Текст книги "Слушайте, о волки!"

Ученик метапсихолога вспоминает, что однажды ему пришлось стать очевидцем разговора видного писателя-духоборца с директором одной из многочисленных российских гидроэлектростанций. Писатель мягко интересовался, не стыдно ли собеседнику по утрам смотреться в зеркало, и как он себя чувствует при мысли, что вся его жизнь связана с уродованием природного ландшафта, затоплением окрестных деревень и кладбищ, лесов и плодородных земель, и выжиманием последних соков из многострадальной русской реки и земли, в обмен на зарплатную подачку от прислужников мирового империализма. В ответ директор ГЭС, мужественно борясь с периодически возникающим заиканием (sic!, отмечает метапсихолог), горячо убеждал писателя-провокатора, что и спит он прекрасно, и днём чувствует себя настоящим героем, потому, что вся его жизнь, напротив, посвящена светлой борьбе за обеспечение населения электрической энергией, а плата за цивилизацию – она и есть плата за цивилизацию, и нечего тут сопли разводить: РАО «ЕЭС» всё равно больше и ценнее любого кладбища. Правда, прижатый глубоким взглядом родновера к самому краю сибирской реки, допрашиваемый периодически сбивался на эзопов язык, говоря о корпоративной культуре, и о своей невозможности как должностного лица сказать более того, что он может сказать: однако тут же приходил в себя (или выходил из себя, наш ученик не смог до конца оформить его психологический портрет) и горячее прежнего бросался в контрнаступление, старательно пытаясь при этом встать спиною к солнцу.

Приведённый пример, собственно, как раз и подтверждает, на какие душевные подвиги приходится идти людям, не просто купившим билет в цирк, но и претендующим на место даже не в зрительном зале, а на самой арене: хотя бы в качестве конферансье, суфлёров или подносчиков реквизита. Настойчивые попытки возгонки собственного кундалини не выше третьей чакры, и только для того, чтобы направить его из собственного солнечного сплетения на затопление окрестных лесов и деревень в целях корпоративного обогащения – это само по себе действие крайне спорное, ограничивающее представление человека о собственном предназначении на земле. Но фокус мистера Барнума, как мы уже выяснили, ещё и в том, что практикующий такое безобразие йог помимо своей воли оказывается перед необходимостью продажи хрена за огурец: то есть перед необходимостью систематически, и вопреки очевидному, убеждать и себя, и окружающих в том, что его путь наполнен добром и светом (пусть даже и электрическим). Комфортно жить в ощущении безобразия, творимого собственными руками, способно только крайне небольшое число потомственных колдунов: однако даже их совместных усилий, при всём их желании, не хватило бы на преграждение всех рек, вырубание всех лесов и сокращение населения до проектной отметки в один золотой миллиард.

На их счастье, вокруг цирка мистера Барнума уже толпится огромное количество желающих хлеба и зрелищ зевак: ибо им, как мы уже выяснили, ещё на в детстве на горшке продемонстрировали яркую афишу. Любому из них теперь можно запросто продать билет: особенно, если убедить его, что сидеть он будет на два ряда ближе к арене, чем большинство его земляков из деревни Кукуево, откуда он двадцать лет добирался по бездорожью до райцентра. Если же намекнуть адепту, что билет он получает по спецтарифу, недоступному для четырёх пятых оболваненной публики, а его личной перспективой является переход из зала на арену (а то и, чего доброго, даже за кулисы цирка мистера Барнума) – можно быть уверенным, что посетитель вцепится в свою жизненную возможность всеми четырьмя зубами, которые ему удалось сохранить на предыдущем этапе борьбы за жизненный успех. То обстоятельство, что теперь он всю жизнь будет заикаться, прятать лицо от солнца и произносить слова об ограничениях, накладываемых корпоративной культурой (вроде тех, которые произнёс видный российский банкир в ответ на вопрос об отсутствии филиалов его банка в Крыму), уже никак не может затмить захватывающее его чувство сосания под ложечкой: которое, впрочем, как мы уже выяснили чуть ранее, в действительности является не чувством от взмывания ввысь, а ощущением лыжника, под ногами которого закончился трамплин, и которому совсем скоро придётся исполнять сложный телемарк, чтобы не убиться оземь.

Метапсихология замечает, что такие бегущие сами от себя персонажи, в действительности, преобладают даже на арене цирка мистера Барнума: чего уж говорить о зрительном зале, сплошь состоящем из подобной почтеннейшей публики. Самогипноз является самой лучшей формой гипноза из всех существующих: по меткому замечанию маэстро Франца Антона Месмера, «Настоящий гипнотизёр хорошо понимает, кто кого на самом деле гипнотизирует». Тем, кто не проник сходу в глубину мысли родоначальника современных техник внушения, и не понял, кто из пары «гипнотизируемый – гипнотизёр» в действительности усерднее работает над погружением в транс, приведём ещё пушкинскую строчку: «Ах, обмануть меня не трудно – я сам обманываться рад!»      Именно настойчивое желание обманываться и обеспечивало в течение всей ночи Сварога такой приток желающих посетить цирк Барнума, протолкнуться поближе к арене, выступить на ней с номером, и даже подглядеть за кулисы (или, подобно де Артаньяну, получить из этих кулис алмазный перстень из неизвестно чьей руки: хотя шансы получить таким же образом кукиш, разумеется, на несколько порядков выше). Как покажет метапсихология в последующих главах, дурак из пословицы разбивает лоб даже при попытке помолиться Богу: чего уж говорить о человеке, перед которым выложили лотерейный билет в великой лотерее жизни и объяснили, что билет беспроигрышный, надо только как следует потереть (перетереть, откатить и отмазать). Разумеется, как и в любой лотерее, шансы на реальный выигрыш значительно ниже шансов на проигрыш: проблема адепта только в том, что ему, повторяем, с самого детства имплантировали в голову предельно своеобразную картину того, что является выигрышем, а что проигрышем. Единственный победитель в глобальном цирке, моделью которого выступает цирк Барнума – это, разумеется, сам владелец цирка (просто в силу того обстоятельства, что его, в отличие от реального Ф.Т.Барнума, никогда и не существовало на свете). Произошла воистину грандиозная вещь: некий архитектор словно бы случайно забыл на столе чертежи Вавилонской башни, а нашедшие их люди жадно принялись сооружать цивилизацию по этим чертежам, отчего-то сходу уверовав в свою возможность добраться до неба именно с верхнего этажа возводимого строения. Господин владелец цирка, строго говоря, ничего сам не строил и не создавал: он поговорил с народом о цирке и ушёл; однако сразу после его ухода народ засучил рукава, и в поте лица сам принялся за сооружение «Величайшего шоу на Земле, цирка Барнума и Лондона», наполняя его выдвигаемыми из собственных рядов уродами, клоунами, дрессированными животными и карточными шулерами, сам себе продавая билеты, сам смеясь над собственным выступлением, и сам себя выбрасывая за шкирку из балагана сразу, как только закончились деньги.

Вполне возможно, именно в этом и состоит главный урок, который может извлечь для себя рождённый в разгар нынешнего Рагнарёка творец, не желающий быть зачисленным мистером Барнумом в его специфическую целевую аудиторию и созерцать тот же самый репертуар, за право увидеть который уже вывернули карманы поколения его предшественников. Тот факт, что цирк Барнума существует, и даже то обстоятельство, что в нём иногда происходят интересные и достойные внимания события, нисколько не означает, что за пределами этого цирка не существует вообще ничего, что мимо этого цирка невозможно пройти, или что пройдя мимо цирка, потребитель упускает что-то принципиально для себя важное. Более того: в известной степени, балаган уродов мистера Барнума существует именно для того, чтобы заинтересованный в успехе собственного творения Творец имел перед глазами, так сказать, наглядный пример того, что именно делать не надо, как делать не надо и почему не надо.

Как горячо замечает в этом месте ученик метапсихолога, тому, кто осознал себя в качестве Творца, сам по себе этот балаган не мешает: но ему никогда и в голову не придёт создавать что-то подобное для себя или подле себя, а уж о том, чтобы прочно обосноваться внутри балагана (неважно, в каком качестве: бесстыжего иллюзиониста, туповатого клоуна, усталого дрессированного животного, или зачарованного всем происходящим простака) для него и речи идти не может.

Внутренне соглашаясь с молодым задором и энтузиазмом своего неофита, метапсихология на словах лишь добавляет, что для того, кто освоил творение собственных миров, строительство внутри этих миров разного рода цирков, храмов, крепостей, колизеев и прочих архитектурных объектов, а уже тем более формирование для них репертуара, и фейс-контроль на входе, безусловно, является чудесами подчинённого уровня. Возможность попинать мяч (или любой другой шар по выбору) не ограничена футбольным полем, а наличие чужого цирка не исключает возможности строительства рядом с ним своего собственного храма, обсерватории или библиотеки, – и даже возможности отказаться от строительства вообще и просто посидеть на зелёной траве под лучами солнца.

Глава 3. Смысл жизни

Галёрка, ша! Я публике скажу,

Кто в этой жизни «красный», а кто «белый»,

Кого Господь для дальшей жизни сделал,

А кто отжил. Я кончу – покажу!

(Александр Новиков)

Для начала – супер-блиц. Кто из знатоков останется за игровым столом? Опять этот очкастый или снова этот усатый? А, лысый?… Ну, давай, лысой: не подавись колбасой… Как всегда, три вопроса, по двадцать секунд на ответ: лысый, готов? Тогда поехали…

1. Ребе, скажите мне, в чем смысл жизни?

– Ну и зачем портить ответом такой шикарный вопрос?

2. Учитель, есть ли у жизни реальный смысл?

– Вопрос не в том, есть ли смысл. Вопрос в том, есть ли у тебя реальная жизнь…

3. Доктор, почему мне иногда кажется, что в жизни нет смысла?!.

– Хорошо вам, батенька! Мне иногда кажется, что он есть…

А теперь, внимание: правильный ответ…

Для начала рассмотрим вопрос о смысле жизни в его исторической перспективе. Понятно, что возникает он только у человека, переставшего бороться за собственное выживание в прямом смысле этого слова. Ещё в расцвет Кали-юги, то есть полторы-две тысячи лет назад, ежедневная борьба за физическое выживание была уделом девяти десятых населения планеты: за исключением деградировавших браминов-жрецов, подло предавших идеалы Золотого века, и заваривших всю кашу упадка, а также фараонов, цезарей и прочих кшатриев, которые с подачи этих браминов эксплуатировали нищую массу. В такой ситуации вопрос о смысле жизни не имел актуальности, ибо жрецы знали ответ, а кшатрии и подневольные шудры им не задавались: первые потому, что им было очень хорошо, а вторые потому, что им было совсем плохо.

Однако, понаблюдав за динамикой сокращения подневольного населения, и осознав крайне низкий КПД работы по принципу «Всем копать! Упавших закапываем, остальные продолжают!», две руководящие категории приняли решения о переходе с мясного животноводства на молочное: что в последующие несколько веков привело к стремительному улучшению условий содержания поголовья, особенно заметному начиная с XX века. Здесь-то и проявилась конструктивная особенность человеческого мозга, коварство которой сложно было оценить заранее: когда всю свою нервную энергию человек тратит на борьбу за жизнь, никаких излишков, которые можно было бы потратить на рефлексию по поводу жизни, у него уже не остаётся. Однако, как только его помещают в относительно комфортное стойло и избавляют от необходимости ежедневно уворачиваться от мясника, человек немедленно задаётся вопросом «В чём смысл жизни?» (для наглядности можно представить себе паровоз, у которого ранее весь пар преобразовывался в движение, а теперь всё больше уходит в гудок).

Впервые всерьёз загудело, насколько можно судить, у древних греков, которые оставили масштабные и развёрнутые инструкции на этот счёт, затем эстафету приняли римляне. После того, как вся эта философствующая поляна была снесена не разобравшимися в происходящем варварами, смыслоискательство затихло на несколько веков, чтобы с новой силой возобновиться уже в христианской Европе. Достойным унисоном западному паровозному гудку выступил скрип восточной телеги, которая в этот же самый исторический отрезок подвезла к полю боя буддизм, даосизм и конфуцианство (являющиеся куда в большей степени философскими, а не религиозными системами). Но, даже несмотря на столь богатое наследие предков, житель XXI века сплошь и рядом задаёт себе этот вопрос так, словно бы он родился, так сказать, в чистом поле, где до него никогда никто не жил (подобно вылупившемуся на Луне Лунтику): причём эмоциональный накал вопроса всё возрастает, по мере того, как продолжается улучшение жилищных условий, кормёжки и здравоохранения.

В исторической перспективе отдельно взятого человека тоже есть свои особенности.

Впервые вопрос «В чём смысл жизни?» приходит к пациенту в период полового созревания, то есть в районе тринадцати-четырнадцати лет, причём собирать его приходится из двух разных половинок «Неужели я такой же, как все?» и «Неужели я не такой, как все?», которые в равной степени ужасают вопрошающего. Метапсихология не располагает сведениями о том, возможен ли этот вопрос в более раннем возрасте: дошедшие отдельные слухи на этот счёт (вроде этого: «– Жизнь есть бессмысленная череда усилий, приводящих лишь к новым страданиям!» «– Дорогой, иди скорее сюда! Наш малыш произнёс первые слова!!») мы склонны считать недостоверными. Сложив два своих вопроса воедино (что удаётся примерно к восемнадцати годам) человек впервые испытывает тревогу, которую впоследствии его психиатр назовёт экзистенциальным кризисом: жить вроде надо, но куда и зачем – непонятно. Однако, своевременно занявшись сексом, и втянувшись в этот процесс лет на двадцать-двадцать пять, человек канализирует свой пар в нужном направлении, и даже умудряется выдавать свои собственные половые желания за построение карьеры, повышение социального статуса, накопление капитала, создание семьи, а в особо запущенных случаях – даже за обретение любви.

Тем не менее, всему своё время: к сорока годам сексуальный импульс идёт на спад, и человека вдруг посещает откровение, совершенно непредставимое для шудры в ранней Кали-юге (просто потому, что того в этом возрасте уже закапывали). Ладно скроенный в юности из двух половинок, и уже вроде бы подзабытый, вопрос снова встаёт перед человеком во весь рост, и снова разваливается на две пугающие части: «Ну, и что же всё это было?» и «И что же теперь дальше?» (в архаичной психологии это называлось «кризис среднего возраста»).

Когда пациент приходит с этим к мудрецу, понимающему, что он имеет дело всего лишь с биологическим механизмом (то есть с гудком, громкость которого резко возросла после падения скорости паровоза), мудрец, разумеется, не может посоветовать ничего, кроме интенсивных занятий физкультурой, закаливающих процедур и экстремальных хобби (к числу каковых в этом возрасте уже относится и большой секс, в который многие стремятся вернуться, не желая уходить на спокойную тренерскую работу). Однако, подобно Остапу Бендеру, который не понимал, как можно заменить Зосю пилкой дров, наш адепт тоже не понимает, как можно заменить двадцатипятилетнюю сексуальную карьеру физкультурой и обливанием по утрам. «Должно же быть что-то ещё?..» говорит он, а если к этому времени ему невзначай попадается на глаза Сократ, Марк Аврелий, Лев Толстой, или хотя бы интернет-гуру по саморазвитию, то экзистенциальное болото угрожает засосать его уже окончательно. Метапсихология констатирует (ссылки на наши многочисленные лабораторные исследования и статистические выкладки см. в приложении), что даже если ежедневно заниматься физкультурой и пилить Зосю, этого явно недостаточно для расходования без остатка всей психической энергии, вырабатываемой ретикулярной формацией головного мозга: более того, мы исходим из предположения, что это неспроста. Настоящая глава, собственно, и предназначена для мета-анализа того, каким образом, и на какое движение паровоза может быть израсходован пар, который менее всего хотелось бы тратить на гудок «В чём смысл жизни?»

Итак, если внимательно разобраться (а это нам придётся делать на протяжении всей книги постоянно), во всём есть смысл, – или, по крайней мере, человек так предполагает. С этим и связаны его настойчивые попытки определить смысл жизни: самые кроткие и непритязательные хотели бы его найти в готовом виде (как молодой мещанин Саша Корейко в 1915 году хотел найти туго набитый бумажник у водосточного жёлоба), а более дерзкие и уверенные в себе – даже создать собственный смысл. Язвительный гедонист, перегнувшись через никелированный поручень яхты с шипучим бокалом в загорелой руке назидательно замечает, что смысл жизни начинает искать только тот, кто не находит в ней радости, то есть имеет проблемы с выработкой головным мозгом дофамина, – в доказательство чего осушает бокал, как бы подтверждая отсутствие этих проблем у него самого. С тем аргументом, что радость от жизни важнее, чем её же смысл, спорить, разумеется, сложно: равно как и с тем, что основная масса людей приходит к поискам второго именно после неудачных попыток обрести первое. Наш гедонист прав и по поводу дофамина, то есть насчёт того, что субъективное ощущение радости – результат сугубо химического процесса, следствие выработки мозгом конкретного гормона. Однако мягко возразим нашему новому другу: тот способ запуска дофаминовой реакции, который выбрал он, к сожалению, крайне ненадёжен.

Разумеется, он перебрался на яхту только после того, как его мозг перестал радоваться алюминиевому ”Корвету-600 WA” с «Ямахой» в 150 лошадей, а в «Корвете» оказался в силу падения уровня дофамина по поводу своей свежепокрашенной моторки «Нептун-3» 1977 года выпуска. Понятно, что бокал «Дом Периньона» в его руке способствует выработке дофамина в той же степени, в которой этому помогала бутылка жигулёвского пива на затопленном песчаном карьере двадцать лет назад: тем более, что загорелая женская задница, на которой лежит его вторая рука, по-прежнему принадлежит юной красавице (годящейся в дочки той самой, что тогда загорала на карьере). Все эти лабиринты из плавсредств всё возрастающего размера и мощности, алкогольных напитков и женских задниц, в которых блуждает его мозг в поисках очередной дофаминовой инъекции, способны поддерживать пациента в состоянии радости только при условии, что они выводят его на всё новые рубежи: то есть когда возраст алкогольных напитков обгоняет возраст красавиц по возрастающей экспоненте, а перспектива по дешёвке приобрести «Eclipse», когда яхта будет выставлена на «Авито» наигравшимся владельцем, отнюдь не выглядит туманной. Однако у этого способа радоваться есть два серьёзных минуса: во-первых, его явная эксклюзивность (в среднем по больнице, люди пользуются катером только при купании ребёнка в ванной), а во-вторых, необходимость постоянного повышения дозы, выражающейся в метрах, лошадиных силах, убитых енотах и в прочих условных единицах. То есть для весьма существенной части аудитории этот способ оказывается принципиально недостижим, – а для тех, кто уже движется по этому пути, обратного хода нет (под угрозой жесточайшего абстинентного синдрома), а впереди маячит лишь сложная сингулярность, иронично описанная Виктором Пелевиным как «пространство Фридмана».

Именно поэтому метапсихолог, спускаясь в пять утра с борта яхты в обнимку с гостеприимным хозяином, с жаждой потомственного аристократа лакая из горлышка остатки «Дом Периньона», и с трудом волоча за собой норовящую заснуть ходячую рекламу купальников, делает широкий благодарный жест (чуть не зацепив бутылкой рекламу по голове) и произносит почти что ленинское «Спасибо! Но мы пойдём другим путём!», – как бы намекая, что вихрь революции взметнётся вновь, только состоять он этот раз будет не в экспроприации яхт, а всего лишь в приведении мозгов в состояние бесперебойной подачи дофамина.

Как уже понял читатель из первой главы, «Чтобы сделать мир Дорасаицао, начни Хцоармылао». Именно Хцоармылао и является тем волшебным рецептом, который только и придаёт жизни подлинную осмысленность, но что не менее важно, – оно же и является источником постоянной радости, который никоим образом не зависит ни от количества, ни от размеров, ни от объёмов, а приносит тотальное ощущение полноты бытия сам по себе, и позволяет надёжно вывести дофаминовый поток на проектный уровень. Не просто обрести смысл, но совместить смысл жизни и радость от неё оказывается возможным, – и как раз посредством Хцоармылао. Развитию этой мысли и посвящена данная глава: при этом изложение вопроса, как уже пояснялось ранее, опирается в большей степени не на затасканные слова, по поводу которых у читателя может присутствовать иллюзия их понимания, а на необходимые для подлинного понимания образы.

Разумеется, каждая уважающая себя доктрина, посягающая на взлом жизни (популярный мем «lifehack¹³», по-видимому, попал в русский язык в виде англицизма именно в силу своей явной неблагозвучности при переводе), должна иметь своё священное писание, или, по крайней мере, письменный артефакт, который содержал бы все её основные положения. У герметистов своя «Изумрудная скрижаль», у египетских жрецов «Книга мёртвых», у евреев-заговорщиков «Протоколы сионских мудрецов», у славян-родноверов «Веды Перуна», у марксистов «Манифест коммунистической партии», – словом, без программного документа, который хотя бы в нескольких штрихах описывает доктрину, ни в одном шаманстве не обойтись. Метапсихология в этом смысле не хочет проигрывать: поэтому сотрудники нашей лаборатории «Наследие потомков» в данный момент завершают оформление «Доктрины смысла жизни через Хцоармылао», после чего понадобится ещё некоторое время на искусственное состаривание пергамента и закапывание его где-нибудь под пятым северным камнем развалин библиотеки Тефлона Парафинянина. Чтобы не мешать ребятам, и не обрадоваться раньше времени, мы пока набросаем общими мазками картину того, на что ещё можно опереться в своём понимании смысла жизни, и только потом огласим содержание чудесно обретённого артефакта, с соответствующими необходимыми пояснениями.

Трудно спорить с тем, что смысл жизни вообще складывается из смысла отдельных поступков в частности. Метапсихология смысл собственных поступков крайне рекомендует искать, как минимум, до, а не после совершения действия. Это кажется довольно очевидным, – но вы бы удивились, узнав, какое количество людей поступают прямо противоположным образом: то есть они сначала действуют, а потом, задним числом, находят смысл в собственном действии. Более того: нередко эта попытка вложения смысла задним числом на деле является ни чем иным, как попыткой самооправдания. Для различения заранее заложенного смысла, вложения смысла задним числом и попытки самооправдания за сделанное, приведём конкретную иллюстрацию.

Вспомните известный анекдот, в котором некая дама рассказывает подруге своё вчерашнее приключение. К ней в гости, вдруг и без приглашения, приходит её знакомый Вася (Жан, Зигфрид, Махмуд) и хмуро садится за стол, ни произнося ни слова. Она, несколько недоумевая, угощает гостя борщом (консоме с пашотом, айнтопфом, лагманом), хотя за едой он продолжает молчать. Они выпивают (в случае с Махмудом, вероятно, курят кальян), потом она включает и смотрит вместе с ним художественный фильм, на середине которого он, всё так же молча, валит её на диван и совершает то, что отдельные попы в русской глубинке по старинке называют словом «уестествил» (вполне возможно, у отдельных мулл в аравийской глубинке тоже есть термин на сей счёт). Потом он, всё так же молча, одевается и уходит.

Рассказ дамы завершается эпичной фразой «И вот я думаю: а чего он заходил? Может, сказать чего хотел?..»

Рассмотрим этот кейс с точки зрения метапсихологического анализа.

Для приходившего гостя смысл всего мероприятия, по-видимому, был определён заранее. Если бы его о смысле прямо спросила хозяйка, когда он только вошёл, он бы, вероятно, ответил нечто вроде «Дорогая, когда я тебя вижу, мой смысл наполняется жизнью…» Однако его не спросили: и он действовал так, как и предписывает действовать метапсихология при наличии заранее заданного смысла, но в ситуации неопределённости, неоднозначности входных данных и многовариантности итогового результата: то есть в обстановке, когда уже ясно, что ты хочешь, но ещё не понятно, как сие получить. Пришелец предоставил событиям случаться самим по себе, или, как сказали бы по ту сторону Хуанхэ, уселся на берегу в ожидании проплывающего трупа врага.

Такое поведение гостя не является актом У-Вэй в подлинном смысле этого слова (о доктрине У-Вэй речь пойдёт ниже). От У-Вэй, или великой даосской практики неделания, его безобразная выходка отличается именно наличием заранее заданного смысла. У-Вэй, по справедливому замечанию Бенджамина Хоффа, является ни чем иным, как органичной формой поведения Пу, то есть «необработанного куска дерева» (г-н Хофф на этом основании, и ввиду явного фонетического сходства, взял на себя смелость объяснить этим всю логику поведения знаменитого медвежонка Винни-Пуха, созданного А.А.Милном, но оставим это на его совести). Делание (или неделание) без заранее определённого смысла, когда сам по себе акт действия или бездействия идентичен результату, мы, повторяем, разберём далее.

А вот принимающая сторона в рассматриваемом анекдоте отличилась, прямо скажем, не в лучшую сторону.

В её поведении на протяжении всего развития ситуации прослеживаются явные попытки этот смысл угадать, прочесть, срисовать, выявить. Вот она кормит гостя («Может, голоден и поесть пришёл?») Вот она предлагает ему расслабиться (пока на уровне употребления веществ, изменяющих химическую среду в головном мозге), но и эта её инициатива гостя, очевидно, не удовлетворяет до конца. Далее она предлагает ему некое подобие культурной программы (в старинные времена хозяйка станцевала бы для гостя или сыграла на арфе, в чуть более поздние – предложила бы партию в триктрак или обсуждение последних театральных новостей, но современная домохозяйка ограничена в своём репертуаре телевизором или ноутбуком). Однако и этот акт внимания гость оставляет без должной оценки: то есть смысл его посещения, понимает хозяйка, состоит и не в удовлетворении культурного голода. Наконец, он совершает то, что хозяйкой дома как раз остаётся, по большому счёту, и незамеченным, поскольку слишком тесно сливается с её повседневной практикой и не выглядит на её фоне чем-то неординарным. Как итог, его посещение задаёт даме вечную загадку существования смысла, которую она и пытается разрешить в разговоре с подругой: если мужчина приходил не поесть, не выпить и не обогатить себя культурным багажом, – то зачем он приходил?

Возможно, чтобы сообщить некую информацию? Здесь мы и наблюдаем попытку вложения «смысла», который совершенно не объясняет ни ситуацию в целом, ни поведение её отдельных участников. Для гостя смысл ясен, определён и заранее известен. Для хозяйки – тёмен, непонятен и скрыт. Если подруга, которую она вовлекла в свой духовный поиск, приоткроет ей завесу истины, и обнажит тот смысл, который в произошедшее вкладывал гость, – она, скорее всего, будет страшно разочарована.

Почему? Потому что этот «смысл», к сожалению, лишает её отдельное индивидуальное бытие (что, в её понимании, эквивалентно Бытию и Жизни в целом) налёта тайны. Для особ подобного склада, как это обоснованно констатирует метапсихология (ссылки на наши многочисленные лабораторные исследования и перекрёстное цитирование источников см. в списке использованной литературы) отсутствие смысла вообще – нетерпимо, а наличие утилитарного, простого, естественного и не обременённого тайной смысла – неприемлемо вдвойне. В тех словах пришельца, которые так и не прозвучали («Зачем он приходил? Может, сказать чего хотел?») могло прозвучать Признание, мог блеснуть Свет Истины, могло послышаться бряцание боевого стремени и фырчание белого коня, образ которого много лет так упорно ею создавался выведением при помощи тонкого пальчика на замороженном стекле заветного вензеля… Но – не сложилось.

Отсюда и невозможность увидеть очевидное, но пренеприятное. Отсюда и нежелание воспринять подлинный смысл (под «подлинностью» метапсихология здесь и далее понимает исключительно тот вариант интерпретации реальности, который задаётся участником игры, сделавшим первый ход). Этим и объясняется попытка хозяйки наделить самостоятельным смыслом те действия гостя, которые были подготовкой, прелюдией к ключевому акту смыслообретения, которые были, как мы уже выяснили, лишь процессом созерцания реки – до того момента, пока по ней не проплыло главное.

В метапсихологии такая попытка, по аналогии с её протоматерью психологией, называется психологической защитой.

Читатель, который ещё не устал следить за нашей мыслью, разумеется, помнит, что рассмотренная ситуация вложения смысла задним числом нами противопоставлена ситуации самооправдания. Поясним, в чём же различие.

Допустим, что свой рассказ дама завершала бы не вопросом «Зачем он приходил? Может, сказать чего хотел?», а напротив, ответом, утверждением, констатацией, резюме. Каким мог бы быть этот её ответ? Это её резюме? Что бы она сказала?

Скорее всего (и это также подтверждается нашими многочисленными статистическими выборками), суть свелась бы к обвинению в произошедшем на хате исключительно гостя. То, как формулируются подобного рода обвинения, читатель вполне может представить себе и сам, исходя из своего жизненного опыта (мы предполагаем, что нашим Читателем является лицо, уже достигшее 18-ти лет: впрочем, некоторые пилотные исследования метапсихологии позволяют нам предположить, что половая зрелость отдельных подростков младше этого возраста в современном мире превосходит половую зрелость тех, кто уже трижды перешагнул этот возраст). Для пояснения этой мысли мы пригласили эксперта по формальной логике, уже достигшего половой зрелости, – и вот что он рассказал:

«Базовых линий, содержащиеся в таком возможном мессадже хозяйки, две.

Во-первых, это классическая когнитивная ошибка обобщения, то есть глобальный вывод из частного случая, сделанный по принципу «Все живущие на свете М1, М2, М3…Мn являются К, потому что один (или двое) встреченных мною М оказались К». Варианты этой линии: «Всем живущим на свете М1, М2, М3…Мn нужно от меня (от «нас») только С, потому что одному (или двоим) встреченным мною М оказалось нужно от меня только это».