На высоте в километр спускаемый аппарат раскрыл парашюты, и его вдобавок начало сносить ветром. Чернецкий нарезал вокруг капсулы петли и докладывал обстановку таким казенным голосом, что стало ясно: прилетели.

Геологи посмотрели на карту: имеем каньон глубиной метров двести, стены полого сужаются, подъемный кран не сможет туда опуститься. Пусть спецназ грузится в вертолет и берет столько троса, сколько у него есть. Внизу множество пещер, но слава богу, спускаемый аппарат не круглый, никуда не закатится… Больше доложить нечего, мы эту зону исследовали поверхностно, там известняк, он нам даром не сдался.

Капсула совершила мягкую посадку на краю обрыва, постояла немного как бы в задумчивости, а потом рухнула в каньон.

Полежала там на дне – и покатилась.

Подъемный кран опоздал буквально на пару минут. Когда Акопова спросили, какую именно глупость он задумывал, тот ответил: я бы поймал капсулу манипулятором за парашют, еще в воздухе… Петровичев трижды перекрестился.

Тем временем спускаемый аппарат медленно, рывками, катился в ту сторону, где разлом становился уже, и неведомо куда уходила глубокая подземная расщелина.

Чернецкий летал туда-сюда над каньоном, пытаясь разглядеть, что за чертовщина там творится.

Я прыгнул в вездеход и помчался к городу.

Часом позже я вернулся со старым опытным следопытом. Разведка потеряла в каньоне два дрона, начальник экспедиции сидел, держась за голову. Подземелье населяли существа наподобие термитов, общественные насекомые, только размером с большую кошку, и орда этих тварей, облепив трехтонную железяку, радостно толкала ее куда-то в свои закрома.

На наших биологов было просто больно смотреть.

Следопыт объяснил, что сейчас время неудачное: сезон, когда термитники делятся, образуются новые гнезда, и под это дело насекомые тащат туда все, что им кажется полезным. Рабочие особи не представляют большой опасности, но все происходит под надзором и прикрытием солдат, а у тех жвалы такие, что руку перекусят на раз, и еще эти гады умеют прыгать. Убить термита-солдата очень трудно, разве только оглушить.

Полковник заметил, что как они прыгают, мы уже в курсе, у нас два дрона загрызли. И спросил, когда следопыт имел дело с термитами. Тот сказал: мы туда вообще не ходим, но вот мой прапрапрапрадедушка по распоряжению тогдашнего великого вождя изучил повадки термитов. Они питаются в основном грибами, у них в пещерах целые грибные сады. Пока твари жрать не просят, они нас не волнуют.

Пра… дедушка спускался вниз и ходил по пещерам?

Ну да, конечно, ответил следопыт.

И как он это делал?

Он был великий охотник. Он делал вот так, – следопыт показал руками, – и твари замирали. Ненадолго, но хватало времени, чтобы проскочить мимо. Не знаю, как у него получалось, я-то не великий охотник, но совершенно точно он делал вот так. Попробуйте, это должно помочь.

Спасибо большое, сказал полковник. Мы непременно сделаем вот так, только с шоковыми гранатами.

Я как мог описал следопыту действие светошумовой гранаты.

Не надо, сказал тот. Сотрясение привлечет только больше солдат. Лучше жечь их огнем, если у вас есть пламенное оружие, но учтите, они решат, что это стихийное бедствие и надо спасать все ценное. Солдаты продолжат драться, а рабочие укатят вашу штуку в пещеры, где вы ее просто не найдете…

Подумал и добавил: кстати, жареные они очень вкусные.

А ты-то откуда знаешь?

Ну так прапрапрапрадедушка…

Достаточно, попросил Газин. Советник, на будущее увольте меня от сказок про дедушек.

Не хотел бы, чтобы у вас сложилось превратное мнение о полковнике. Он первый сказал, что проблема решается инсектицидом, и в теории мы даже смогли бы его сделать. Нам просто катастрофически не хватало времени. Капсула приближалась к расщелине, ведущей в черт знает какие катакомбы. На дне каньона у спецназа есть хотя бы свобода маневра. Чтобы достать контейнер с вакциной, хватит трех-четырех минут. И резко наверх, вертолет нас вытащит. В конце концов, там всего лишь тараканы, пускай здоровые и с зубами…

Следопыт догадался, что ему не поверили, и слегка обалдел. Всю обратную дорогу я объяснял ему, как у нас устроена передача опыта из поколения в поколение, и почему никто на Земле не сможет доказать, что его прапрапрапрадедушка «делал вот так», если не предъявит картинку или письменный источник.

О том, что источник хорошо бы с печатью и на официальном бланке, я деликатно умолчал. И без того местные жалеют землян за нашу очевидную бестолковость. А тут уважаемый человек может решить, будто мы совсем убогие.

Я сам был такой убитый всем этим, что когда попался на глаза Унгури, она взяла меня за руку и долго не хотела отпускать. Пришел Унгусман, оценил, как девушка на меня смотрит и как я под ее взглядом набираюсь жизненных сил. И вдруг говорит: знаешь, есть люди, у которых голова вождя. Они правильно думают, правильно все оценивают, умеют смотреть в будущее… Но этого мало, чтобы стать вождем. Чтобы стать вождем, надо быть вождем!

По счастью, я уже научился интуитивно ловить тонкие нюансы языка. Программу-транслятор от такой мудроты просто заклинило.

Объясни, о великий, попросил я.

Да он сам не понимает, сказала Унгури и рассмеялась.

У вашего покорного слуги чуть сердце не выпрыгнуло. Перешучиваться с вождем может кто угодно, но насмехаться над ним – дело сугубо родственное. Либо меня приняли в семью, а я и не заметил, либо в династии Ун намечаются подвижки, и великий Унгусман уже ограниченно великий, а я, лопух, опять-таки, прошляпил.

Вождь напустил на себя загадочный вид и ушел.

Нет, ограниченно великим он не выглядел даже со спины.

Пообещай, что не полезешь в каньон, вдруг попросила Унгури. Понимаю, надо идти, но пусть это сделают воины, а ты не думай даже.

Я честно ответил, что таскать барахло из муравейника не мое дело.

Она обрадовалась и меня поцеловала – научилась по земным фильмам, наблюдательная барышня, – сказав, чтобы я лишнего не думал, что ей просто интересно, как это у русских делается и какие ощущения. Мы немного еще потренировались, и я поспешил обратно в лагерь, уже не такой убитый, зато несколько озадаченный.

Ребятам из спецназа жить оставалось меньше часа.

Тремя часами позже капсула прекратит движение. Мы локализуем ее на дне огромной пещеры. Там найдется узкая трещина в потолке и относительно ровная площадка близко к центру.

Вертолетчики скажут, что им, к сожалению, в трещину – никак.

На обсуждение встанут два варианта: либо взорвать потолок, либо залить пещеру напалмом. Первый будет признан ошибочным (термиты откопают капсулу раньше нас), второй сомнительным (вдруг и правда укатят ее в боковые туннели, которых внизу тьма).

Чернецкого вообще никто ни о чем не спросит.

…Подкатил вездеход, с брони съехал на заднице полковник Газин, невысокий, крепкий, поперек себя квадратный. Быстро кивнул Акопову, меня как бы не заметил, отмахнулся от дежурного лейтенанта и бросил Чернецкому – тот уже стоял возле машины навытяжку:

– Я видел. Не надо доклада. Потом накажу за самоуправство, а сейчас давайте главное: получилось?..

– До потолка пещеры допрыгнем легко, боком в трещину войдем. Может, удастся высунуть крыло наружу, но не факт.

– То есть вылететь целиком не получится…

– А вылетать не надо. Сверху над трещиной встанет подъемный кран и схватит меня за крыло манипулятором. И вытянет.

Акопов издал сдавленный звук.

– Сможете? – полковник обернулся к нему.

– Сердечный приступ я смогу, – сообщил Акопов и сунул руку под куртку. – Прямо сейчас.

– Не разрешаю. По завершении операции – пожалуйста. Хоть инфаркт.

– Злодей ты, Саша, – сказал Акопов, потирая грудь. – Предупреждать же надо.

– Я как раз собирался все тебе объяснить, просто не успел, – Чернецкий развел руками и посмотрел на меня: мол, вот свидетель.

– У меня же струя!.. Я зависну – тебя сдует к чертовой бабушке.

– Тебе не надо висеть над трещиной, ты встанешь на края. Только немного раскрути винт. Опусти манипулятор на десять метров, и я тебе свое крылышко прямо в клешню суну.

Акопов со страдальческим видом уставился вверх.

– Законцовка крыла отвалится.

– Ты ближе к мотогондоле хватай, – посоветовал Чернецкий. – Даже если перекосит, это не имеет значения, главное, у меня боковая проекция – совсем плоская. Хватай и тащи, я отлично пролезу. Это все займет минуту. Положишь меня рядом с трещиной, мы перейдем к тебе на борт и поедем домой за заслуженным наказанием.

– А если застрянешь?

– Тогда Шурик с контейнером вылезет на крыло, ты опустишь трап и заберешь его, – терпеливо объяснил Чернецкий. – Меня сбросишь, а дальше по обстановке. Если я смогу, то попробую еще раз. Если машина не сдюжит – будем из пещеры выходить пешком в сторону каньона, там нас военные подберут вертолетом.

Акопов глядел на Чернецкого, тот делал невинное лицо. Все отлично понимали, что это значит: «выходить в сторону каньона». Вчера отделение спецназа там сгинуло с концами, даже мокрого места не нашли.

– Ну, я смотрю, у вас все продумано, – сказал полковник. – Сколько моих бойцов возьмете?

– Четверых. Ровно четыре центнера, ни грамма больше. Садимся, ваши прикрывают, Гилевич достает контейнер, взлетаем… Надеюсь, ясно, что никаких гарантий.

– Еще бы. А вам-то ясно, что я не могу дать санкцию на такую авантюру? Она технически невыполнима, и я обязан ее запретить. Поэтому – только добровольцы. Все пишут заявления, что добровольно решили принять участие без ведома начальства. И ваши, и мои. И экипаж подъемного крана тоже!

– Естественно, – слабым голосом согласился Акопов. – Вот я их сейчас обрадую…

– Думаете, меня развлекает вся эта хренотень? – взвился полковник. – Воодушевляет, ага?!

– Извините, – сказал Чернецкий. – Может, по нам не видно, но мы в шоке после вчерашнего. Очень жалко парней. Мы глубоко скорбим.

– Угу, – подтвердил Акопов.

Полковник обвел летчиков пронзительным взглядом и кивнул. Отстегнул от пояса фляжку, сделал несколько жадных глотков, плеснул воды на ладонь и протер глаза. Стало заметно, что он совершенно вымотан и держится на одних нервах.

– Слушайте, Акопов. Я понимаю, вы ничего не боитесь, вам просто сама идея не нравится. Но у меня нет для вас других идей. Мы в полной заднице. Мы не можем перестрелять этих тварей. Не можем залить хренов муравейник напалмом. Вообще ничего хорошего сделать не можем…

– А геологи – за напалм! – ввернул Акопов.

Чернецкий сделал предупреждающий жест, а полковник – судорожный вдох. Акопов на всякий случай попятился.

Я уже почти набрался смелости вступить в беседу, чтобы не допустить кровопролития, но тут у меня в левом ухе звякнул сигнал с поста дальней связи. Я дал подтверждение и весь последующий разговор слушал одним правым.

– Геологи – эксперты в своей области, – процедил Газин. – Мне очень жаль, дорогой Акопов, но напалм не решает проблему. Эта пещера вроде склада ценностей, там помимо нашей капсулы много каких-то странных предметов. И пока одни твари будут гореть, другие растащат все имущество по туннелям и спустят еще глубже. Единственный шанс – внезапная атака. Свалиться на голову, изъять контейнер и быстро отступить. КВС Чернецкий придумал, как это сделать. И ему нужен подъемный кран. Обеспечьте ему подъемный кран, очень вас прошу!

– Он обеспечит, – заверил Чернецкий. – Он меня не бросит.

Акопов вздохнул и потупился.

– Код от спускаемого, – вспомнил Чернецкий.

– Ах ты, блин… Как же вы его украдете, это тоже невыполнимо технически…

– Давайте Шурик у вас планшет свистнет. Але, Шурик!..

– Может, он еще и пистолет у меня свистнет?! Отставить. Все равно вы планшет не взломаете. А вот в спецназе ловкие ребята… Поставлю им задачу, пусть соображают. Уфф… Мама, роди меня обратно… И еще эта падла одноглазая висит, на нервы действует… – вдруг нажаловался полковник, глядя в небо и кривя лицо.

– «Кутузов» никак не объясняет, почему он… Если не секретно, конечно.

– Да ничего не секретно. Сказали задержаться, он и болтается тут, железяка хренова. У него пункт назначения Глизе пять восемь один, везет туда госпиталь, детский сад и родильный дом. Сомневаюсь, что ему с таким деликатным грузом позволят нас эвакуировать. Хотя это «тяжелый» МЧС, трюмы большие, капсул для гибернации не меньше тысячи… Но лучше бы простой грузовик. А от этого красавца черт знает, чего ждать…

– Боимся спасательного корабля. – Чернецкий криво усмехнулся. – Докатились. Надо попросить у доктора таблеток от паранойи. Да-да, я тоже опасаюсь, не вы один.

– Такие у нас спасательные корабли! У нас все такое! И сами мы в общем не подарки… Спускаемый аппарат весом в три тонны пролюбить на ровном месте – это что?! Это как?! Это я не вас спрашиваю! Это я вообще! Но считаю, всем должно быть стыдно! Всем!

Чернецкий закусил губу, Акопов еще глубже засунул руки в карманы.

– Когда будете готовы? – деловито спросил полковник.

– Момент… – Чернецкий заглянул в салон конвертоплана, там ему что-то сказали. – Полная готовность – три часа.

– С вашего позволения, я пойду тренироваться, – слабым голосом сообщил Акопов. – Э-э… Начальник, будьте добры, скажите Петровичеву, что я немного полетаю тут.

– Капитан не против, я гарантирую это.

– Добровольно? – спросил Акопов вкрадчиво.

– В смысле?..

– Ну, капитан – добровольно не против?.. Он тоже напишет заявление?

– Обязательно напишет, – сказал я.

Все уставились на меня. До этого момента они, похоже, в упор не видели, что рядом торчит дипломатический советник.

Конечно, я умею становиться незаметным, работа такая. Но если честно, им просто было на советника наплевать глубочайшим образом.

Герои, что с них взять.

Все-таки переборщили мы, запугивая наших партнеров и заклятых друзей тяжелыми звездолетами МЧС. Сделали кораблям такую шикарную рекламу, что у самих поджилки трясутся.

А с другой стороны, должна быть у великой державы сообразная по размеру дубина. Если держава совсем добродушная, вот, к примеру, как наша – дубина народной войны. Мирный русский трактор.

Тяжелый звездолет МЧС это такая вещь в себе. С выдающимися конструктивными особенностями. Специалисты подозревают, что она может крепко вломить. У России нет военного флота в чистом виде – а у кого он есть? – но, черт побери, раньше мы не давали спасательным кораблям имена полководцев. А как пошла со стапелей «тяжелая» серия – опаньки, то «Жуков», то «Суворов»… Имена с намеком. На борьбу с метеоритной опасностью, например. Чтобы не мелочиться, сразу в размере астероида. Бац – и нету. В крошево.

В нашем положении как раз «Кутузова» не хватало, чтобы внутри экспедиции начали плодиться конспирологические теории.

Понятное дело, это страхи наши, мы полгода на взводе, нас транквилизаторы не берут. Не будет никакого прижигания – сейчас, по крайней мере, – а просто еще месяцев через пять-шесть другой звездолет скинет новый контейнер. И оставшиеся в живых начнут вакцинировать оставшихся в живых. Но местная цивилизация окажется подкошена напрочь, едва ли не безнадежно. И разругаемся мы с ней вдребезги. Ну геноцид же в натуре. Любому идиоту ясно: пришельцы освобождают планету для себя.

К счастью, Тунгус легко может представить, как его внуки заседают у нас в Сенате – я тоже могу, да так и будет, – а идея геноцида вождю недоступна. Весь опыт предков Тунгуса – это опыт завоевания ради умножения, а не вычитания. Тунгус сам кочевого рода, его пращуры ходили сюда, на границу степи, чтобы торговать с земледельцами. Потом кто-то умный сказал: надо дать оседлым по шее и возглавить. Объединим два племени, тогда нас уже никто не тронет, а мы – кого захотим, того и пригласим в долю, пристроим к общему делу… Так началась династия Ун, так сложилась ее идеология: плавно и по возможности без боя расширять сферу влияния. Так мотивировать роды и племена, чтобы те осознали себя частью большого единого народа и поняли свою выгоду. И соседям пусть расскажут.

Типичная имперская модель. Поэтому Тунгус не верит, что русские способны истребить его людей. Он нас видит насквозь – и видит своих. Мы реально одной крови.

Тунгуса мало трогает то, что мы светлокожие милашки с открытыми мягкими лицами, а наши улыбки точь-в-точь копируют умильные мордочки здешних кошек – неспроста черные девчонки так и рвутся обнять и погладить русского парня. Этой лирикой вождя не проймешь. Ему близки российские понятия совести и чести. Он тоже за справедливость для всех.

Пока мы изучали его народ и его землю, он изучал нас. Мы засыпали столицу и окрестности «жучками», а вождь прислал к нам младших сыновей и дочерей. Они преподавали нам язык и манеры, а сами – наблюдали. И рассказывали отцу. То, что вождь, с его открытой неприязнью к дипломатам, называет меня другом – заслуга моей юной наставницы Унгури. Ходить в гости к начальнику экспедиции Тунгус начал с подачи молодого вождя пограничной стражи Унгасана, который, если верить полковнику, вынул из него душу и едва не раскрутил на военную тайну. Унгелен, парень с солнечной улыбкой, о котором разведка говорила, что если вы с этим юношей поздоровались, то уже сказали лишнего, встречал во дворце земные делегации – и рубил контакты один за другим. Вот не нравились они ему. А нас по сей день обвиняют, что мы задурили туземцам головы… Местные неплохо рассорили нас с остальным миром. Не исключено, что вполне осознанно. Чтобы мы уже не могли отыграть назад.

Ну, испортить репутацию России невозможно, она и так в принципе отсутствует с тех пор, как мы переформатировались в империю. Когда я объяснил Тунгусу, что русских скорее побаиваются, чем уважают, а в целом просто не любят, и ему надо это учитывать, вождь равнодушно сказал: чего тут учитывать, сам такой. Поглядел на меня сверху вниз и добавил: то, что вы зовете «внешней политикой», вообще глупость. У нас тут не бывает внешней политики, только внешняя торговля. И еще долг, смысл которого – собирать народы воедино, ибо вместе мы сможем больше.

И никакой, заметьте, болтовни об исторической миссии династии Ун. Никакой мании величия. Тунгус и так великий, по должности, куда ему еще маньячить.

По-настоящему вождь нас зауважал, когда мы не сбежали от эпидемии. До того момента он еще подумывал о России в категориях стратегических, как о сильном игроке, под которого надо так хитро лечь, чтобы осталось непонятно, кто кого поимел.

А тут он просто убедился, что мы не дерьмо.

Кстати, наших летчиков вождь знает и отличает еще с первой высадки. Чернецкий предлагал его прокатить на конвертоплане, пока полковник не видит, а Тунгус говорит: «Лет двадцать назад я бы с радостью, а теперь не могу себе позволить. У меня народ, за который я отвечаю. Вот ты упадешь – и что тогда?..»

Покойный Леша Сорочкин вспоминал, что сломал половину головы и подвесил транслятор, пытаясь разгадать, в чем подвох и чего он не понял, – настолько по-земному прозвучала эта фраза.

Лингвиста Сорочкина великий вождь тоже хорошо знал…

– А-а, это вы, Русаков… – сказал полковник. – Не заметил.

И даже руку мне пожал, счастье-то какое.

– Вас здесь не стояло, – на всякий случай уточнил он.

– Еще как стояло. Я передал экипажам одобрение и пожелание удачи от великого вождя Унгусмана.

– Вот же хитрый папуас! Нет, он прекрасный дядька, я ничего такого… но сволочь редкая.

– Это мы оставим за скобками, с вашего позволения. Что же касается любезного капитана… да и всех присутствующих. Кажется очевидным, что в случае провала нашей затеи…

– Нашей?! – полковник сделал большие глаза.

– Представьте себе, да. В случае провала она будет объявлена безответственной выходкой сводного летного отряда. В случае же успеха мы имеем план операции, дерзкий и решительный, оформленный вашим штабом во всех подробностях, доведенный своевременно… и так далее. И мое скромное «Ознакомлен» на этом плане тоже будет.

– Ваш-то какой интерес лезть в наши игры… гражданин Русаков?

Я чувствовал, как летчики буравят мою спину недобрыми глазами. Чернецкий явно призадумался, не напрасно ли держал меня за человека.

– Медальку захотелось в случае успеха? – Полковник невесело хохотнул. – А если я вас за собой потяну, когда меня военная прокуратура возьмет за жабры?.. Нет, правда, объяснитесь, будьте добры, пока мы сами чего лишнего не придумали.

– Мне сейчас по дальней связи поступила инструкция, которая частично предназначена вам, – произнес я со всей возможной мягкостью. – Могу передать на словах, но будет лучше, если вы ознакомитесь с частью, вас касающейся, на посту ДС. Как я понимаю, Управление не хочет оставлять следов и поэтому действует через мое ведомство.

Полковник выразительно глянул на летчиков. Акопов кивнул и ушел, Чернецкий залез в конвертоплан и захлопнул дверцу.

– Ну что там? Решились наконец? Приказано драпать? А вы, значит, против? – спросил полковник недоверчиво.

– Приказано выжить. Каким образом, я вам доложил – путем реализации плана Чернецкого на наш страх и риск. Мне передали код от люка спускаемого аппарата, и я могу поступить с ним на свое усмотрение, не поставив вас в известность. Сообщить его летчикам, например.

Полковник обдумывал эту новость целую секунду, прежде чем прийти к очевидному выводу.

– Настуча-али, – протянул он. – Я так и знал.

– Смею вас заверить, до сегодняшнего дня у меня не было повода делать это. Мои донесения никогда в общем и целом не расходились с вашими. Но если Чернецкий нашел выход из положения, отчего бы не сообщить?

Полковник размышлял еще секунды три.

– А для меня – что передали?

– Загадочную кодовую фразу: «Дима, мальчик, если хочешь, чтобы было как надо, делай сам».

Газин хмыкнул. И молчал целых пять секунд.

– А вот если бы я не… Тогда бы вы что?.. – не очень внятно, но понятно спросил он.

– Ну… Вот это самое. На свой страх и риск. Пришлось бы побегать по лагерю, стараясь не попасться вам на глаза. Летчики, спецназ, Петровичев… Труднее всего с капитаном, он меня недолюбливает, но по такому случаю мог бы и смилостивиться…

– У Петровичева был роман с одной местной. Она умерла. А вы дружили с Сорочкиным, вот он и…

– Я не дружил с Сорочкиным. А у Унгури был любимый брат, Унгелен. Мы вместе его выхаживали, потом я сидел рядом, когда девочка его оплакивала. Дальше рассказывать?

– Эх, Гена… Золотой был парень… – полковник вздохнул. – Ладно, к черту лирику. А в случае провала? Как думали выкручиваться?

– А вам не все равно?

– Ничего себе! Вы диверсию планировали у меня под носом, советник! Заговор и бунт!

– Я буду все отрицать. Между прочим, оцените, как быстро Москва ответила.

– Это как раз элементарно, – заявил полковник сварливо. – Вы забыли, что там сегодня выходной. Какие теги на вашей стучалке?

Ишь ты, теги ему назови. Перебьешься. У нас все равно номенклатура не совпадает. И вообще, я же не спрашиваю, что значит это ваше «мальчик».

– Я не прошу конкретики, – полковник ухмыльнулся, поняв мое молчание. – Срочность какая? Типа «мало не покажется»?

– Типа «жду немедленной реакции, иначе пожалеем».

– Ну и слава богу. Значит, донесение нельзя было отложить до понедельника. Оперативный дежурный МИДа пульнул его в Управление, а наш оперативный – в кризисный штаб. По случаю воскресенья штабом рулит дедушка-адмирал, старый, как яйцо динозавра, зато такой же крутой. Смысл информации он усвоил за минуту, еще минуту пил чай и глядел в потолок, еще через минуту у него было решение. Основное время он потратил на то, чтобы отыскать вашего шефа и с ним договориться по-хорошему. Начальник у вас, похоже, правильный мужик. Это радует. А вот стучать на моих людей, не предупредив меня, – это не по-нашему. Не по-товарищески… гражданин Русаков.

– Я поддался импульсу. Великий вождь Унгусман считает, что Чернецкий послушал свою интуицию, и всем советует поступать так же…

– Да отстаньте вы со своим папуасом! – рявкнул полковник.

Со стороны города донесся приглушенный гул. На самом деле он потихоньку нарастал уже давно, мы просто не обращали внимания, а сейчас в столице зашумело не на шутку.

– Что за хрень… Минуту, я сейчас.

Полковник склонил голову, прислушиваясь.

– Дай картинку. Так, вижу… Ничего себе! Эй, идите сюда, вам тоже надо на это посмотреть.

Он достал из сапога планшет, встряхнул его и сунул мне в руки.

– Этнографы говорят, засекли что-то новенькое. Похоже на ритуал передачи власти. К чему бы, а? Что затеял ваш приятель?

На планшет шла прямая трансляция с «жучков» из дворца. Как они там не глохнут от своих бубнов, а главное, как у них дворец не развалился до сих пор от таких басов, свихнуться можно… Кошки, наверное, разбегаются каждый раз. Заодно и мышки разбегаются, конкретный же инфразвук.

– Это не передача власти, – сказал я. – Это церемония возведения Унгасана в достоинство боевого вождя. Он был начальником пограничной стражи, а теперь его, считайте, повысили до министра обороны.

– Кстати, Гасан очень славный юноша, – заметил полковник. – Внятный. Понимает службу.

Еще бы. Гасан ходил за полковником хвостиком, и вопросы по организации службы войск так и сыпались из него, а самого Гасана пасла наша разведка, подозревая, что парень замышляет налет на базу как минимум.

– Это все каким-то образом затрагивает экспедицию? Мне начинать беспокоиться?

– В принципе да… – тут я заметил в группе жен и дочерей красотку Унгури, перевел фокус камеры на нее и залюбовался, дурак дураком.

Я на двадцать лет старше, но еще очень даже ничего. И холостой. И если жив останусь, выпрошу себе работу попроще, без длительных командировок. Или с командировкой сюда. У меня есть мечта идиота – одомашнить степных псов. Сдается мне, ими просто никто всерьез не занимался.

Мне по-прежнему очень хочется домой, но когда я смотрю на Унгури, ностальгия слабеет с каждой секундой.

– В принципе да? – Полковник сунул нос в планшет. – А-а… Стесняюсь спросить – что вы чувствуете, советник, втыкая шприц в ее несовершеннолетнюю попку?

– Да вы пошляк, оказывается, полковник.

– Ну извините. Воображение у меня такое… живое.

– Плакать хочется, вот что я чувствую. А еще жалею, что Сорочкин самоубился, а не я его грохнул.

– Это вы не одиноки, мягко говоря!.. Ну так что же там в принципе? Давайте, не тяните.

– Боевого вождя не назначали лет двадцать. Собственно, последним действующим боевым вождем был сам Унгусман…

– Это знаю, – перебил меня полковник. – А чего я не знаю?

Я на миг задумался, пытаясь сформулировать мысль почетче.

– Тогда не было ни войны, ни кризиса, никакого вообще повода для назначения Унгусмана боевым вождем. Просто его отец почувствовал себя плохо и решил подстраховаться. Наличие боевого вождя сильно упрощает процедуру передачи власти. Все делается буквально за час. Тоже очень шумно, зато быстро.

– Полностью легитимный преемник?

– Еще круче. Боевой вождь даже не заместитель, а лицо, облеченное правами и обязанностями великого вождя. Папаша тогда сразу наплевал на дела и с чистой совестью лег помирать. Унгусман впрягся в руководство по полной, тут отец неожиданно выздоровел и еще три года с наслаждением бил баклуши, а над Унгусманом хохотала вся родня. Отец устал объяснять сыну, что это было не нарочно. Пару дополнительных братьев успел ему сделать…

– Понятненько… – полковник затеребил мочку уха. – Доктор! Отвлекитесь на минуту. Кто у вас сейчас во дворце, пусть при первой же возможности подберется к Тунгусу и посмотрит, как он себя чувствует… Да, есть такое мнение. Спасибо… Ну-с, а что же мне делать с вами, советник?

С некоторым усилием полковник вернул себе планшет, оценивающе поглядел на меня и заявил:

– Я дам вам парабеллум.

– Простите?..

– Мне пора идти к бойцам, сказать им… Не важно. Короче, время дорого. А вы действуйте по своему плану, желаю удачи. Вон сидит Чернецкий, испереживался весь. А я понятия не имею, что вы знаете код спускаемого аппарата. И что у вас инструкция поступать по совести.

– По своему усмотрению, – поправил я.

– А есть разница?.. Вашу руку, советник. Кстати, найдите возможность прилечь хоть на пару часов. Вы же заступаете во дворец в ночную смену? Спокойного дежурства.

Я чуть было не козырнул, но припомнил, что «к пустой голове руку не прикладывают». Вдруг запершило в горле. К чему бы это. Надеюсь, не к ветрянке. Переболел в детстве, но здешний штамм настолько лютый, что у нас уже пошел второй десяток с повторной, и Шалыгин приказал всем бояться.

Да, нынче вечером командир воздушного судна Чернецкий полетит совершать подвиг, а советник Русаков пойдет во дворец на ночное дежурство фельдшером. Что вы чувствуете, советник, когда втыкаете шприц…

У девочки было девять братьев и сестер, трое умерло детьми, и она говорит о них так, будто те на минуту вышли. У туземцев своя философия смерти. Те, кого они любили, остаются с ними навсегда. История из жизни прапрапрапрадедушки не станет байкой или анекдотом – поколение за поколением будут пересказывать ее слово в слово и жест в жест, без малейших искажений. Зато плохих людей тут забывают наглухо, просто стирают из памяти рода и племени. Как при этом рефлексируется негативный опыт, мы пока не разгадали. Если поймем, нас ждет форменный переворот в психологической науке. Возможно, мы станем намного счастливее…

Я подошел к конвертоплану, Чернецкий открыл дверцу.

– Код от спускаемого – надо?

– Черт побери! – Летчик криво усмехнулся. – Я должен Алику бутылку. Он сказал, что Газин примет вас в игру, а я грешным делом засомневался.

Я открыл было рот, чтобы ляпнуть: «Это кто еще кого принял…» – и закрыл. Вдруг пришло осознание, что я не обижен таким принижением своей роли, да и вообще наплевать. Результат важнее. Кажется, я наконец-то бросил играть в дипломата – и стал дипломатом. Поздновато созрел. Но как сказал бы вождь, чтобы кем-то стать, надо им быть. Я – могу. Я гожусь для серьезного дела, от меня есть польза, и идите вы к чертовой матери.