Текст книги "Толкование сновидений"

Глава 2

Валь д'Изер – легендарное место для тех, кто знает и уважает французскую горнолыжную школу середины двадцатого века. Здесь блистал Жан-Клод Килли, дед моей Кристин, будущий мэр Альбервилля, города белой Олимпиады. Знаменитые французские «зимние» спортсмены почему-то обязательно становились градоначальниками на склоне лет. В Шамони, где тот же Жан-Клод родился и встал на лыжи, одно время командовал Морис Эрцог. Вам что-нибудь говорит это имя? Хм-м, не очень-то и хотелось. К тому же Шамони мы уже проехали – именно проехали, во всех смыслах. Позорно завалив итальянский этап чемпионата, во Франции русские лыжники уперлись и задрали гордое знамя раздолбайства просто-таки на недосягаемую высоту. Так погано мы давно не съезжали. В команде шел какой-то загадочный и явно деструктивный процесс. То ли все хором начали взрослеть, то ли не менее дружно задумались о вечном. Почти у каждого вдруг обнаружились тяжкие личные проблемы, и бедный Генка с ног сбился, психотерапируя направо и налево. Машка ходила смурная и опухшая, даже в мою сторону против обыкновения не глядела. Ленка, по ее собственному определению, «так втрескалась тут в одного, что почти забеременела». Другая на ее месте выдала бы от радости блестящее время, но Ленка, напротив, бесстыдно привозила в своем коронном скоростном двадцатые места. Димон вдруг перестал со мной разговаривать, а Илюха по большому секрету выдал страшную тайну – у нашего записного лузера окончательно прорезался давно наточенный на меня зуб. Сам Илюха оставался непоколебимо стабилен, то есть стабильно посредственен, и в ус не дул. Тренер с каждым днем все отчетливее багровел и обещал скорую раздачу оплеух. Менеджер, напротив, выглядел крайне легкомысленно – похоже, нашел куда удрать, буде команда окончательно угробит сезон. Младший командный состав в виде помощников и заместителей лавировал, как мог, промеж двух огней. Массажисту Димон без видимой причины съездил по уху, и тот едва не уволился. Мне сразу пришло на ум, что неплохо бы поставить массажисту от себя бутылку – но тогда пришлось бы объяснять, в кого Димон целил на самом деле.

Среди этого всеобщего бардака один я старался как-то держать себя в руках и более или менее прилично выступать на трассе. Но когда такая атмосфера вокруг – сами понимаете, особо не разъездишься. Тем более, что тоскливые флюиды и миазмы, источаемые русской командой, начали поражать и соперников. В Валь д'Изере с трассы вылетали через одного, а американец Фил, взявший золото, пересек финишный створ в положении лежа. Неожиданно засбоил Боян Влачек – застрял, как и я, в четвертых-пятых, сопровождая это пространными жалобами на какие-то свои загадочные «критические дни».

И все же в моей памяти эти дни, несмотря на дрянное катание, остались удивительно счастливыми. Пусть даже лучший наш с Машкой результат заключался в пятиминутном удержании бронзового дубля на трассе Кортина д'Ампеццо. Зато там, в Кортина, случилась волшебная ночь с Кристин. А в Валь д'Изере получилось совсем трогательно: Боян со словами: «Ты привыкай, скоро он будет твой», вручил мне ключи от того самого «Порша», стоящего между нами на кону. И мы с Кристин спустились в долину, и сняли номер в отеле совсем как нормальные люди, не спортсмены какие-нибудь, и снова любили, и долго разговаривали, и горечь предстоящего расставания на целых три этапа показалась мне не такой острой, как обычно, потому что в конце сезона что-то важное между нами должно было произойти… Именно тогда я узнал, насколько это серьезно для Крис. Даже не узнал – выяснил до конца. Она вдруг в меня вцепилась, прижалась лицом к моей груди и сказала: «Извини, Поль, некрасиво говорить такие вещи, но какое же счастье, что ты стал медленее ездить!» Кажется, у меня от неожиданности рот открылся. А Крис шепчет: «Ты не представляешь, как я боялась все эти годы, что ты угробишься на одной из ваших чертовых трасс!» Насчет «чертовых» я перевожу как могу, ведь мы обычно говорим по-английски, и она употребила гораздо более крепкое выражение. Все, для кого инглиш второй язык, запросто ругаются на нем как сапожники. Оно понятно – не родной ведь. Недаром англичане уважают русский мат и с удовольствием его практикуют.

«Я смотрела, как ты едешь, и каждый раз мне хотелось закрыть глаза. Отвернуться от монитора и даже уши заткнуть. Но я не могла, я должна была оставаться с тобой, рядом, там, на вашей факин блади трассе, – сказала Крис. – Я люблю тебя, Поль. И ненавижу „Челлендж“. Честное слово, я буду терпеть до конца, пока ты не зачехлишь лыжи. Я счастлива уже тем, что ты не ходишь ваш сумасшедший, ненормальный скоростной. Но каждая твоя новая хард-слаломная трасса… Знаешь, мне даже не так страшно, что она может искалечить тебя физически – прости, конечно. Есть вещи хуже. Ты никогда не задумывался, что хард-слалом – этот огромный риск и эти большие деньги, за которые вы рискуете, вытравляет из лыжника все человеческое? Погляди хоть раз со стороны, как вы едете! Это уже не спорт, это война. Я смотрю на расстановку флагов и ненавижу тех, кто ее придумал. Каждый флаг ненавижу. Мне иногда кажется, что если вместо флагов поставить живых людей, вы и их посрубаете на корню. Как сшибают друг друга лыжники в „Ди Челлендж“. Извини, Поль. Вырвалось. Я просто очень тебя люблю».

Пришлось закрыть рот, чтобы не выглядеть совсем уж ошарашенным. Горнолыжники люди дико суеверные, хуже нас в этом смысле только летчики и спасатели. Никогда не скажем «последний раз съедем», обязательно «еще разок, и все». Раз пошли разговоры о том, как я езжу, и как меняет человека хард-слалом (и ничего он меня не изменил, ни капельки), значит, у бедной Крис всерьез наболело. Самое приятное – любимая меня поняла. «Ты не волнуйся, – улыбнулась она. – С тобой ничего не случится. Я знаю. Просто знаю. Ты вырос, Поль. А это лучшая гарантия от любых неприятностей. Поэтому я буду спокойно ждать тебя. Ждать того дня, когда ты примешь решение. Сама еще поезжу немножко. А потом… Будем просто жить, правда? Жить как все нормальные люди живут. И получать от этого дикое удовольствие…»

«Вот оно, – подумал я. – То, что называется „момент истины“. Решайся, Поль. Дерзай. Бери золото, и немедленно лыжи – в чехол, а Крис – под венец». С такими конструктивными мыслями я вышел на трассу – и поехал еще хуже, чем раньше, откатав Францию заметно ниже своего нормального «крейсерского» уровня. Однако меня не покидало ощущение, что это временный спад. Я накапливал силы для решающего броска на последних двух этапах. Обычно такого не бывает, да и не должно быть, нужно плавно наращивать темп, а потом, на пике физической и психической формы, выстреливать как из пушки. Но я чувствовал: происходящее со мной естественно. Организм адекватно оценил свои возможности и боялся раньше времени перегореть. Мы с ним нацелились завершить сезон с золотой медалью в зубах и были полны уверенности не упустить свой шанс. Именно под занавес, когда фавориты устанут рвать жилы, я поеду в полную силу. И либо в Гармишпатер… уффф… – Гармишпартенкирхене! – либо в Кице золото будет мое. Жаль только, что Машка расклеилась. Красивее золотого дубля отходной для «челленджера» не придумаешь. А я ведь на самом деле собрался уходить. И очень хотелось, чтоб случился у меня на прощание с большим спортом круг почета. Будто в том самом ярком и красочном сне.

Проклятый сон! Я ведь знал, что он сбудется. Но мне и в голову, в дурацкую мою умную башку не приходило, насколько жесткой окажется стыковка с реальностью.

Сжатая до упора пружина начала раскручиваться в Шладминге. За пару дней до старта меня поймал Генка, совершенно затурканный и очень злой. То есть смотрел-то он как всегда молодцом, на то и психолог, работа такая, но меня ему не провести, слишком давно знакомы. Да и специалист он так себе. В противном случае команде не удалось бы его разжевать и проглотить, вобрать в себя, поставить на одну доску с лыжниками (это мое тогдашнее мнение, гораздо позже я сообразил, что именно из такого погруженного состояния Генке было сподручнее рулить нашими эмоциями). Короче говоря, он отловил меня в спортзале, где я блаженно разгружал позвоночник, болтаясь сосиской на турнике, и завел со мной нудную беседу на отвлеченные темы. Я висел и пытался сообразить, к чему мужик клонит. Догадался, спрыгнул вниз, и прямо спросил: «Геннадий, ты в своем уме?» – «То есть?» – очень натурально удивился Генка. «Ты же знаешь мои обстоятельства. Ну и какого черта тебе взбрело в голову выяснять, способен ли Поль, влюбленный по уши в другую женщину, переспать с Машкой?» Все-таки умный я. Генка немного подумал и сказал: «Только по лицу не надо, я им работаю». Мы вместе от души посмеялись. «Что, плохи дела? – спросил я. – Ты учти, Ген, мне эта красавица нужна позарез. Строго между нами, я могу на ближайших этапах довольно красиво выступить. Но чтобы получилось действительно красиво, нужен круг почета. Нужен дубль. Есть хоть малейший шанс как следует Марию раскочегарить, только без постельных сцен?» Глаза у командного психолога стали вовсе тоскливые. «Понимаешь, она сейчас что-то решает для себя… Очень важное. Поэтому и ездит плохо. Но когда она все окончательно решит, то просто уйдет из команды. Вообще. Поль, она ведь здесь только из-за тебя. Ты для нее важнее лыж». Я не удержался и ляпнул: «До сих пор?!» Последние год-два мне казалось, что Машкина влюбленность несколько поослабла. Стала больше привычкой, нежели действительно острым желанием близости. Не мешала ей хоть как-то строить личную жизнь. «Она уйдет и погубит блестящую карьеру. В будущем сезоне ей для золота понадобился бы ящик». – «Это тренер говорит?» – «Это я говорю». – «И что же делать?» Генка принялся вздыхать и прятать глаза. По его словам выходило, что он не может снять Машкину зависимость от меня, это нечто на уровне влюбленности в киноактера, недосягаемого, но желанного – может пройти только само или перебиться более сильным чувством к реальному человеку. Такого человека в Машкиной жизни пока не случилось, а вот иллюзии уже начали рушиться…

Насчет человека я был в курсе. Марии исполнилось семнадцать, когда она явилась на сборы какая-то другая, не такая, как раньше. «Ага! – Илюха по-собачьи вывалил язык и тяжело задышал. – Наша Маша поломала-таки себе целку. Ну и дурак же ты, Поль! Такой случай упустил…» Я очень сильно дал ему по шее. Не за себя – за Машку. Ударил гораздо сильнее, чем хотел, даже сам удивился. После такого зачина обычно случается титанический мордобой. Вместо этого на наше счастье из-за угла случился тренер. «Чего на полу валяешься? – спросил он Илюху, глядя куда-то мимо и думая о своем. – Пойдем-ка, там на разгрузке людей не хватает. И ты, Павел, не рассиживайся. Бери в мастерской набор торцевых ключей, надевай лыжи и дуй к нижней опоре подъемника. На всякий случай захвати нормальную обувь». Тренер был еще молодой и очень заботливый, старался все предусмотреть. Не скажи он про обувь, мне бы пришлось тяжко – подъемник так и не запустили, а карабкаться полтора километра вверх в профессиональных горнолыжных ботинках то еще развлечение. Зато я с чистой совестью полдня болтался у нижней опоры и имел время подумать.

Вспомнить, например, как это было, когда мы с Машкой столкнулись на безлюдном вещевом складе и принялись яростно, до одури целоваться. Стоило мне только захотеть, я взял бы ее прямо там, на сваленных в кучу матрасах, и она, а не другая, была бы у меня первой… И конец. Гроб. Вся распахнутая мне навстречу, радостно отдающаяся и требующая взамен меня без остатка, Мария застряла бы в моей жизни как кость в горле на долгие годы. Я просто не смог бы выпутаться – благодарный за любовь, но не любящий по-настоящему сам. Это страшное дело, когда девушка тебя всерьез, от души хочет, безо всяких обиняков. Это вам не «может быть надо бы и хорошо бы вроде бы… ой, мама!» – то, от чего я, честно отыграв свою роль в течение двух летних месяцев, сбежал и был на прощанье без особого сожаления поцелован в щечку. Нет, увы, на молодое искреннее чувство невозможно хотя бы не попытаться ответить. Это чувство прет изо всех дыр, обтекает тебя и захватывает, и на какое-то время ты даже можешь вообразить, что тоже действительно любишь. А потом? Я откуда-то знал, что будет после. Если выражаться по-мужски скупо и конкретно, понимал, что Мария с меня очень долго не слезет. А я ведь ее обожал. Машка уже тогда была мой верный боевой товарищ – она съезжала лучше всех девчонок, я – лучше всех парней. Мы целили во взрослую сборную, наша генетически заложенная тормознутость еще не вылезла наружу так явно, до поры до времени перевешенная молодостью лыжников и амбициями тренеров. Это потом будет все плохое – и ощущение своей второсортности, и отбор в «челленджеры», и один долгий-предолгий вечер, когда мы с Машкой танцевали на открытой веранде, и с моря дул легкий бриз, и я почувствовал: теперь – можно. Но совсем не нужно.

Кретин! Урод! Обожает он ее, видите ли! До чего же глуп бывает человек в двадцать лет! Ну переспали бы несколько раз, а потом я, почти в слезах, объяснил бы – все хорошо, Маша, но не могу я с нелюбимой женщиной, не могу и не буду, у меня такое ощущение, словно я и тебя, и себя предаю, обманываю, продаю по дешевке. Она бы поплакала, я бы совестью помучился – и все. Была проблема – нет проблемы. Наверняка остались бы друзьями. Но я был жутко принципиальный тогда. Индюк. И спихнул ее Илюхе. А тот сбежал, не мог больше, и она ушла с кем-то из немцев, как уходила до этого с нашими тыщу раз и с ненашими две тыщи. В том самом году, когда я бил Илюху по шее, защищая Машкину честь, ее прозвали «Машка-Сексопилка». За какие-то полсезона она методично и целенаправленно перетрахала большую часть мужской команды, причем каждому из своих кавалеров если и не разбила сердце, то основательно его помяла. Машка ведь на самом деле вещь, это не та женщина, которой вслед швыряют грязью. Ее совершенно невозможно представить жертвой сексуального насилия или вообще хоть как-то подавленной кем-то. Сама кого хочешь подавит – тем же Димону и Илюхе досталось по первое число. Но это был и их выбор тоже. Забавная оказалась последующая реакция в мой адрес – Димон меня возненавидел, Илюха только больше зауважал.

Как странно, уже десять лет прошло! Мне было семнадцать, и я – глаза в кучку, язык на плече, – взобрался на гору и потопал к базе. Илюха ждал меня во дворе. Человек с горными лыжами в руках – смертельно опасный противник, мы оба это знали, и я деликатно поставил лыжи к стенке. Рюкзак с ботинками пристроил рядом. Повернулся лицом. А он сказал только: «Поль, извини, я ничего такого не хотел». Мы разве что не обнялись. Но руки жали крепко. «Поль, скажи, ну почему?!» – «Что почему?» – «Я вас случайно видел один раз. На складе. Почему не ты? Она же такая… такая… И с каким-то ненашим козлом черт знает с каким…» – «Илья, дружище, поверь, тот раз на складе был единственный. Ну не люблю я ее, и все тут. Если бы любил – никому не отдал бы». Вот такой получился разговор. Семнадцать лет, врать еще не научились. И до сих пор, кажется, не умеем. И слава тебе, Господи, что не умеем. «А у тебя уже… было?» – спросил он. «Этим летом». – «И как?» – «М-м… Э-э… Интересно. Здорово. Но, в общем, ничего особенного». В целом верный ответ. Тоже честный. Сейчас оглядываюсь назад и вижу – я уже тогда мечтал о настоящей любви, которая затмит все предыдущие увлечения. Можно сколько угодно влюбляться по мелочи, это даже хорошо: удобно и ничего не меняет в твоей жизни. Танцуй, пока молодой. Потому что вслед за большим чувством крадутся на мягких лапах огромная зависимость, громадная озабоченность и здоровенная ответственность. Ка-ак набросятся, ка-ак скрутят – и уже надолго.

А потом мне было двадцать, и мы танцевали. Машка выросла в настоящую красавицу, я привычно раздевал ее взглядом и думал – вот стоит только крохотной искорке проскочить, и уведу Марию отсюда. А она глядела на меня откровенно и чуточку устало, она просто сыпала этими самыми искрами, но ни одна из них меня, придурка, в тот вечер не обожгла. И все – последний шанс растворился в воздухе. Потом начался «челлендж», да такой сногсшибательный, что телячьи нежности по боку – дай Бог здоровья до койки доползти, и не дай Бог там кто-нибудь еще разлегся. Мы очень трудно вкатывались в хард-формулу. Сказался невиданный уровень нервных перегрузок – в те редкие моменты, когда мы вспоминали о сексуальной жизни, то просто мастурбировали у себя по комнатам и валились спать. Даже половой гигант Димон перестал бегать в самоволки. Вместо того, чтобы красться, аки диверсант, по направлению к ближайшему населенному пункту, он рысью несся в спортзал и там уродовался до посинения на тренажерах. «Хочет ли побеждать скаковая лошадь? – спрашивал Илюха, глядя на его самоистязание. – Она бы хотела, да мозгов не хватает!» И тоже лез на тренажер. Молодая русская команда очень хотела побеждать. И хотя объективные условия были против – слабая подготовка, нехватка опыта, малая численность, – нас уже в первом сезоне заметили. На русских начали ставить деньги. Через год – большие деньги, потому что мы прочно окопались в первой десятке «Ски Челлендж» и иногда блистали в дауне. Появился транснациональный спонсор. На следующий год мы привезли ему первые медали. Еще годом позже Ленка с Димоном сделали бронзовый дубль в скоростном, Илюха подобрался вплотную к хард-слаломному пьедесталу, а я взял одиночное серебро. Потом был наш с Марией серебряный дубль. Команда уверенно набирала очки, в карманы лыжников потекли юрики. Кто бы мог подумать, что тот дубль в самом начале останется нашим единственным, а сам я выше серебра уже никогда не поднимусь?! Никто не мог. Наоборот, даже вялая и консервативная Россия начала проявлять интерес к своей команде и тоже делать ставки. Президент – Президент! – обмолвился, что надо бы команде расширить состав. Не секрет, что для стабильной команды половина успеха зарыта в тактике, а значит и в численности. На каждую хард-слаломную трассу разрешается выходить четверым от страны-участника, и если нацеливаешься на дубли, этот лимит нужно выбирать до упора. Плюс резерв – «челленджеры» ломаются часто. Нас было пятеро, и только двое из пяти ходили скоростной. Вскоре нас стало десять, потом вообще дюжина. Мы подвинули фаворитов, намечался перманентно золотой сезон. И тут – бац! На первом же этапе сломался Димон, потом ушибся Илюха. Пополнение съезжало неровно, где-то во второй десятке, и часто вылетало с трассы. А у нас с Марией вдруг объявились сильные конкуренты среди австрийцев, чехов и американцев, которых мы раньше легко обходили. Все моложе нас на год-два, они просто выросли и набрались силенок. Особенно негодяй Боян – несколько раз он вынимал золото у меня буквально из-под носа. А если это был не он, так находился другой. Машку тоже задвинули. Все-таки нам чего-то по жизни не хватало для настоящих горных лыж. Или это было чистое невезение – способные, но не более того, мы оказались в толпе откровенных талантов. Неудачно по времени легли. Я из того периода вывез прозвище «Князь Серебряный» и паршивую репутацию лыжника, который дальше второго места продвинуться хочет, но не может. С Машкой судьба обошлась попроще, о ней говорили, как о все еще подающей надежды. Было очень неприятно. И все-таки мы упирались как могли. Вся команда вплоть до самого распоследнего тормоза.

Сейчас нас девять, я просто не упоминаю здесь остальных ребят поименно. На самом деле они всегда были рядом и принимали какое-то участие в событиях, хоть косвенное. Это все равно как с тренером. Когда я говорю «тренер», не стоит думать, что он с нами возится один-одинешенек. Просто если бы тот же Димон треснул по уху не массажиста, а тренера Саню, вы бы о его существовании узнали. А массажиста, кстати, звали Арнольд. Мастер он был замечательный, но как ни старался, быстрее мы от этого не ездили. И, в общем, золотого сезона не получилось. Русские «челленджеры» завоевали репутацию крепких середнячков, да так при ней и остались. Стареть на трассе. И вот мне уже двадцать семь, и никакого от меня толку, даже хорошего человека Машку приласкать не могу, когда это для команды жизненно важно. Потому что в тот раз искра не проскочила, а уже через пару месяцев я увидел Крис. Она мне и до этого нравилась – в записи, – а тут я встретил ее, что называется, онлайн, и влюбился. До того, что сам теперь не пойму, для кого именно я намерен совершать большой и ответственный поступок, в смысле – красивый уход из спорта…

Мы стояли с Генкой в спортзале, и я смотрел мимо него, захлестнутый по горло воспоминаниями. А Генка сказал: «В общем, если ты нацелился на круг почета, тогда иди и как следует замотивируй Марию. Доступными тебе средствами. Дай ей понять, что она для тебя не совсем пустое место. Не как женщина – черт с этим, – а как человек и лыжник».

Я кивнул и отправился в душ. Может, побриться еще? Ладно, и так сойдет. Все-таки не предложение делать иду, а всего лишь мотивировать боевую подругу Марию, человека и лыжника. Ничего другого мне просто не остается. Генка топал позади и давал полезные советы, которых я все равно не запомнил. Шел и размышлял о том, до какой же степени мы все друг другу осточертели. За последние несколько лет внутри команды не случилось ни одного романа – это несмотря на ротацию кадров и появление вполне симпатичных новых лиц. Пора зачехлять лыжи, пока и мне кто-нибудь в ухо не двинул. Вот, прямо сейчас и начнем.

Машка, кутаясь в халат, сидела с ногами на кровати и таращилась в монитор. Там дрыгалась покадровая раскладка – вечная Машкина соперница и личный враг австрийка Ханна проходила шпильку[6]6
  Шпилька – несколько флагов, выстроенных на одной прямой строго вниз по склону.


[Закрыть]. «Вот как у нее получается так загружаться? – спросила Машка, останавливая изображение. – Ну как?» Интонация вопроса была донельзя будничная. Как будто я каждый день стучусь в дверь ее номера. «Так же, как и ты. Просто она ниже ростом». Машка просверлила картинку ненавидящим взглядом, тяжело вздохнула и повернулась ко мне. Красивая. Но уже совсем не такая, какой я ее помню. Опять другая. «Садись, рассказывай». Я сел. «На что спорим, тебя Генка прислал». От такой фразы внутри стало как-то неуютно. «Почти угадала. Генка печется об интересах команды…» – «Шел бы он с этой командой…» – «…а я о своих». Машка разинула было рот, но осеклась. Наверное, интонация меня спасла – заговорщическая. И я рванул с места в карьер, похлеще, чем лыжник из стартовой кабины. «Осталось три этапа до конца сезона. Фавориты устали, верно? Самое подходящее время для нас. Давай здесь, в Шладминге, раскатаемся, а в Гармише или Кице сделаем дубль. Чтобы я мог спокойно уйти».

О-па! Какая, на фиг, психология! Мы ребята конкретные. С нами лучше всего – прямо в лоб. Машка еще молчала, но я ее уже поймал. «Маш, тебе же ничего не стоит объехать всю эту… женскую гимназию. На чистом драйве. Выйти на гору, увидеть, какая замечательная жизнь кругом, обрадоваться как следует – и объехать». Закусила губу. Что-то прикидывает. Ханна действительно техничнее. Но Мария зато гораздо злее. Один раз в жизни это плюс. Одна-единственная трасса будет твоя.

«Ты уходишь – точно?» Ах, вот что ее заботит. Чтобы выложиться не впустую. «Точно. Нет смысла оставаться, в будущем сезоне меня Боян Влачек раздавит». – «Ты с ним говорил? Обсуждал эту… свою идею?» Тут я всерьез задумался. Поговорить с Бояном мне приходило в голову сто раз. Но с каждым разом крепла уверенность: даже если он согласится чуточку уступить, я-то сам как к этому отнесусь? Как буду жить, пройдя круг почета, который достался мне согласно позорному и неспортивному сговору? Наверное, Машка прочла эту мысль в моих глазах, потому что отвела взгляд и буркнула: «Извини». – «Ничего. Я и так возьму золото. Главное, ты возьми». – «Можно. Реально. Когда?» – «Здесь просто раскатываемся, а дальше… Уговоримся так. Тот, кто выходит на трассу первым, топит вовсю. Как в последний раз… – насчет последнего раза я нарочно сказал, и Машка в ответ даже не поморщилась. – Второй уже пляшет от времени первого». – «Нет». Я немного удивился – чего она хочет? Какой смысл второму гнать, если первый не смог показать хорошего времени? А если «догоняющий» в Гармише просто сломается? Тогда ведь улетит псу под хвост последний шанс в Кице. Это тактика, это классика… «Второй тоже едет как в последний раз, – сказала Машка твердо. – Иначе я не участвую». – «Что за игры, Мария? Чего ты хочешь?» Она криво усмехнулась. Не понравилась мне эта усмешка. «Допустим… Допустим, я хочу увидеть, как ты все поставишь на карту. Хотя бы раз в жизни. Тебе нужен круг почета? Сколько угодно. Я привезу твое драгоценное золото. Но ты докажешь, что готов платить». Вот так. Сурово, но справедливо. Видимо, у меня было очень растерянное лицо, потому что Машка перестала усмехаться и начала внаглую ржать. «Извини, Мария, а тебе круг почета что, совсем не нужен? Или тебе не покажется глупым лететь со всей дури, когда я внизу четвертый?» – «Не-а. И круг почета не нужен, и глупым не покажется». Она забавлялась, я соображал. Похоже, настала пора мне тяжело вздыхать. Оплачивать долги. Отступать некуда, позади ничего не осталось. «Хорошо, – я протянул руку. – Согласен». Она небрежно шлепнула меня по ладони, я до боли сжал челюсти и повернулся к двери. Может, оно и к лучшему. Будем просто съезжать как молодые – глаза на лоб, из груди рвется восторженный крик… Так именно и рождаются самые яркие победы. Увы, с годами приходит контроль, ты начинаешь соображать, рассчитывать, сознательно участвовать в хитрых тактических играх. А нужно просто съезжать. Как в последний раз… Тут меня схватили за рукав. Я отпустил ручку двери, обернулся, и выяснилось, что я все еще у Машки в номере, а вот и она сама, буравит мне душу зелеными глазищами.

«Поль, ты правда уходишь?» – «Да». – «И что потом? Будешь подбегать с микрофоном и задавать мне глупые вопросы?» – «Нет, я буду сидеть в комментаторской и рассказывать народу, как загружается твоя подружка Ханна. Маш, а что мне еще остается?» – «Не знаю…» Опустила глаза. Я положил ей руку на плечо. Думал, током долбанет – обошлось. Плечо как плечо, живое. Чужое. «Маш, давай сделаем это. Круг почета, а, Маш? В этом сезоне мы еще можем. В следующем будет поздно, ты же знаешь. Давай, а? Станет гораздо легче. И тебе, и мне». Стряхнула мою руку, отвернулась. Я буркнул «Ну, до завтра…» и удрал. В коридоре околачивался Генка. Посмотрел я на него и вдруг подумал: елки-палки, мужику почти сорок, а ведь никто из команды никогда не обращается к нему на «вы». Все мы отлично знаем, для чего он нужен команде, и до чего он нужен, каждый это испытал на себе. Но… Генка никогда не выйдет на трассу. А мы по ней съезжаем почти каждый день. И трасса проклятая ломает нас, делает не такими, какие мы есть, или могли бы быть (что-то похожее Крис недавно говорила, только я не согласился тогда). Вот мы и ведем себя не по-людски. Заботиться друг о друге, помогать, терпеть слабости и прощать обиды, намеренно совершать какие-то поступки, облегчающие участь товарища… То есть поступать, как положено у нормальных людей. Мы об этом не думаем, и этого не делаем. У нас одна мама на всех, очень суровая – трасса, – но братьями и сестрами русские «челленджеры» от этого не стали. Наоборот, трасса разобщает. Делит лыжников на касты. Естественно, как любой брахман, я раньше думал, что это здорово: пусть всякая мелюзга знает свое место. Мы – верховные жрецы горнолыжного бога. Те, кто делает на нас ставки – козлы, но мы их с высоты своего положения милостиво прощаем, ведь они вносят посильную лепту, помогают нам служить (хотя все равно козлы). Остальные посередке и не стоят внимания. Но в какую нишу втиснуть того же Геннадия? Или моих родителей, прививших мальчишке любовь к горным лыжам, но так и оставшихся чайниками навек? Что вообще творится за границами моего крошечного мирка – там, где кончается снег и начинается все остальное? Мне кажется, что я знаю об этом достаточно. На самом деле голая информация без личного жизненного опыта не значит ничего. Да, пора уходить. Зачехлить лыжи – и в путь. Долгий, может быть не очень легкий. Пока еще не поздно. Туда, за горизонт бескрайнего снежного поля, в котором очень легко затеряться и погибнуть. А значит, послезавтра я начинаю съезжать так, как давно уже не ездил.

Генка чего-то ждал от меня, но я только махнул рукой неопределенно и пошел ужинать. Отстаньте все, маму вашу фак и папу тоже. Надоели. Геннадий Сергеевич попросил вытащить пару каштанов из огня – что ж, я рад стараться. Только Мария его ненаглядная, которая ему второй год не дает, через три этапа покинет команду навсегда. Машка хочет, чтобы я гнал во всю дурь – пожалуйста. Надеется увидеть, как я ненароком сломаюсь – ради Бога. Я тебе, зараза кудрявая, такое шоу покажу, от зависти удавишься. Вот так. Полный вперед. А то ничего себе заявочки – «твое драгоценное золото»… «покажи, что готов заплатить»… Эх, Машка, да ты без меня… Тьфу!… На самом деле я не был особенно рассержен. Но целенаправленно себя накручивал. Чтобы пройти трассу, ни на кого и ни на что не надеясь. Просто хорошо съехать.

Утром Мария выглядела очень собранной и деловитой. Весь завтрак я ловил на себе ее испытующий взгляд. Понятно было, что ей не терпится что-то у меня выяснить, но кругом было слишком много наших. Она перехватила меня по пути на склон. Барышня оказалась настроена решительно и сразу взяла быка за рога. «Слушай, Поль, ты это… Не сердишься на меня за вчерашнее?» – «А есть за что?» – «Да как тебе сказать. В общем, ты попусту не рискуй. Окажешься вторым – ориентируйся на мое время. Забудь всю ерунду, что я говорила. Я разозлилась просто. Явился, понимаешь, требует чего-то…» – «Да ладно, ерунда, все было понятно». – «Хорошо. Поль, ты не соврал, что уходишь?» – «Маш, ну ты ведь не слепая. Пора мне». Машка закусила губу и принялась изучать мои ботинки. Чертовски она была хороша в своем пятнистом комбинезоне, пальчики оближешь. «Ладно. Значит, договорились». И пошла. «Вы чего тут секретничаете?» – сзади возник крайне заинтересованный Илюха. «Вот именно – секретничаем». Я так эти слова произнес, что Илюха даже не попытался в ответ схохмить. Хорошо помню свое внутреннее состояние – все до лампочки. Что там Машка несла вчера, чего ей надо было сегодня… Мне нужно ехать. Очень быстро и с огромным удовольствием. Понеслись! Скорость мне, скорость! На горе я вдруг почувствовал основательно подзабытый зуд внутри. Прослушал тренера вполуха, ничего толком не запомнив. И рванул вниз. Поднялся и рванул еще. Еще! Тренер сначала вроде бы обрадовался, но постепенно начал смотреть на таймер с недоверием, а на меня – с опаской. Я был единственный в тот день, кому он не давал ценных указаний между спусками – только наблюдал. После четвертого моего прохода старик не удержался и спросил: «Ты чего так гонишь?» – «Спасибо большое!» – я скорчил обиженную рожу и укатил к подъемнику. Вслед донеслось: «Павел! Не смей!» Наш тренер мужик сообразительный. Если кто из его подопечных малость не в себе, он это чувствует на раз. Но мне было все равно. Я поездил еще, а когда понял, что на сегодня хватит, ушел в гостиницу, не спросясь. «Павел! Какого черта?!» – впервые старик вломился ко мне в номер без стука. «Я завтра хорошо съеду. Вот какого». Тренер потоптался немного в дверях для внушительности, пробормотал: «Ну-ну, посмотрим, как это у тебя получится…» и ушел. Другой бы на его месте поддержал, удачи пожелал, но только не он. В последние годы старик начал теряться в ситуациях, которых раньше просто не допустил бы вообще. Наверное, мы слишком для него выросли. Он уже не мог быть нам папочкой, суровым, но справедливым. Впрочем, подумай старик, будто я замышляю что-то лично против него, скандал был бы дикий. Старик? Пятьдесят три года. Старик. Бросил бы лыжи, считался бы мужчиной в расцвете сил. Но кто-то ведь должен тренировать всяких оболтусов.