Текст книги "Слушайте, о волки!"

Однако известный современникам ещё со слов Будды факт, что только «настоящее» суть реальность, а «прошлое» и «будущее» – сон, что есть только «сегодня» и «сейчас», а никакого «завтра» и «вчера» не существует нигде, кроме как в голове, по которой несколько раз с размаху ударили винной бутылкой, дурной кармой и кредитом под 25% годовых, сам по себе хоть и значим, но требует отдельного разъяснения.

Каждый художник, просыпаясь утром в своей (или в чужой, не имеет значения) постели, разумеется, обнаруживает безо всякого удивления (хотя иногда с прискорбием), что «сегодня» опять «сегодня», а не «завтра»: хотя ещё накануне, ложась спать, он был абсолютно уверен, что «завтра» таки наступит.

Этот нехитрый фокус в своё время лёг в основу широко известного фильма «День сурка», так что, описывая свою жизнь (вернее то, что он за неё принимает) посетитель начала XXI века часто использует именно этот мем, ссылаясь на героя фильма: «Я просыпаюсь, снова и снова, в одном и том же дне, который, как две капли воды, похож на предыдущий; моя жизнь – это «день сурка». Однако при всей элегантности, с которой «День сурка» высмеял унылую, бессмысленную и наполненную местечковым эгоизмом жизнь среднестатистического американца (француза, итальянца, перса, еврея, араба и далее по списку), его второй смысловой ряд оказался, к сожалению, непонятым: впрочем, как обычно. В конце фильма главгерой разрывает порочный круг, перестав заниматься самолюбованием, рефлексией, прекратив валять дурака, пить, жрать, ежедневно кончать жизнь самоубийством, и начав приносить пользу, – после чего просыпается, наконец, уже «завтра», то есть в дне, следующем за «Днём сурка»: что прекрасно воплощает социально-педагогический замысел авторов фильма, но, к сожалению, совершенно не отражает реального состояния вещей.

Нет никакого сомнения: спроси мы героя в финале фильма, какой сегодня день, и куда его снова угораздило проснуться, ему не оставалось бы ничего другого, кроме как признать, что сегодня опять «сегодня» (да, уже не второе февраля, а третье: но это мелкие детали, обусловленные, повторяем, только наличием у него перед носом календаря, в который он верит больше, чем в самого себя, и подтверждённые показаниями окружающих его свидетелей), так что никакого замкнутого круга он, в действительности, не разомкнул, и ни в какое «завтра» так и не проснулся, даже если бы ему на миг это и показалось.

Теперь, чтобы избежать госпитализации пациента в стационар, мы поторопились бы сообщить ему, что ничего страшного в происходящем с ним, собственно, нет, и что все так живут. Просто жители эпохи Кали-юги этого не осознают, пугаются, и всеми способами стараются об этом не думать, поскольку вся окружающая их ре-альность ежедневно изо всех утюгов убеждает их в том, что жить они должны именно в прошлом или в будущем: это и понятно, поскольку ни того, ни другого изменить нельзя, а именно невозможность ничего изменить и низводит потенциальных Творцов на уровень тварей. В то же время жители более осознанных эпох радуются этому обстоятельству, делают из него конструктивные выводы и получают удовольствие, живя и творя в настоящем, – и не слишком заморачиваясь на календари, поскольку каждый из них способен сочинить любой календарь «на коленке» за пять минут (чем, по-видимому, многие и развлекались, судя по дошедшим до нас сведениям о 40 024 Лѣте от 3-го Прибытия Вайтманы Перуна, или о Поре пробуждения личинок 驚蟄 (惊蛰) цзинчжэ). Заглянувший на наш огонёк борец с мировым сионизмом замечает, что если почаще смотреть на Небо и на Солнце, и пореже на Циферблат (тем более, что как замечал А.П.Чехов, нет такого предмета, который не подошёл бы еврею для фамилии), можно заметить гораздо больше интересного и ценного для себя. Спасибо, подумаем.

После ответа на вопрос «Что происходит?», и прежде чем перейти к вопросу «Что делать?», необходимо выяснить «Кто виноват?», для чего придётся, в частности, вспомнить о персонаже, известном древним римлянам под именем двуликого Януса.

Если кто-то не знает, как выглядит этот персонаж (что уже само по себе смешно, поскольку любой современник с утра до ночи видит его в собственном зеркале), то можно представить себе голову с двумя лицами, обращёнными в противоположных направлениях, причём одно лицо принадлежит молодому человеку, а другое старику. Двуликий Янус играет с современным человечеством сразу в несколько интересных игр, но главной из них остаётся игра в «прошлое» и «будущее». Проследив за собственным умственным процессом на протяжении всего нескольких минут, читатель легко убедится, что половину этого времени он вспоминал, что с ним уже произошло (минуту назад, вчера, неделю назад, десять лет назад, в детстве), другую половину времени думал, что с ним произойдёт (через минуту, завтра, через неделю, через десять лет), а вот уловить момент, когда он осознавал, что с ним происходит (сейчас, сию минуту, сию секунду) ему, к сожалению, почти никогда не удаётся. Престарелый лик двуликого Януса, как и его моложавый образ, созерцают исключительно прошлое и будущее: никакого инструмента посмотреть в настоящее у него, к сожалению, нет, однако подавляющее число современников без малейшего колебания следуют его примеру.

При этом, к сожалению, игнорируется очевидное обстоятельство: думать про «вчера» можно только при условии, что вы тратите на это своё «сегодня» (то же самое касается и дум насчёт «завтра»); думать про то, что происходило полчаса назад, равно как и пытаться представить себе, что случится через полчаса, можно только изнутри того самого мгновения, в котором вы находитесь. Таким образом, все мысли по поводу «вчера» и «завтра», по поводу «прошлого» и «будущего» оборачиваются изощрённым надувательством, при помощи которого пациент пытается заставить самого себя не думать о настоящем, они становятся просто сказкой, которую человек придумывает в режиме реального времени и тут же рассказывает сам себе: по-видимому, за неимением у него более важных и значимых дел.

Подобно двуликому Янусу, человек Железного века смотрит сразу в две стороны, ни одной из которых не существует. В этом смысле он оказывается даже в худшем положении, чем византийский орёл, который тоже пытается смотреть в противоположные стороны: но орёл хотя бы таращится в пространство, разрывается между Востоком и Западом, лихорадочно пытаясь не упустить ни там, ни сям ничего существенного, а двуликий Янус смотрит во время, что уже абсурдно само по себе. Пользуясь случаем, можно заодно возразить какому-нибудь агрессивно настроенному борцу с российским режимом времён Пятого Царства на его предложение заменить на гербе двуглавого орла на двужопого петуха: дескать, это лучше будет отражать суть происходящего в стране и на внешнеполитической арене. В действительности же не имеет значения, кого и со скольких сторон имеют, или кто и куда пытается смотреть, чтобы этого избежать: имеет значение лишь момент перехода от состояния, когда орёл, бог или человек крутит в пространстве или времени на 180 градусов головой, или любым другим местом, к состоянию, когда он сосредотачивается на настоящем и наконец обращается вверх, на небо.

Вернувшись, таким образом, к тому рисунку, который оказался перед нашим художником после того, как он отверг ущербную идею о «прошлом» и «будущем», и нарисовал вектор из настоящего вверх, а также объяснив нашему художнику, с чем были связаны его иллюзии на этот счёт, и кто в них виноват, мы неизбежно оказываемся перед необходимостью рассказать, что ему со всем этим делать: если он действительно считает себя очевидцем рассвета правды, горнистом утра богов, свидетелем зарницы Сатьи-юги, вестником Эпохи волка или пионером Золотого века.

В описанной нами модели, которая включает в себя только настоящее, времени оказывается, как раз-таки, навалом: его, в буквальном смысле слова, некуда девать. Представьте только, что наш художник становится способен, не сходя с места, и без всякой необходимости смотреть ни в прошлое, ни в будущее, увидеть мир глазами египтянина, жившего якобы сорок веков назад, или римлянина, якобы отстоящего на двадцать веков, или даже того, кто будет жить двадцать веков спустя: все эти люди удивительным образом оказываются совпавшими в одной единице времени под названием «сейчас». Более того: при внимательном рассмотрении выясняется, что совершенно никаких различий в их ментальных и психических процессах нет; все они, со всем их мысленным барахлом и скудным творческим потенциалом, ничуть не отличаются от нашего художника, который их в данный момент думает.

Но само по себе понимание, что налево нет «прошлого», а направо нет «будущего», нашему творцу мало что даёт. Вспомним известный анекдот: некий витязь оказался на распутье, где на мшистом камне высечены слова «Направо пойдёшь – битым будешь, налево пойдёшь – битым будешь»; долгую задумчивость витязя прерывает сидящий на камне ворон, который произносит человеческим голосом: «Мужик, ты решай быстрее, а то сейчас прямо здесь огребёшь…» Разумеется, налево идти не стоит: хотя подавляющее большинство наших современников и занято тем, что мысленно плутает по тропинкам собственного прошлого, на этих тропинках их ждёт только то, что и обещано на камне. Некоторая часть современников уверенно и гордо шагает (или наоборот, обливаясь холодным потом, трусливо крадётся) по мысленной тропе собственного будущего – и с тем же конечным результатом, тем более что Аннушка уже, как известно, разлила подсолнечное масло, так что отхвативший на этой тропе люлей может считать, что ещё дешево отделался. Задерживаться на перекрёстке, как нам сообщила вещая птица, тоже не имеет смысла: тем более, что, как мы выяснили выше, само по себе зависание между прошлым и будущим выливается исключительно в попытки просчитать, на каком направлении меньше побьют. Остаётся единственный путь – прямо, или вверх, что одно и то же (можно сказать, что мы просто ввели третье измерение в плоский до этого мир).

А вот если наш творец способен двигаться по узкой тропе между прошлым и будущим, она по мере продвижения вперёд неизбежно оказывается всё более похожей на лестницу, закручивающуюся по спирали и ведущую вверх: куда ему, собственно, и надо. Творческий процесс оказывается возможным только на этом пути, причём, как мы уже отмечали, только на этом пути творец и располагает неограниченным временем: любое отклонение от траектории сбрасывает его во «вчера» или в «завтра», где времени априори не хватает ни на что.

Таким образом, его жизнь превращается из обрыдлого движения из вчерашней точки А в завтрашнюю точку Б, в одном и том же загаженном вагоне, с одними и теми же изрядно поднадоевшими попутчиками, в один-единственный бесконечный день под названием «сегодня», который раскрывается навстречу творцу, подобно гигантскому цветущему бутону, фрактал за фракталом, и внутри которого подъём на каждую ступеньку вверх сопровождается сбрасыванием старой кожи, решительным расширением собственного пространства, установлением собственных правил игры, и производством огромного количества сопутствующих чудес чуть меньшего масштаба, но не менее увлекательных.

Для человека, живущего и творящего в такой временной конструкции, понятие «смысл жизни» начинает играть совершенно новыми красками именно потому, что кардинальным образом меняется представление о «жизни» вообще. Ранее жизнь состояла, как мы уже увидели, наполовину из попыток осмыслить прошлое, а на другую половину – из попыток угадать будущее. Итог этого во всех случаях оказывался одним и тем же: анализ прошлого показывал только количество упущенных возможностей и обилие наломанных дров, а попытки угадать будущее наводили на неизбежную мысль о кладбище.

Однако, плотно оказавшись в настоящем, человек с интересом обнаруживает, что его отношение к прошлому и будущему сильно изменилось. На прошлое он теперь смотрит примерно так же, как проснувшийся утром вспоминает обрывки собственного сна, то есть с некоторым любопытством, но никоим образом не связывая их с действительностью, а потом со словами «Б-р-р, приснится же такое!»       принимается за повседневные дела. В отношении же к будущему человеку вдруг становится понятна мысль, звучавшая множество раз в самых разных манифестациях Традиции, но наиболее точно ухваченная, пожалуй, поэтом Иосифом Бродским: «Смерть – это то, что бывает с другими». Иными словами, человек осознаёт, во-первых, что смерть – это всего лишь невозможность делать то, что тебе хочется, а во-вторых, что единственным поводом для этого может быть состояние полной неподвижности в деревянном ящике или без оного (очевидцы иногда говорят «Видех бо во гробе лежаща брата моего, безславна и безобразна»). Поскольку примерить это состояние на себя самого не получится у человека даже с самым развитым воображением, и поскольку прямо сейчас ему никто не запрещает делать то, что он хочет, то человек, уцепившись за бессмертие сегодняшнего дня, опять же спокойно приступает к повседневному творческому процессу.

В главе «Священная война» мы ещё вернёмся к тому, как соискатель Традиции, желающий изменить мир, может сделать это, предварительно включив в число своих личных непосредственных дел широкий круг вопросов: от мусора на газоне перед собственным домом до плохой погоды, от унылого настроения близкого родственника до попыток разных злых волшебников загнать население Земли в цифровой концлагерь. Границы собственного личного мира, таким образом, будет предложено раздвинуть до тех пределов, до которых только достанет воображения, и в которых не слишком перехватит дух. То же самое предлагается сейчас проделать и с собственной жизнью, и с её смыслом.

Жизнь отдельного человека – наиболее яркий пример фрактала, то есть структуры, в которой каждый малый элемент полностью эквивалентен всей структуре в целом. Любой прожитый день может сказать о данном конкретном человеке очень многое, – если не всё. Всё то же самое, что происходит с человеком от рассвета до заката отдельно взятого дня его жизни, будет происходить с ним и на протяжении всей его жизни в целом.

Если человек сегодня не сказал то, что он считает важным и нужным сказать – он не скажет этого никогда.

Если человек сегодня не предпринял ничего, чтобы сделать свою жизнь лучше – она не изменится, потому что он точно так же не предпримет этого и завтра. Смысл жизни в такой конструкции оказывается ни чем иным, как смыслом одного отдельно взятого дня.

ЗАМЕТКИ НА ПОЛЯХ

«А я вот что думаю… А что, если, в самом деле нам, так сказать, не побояться – и отменить время! Вот выхожу я, значит, на крыльцо в косоворотке-вышиванке, плюю вокруг себя семечки, повожу левым рукавом – и прошлое моё выплывает из рукава белым лебедем, и течёт себе налево вольным потоком, бежит молочной рекою с кисельными берегами; а на берегах тех сидят встреченные мною хлопцы и девицы, и машут мне издалека ручонками: дескать, вон они мы, Ванюша, не забывай!

Мир вам, кричу я им, как же вас забудешь, многих из вас вспоминаю: кого ночью в холодном поту, а кого и с тёплым родником у самого сердца, и все наши с вами приключения волоку за собой по жизни, как старый трамвай волочит прицепной вагон, потрясываясь и громыхая…

Повожу правым рукавом – и выкатывается из него моё будущее ровной дорогой, и гляжу я на него с надеждою, и даже энтузиазм начинаю испытывать, если сильно вглядываюсь, или в интернете накануне пересидел… Много там ждёт меня подвигов великих и свершений: и терем расписной, и грамота жалованная, и лягушонка там моя в коробчонке едет, и щука в руках, и журавль в озере, и карась в небе, и синица не дремлет…

Много дряни всякой в рукавах, если рубаху-от по неделям не стирать… Снял рубаху, бросил в бадейку, мыльцем хозяйственным застирал – хорошо! Ещё на крылечке постоял нагишом: свежо, привольно, но зябко. Поёжился от вечернего туману, поклацал мелко зубами, да и побежал обратно в избу: Настьку Ивлееву за границей смотреть, иван-чай на печи досушивать, да обещанную статью по критике фашизма бароном Юлиусом Эволой дописывать…

В настоящем жить – оно вернее. Нет, не то чтобы о прошлом совсем не вспоминать: это мы Иваны не помнящие родства получимся… С датами мировых войн нас тут президент, правда, поправляет, но уж до даты сотворения мира между Расой и Драконом не доберутся, поди… Личный опыт, опять же, надо воспринять: не то по лбу тебя граблями раз долбанёт, а ты и снова на них же встанешь. Только прошлое – его не вспоминать надо, а как бы в себе иметь. Ну вот идёшь ты по дороге, сунул руку в карман, а там гривенник. Ты не вспоминаешь, откуда взялся, когда ты его туда положил, кто тебе его дал, да за что: оно и незачем, есть гривенник и слава Богу, ты теперь сам себе камаринский мужик. Хочешь, возьми блоху на аркан, да в ночной клуб с нею, а хочешь, вложи его в сырую картофелину, чтобы к утру за серебряный сошёл: тогда вложишь уже понадёжнее, в биткоины там, или в акции Tesla, только в фонбеты всякие не играйся, «Спартак» всё равно «Ростову» не забьёт, а тебя потом мама с женой заругают… В общем, прошлое – оно как гривенник в кармане: оно для настоящего нужно.

И в будущее не надо глядеться с такой тревогой: а то у тебя уж волосёнки на лбу намокли, как будто тебе судья второй день твои же показания зачитывает. Будущее, оно как: его иметь надо в виде образа, а не в виде цифр и расчётов, это нам буржуины подкинули бизнес-планы-то всякие… И над образом этим крепко надо подумать, выбрать верный образ: мне и самому, бывает, чуть расслабишься, вместо богини Исиды спикер верхней палаты российского парламента является. Подышишь минут пять ребёфингом – отпускает… Так что надо взять в голову правильный образ и вперёд двигаться: всё равно дальше сегодняшнего дня не шагнёшь. Всё, что успеваешь – сегодня делай: как я вот. Рубаху – завтра достираю. Маньяна, в общем, как тамошние сефарды говорят…

Аз Мыслите Есть Наше, истинно так.

Аллах Акбар/Свинья Харам (Бог не выдаст/свинью не есть).

***

Разобравшись со временем, и предельно внимательно сосредоточившись на собственном настоящем, мы, как и обещали, наконец-то переходим к «Доктрине обретения смысла жизни через Хцоармылао», которая представляет собой программный ответ метапсихологии на этот вечный вопрос: читатель уже слишком долго ждал. Ибо «Обещания надо выполнять», как говорил один падишах, отдавая приказ о казни разлюбленной им наложницы, которую он когда-то обещал любить до гроба. И «Для того, кто долго ждал, награда становится особенно ценной», как успел сказать очередной генеральный секретарь ЦК КПСС в кратком промежутке между двумя правительственными похоронами.

Каждый уважающий себя йог знает, что человеческое тело представляет собой воронку, спиральный вихрь из волновых колебаний, пронизывающих всю Вселенную. Представьте себе, что вы увидели торнадо: только оно маленькое, примерное метр семьдесят высотой, в руке у него корзинка, и оно стоит вместе с вами в очереди на кассу продуктового магазина. То обстоятельство, что вы не видите бешеного спинообразного вращения соседа вокруг собственной оси (а он не видит, что тоже самое происходит с вами) объясняется просто особенностями работы мозга: для него слишком энергетически затратно наблюдать столь динамичный процесс, гораздо проще воспринять его как статичный. Более того, этот вихрь складывается из семи отдельных частей: для иллюстрации можете вставить друг в друга, скажем, семь кулинарных воронок, насадить всё это на палку и крутануть изо всех сил, – вы только что создали модель человека, как её понимает индуистская Веданта и современная физика. Эти семь воронок, составляющих волновое торнадо под названием «человек», в йогической практике называются чакрами: всё, что думает и делает любой стоящий в очереди на кассу йог, так или иначе связано именно с ними. Учение о чакрах обширно и многообразно: они формируют конкретные органы физического тела (а следовательно, определяют физическое здоровье), они задают фокус внимания человека (и, соответственно, направление его внешних усилий, вектор действия), а в некоторых случаях даже позволяют висеть в воздухе, внушать мысли и создавать материальные предметы прямо из окружающего эфира (ваш сосед из очереди пока этого не умеет, поэтому и ходит в магазин).

Однако метапсихология с прискорбием констатирует, что за всеми этими фокусами Веданта, к сожалению, не рассмотрела подлинного назначения и главного следствия подобного устройства человека. Можно сколько угодно гонять кундалини от хвоста до гривы, или визуализировать чистый свет, снисходящий с неба прямо в Сахрасрару (седьмая высшая чакра, макушка головы, «родничок»), однако без подлинного понимания того, для чего всё так устроено, практик будет напоминать ребёнка, который включил гирлянду в электросеть прямо в коробке и любуется огоньками, – вместо того, чтобы вывесить её на ёлку.

Вся эта книга, так или иначе, посвящена идее о необходимости разрушения всех навязанных человеку, и крайне некомфортных для него, экономических, политических, социально-невротических, угнетённо-критических и прочих иллюзорных миров, возврата к простому и ясному пониманию действительности, и осознания того, что только правильно сотворённая собственная психическая реальность позволяет производить любые нужные внешние трансформации. Однако любому творцу, как доходчиво показали многочисленные авторы, от Шарля Перро до Джоан Роулинг, для волшебства необходима волшебная палочка: набор из семи таких волшебных палочек, позволяющих производить любые трансформации внутреннего и внешнего, мы и получили в своё распоряжение.

«Доктрина обретения смысла жизни через Хцоармылао», по сути, представляет собой инструкцию по их использованию. Своё описание волшебных инструментов доктрина начинает с самой короткой первой палочки: и сразу оговаривается, что в руках творца её чудодейственные возможности крайне ограничены. Строго говоря, волшебник мало влияет на творческую функцию этого жезла: создать при его помощи не получится даже улыбки на чужом лице, не говоря уж про сколько-нибудь серьёзные чудеса. Вся магическая энергия первой палочки уходит на функциональное поддержание организма, то есть того аппарата из двух рук, двух ног, туловища и головы, который и позволяет волшебнику оставаться в живых (по крайней мере, в том смысле, который обычно вкладывается в это понятие). От самого волшебника никаких усилий при этом не требуется: первая палочка сама благополучно справляется с организацией кровообращения, пищеварения, гормональной секрецией, проводимостью нервных стволов и прочими чудесами, о производстве которых среднестатистический волшебник, как правило, слышит краем уха только на школьных уроках биологии и анатомии. От волшебника, строго говоря, требуется только не мешать первой палочке выполнять её работу: да, в организм нужно периодически закидывать топливо в виде пищи и воды, но в крайне незначительном объёме, и строго определённых параметров.

Представим, однако, реакцию начинающего волшебника на прочитанную в инструкции фразу «Не размахивайте первой палочкой без крайней необходимости». Что он немедленно сделает? Правильно: он немедленно начнёт размахивать палочкой, убеждая себя и окружающих, что крайняя необходимость уже здесь.

Почти всё, что делает среднестатистический волшебник первого уровня, направлено на то, чтобы не дать первой палочке спокойно выполнять свою функцию: от многочасового сидения скрючившись в душном пыльном помещении до пожирания в огромных количествах пищи, которую не при каких обстоятельствах не стал бы есть даже домашний кот, и употребления внутрь размешанного в различных пропорциях этилового спирта. При таком походе все магические усилия первой палочки сводятся уже только к борьбе против самого волшебника за спасение организма от беды, – каковая борьба примерно в течение шестидесяти лет завершается полной победой волшебника. Ни о каком творчестве волшебника при помощи палочки, разумеется, уже речи не идёт: для таких творцов «Доктрина обретения смысла жизни через Хцоармылао» лишь не устаёт цитировать универсальную фразу опытного электрика «Работает – не трогай!» Доктрина как бы намекает волшебнику, что практически полное отсутствие необходимости с его стороны вмешиваться в работу собственного организма нужно именно для направления его внимания на работу с остальными палочками: а их, как помнит читатель, целых шесть.

Однако, как показывает статистика (результаты наших клинических исследований, как всегда, прилагаются), в подавляющем большинстве случаев всё происходит с точностью до наоборот. Выхватив из волшебного набора первую палочку, творец с увлечением сосредотачивается именно на ней, то есть жрёт всё подряд, пьёт напитки разной крепости, нюхает городской смог, часами пялится в электронный гаджет и производит прочие увлекательные творческие эксперименты над собственным организмом. Примерно шестьдесят лет такого волшебства, повторяем, приводят творца к закономерному результату: лежа на больничной койке или на кладбище, он с недоумением и огорчением думает, что ему, по-видимому, подсунули какой-то шарлатанский волшебный набор, из-за чего он потратил всю свою жизнь на непонятные уже теперь даже ему самому творческие усилия, а смысл этой жизни остался так и не раскрыт. На это метапсихолог только со вздохом замечает «Инструкцию надо читать… И там, вообще-то, было ещё шесть палочек, так что если бы вы…» Тут он деликатно прерывает сам себя, бережно возвращает в коробку первую палочку, выпавшую из слабеющих рук пациента, и отправляет коробку на склад, где на стеллажах уже почти нет места от волшебных наборов, владельцы которых так и не продвинулись далее разрушительного творчества первого уровня.

Однако предположим, что волшебник был чуть более внимателен, чем добрая половина его сограждан, и всё же принял к сведению рекомендацию «Доктрины обретения смысла жизни через Хцоармылао» не размахивать своим организмом без крайней необходимости. Теперь про него с полным основанием можно сказать, что он прошёл инициацию первой ступени, то есть освоил пассивное творчество: волшебник первого уровня как раз и должен научиться не мешать процессу, который идёт как надо безо всякого волшебства. Достав из набора палочку номер два, он теперь может переходить к творчеству активному: то есть запускать те (пока ещё примитивные) процессы, которые без его непосредственного участия уже невозможны. Именно со второго этапа творец начинает достигать активных желаний: то есть получать то, чего раньше не было (смысл первого этапа, как мы увидели, сводился лишь к умению не разрушить то, что уже есть).

Однако творчество второго уровня по-прежнему связано с телом-организмом: ибо все чудеса, необходимые для обслуживания телесных желаний, произвести проще всего.

Если спросить сравнительно сытое и находящееся в безопасности тело, чего оно хочет, то тело, разумеется, захочет другое тело. Это странноватое для магов высших уровней стремление юных волшебников иметь друг друга в протонауке психологии носило название «сексуальное поведение». Суть этого поведения сводится к тому, что своего собственного тела творцу становится мало: ему, для начала, требуется второе тело, которое можно было бы сделать своим (и считать его таковым как можно дольше), а потом извлечь из своего, или из этого второго, ещё несколько тел поменьше, которые тоже можно было бы считать своими. Такое размножение наделяет начинающего творца ощущением собственного могущества, что (как отмечает метапсихология) критически важно для укрепления его веры в себя и в свои возможности, столь необходимой на последующих этапах творчества (прежде чем изобразить «Сотворение мира» на своде храма, нужно научиться рисовать на листочке маму, папу и домик).

Желание, которое формулирует волшебник на этом этапе, обычно звучит как «Хочу иметь, кроме моего, ещё вот это тело, а потом ещё создать парочку новых», что в технических целях обычно сокращается до магического заклинания «Хочу иметь семью» (особенности сексуального поведения на этапе поздней Кали-юги в ряде случаев трансформировали её до «Сначала хочу иметь всех, до кого дотянусь, а потом семью», что, очевидно, свидетельствует о некотором возрастании аппетитов и амбиций современных волшебников).

Разумеется, обретение в собственность сразу нескольких тел сопряжено для творца с необходимостью обустройства места для их хранения: нехорошо, если «лисицы имеют норы, и птицы небесные – гнезда; а сын человеческий не имеет, где преклонить голову». Творение второго этапа предполагает, таким образом, не только собирание коллекции из чужих тел, но и обустройство гнезда, норы, пещеры, шалаша или двухсотметрового пентхауса, где всем этим можно заниматься, и где всё это потом можно держать. Взмахнув палочкой номер два и произнеся «Займёмся сексом!», волшебник начинает осваивать творчество второго уровня, состоящее в телоприобретении и телонакоплении. Однако под этой фразой не следует понимать то, что в неё вкладывает похотливый папуас начала XXI века. В самом широком смысле, воспитание детей и внуков, равно как и ухаживание за собственными родителями, тоже относится к сексуальному поведению, то есть поведению, которое свойственно организму с учётом его половой принадлежности: в этом смысле муж, жена, сын, дочь, дед, племянница и прочие семейные и родовые роли – это не что иное, как сексуальные роли (даже если насмотревшийся порно адепт поздней Кали-юги под сексуальными ролями тоже привык понимать что-то другое). В равной степени это относится и к самому понятию «сексуальность»: вопреки убеждению начинающих волшебников, это не владение пикапом, и не тугая задница, а способность к глубокому, чувственному и насыщенному эмоциональному и телесному контакту с другими живыми существами. В этом смысле, как замечает метапсихология, не имеет значения, совокупляетесь ли вы с половым партнёром, обнимаете ли старика-родственника, играете с ребёнком или даже просто гладите кошку: всё это суть проявление здоровой сексуальности. Или, напротив, демонстрация своей репрессированной, подавленной, забитой дюймовыми гвоздями под плинтус сексуальности: все перечисленные действия люди сплошь и рядом делают так, словно вытачивают шестерёнку на китайском конвейере, тупо, уныло, тоскливо и привычно. Ученица-метапсихолога, известная своими академическими экспериментами в данной области, горячо замечает, что подлинная сексуальность проявляется в глазах, в голосе, в жестах и мимике, в походке, даже в дыхании человека, именно тогда, когда окружающий контекст, казалось бы, менее всего к этому располагает: именно эту способность человека и называют «умением растопить лёд», а вовсе не способность рассказать анекдот или натянуть на лицо улыбку коммивояжёра, пришедшего продавать страховку. Растопить лёд означает привнести в контекст элемент личного тепла и телесного присутствия, означает дать понять, что напротив тебя – всего лишь член твой семьи, твой родственник, пусть и в сто двадцать пятом колене, но входящий в одну с тобой огромную коллекцию тел, которую сотни тысяч лет назад начал собирать некий продвинутый волшебник. То обстоятельство, что современник Железного века практически убрал чувственный и родственный элемент даже из собственного совокупления, сделав из него либо средство реализации личных социально-экономических проектов, либо средство обеспечения иерархии и подчинения, хорошо иллюстрируется анекдотом про старого полковника и молодого капитана, которые узрели на улице двух симпатичных барышень: « —Товарищ полковник, смотрите, какие бабы! А давайте мы их отымеем!» « —Хм… Ну, давай. А за что?»