Текст книги "Люди и нелюди"

Глава шестнадцатая

Лишь в молитвах и заупокойных службах изливалась скорбь по тысячам казненных, не обращаясь в ярость, направленную против тирана, – ведь его власть была освящена церковью, а цели – разумны и благородны.

Очередное испытание на прочность судьба подбросила двойке Гусева в один ничем не примечательный вечер. Началось все рутинно: просто на пульте лежала заявка, и дежурный передал ее Гусеву. Тот, привычно изображая лицом скуку и неудовольствие, заглянул в бумагу и сразу же покосился на Валюшка. Его ведомый, поигрывая на пальце ключами от «двадцать седьмой», мурлыкал под нос песенку и, судя по всему, пребывал в отличнейшем расположении духа. «Ну, сейчас посмотрим, какой ты гражданин, агент Валюшок, – мысленно вздохнул Гусев. – Поганая заявка. В последний раз я такую видел года два назад. Ясно, почему ее именно мне подкинули. Гусева ведь не жалко. А Валюшка? Хм… Может, не оставили надежды восстановить парня против меня. Какая же это сволочь наверху мутит воду? Понятное дело, не шеф. А кто?.. В любом случае надо будет за Лехой присмотреть. А то еще замочит старика Гусева по великой своей доброте. Обмялся он за последний месяц нормально, уже никакой работы не гнушается, но это…»

– Заводи, – скомандовал он. – Я сейчас, только вот труповозку закажу. Нам сегодня особенная понадобится.

Ехать пришлось на самую границу территории Центрального. Валюшок вел машину как обычно – быстро и надежно, не хуже, чем если бы за рулем сидел Гусев. С исчезновением знаменитых на всю страну московских пробок уровень водительского мастерства в городе неуклонно падал, и Гусеву было приятно, что хотя бы его ведомый не подвержен этому повальному расслаблению.

«Двадцать седьмая» идеально запарковалась у искомого подъезда – в двух шагах, но так, чтобы не привлекать лишнего внимания. Гусев достал рацию и вызвал «труповозку».

– Когда подъедете, во двор не суйтесь, – приказал он. – Стойте на улице. А то здесь бабуськи околачиваются, сразу выяснять начнут, к кому «Скорая» приехала.

«Труповозка» ответила, что все понимает, глубоко сочувствует и постарается не светиться. Гусев повернулся к Валюшку. Тот курил и ждал распоряжений, делая вид, что ему это дается легко. Ведь по инструкции Гусев обязан был сообщить ведомому содержание заявки если не в офисе Центрального, то хотя бы по дороге.

– Значит, так, Леха, – сказал Гусев. – Ты когда-нибудь задумывался, куда в нашей стране деваются младенцы с патологией развития?

Валюшок фыркнул было – кто ж этого не знает, – но потом насторожился. Гусев задал вопрос неспроста. Большинство патологий медицина определяла на ранних стадиях беременности, и уроды в Союзе просто не рождались. А в тех немногих случаях, когда медкомиссия находила отклонение от нормы уже после родов, младенца либо с согласия матери усыпляли, либо он пропадал в недрах интернатской системы. Сложнее было, конечно, с подрощенными детьми, у которых вдруг открывались серьезные нарушения психики – но и тех, как правило, удавалось из общества изъять. Если природа нарушения оказывалась наследственной – вместе с родителями. Все это Валюшку объяснили на подготовительных курсах с примерами из практики… Но раз сегодня они здесь и Гусев задает вопросы, значит, система дала сбой. И где-то в этом подъезде живет ненормальный ребенок. Валюшок поежился.

– Понял? – спросил Гусев. – Вижу, понял. Тяжелый случай, Леха. Соседи, гады, донесли. Участковый стал вести наблюдение и подтвердил. Мальчишка лет десяти. Ночью появляется на балконе. Только ночью. Мать – учительница. Героическая женщина, думаю, сама рожала, втайне. Но и дура изрядная. Эгоистка чертова. И ребенку жизнь изуродовала, и себе. Так в фашистской Германии еврейских детей прятали. Но ведь не по десятку лет кряду… На что она надеялась?.. Вот тебе и диспозиция. Готов идти?

– Что мне делать-то? – спросил Валюшок. – Не в том смысле, что деваться некуда… А делать – что?

– Как обычно – держать мне спину. Пойдем.

Чистая и опрятная лестница вела их на пятый этаж.

– Ты раньше этим занимался? – буркнул Валюшок Гусеву в спину.

– Дважды, – ответил тот.

– И что было?

– Оба раза пришлось стрелять.

Валюшок тяжело сглотнул, кашлянул и снял игольник с предохранителя.

– А где этот участковый? – вспомнил он. – Как же мы на такое дело – и без мента? Дело не уголовное, гражданское.

– Он боится. Сказал, все, что надо, задним числом подпишет, а с нами идти – ни-ни.

– С-скотина… – прошипел Валюшок.

– Отнюдь, – мягко сказал Гусев. – Нас ведь разгонят, а ментам оставаться. Кому охота за чужие грехи платить?

«Вот именно – грехи, – подумал он. – Кто нас ждет там, наверху? Только бы не даун. Ведь не смогу же… Урод должен быть уродом, вызывать отвращение, желание сделать так, чтобы он исчез из нашего мира быстро и навсегда. Дауны, выросшие в семьях, другие. Они блаженные. Если, конечно, родители хорошо ими занимались. Их словно лишили ненужной части разума специально, чтобы оставить счастливыми. Детьми. Нужно признаться, с даунами выбраковка промахнулась. Обществу нужны убогие. Не бесноватые и юродивые, а именно убогие. Чтобы жалеть. Как раз жалости нам сейчас не хватает, не осталось ее в стране ни на грош. Вот давешняя тетка, которая грабителя пожалела… Встал на дороге суперагент Пэ Гусев со своей лицензией на убийство – и всю проявленную гражданкой жалость низвел даже не до нуля, а в минус загнал. Переработал в ненависть. Уфф… Нет, это не может быть даун. Их вычисляют стопроцентно на ранних сроках».

Гусев позвонил в дверь и отстегнул с груди значок.

– Не вздумай разговаривать, – бросил он через плечо. – Молчи и держи мне спину. Увидишь, я все сделаю наилучшим образом. Стыдно не будет. И вообще, это не Гусев с Валюшком, это государство пришло. А государство, как известно, – аппарат насилия.

– Кто там? – спросила из-за двери женщина. Голос у нее был настороженный.

– Извините пожалуйста, это Агентство Социальной Безопасности, – сказал Гусев, демонстрируя значок дверному глазку. – Старший уполномоченный Гусев, уполномоченный Валюшок. Мы должны задать вам несколько вопросов.

За дверью повисла гробовая тишина. В Славянском Союзе правило «мой дом – моя крепость» позволяло забаррикадироваться даже от милиции, если та припрется без постановления на обыск. Но в отношении АСБ никакие правила не действовали. Жать на кнопку и разговаривать с жильцами Гусев был не обязан, он мог без лишних церемоний просто взломать дверь. Тем более эту, хлипкую и древнюю.

– Нам обязательно нужно с вами побеседовать. Это очень важно.

– О чем? – спросили из-за двери.

– Простите, через дверь такие вещи не говорят, – Гусев произносил слова очень мягко, но без знакомой Валюшку приторной ласковости, которая предвещала беду. – Впустите нас, пожалуйста. Если какие-то сомнения, позвоните в Центральное отделение АСБ, я вам продиктую телефон. Мы подождем.

Снова тишина.

– Я бы вам советовал не тянуть время, – Гусев прицепил значок обратно под куртку. – Вы же знаете – если мы пришли, то обязательно войдем. Давайте не будем превращать деловой разговор в выяснение отношений.

– Убирайтесь! – прошипели изнутри.

Гусев раздраженно цыкнул зубом.

– Хорошо, – сказал он. – Будьте добры, отойдите от двери, мы ее сейчас выбьем. Ну-ка, Леха, раз-два…

– Стойте! – щелкнул замок, дверь приоткрылась на цепочку. В проем выглянуло некрасивое сморщенное личико. Жидкие бесцветные волосы, тяжелые очки. Типичная стерва-училка, каких школьники ненавидят. Гусев знал, что клиентке под сорок, но смотрелась она на все полсотни.

«Завоевать расположение такого человека – дохлый номер. Она априори ненавидит всех. А детеныша родила себе в качестве игрушки, на которой можно вымещать комплексы. Господи, о чем я думаю! Хотя понятно зачем. Восстанавливаю себя против клиента. Привычка. Старая добрая профессиональная манера. Чтобы не было мучительно больно».

– Спасибо, – улыбнулся Гусев. – Мы тоже не хотим шума. Разрешите войти?

Женщина смерила Гусева ледяным взглядом – маска, за которой угадывался надвигающийся паралич воли.

«Она уже сломана. И это тоже сделал я. Какое, на фиг, государство! Это ты, Гусев, приперся в ее жилище с огнем и мечом. Как последний бандит, посягаешь на то немногое, что есть у человека, – его территорию. Ладно, хватит казниться. Быстро сработал – быстро ушел пить водку».

– Вера Петровна. Мы. Пришли. С вами. Разговаривать, – Гусев ритмично покачивал в воздухе рукой. – Давайте. Сядем. И мирно. Разберемся.

Дверь медленно захлопнулась. Звякнула цепочка. Гусев облегченно перевел дух. Не хотелось ему вламываться в дом. Жалко было ушибать плечо. Свое ведь, не казенное. Да и дверь еще послужит – в квартиру потом кто-то въедет, если училку придется забраковать.

Женщина, видимо, терзалась сомнениями, потому что ждать пришлось чуть ли не минуту. И все-таки она открыла. Выбраковке нужно открывать. Выбраковка не шутит.

– Заходите, – процедила женщина.

Квартира была двухкомнатная, и из наглухо закрытой спальни («Детской», – поправил себя Гусев) не доносилось ни звука. Обстановка в доме оказалась скудной и даже ветхой, а главное – на всех предметах лежал дух тяжелой и затхлой неухоженности. Гусев огляделся и почувствовал, в чем дело. Здесь свила гнездо легкая и почти неявная душевная болезнь хозяйки, не опасная для окружающих, но страшно отразившаяся на судьбе ее сына. А скорее всего – и послужившая для мальчика поводом родиться.

– Мы присядем, – сказал Гусев. Древний обтрепанный диван заскрипел под его тяжестью. Валюшок садиться не стал, а прислонился спиной к дверному косяку. Женщина тоже осталась стоять, прижав руки к груди и опустив глаза.

– Вера Петровна, – начал Гусев. – Прежде всего давайте определим главное – наши отношения. Поймите, АСБ пришло к вам без намерения совершать насилие и уж тем более – ломать мебель. Помогите нам, пожалуйста, а мы постараемся никак не ущемить ваши права.

– Что вам нужно? – процедила женщина, не поднимая глаз.

– Я сейчас позвоню, и через несколько минут придет наш медицинский эксперт. Позвольте ему осмотреть мальчика, который находится в этой квартире.

Женщина оказалась не настолько безумна, чтобы сделать вид, будто никакого мальчика здесь нет. Возможно, она даже испытывала легкое облегчение от происходящего. Как преступник, который годами носит в себе ужас, каждую секунду боясь, что однажды его догонит Гусев. И смотрит в дуло игольника глазами, которые так и твердят: «Наконец-то!»

Женщина не сказала: «Его здесь нет». Она спросила:

– Зачем?

– У Агентства есть основание полагать, что вы нарушаете федеральный закон о правах детей.

– Как я его нарушаю?

– Начнем с того, что ребенок находится у вас в квартире словно под арестом, он лишен возможности общаться со сверстниками и посещать школу.

– Это неправда!

– Что неправда?

– Он получает образование. Прекрасное образование.

– Чему вы его учите? – спросил Гусев, стараясь не морщить презрительно нос. – Ботанике и зоологии?

Женщину слегка передернуло. Тяжело ощущать, что некто знает всю твою подноготную. И вдвойне тяжело, если это человек с правом на убийство.

– Он читает. Он прекрасно читает.

– Замечательно. Но он совершенно один. Никто, кроме государства, не вправе изолировать человека, особенно ребенка.

– Он не один! – воскликнула женщина. – Вы ничего не понимаете!

– Да, он с вами. Но вы, педагог, должны знать, как важно для ребенка социализироваться. В кого вы хотите его превратить? В Маугли?

Женщина принялась истерично ломать себе пальцы, но с места не сдвинулась. У нее была очень сухая безгрудая фигура, и простенькое домашнее платье висело на ней, как на вешалке.

– Послушайте, Вера Петровна. Давайте для начала сделаем так. Я загляну буквально одним глазом, – Гусев ткнул пальцем через плечо. – А потом мы продолжим разговор. Уверен, вместе мы что-нибудь придумаем.

«Чем черт не шутит, – подумал он. – Вдруг тут какая-нибудь дикость, и парень еще не до смерти изуродован мамочкой. Что я понимаю в нервных заболеваниях? Да ничего. Я моментально вижу, псих человек или нет. Нахватался опыта. Но насколько псих – это для меня темный лес. Вдруг у нее парень от рождения нормальный, а мамаша просто по каким-то безумным соображениям решила спасти его от общества, в котором больше нет преступности и у каждого есть работа?»

– Нет! Я не позволю! – в голосе женщины не было уверенности, она произнесла это на голом импульсе, только чтобы обозначить позицию.

Гусев очень медленно достал игольник и положил его рядом с собой на диван. «Беретта» висела у него глубоко за пазухой, женщина не могла заметить пистолет. Гусев ничего такого не опасался, просто расстаться с обеими пушками сразу он не согласился бы даже за миллион «новыми», по курсу один рубль – один евро.

Да и за сто миллионов не смог бы, наверное.

– Видите, – сказал он. – Вот мое оружие. А я – встал и пошел. На секунду.

Женщина дернулась было, но тут негромко кашлянуло железобетонное изваяние Валюшка. И женщина сдалась. А Гусев крадучись прошел к детской, приоткрыл дверь и заглянул. Только на секунду.

Мальчику, наверное, достался красивый отец. Да и у самой училки, если присмотреться, черты лица были очень правильные. Чересчур, до совершенной непривлекательности. У нее мог бы родиться очень славный мальчик… Сейчас, резко повернувшись к Гусеву, он уронил слюну с уголка рта, что-то пробормотал и уставился на выбраковщика скошенными к переносице глазами. Сидя на ковре среди разбросанных игрушек – дорогих игрушек, вот почему так бедно в квартире, – мальчик не шевелился, но Гусев и без того знал, какие у него движения. Резкие, ломаные, с плохой координацией. Гусев уже видел таких детей. В прошлый раз был такой же пацан, только поменьше.

Но того мальчика родители не прятали от мира. Наоборот, они тянули его изо всех сил, как проклятые. Всячески пытались ввести в общество и само общество приучить к тому, что мальчишка в порядке. Им это почти удалось. Почти. Даже медкомиссия необычно долго тянула с решением – жалко было парня, настолько он перешагнул данные от природы возможности. Им откровенно восхищались. И будь он просто жертвой родовой травмы – оставили бы все как есть. Но дело оказалось в наследственной мутации. За мальчиком приехали врачи АСБ, забирать в интернат. Отец мгновенно обезумел, вытащил из-за шкафа двустволку и подписал этим приговор всей семье.

– Играй, малыш, – негромко сказал Гусев и прикрыл дверь.

«А что бы сделал ты, Гусев, на ее месте? Я? В первую очередь я бы выбрался из города. Много лет назад, когда ребенок был совсем маленький и не вызывал пристального внимания. Я бы забрался в деревню, в самую несусветную глушь, туда, где милиционера не видят годами, а о выбраковщиках знают только понаслышке. И там… Возможно, там бы у мальчишки появился шанс. Вырасти и прожить жизнь деревенским дурачком. Счастливым, наверное. Да, счастливым…

Но это – если бы я. Если бы у меня. Интересно, почему она так не сделала? Наверное, я прав, и наша клиентка просто завела себе игрушку. Такую надрывную, трагическую, садомазохистскую игрушку. Ей-богу, лучше бы она купила домашнее животное и мучила его. Морскую свинку какую-нибудь.

Интересно, а ты бы отдал своего ребенка в брак, Гусев? Ты, который знает правила игры изнутри? Ты, который так легко и даже с вызовом говорит: «Да, это я придумал»? Ну?! М-м… Новорожденного – да. А если бы аномалия открылась позже, годами позже?.. Так я и говорю – в деревню. И фиг бы его там нашли… Ладно, Гусев, расслабься. Перед тобой всегда стоял другой выбор. И ты честно его делал. Вот именно – честно. По справедливости. В чем она заключается на данный момент, ты знаешь. Справедливость ходит в белом халате. Вот и зови ее сюда».

Женщина все так же стояла посреди комнаты, выкручивая себе пальцы. Гусев уселся на прежнее место, с облегчением водворил в кобуру игольник и достал трансивер.

– Простите, Вера Петровна, этот случай вне моей компетенции. Разбираться должен специалист. С вашего позволения, я его вызову. Алло! Это Гусев. Медэксперта прошу ко мне.

– Вы его убьете… – прошептала женщина. – Вы же его убьете…

– Зачем? – удивился Гусев как можно более искренне.

– Я знаю, убьете. Не надо лгать! Вы их всех убиваете! Подонки!

– Он поедет в закрытую школу…

– Мерзавцы! Фашисты!

– У него будут наконец-то друзья. Вы сможете его навещать…

– Грязная сволочь! Педераст вонючий! – женщина наконец-то справилась со своими руками, теперь она держала их согнутыми в локтях, и пальцы целились Гусеву в лицо. А ноги согнулись в коленях для прыжка. – Убийца! Поганый ублюдок!!!

– Да вы же сами его чуть не угробили!!! – от души проорал Гусев. – А теперь он будет жить! Будет, черт возьми!

Валюшок успел выстрелить. Женщина упала головой на колени Гусева, и тот брезгливо спихнул ее на пол.

– В глаз целилась, – пробормотал он. – Вечно они целятся мне когтями в глаз.

Валюшок смотрел на женщину, а сам вжимался спиной в косяк. Никогда раньше его не окатывала с головой такая бешеная волна чужой ненависти. Женщина кричала вроде бы только на Гусева, она и прыгнула именно на него, но Валюшку тоже хватило.

Гусев зябко поежился. Нужно было вызывать поддержку, но сил не хватало поднять руку и снова нажать тангенту. Он чувствовал себя вымотанным до предела.

– Что с ребенком? – тихонько спросил Валюшок.

– Поживет еще, – ответил Гусев. – Надеюсь. Пусть хоть немного поживет… В принципе, мы ему задолжали. Либо десять лет жизни, либо никаких мучений. А сейчас его усыпить – это будет совсем уже несправедливо. С училки-то взятки гладки, сам видишь, она не в себе. Но ее страх перед выбраковкой… Косвенно перекладывает вину на нас. Как вы думаете, суперагент? Кстати, ты молодец. Спасибо.

Валюшок неопределенно шевельнул бровью, достал сигареты и прикурил сразу две. Видно было, что Гусев нуждается в помощи. Таким подавленным Валюшок его еще не видел.

Как ни странно, сам он никаких особенных угрызений совести не чувствовал.

Глава семнадцатая

Период плена – ключ к разгадке всей последующей жизни нашего героя. Какие чувства переполняли его сердце, когда он смотрел на предсмертные муки людей – жалость, ужас, гнев? Или, может быть, страстное желание применить что-нибудь подобное к тем, кто держит его в плену? Во всяком случае, Влад должен был скрывать свои чувства, и он в совершенстве овладел этим искусством. Ведь точно так же его отец в далекой Валахии, стиснув зубы, слушал надменные речи турецких послов, сдерживая руку, рвущуюся к рукояти меча.

Валюшок как раз завтракал (или скорее обедал), когда Гусев ему позвонил.

– Проснулся? – спросил он. – Прекрасно. Слушай, Леха, ты бывал когда-нибудь в штаб-квартире подпольной организации?

– Не-а, – ответил Валюшок с набитым ртом. – А это интересно?

– Да как тебе сказать… Террористов-бомбистов не обещаю. Но в целом будет поучительно. Чисто дружеский визит – посидим, чайку попьем. Наберешься свежих впечатлений.

– А оно мне надо? – спросил Валюшок на полном серьезе. Мол, сам решай, ведущий, тебе виднее.

– Думаю, да. По своей инициативе ты на этих людей не выйдешь. Просто не догадаешься, что такие бывают. И они с тобой не станут по доброй воле общаться.

– А с тобой?

– А я им интересен. Как наглядное пособие, каким не надо быть. Ну, заехать за тобой? Минут через сорок.

– Давай, – согласился Валюшок. – Поможешь шкаф передвинуть.

– Черт возьми, семейный человек… – пробормотал Гусев. – Шкафы, диваны, пластиковые окна, посудомойки. Есть куда деньги тратить. Аж завидно. Ладно, жди.

Гусев появился, как и обещал, через сорок минут. Придирчиво осмотрел квартиру, чуть ее не обнюхал, и вынес свой вердикт:

– Стильно.

– Слушай, Пэ, – сказал Валюшок. – Я все хотел у тебя спросить. Если это не слишком личное, конечно… Ты вообще женат был когда-нибудь?

– Был, разумеется. Когда-нибудь. Давно.

– А сейчас э-э…

– А сейчас меня девочки не любят, – усмехнулся Гусев. – Старею, наверное.

– Тебя-то? – не поверил Валюшок. – Не любят?

– Не любят, но на все согласны, – объяснил Гусев. – А я вот не на все согласен. Расслабься, Леха. Потом как-нибудь расскажу. Ну, где обещанный шкаф?

* * *

Они поехали в центр города, и чем глубже в него забирались, тем удивленнее становилось лицо Валюшка. То ли Гусев насчет подпольной организации пошутил, то ли она была не особенно подпольная, то ли, наоборот, круто окопалась. В представлении Валюшка подпольщики должны были прятаться по хазам и малинам в пролетарских районах и вести там агитацию против кровавого фашистского режима Правительства Народного Доверия. Потом до Валюшка дошло, что пролетариев агитировать нет смысла, могут по шее надавать, а то и отвести в выбраковку. Но все равно сложно было с непривычки представить, что в вылизанном до блеска центре Москвы кто-то может вести нелегальную деятельность.

«А собственно, с чего я взял, что они делают нечто противозаконное? Впрочем, сейчас нам все покажут. Гусев очень любит что-то необычное мне показывать и следить за реакцией: понял или нет. Педагог доморощенный. Хотя, нужно отдать ему должное, он умеет быть честным. Как пообещал доставать нотациями – так и доставал. И каждая нотация оказалась к месту».

Валюшок закурил. Гусев бросил короткий взгляд на пачку в его руках и понимающе хмыкнул. Белая наклейка со словами «ТАБАК УБИВАЕТ» оказалась сильно поцарапана – наверное, Валюшок пытался ее отодрать ногтями, но потерпел сокрушительное поражение. Наклейку лепил импортный производитель, и сказано ему было клея не жалеть, иначе сигареты не попали бы в Союз.

– Давит на мозги? – спросил Гусев.

– Что? А-а… Да, неприятно.

– Блестящая идея. И очень старая. Лет двадцать назад появилась.

– Твоя, что ли? – Валюшок усмехнулся.

– Одного способного парнишки, – уклончиво ответил Гусев.

– Душить надо таких способных. Сегодня табак… А завтра что, на водке напишут «Алкоголь тебя угробит»?!

– На водке – нет, – Гусев помотал головой. – Все-таки это русский народный транквилизатор. И потом, на водочной монополии у нас половина бюджета держится…

Штаб-квартира подпольщиков разместилась в арбатских переулках. Валюшок уже отлично знал территорию Центрального отделения АСБ и на всякий случай запомнил дом и подъезд. Мало ли что.

– Ничему там не удивляйся, – сказал Гусев. – Вежливость и еще раз вежливость. Мы в гости пришли.

Подполье своему формальному определению не соответствовало, вольготно разместившись на пятом этаже. Пустили выбраковщиков без кодов и паролей. Хмурый парнишка в засаленном свитере открыл дверь, тут же повернулся к гостям спиной и исчез в глубине квартиры.

– Майя Захаровна! – позвал Гусев. – Ау, где вы?

– Сюда! – позвали с кухни. – Сюда заходите.

Валюшок огляделся и понял, что его так удивило с первого мгновения: в квартире не было межкомнатных дверей. Сняли, наверное, для экономии места. В самих комнатах оказалось великое множество компьютеров, и за каждым кто-то сидел, треща клавишами. А кое-кто при этом еще и говорил по телефону, так что шума хватало. Стены едва просматривались под наслоениями разноцветных плакатов, а сами плакаты были варварски залеплены исписанными от руки бумажками. «То ли редакция, то ли информационное агентство, – догадался Валюшок. – Все шутит со мной Гусев».

На кухне разливала кофе по кружкам усталая крашеная блондинка лет пятидесяти с одутловатым лицом и сигаретой в зубах.

– Я так и знала, – сказала она. – Куда это ты запропастился, Пэ?

– Да все политических расстреливаем, – Гусев без приглашения уселся за стол и махнул Валюшку: присоединяйся.

– Садитесь, молодой человек, – хозяйка, не отрываясь от своего занятия, ногой подвинула Валюшку стул. – Значит, ты уже не в резерве. Ну-ну.

– Снова работаю. Знакомьтесь, Майя Захаровна. Алексей Валюшок, суперагент, гроза преступности. Страшный человек, зубодробителен и сногсшибателен. В первый же день завалил троих заезжих бандитов. После чего почил на лаврах и уже месяц груши околачивает.

Страшный человек суперагент Валюшок тоскливо вздохнул и опустил глаза. Позорную историю, приключившуюся в сауне, он до сих пор без содрогания вспомнить не мог.

– Майя, – коротко представилась женщина. – Ничего, Алексей, привыкайте. У вашего коллеги Пэ Гусева отвратительная манера напоминать людям об их промахах при каждом удобном случае. Посидите, мальчики, я сейчас.

Она взгромоздила кружки на поднос и унесла кофе в «редакцию».

– Ты зачем ей рассказал?.. – возмутился Валюшок громким шепотом.

– Ничего я не рассказывал. Просто Майя умеет подсматривать за людьми. Сразу заметила, что я тебя поддел. Извини, я не нарочно.

– Это что вообще? – Валюшок мотнул головой.

– Это газета «Эхо Москвы», – шепотом объяснил Гусев. – И ее издатель.

– А-а… – Валюшок кивнул, припоминая. Газета «Эхо Москвы» считалась правопреемницей радиостанции, которую закрыли в первые дни выбраковки. Долго выходила нелегально. Теперь ее распространяли из-под полы, хотя и не особенно скрываясь.

– И как она… оно… – Валюшок неопределенно поболтал в воздухе ладонью.

– Прежняя редакция вся уехала, когда открылась граница. А Майя осталась, и вот, работает. У нее маленький заводик в пригороде – то ли зажигалки одноразовые, то ли что-то в этом роде, и вся прибыль идет на содержание газеты. Агентство тетку попугало сначала, а потом отвязалось…

– Ты пугал? – перебил Гусева гордый своей догадливостью Валюшок.

– Нет, что ты! Я бы не согласился. Кажется, Мышкин здесь оружием бряцал. Или Данила. В общем, кто-то из старичков. И вдруг сверху пришла команда – отстать, забыть. Нашему правительству даже тогда нужна была приличная антиправительственная газета. А сегодня просто необходима. Я думаю, их со дня на день вообще легализуют. Надвигается свобода печати, дружище. Да и прочие свободы тоже. Совести, например. Как у тебя с совестью, Леха?

– Ты про что? – Валюшок подозрительно втянул голову в плечи. Уж больно жестко Гусев задал вопрос. С холодными-прехолодными глазами.

– Шутка, – Гусев мгновенно преобразился и снова стал прежним – расслабленным и каким-то домашним. Он уютно облокотился на стол, закинул ногу на ногу. Видно было, что ему здесь хорошо. – Расслабьтесь, ведомый. Если нет ощущения, что с совестью непорядок, значит, все хорошо. Интересно, тебе в принципе нужна свобода совести?

– Это в каком именно смысле?

– Хороший вопрос. Майя, – обратился Гусев к женщине, вернувшейся с опустевшим подносом. – Объясните нам, сирым и убогим, что такое свобода совести.

– Тебе-то зачем? – огрызнулась Майя. – Ты же бессовестный, Пэ.

– Я?! Нетушки. Я каждый раз как поставлю диссидента к стенке, потом целую ночь уснуть не могу. Все стоит перед внутренним взором этот жесткий бескомромиссный последний взгляд, которым противник фашистского режима насквозь прожигает мелкую душонку палача…

– Фантазер! – перебила его Майя. – Ты хотя бы раз кого-нибудь расстреливал?

– Вы так говорите, будто вам приходилось, – надулся Гусев. – Конечно не расстреливал. У меня нервная организация неподходящая. Я по жизни не палач, я шериф. И вообще, смертную казнь в Союзе отменили еще шесть лет тому. Как новый порядок воцарился, так ее и отменили.

Майя по новой зарядила кофеварку, прикурила очередную сигарету и уселась напротив Гусева, внимательно его разглядывая.

– Устал ты, Пашка, – сказала она. – И шутки у тебя плоские, и сам ты какой-то… Будто под каток попал.

– Еще не попал, но готовлюсь. Надвигается каток, накатывается. Вот, – Гусев хлопнул по плечу Валюшка, – прошу любить и жаловать, молодая поросль. Новая генерация выбраковщиков. Рыцари без страха и упрека. Ни того ни другого не наблюдается. Все как один нормальные, социально адаптированные, готовые положить живот на алтарь общественного блага.

Валюшок поморщился и стряхнул гусевскую руку с плеча. Майя теперь разглядывала его. Будто под микроскоп положила.

– И много их, – сказал Гусев.

– Сколько? – тут же спросила Майя. Валюшок собрался было пнуть Гусева под столом, но передумал. Они вроде бы пришли сюда не по службе, однако Гусев, согласно инструкции, все равно оставался для Валюшка ведущим.

– На одного нашего минимум полтора.

«“Наши” – это ветераны, старики, – догадался Валюшок. – Но откуда у Гусева такая информация? Или он просто врет?»

Майя снова посмотрела на Валюшка.

– И что ты об этом думаешь, молодой человек? – спросила она.

Валюшок от неожиданности вздрогнул.

– О чем?

– О том, куда вас столько.

– Понятия не имею, – честно ответил Валюшок.

– А ты что скажешь, Пэ?

– А я ничего не скажу. Я кофейку вашего замечательного дерябну и пойду дальше Родине служить.

Майя раздавила сигарету в пепельнице и надрывно закашлялась.

– Бронхи ни к черту, – определил Гусев.

– Спасибо, утешил, – Майя поднялась и достала из шкафа две кружки. – Слушай, а что там за история приключилась с убийством в ресторане? Ну, когда этого мерзавца Шацкого застрелили. Ты не участвовал?

– Военная тайна, – гордо заявил Гусев. – Но по сведениям из ненадежных источников…

– Да, разумеется, из весьма сомнительных…

– Геройски погиб, выполняя секретное задание, внештатный сотрудник МВД.

– Ах вот как…

– Положил, так сказать, живот на алтарь…

– Пэ, ты повторяешься. Было уже про живот.

Валюшок прихлебывал кофе, оказавшийся действительно очень вкусным, и ждал развития событий. В воздухе повисло напряжение.

Гусев не просто так тянул время, он кого-то или чего-то дожидался. И был готов за это ожидание платить болтовней на конфиденциальные темы. Вообще-то вся статистика по текущей выбраковке была открыта, любой желающий мог просмотреть ее на сайте АСБ или в информационном ежемесячнике Агентства. Это правило ввели еще в незапамятные времена, сам Валюшок впервые увидел пухлую книжицу с титулом «Агентство Социальной Безопасности. Месячный отчет», когда ему исполнилось двадцать. Книжка впечатляла. Тогда-то он и подумал: «Черт возьми, началось. Никто не верил, а началось. Даже надеяться смысла не было, а вот – началось». И слухи, какие были замечательные слухи, и как они удивительным образом все оправдывались… Бывало, еще в советские времена уголовники предупреждали «кумовьев» перед выходом на волю – мол, ждите, скоро вернусь, мне там все равно делать нечего. И действительно, выйдя за ворота, грабили ближайший магазин.

Но когда началась тотальная выбраковка, из лагерей пришлось буквально пинками вышибать тех, кто раньше спал и видел, как бы на воле покруче развернуться. Матерое ворье, отпетые душегубы и беспредельщики умоляли сделать что-нибудь, но не выпускать их. Они боялись. Они наконец узнали настоящий страх.

Ведь ежемесячники АСБ исправно доходили до каждой зоны. И, зачитанные до дыр, напоминали: следующее преступление станет для тебя последним. Вор, грабитель, насильник, убийца мог подтереться этими страницами. Но все равно с них не смылись бы имена людей, которых он знал как воров, грабителей, насильников, убийц. Людей, которых наконец-то во всеуслышание объявили врагами народа, уродами, нелюдью. Признали таковыми официально и начали планомерно истреблять, дабы пресечь главное – воспроизводство преступности.