Текст книги "Просветленные видят в темноте. Как превратить поражение в победу"

– Да никак, – ответил я и поведал, как пытался одолжить денег у друзей.

– Что же тебя удивляет? – поинтересовался монах, когда я закончил рассказ.

– Почему они так ко мне переменились? Еще неделю назад все было иначе! Каждый бы за меня последнюю рубаху отдал!

– Ты уверен в этом? – брат Пон поднял левую бровь. – Погоди, не возмущайся… Никто не хочет сказать, что твои друзья не настоящие или что они лживые гнусные типы. Просто ты воспринимал их рожденные из твоей же головы привычные, шаблонные образы… Держи-ка…

И он выдал мне дынный шейк с торчащей из него трубочкой.

Я взял стаканчик, и рука моя заныла – таким холодным тот оказался.

– С моим появлением твое сознание начало модифицироваться, не какие-то его части, а все целиком. Изменилась перспектива, и ты увидел своих друзей немного с другого бока, или даже не с бока, а со спины. Кроме того, посмотрим на ситуацию с их стороны – ты вдруг ни с того ни с сего начал вести себя дико, не в соответствии с их представлениями о тебе, выбиваясь из собственного образа… Как ты думаешь, это кого-то обрадовало?

– Ну, вряд ли, – отозвался я. – Но злиться-то зачем?

Как и всякий фаранг-долгожитель, я вовсе не проводил каждый день на пляже…

– Люди просто любят, когда их ожидания в отношении других оправдываются. Если этого не происходит, возникают злость, раздражение, гнев, непонимание, подозрения…

– Ну да, я в этом убедился, – пробормотал я. – Но ведь я никого толком не видел! Никого не встречал все это время…

Брат Пон развел руками:

– Наверняка весь кондо гудит о твоем внезапном исчезновении. Слухи, сплетни… Помнишь, я говорил, что на ожидания и взгляды других не стоит обращать внимания?

Ну да, еще бы я не помнил – это случилось всего несколько дней назад!

Но одно дело – принять умом некий принцип, и совсем другое – воплотить его в жизнь.

– Ну а много раньше я упоминал, что собственные ожидания и надежды причиняют нам массу неприятностей. Вот ты надеялся выйти из затруднений, взяв взаймы у друзей, ожидал от них помощи… и что?

Я пожал плечами:

– Деньги мне все равно нужно достать, а я пока не знаю где.

– Ты можешь продать один из своих магазинов.

Эта мысль приходила мне в голову, само собой, но энтузиазма не вызвала – несколько лет назад, еще до знакомства с братом Поном, я лишился бизнеса, остался практически ни с чем, у разбитого корыта.

Еще раз проходить через подобное мне не хотелось.

– И вообще, – сказал монах, – это что, главная твоя проблема в данный момент? Давно ли ты купался?

– Э… – я несколько опешил.

Как и всякий фаранг-долгожитель, я вовсе не проводил каждый свободный день на пляже… Ну если не считать выезд на дайвинг несколько дней назад, то в море я погружался под Новый год… или в начале декабря, когда приезжали друзья из Москвы?

– Так вот иди и окунись, – велел брат Пон. – И получи удовольствие.

Поплавал я замечательно, на какое-то время словно растворился в теплой воде и солнечных бликах. Выбрался на берег под последними лучами уходившего за горизонт светила, а когда высох и оделся, на берегу начало темнеть и загорелись фонари на вершине башни «Паттайя Парка».

Явился хозяин макашницы, брат Пон «сдал вахту», и мы зашагали туда, где я оставил машину.

Я не знал, где буду сегодня ночевать, не представлял, где раздобуду денег, чтобы откупиться от вымогателей, но в этот момент меня это совершенно не волновало… Безо всяких усилий или специальных упражнений я воспринимал мир через призму алая-виджняны, сознания-сокровищницы…

Пучок нитей восприятия, растущих из единого центра, не имеющего ничего общего с тем «я», что способно мучиться и претерпевать страдания, ощущать боль или недовольство.

Нет, эмоции имели место, как и мысли, но все это существовало на периферии восприятия.

– И ты еще говоришь, что все было зря? – спросил брат Пон, когда мы сели в машину.

– Зря не зря, но ради чего? – пробурчал я, с трудом артикулируя обычные слова. – Есть ли та свобода, к которой я иду? Существует ли нирвана?

– Ну да, слепец, не видящий цветов, тоже утверждает, что их нет в природе. Удивительно, но он по-своему прав, – и брат Пон расхохотался, да так заразительно, что я не смог к нему не присоединиться.

Он велел мне ехать на Наклыа-роад, и я решил, что меня ждет очередная ночь в компании бомжей. Запарковались мы на том же месте, но двинулись вовсе не в сторону пляжа, а обратно к центру города.

– Вот тут нас и приютят сегодня, – заявил монах, когда справа началась высокая ограда вокруг небольшого вата.

Что тут за храм и как он называется, я не знал, хотя сто раз проезжал мимо.

Выглядело святилище обыденно: светло-бежевое здание на возвышении, ведущая к нему широкая лестница, остроконечная крыша, фронтон украшен фресками с Буддой и его сподвижниками в оранжевых рясах, внизу, меж колонн у входа, портрет короля в белой с золотом мантии.

– А нас тут ждут? – спросил я.

– Конечно, – подтвердил брат Пон.

Едва мы ступили на лестницу, как рядом с портретом короля объявился невысокий старый монах, напомнивший мне брата Лоонга, отшельника из джунглей Бирмы, – то же самое морщинистое лицо, безмятежные темные глаза и полное отсутствие зубов.

Увидев брата Пона, монах всплеснул руками и бросился нам навстречу.

Последовал обмен поклонами, в котором я тоже принял участие, после чего нас повели за храм, туда, где под высокими деревьями располагались жилые строения. Рюкзаки мы оставили в спальне для гостей, а затем неожиданно для меня зашагали обратно.

– Что происходит? – шепотом поинтересовался я.

– Наш хозяин увидел, что ты в трудном положении, – отозвался тот столь же тихо. – Решил, что тебе не помешает помощь самого Просветленного, Львиноголосого, Победителя.

У входа в храм мы разулись, и я с опаской вступил под высокие своды.

Откровенно говоря, я даже не мог считать себя буддистом, поскольку не просил убежища в Будде, Дхарме и Сангхе… Да и брат Пон не раз говорил, что ему совершенно не важно, во что я верю, главное – что я думаю и что делаю…

Имею ли я право тут находиться?

Углы и стены прятались во мраке, но золоченую статую Просветленного было видно хорошо. Здесь он представал сидящим, со сложенными на коленях руками, а под высоким постаментом статуи громоздились охапки цветов, меж них терялись фигурки небожителей рангом пониже.

– Садись и обращайся к нему, – велел брат Пон.

– Но я не умею… – растерянно пробормотал я.

– А тут уметь и не надо, – пожилой монах улыбнулся мне и поманил за собой.

Я сделал несколько шагов и уселся на предложенном мне месте, скрестил ноги. Закрыл глаза, ощущая себя самозванцем, чужаком, без спроса, под личиной явившимся туда, куда его не звали.

У входа в храм мы разулись, и я с опаской ступил под высокие своды.

Монахи обменялись парой фраз на тайском, потом наступила тишина.

Ее нарушил прикатившийся снаружи звон колокола…

Я вспомнил, где и когда слышал точно такой же звук, и в следующий момент ощутил прикосновение к затылку и потерял ощущение собственного «я» среди многих других «я», которые в одно и то же время были мной и мной ни в коей степени не являлись.

Мужчины, женщины проживали жизни, длинные и короткие, но в конце концов каждый раз приходила смерть. Годами страдали от тяжелых болезней, несли вражду через десятилетия и воевали с соседями из-за клочка земли, ссорились с близкими насмерть из-за горсти медных монет.

Ухаживали за детьми-инвалидами или жили с необычайным уродством.

Это был поток, где не существовало прошлого, настоящего и будущего, имело место только вечное «сейчас», и мое собственное бытие занимало в этом «сейчас» малую долю процента…

Потом все это сжалось, сколлапсировало в точку…

Я вздрогнул и обнаружил себя в храме, перед невозмутимым ликом Будды, и одежда моя была насквозь мокрой от пота.

Меня трясло, я все еще переживал многочисленные смерти, через которые прошел только что, – от старости, от перерезающего горло ножа, от скоротечной болезни, в зубах хищника, от голода или холода.

Рука брата Пона опустилась мне на плечо, и стало немного легче.

– 3-зачем? – вопросил я, лязгая зубами.

– Что, нынешние проблемы все еще кажутся тебе важными и серьезными? – вопросил он.

– Н-нет…

– Исключительно редко бывает польза от созерцания иных воплощений твоего потока осознания, и вот сегодня как раз такой момент. Все, происходящее в данный момент, – лишь пылинка на ободе гигантского колеса сансары, через миг ее уже не будет, появятся другие… И так тысячелетие за тысячелетием, без смысла и цели, без надежды на завершение…

Бусины на четках

Мы не можем выбирать обстоятельства нашей жизни.

Да, определенная свобода у некоторых личностей имеется, но все равно в рамках заданных граничных условий – место рождения, родственников, биологические характеристики и умственные способности никто не в силах изменить.

Зато свобода выбора есть в том, как нам воспринимать эти обстоятельства.

Жизнь выставляет перед нами огромную витрину с тысячами вещей, и уже мы каждый день решаем, на чем сосредоточить внимание – на том, чтобы казаться важным и значительным, на зарабатывании очередной пачки денег, на красоте окружающего мира или на тех людях, что рядом.

На том, чтобы изо всех сил поддерживать фальшивое эго, или на достижении свободы.

Идентичные обстоятельства и условия люди воспринимают совершенно по-разному, кто-то под начавшимся дождем мрачно сгорбится и примется ворчать, а другой стащит ботинки и ринется плясать по лужам босиком, как в детстве.

И крайне редко встречается такая жизнь, в которой выбора нет совсем.

* * *

Выработка истинного сострадания начинается со сравнительно простого упражнения.

В любой ситуации, когда мы сталкиваемся с агрессией, негативом со стороны другого человека, нужно отодвинуть в сторону вполне естественные эмоции и мысли по этому поводу и вспомнить, что тот, кого мы считаем другим, является на самом деле образом нашего собственного сознания.

И неприязнь, раздражение или гнев, что вроде бы приходят снаружи, на самом деле принадлежат нам, являются не более чем симптомами болезни, от которой мы страдаем и которую только нам необходимо вылечить!

В случае успеха восприятие изменяется так, что становится невозможной ответная агрессия, любой встречный негатив… Как можно злиться на собственную воспалившуюся селезенку или ненавидеть свое больное ухо?

* * *

Любая серьезная попытка изменить себя вызывает трансформацию сознания целиком.

Изменяются в том числе и хранящиеся в нем образы близких людей, стабильные, привычные, укрепляемые годами шаблоны. Мы начинаем видеть родственников и друзей с другой точки зрения, иначе, открываем такие их стороны, о которых ранее не подозревали, иногда не самые приятные.

Часто это выглядит так, как будто резко и в худшую сторону изменился другой человек, но на самом деле все наоборот.

С другой стороны, мы сами, ослабляя власть эго и очищая сознание от аффектов, начинаем действовать по-иному и тем самым рушим свой образ в глазах окружающих, перестаем оправдывать их ожидания.

Отсюда почти неизбежное изумление, раздражение и вопросы типа «Не сошел ли ты с ума?» или «Что с тобой вообще происходит, почему ты так странно себя ведешь?», а также требования не дурить и не заниматься ерундой.

Поэтому нет смысла ждать, что наши успехи на пути к свободе вызовут у окружающих радость и умиление.

Глава 4
Тантра Темноты

Спал я плохо, одолевали надоедливые тайские комары.

Лишь под утро сумел забыться и, естественно, ни о каком осознавании во сне даже и не вспомнил.

Поскольку вставать в буддийском монастыре положено до рассвета, поднялся я с тяжелой, точно котел, головой. Да и отголоски вчерашнего переживания не исчезли окончательно, наиболее яркие образы всплывали из памяти, заставляя меня вздрагивать.

Монахи помоложе отправились собирать подношения, а мы с братом Поном вернулись в храм, где и уселись на пол уже вдвоем.

– Ехать на пляж еще рано, – сказал он. – Поэтому у нас есть время поговорить… Предмет для рассуждений все тот же – сознание, то самое, что формирует мир вокруг нас, определяет, находимся ли мы в аду, в пространстве животных, людей или среди богов.

Я покорно кивнул.

От недосыпа и вчерашней «процедуры» в теле и разуме царило онемение, не хотелось вообще ничего, ни говорить, ни действовать, даже того, чтобы меня оставили в покое.

От беседы об отвлеченных вещах мне стало легче, вялость начала уходить.

Брат Пон поведал, что один из древних мудрецов разделил опыт, получаемый нашим сознанием, на три вида: целиком иллюзорный, извлеченный из игры разума с вымышленными объектами; взаимозависимый, обладающий частичной реальностью, когда ум работает аналитически, используя представления и идеи о реальном положении вещей; и интуитивный, лишенный двойственности продукт истинного способа восприятия, свойственного лишь просветленным.

– Парикальмита, паратантра и паринишпанна, – сказал он. – Так их называют. Имена можешь не запоминать, вряд ли пригодятся.

Удивительно, но от беседы об отвлеченных вещах мне стало легче, вялость начала уходить.

– Есть другая схема, – продолжил брат Пон. – Сознание делится на пять видов…

Он упомянул кармически активное, трансформирующее, проецирующее, познающее и воспроизводящее, а затем принялся описывать, как они между собой взаимодействуют.

К этому времени я почти совсем пришел в себя.

– Ну вот, ты готов задавать вопросы, а значит, все идет как нужно, – сказал монах, осекшись на полуслове.

Судя по лукавому виду, он затеял всю эту лекцию не для того, чтобы дать новые знания, а с целью каким-то не совсем постижимым для меня образом растормошить мое восприятие.

– Вроде да, – признал я. – И какая из двух схем истинная?

– А ты подумай, – предложил брат Пон. – Все же просто.

– Обе… и никакая? Все зависит от точки зрения?

Монах кивнул.

– Можно выразиться более сложным образом, как это обычно делается, – сказал он. – Схема из трех видов не является истинной и не является не-истинной, схема из пяти видов тоже не является истинной и не является не-истинной… Но смысл будет тот же.

Голова у меня слегка закружилась.

– Еще одно противоречие из тех, что должны быть включены в сознание, чтобы разрушить клетку из банальных противопоставлений, внутри которой мы живем? – предположил я и поежился, от воспоминаний о вчерашнем по спине побежал холодок. – Как то, что о смерти надо помнить, но в то же время не придавать ей значения, поскольку ее нет?

– Совершенно верно.

– Как и то, что вы меня ничему не учите и вам вообще нечему меня учить?

– Опять же ты прав, – монах улыбался невинно, голова продолжала кружиться, но это было даже приятно, возникало ощущение, что укрытый внутри черепа ум хочет одновременно убежать в противоположных направлениях и в процессе дергается и растягивается, постепенно утончаясь.

Я попробовал закрыть глаза, но это не помогло.

– А теперь поговорим серьезно, – тон брата Пона заставил меня встрепенуться. – Настало время сообщить, чем же мы все-таки с тобой занимаемся в этом прекрасном несуществующем городе.

От этих слов и того, как они были сказаны, по моей спине побежали мурашки.

– Знакомо ли тебе слово тантра? – поинтересовался монах.

– Да, – я кивнул. – Ну как же… тантрическая йога и всякий разврат вокруг нее…

– Ох уж эти мне фаранги, – брат Пон поцокал языком. – Все способны испортить. Само слово «тантра» вполне невинное, означает лишь вид священных текстов и основанных на них практик… Они в идеале позволяют куда быстрее добиться свободы, чем иные методы, но в то же время они и более опасны… Это как крутая тропа, она намного короче и ведет к вершине прямо, но с нее можно сорваться и переломать все кости, и тогда новое восхождение если и предпримешь, то очень нескоро.

Это выглядело понятным.

– Тантры бывают разных типов, их очень много, все не изучить и за сто жизней, – продолжил он. – То, что мы делаем с тобой здесь и сейчас, именуется Тантрой Темноты.

Рассказывать дальше брат Пон отказался, ну а я не стал настаивать, поскольку не сомневался, что рано или поздно буду знать все.

Когда мы сели в машину, чтобы ехать к «Паттайя Парку», он напомнил мне про самовстряхивание – в последние дни я если его и практиковал, то лишь урывками, а затем снова забывал.

Сейчас же все пошло легко, и я, делая «срезы» себя каждые десять-пятнадцать минут, пришел в состояние, близкое к тому, которое переживал, исполняя смрити. Оказавшись на пляже, без особых усилий переместил центр сознания в одну из рук и занялся фруктами.

Ну а к макашнице нашей выстроилась настоящая очередь.

Туристы галдели, брат Пон улыбался, точно ведущий шоу на американском ТВ, я орудовал ножом. Я воспринимал мир четко, рельефно, осознавал все запахи, от мангового сока на лезвии до собственного пота, звуки от шума моря до отдаленного рокота лодочного мотора.

Но в то же время и сама Паттайя, и заполнявшие ее люди казались изображениями на завернутом вокруг меня холсте, который в то же время был частью меня, такой же неотъемлемой, как нос или уши.

Поэтому как я мог злиться на истошно оравшую девочку лет трех?

Или раздражаться по поводу того, что пьяный жирдяй весом в два центнера едва не опрокинул нашу макашницу, после чего, брызжа слюной, долго матерился по поводу «чернозадых»?

Одна часть сознания взаимодействовала с другой, и только…

К полудню, когда стало совсем жарко, толпа схлынула.

– Если хочешь, иди искупайся, – предложил мне брат Пон, указывая на море, сверкавшее под лучами солнца.

Но у меня такого желания не имелось, так что я лишь головой покачал.

А потом вытащил телефон и отошел на десяток метров от макашницы – вчера я испробовал не все варианты «дружеского займа», кое-кто еще остался про запас.

– Привет, – сказал Толик, взявший трубку после первого же гудка. – Ты как, брат?

Выслушал он меня спокойно, не стал расспрашивать, почему я съехал из кондо и что вообще со мной происходит, а узнав, что мне нужны деньги, поинтересовался только суммой и тем, на какой срок я хочу ее получить.

Туристы галдели, брат Пон улыбался, точно ведущий шоу на американском ТВ, я орудовал ножом.

– Не вопрос, – заявил он. – Приезжай ко мне в офис через час. Годится?

– Конечно! – радостно воскликнул я. – Буду!

«Офисом» Толик называл комнатку за кухней в ресторане «Московские огни», расположенном неподалеку от отеля «Прима Вилла». Там он сидел под включенным чуть ли не с утра до ночи кондиционером, занимался делами, курил сигары и прихлебывал смешанный с ледяной колой ром.

– Кажется, я нашел деньги, – сказал я, вернувшись к брату Пону.

– Ну и отлично, – сказал тот. – Езжай, если тебе нужно. Я и один справлюсь. Возвращайся только к вечеру.

Я кивнул и чуть ли не вприпрыжку зашагал к выходу с пляжа.

Машину на этот раз оставил чуть в стороне, на одном из пустынных сои Пратамнака. Свернув на него, услышал шум мотора за спиной и посторонился, чтобы не оказаться на пути автомобиля.

Краем глаза увидел нагнавший меня черный пикап, щелкнула открывшаяся дверца. Начал поворачивать голову, и в этот момент что-то тяжелое и мягкое ударило меня по затылку. Перед глазами все расплылось, шершавое коснулось макушки, поползло вниз, царапая нос и уши.

Я взмахнул руками, чтобы удержать равновесие, ощутил, что меня подхватили под локти. Упал на мягкое, неудачно вывернув хрустнувшую шею, а затем на меня кто-то сел и вновь хлопнула дверца.

– Не рыпайся, фаранг, – сказал прямо в ухо знакомый хриплый голос.

Заработал двигатель, меня качнуло.

Судя по всему, я находился на заднем сиденье автомобиля, с мешком из дерюги на голове, с закрученными за спину руками.

– Куда… – выдавил я. – Зачем?.. Я.

– Заткнись, урод, – прервал хриплый. – Ты чего, думал, что ты самый умный, да? Удрал из своего кондо, чтобы мы тебя не нашли? Одежду поменял, чтобы не узнали? Волосы снял?

– Нет! – воскликнул я, но меня ударили по ребрам, и я замолчал.

– Ты не самый умный, – продолжил лекцию мой собеседник. – Мы тебя проучим. Напомним, что ты имеешь дело с серьезными людьми и что долг тебе придется отдать завтра.

Только в этот момент мне стало страшно.

Да, убивать эти парни меня не будут, но вот изуродовать могут…

Я рванулся, пытаясь распрямиться и высвободиться, последовала злая реплика на тайском. Новый удар по затылку, на этот раз несколько более сильный, погрузил меня во тьму.

В себя я пришел от того, что меня потянули за ногу.

– Эй, миста! – позвал женский голос. – Жив-не-жив?

– Жив… – отозвался я, с трудом шевеля разбитыми губами.

Похитители вытряхнули меня из машины в полубессознательном состоянии и некоторое время били, пока я вновь не отключился.

Судя по тому, что я мог видеть, мешок с головы у меня свалился.

Башка трещала, словно целое поле кузнечиков, ныли ребра и спина, адски болела правая лодыжка.

Но руками и ногами я мог двигать, а это означало, что они, слава всем богам, не сломаны.

Перевернувшись на спину, обнаружил, что лежу в канаве у забора, а рядом сидит на корточках молоденькая круглолицая тайка в шортах и цветастой майке и с тревогой смотрит на меня.

– Полиция надо-не-надо? – спросила она все на том же тайглише.

– Нет, – сказал я.

Что я расскажу стражам закона – что меня похитили двое тайцев, лиц которых я не видел, увезли в машине в глухой переулок, где слегка побили, и, даже не ограбив, исчезли в неизвестном направлении?

Рядом сидела на корточках молоденькая круглолицая тайка и с тревогой смотрела на меня.

Полицейские решат, что я либо наркоман, либо сумасшедший.

Сесть я смог с первой попытки, хотя руки дрожали и подламывались, а голова кружилась. Ощупав карманы, убедился, что деньги, телефон и ключи от машины на месте, и вздохнул с облегчением.

– Где… – спросил я, фокусируя взгляд на тайке, – мотобайк-такси?

Мне сейчас нужен врач, и я знаю, где его найти.

Барышня закивала, вскочила и торопливо ушагала куда-то мне за спину.

Вернулась она через пару минут верхом на крохотном скутере, махнула розовым шлемом и гордо заявила:

– Я – мотобайк-такси! Куда?

– Мемориал Госпиталь, – сказал я, поднимаясь.

Как-то раз я уже обращался в это заведение, остался доволен и ценами, и обслуживанием.

– Двести бат! – выпалила тайка: доброта добротой, а чуток заработать на фаранге сам Будда велел.

Я кивнул и, уцепившись за мотобайк, начал вставать.

Через пять минут мы ехали по длинному извилистому переулку, с одной стороны был пустырь, а с другой за забором торчал каркас недостроенного дома – судя по всему, друзья-вымогатели выбрали для «беседы» заброшенный уголок где-то между Южной улицей и Тепразитом.

Водила тайка в стиле обкуренного Шумахера, так что до Мемориал Госпиталя мы доехали за десять минут. Я отдал двести бат и заковылял к его стеклянным расходящимся дверям, припадая на правую ногу.

Лодыжку я то ли вывихнул, то ли подвернул, то ли вообще сломал…

Внутри госпиталя меня, едва увидев, взяли в оборот.

– Упал, – сказал я, когда отлично говоривший на английском врач поинтересовался, что со мной случилось.

«Асфальтовую болезнь» после падения с байка зарабатывал чуть ли не каждый фаранг в Паттайе, и счастье еще, если для пострадавшего все ограничивалось ушибами, царапинами и содранной кожей.

Врач с сомнением посмотрел на меня, но дальше спрашивать не стал.

Клиент платит, а остальное – его дело.

Меня ощупали, сделали рентген, где надо – помазали, где надо – забинтовали, вкололи обезболивающее и прописали гору таблеток. Хирург сказал, что серьезных повреждений у меня нет, кости целы, а что до лодыжки – вывих пройдет через некоторое время.

Я уверил его, что оставлять меня на ночь не надо, дома мне будет всяко лучше. После этого меня проводили к кассе, где я расстался со значительным количеством бумажек, украшенных изображением тайского короля.

А направившись к выходу, обнаружил, что меня ждет брат Пон.

– Откуда вы здесь? – спросил я, не пытаясь скрыть удивление.

– Настоящий учитель всегда знает, что творится с учеником, – ответил монах. – Даже если никакого обучения нет и учить нечему… Поздравляю, ты справился отлично.

Я недоуменно заморгал:

– С чем?

– Насколько я могу видеть, в последние часы ты действовал, пребывая в состоянии Пустоты, и, хотя оказался не в самых благоприятных обстоятельствах, не дал аффектам овладеть собой.

И в самом деле, после приступа страха, когда меня затащили в машину, я оставался на удивление спокойным. Не злился на похитившую меня парочку, не ругался и не жаловался, и даже боли не давал одолеть себя, наблюдал за происходившим как бы немного со стороны.

– Сейчас ты далеко не уйдешь и не уедешь, – тут брат Пон аккуратно взял меня за предплечье и повел за собой. – Поэтому я снял номер в отеле, тут рядом, минуту пешком.

Откровенно говоря, я ожидал, что мы заселимся в «клоповник» для неприхотливых бэкпекеров.

Но монах привел меня в небольшую гостиницу, о которой я до сегодняшнего дня не слышал. Нас встретили в вестибюле поклонами и чуть ли не народными плясками и отвели в уютный номер с двумя спальнями, просторной гостиной и самой настоящей ванной!

В каждой комнате стояло по букету живых цветов, на подушках лежали крохотные веночки.

Пока я в меру возможностей пытался вымыться и привести себя в порядок, брат Пон ушел и вернулся с двумя пакетами, в одном оказались нарезанные фрукты в пластиковых контейнерах с крышками, в другом – упакованная точно таким же образом жареная лапша с морепродуктами.

На еду я накинулся с жадностью.

– Ну, вот и прекрасно, – сказал брат Пон, когда мы закончили с ужином. – Ты как? Тело работает?

Я нахмурился, оценивая состояние организма, вынужден был признать, что неплохо – сильно болела только лодыжка, все остальное ныло и постанывало, но жить особенно не мешало.

– Могло быть куда хуже, – заявил монах, выслушав мой краткий отчет. – Поверь. Если бы ты не так давно не совершил ряд поступков, кардинально изменивших твой жизненный путь, то тебя бы просто изуродовали.

– То есть сегодняшнее избиение было неизбежным? – я нахмурился. – Почему?

– Последствия некоторых действий, совершенных в прошлом, должны реализоваться, – в голосе брата Пона звучало сожаление. – Даже если ты уже стал на путь к свободе. Вспомни Будду Шакьямуни, чье воплощенное тело умерло от отравления некачественной пищей… Наверняка он мучился, переживая эту хворь, но одновременно развязывал последний узел собственной кармы, накопленной за многие кальпы, за миллионы лет. Некоторые наши поступки, совершенные вчера, десять месяцев или сто тысяч веков назад, порождают такое сильное эхо, что его отголоски со стопроцентной вероятностью вернутся к нам, и с этим ничего нельзя поделать, хоть десять лет бейся лбом в покаянных поклонах или пожертвуй в храм телегу драгоценностей.

Я преувеличивал: физиономия моя, откровенно говоря, не слишком пострадала.

– А можно выяснить, почему я должен был сегодня получить по лицу? – спросил я.

Говоря так, я преувеличил: физиономия моя, откровенно говоря, не слишком пострадала. Изучив ее в зеркале, я убедился, что заработал пару не очень больших ссадин и фингал на правой скуле.

– Ты точно хочешь это знать? – глаза монаха заискрились, и вовсе не весельем.

Я пережил момент острой неуверенности, возникло желание отказаться.

– Д-да… – сказал я, отогнав его в сторону.

– Тогда, – брат Пон, сидевший на диване, скрестив ноги, наклонился вперед, и взгляд его пришпилил меня к спинке кресла. – Ты должен вспомнить ушастого мальчика. Немедленно!

– Кого… – начал было я, и тут из памяти вынырнул эпизод такого давнего прошлого, что я накрепко его забыл к моменту поступления в университет.

Мальчишка с большими ушами, его звали Антоном, учился в первом классе, а я в третьем… Жил он в соседнем доме, и по дороге в школу и обратно мы частенько пересекались…

Непонятно почему, но мне доставляло удовольствие швырять в него грязью или снежками, натягивать шапку на уши, стаскивать портфель и швырять в глубокий сугроб.

– Нет… – прохрипел я, встряхивая головой, пытаясь отогнать назойливое воспоминание.

– Ты сам этого хотел, – холода в голосе брата Пона содержалось не меньше, чем в ледниках Антарктиды.

Один раз я столкнул ушастого с горки так, что он разбил нос в кровь…

Но ведь не мог я быть таким гаденышем, издеваться над слабым лишь потому, что я сильнее!

Меня затрясло, напомнили о себе полученные сегодня повреждения, вплоть до самых мелких. Слезы потекли из глаз, захотелось ударить себя самому, как можно сильнее, чтобы душевной болью заглушить телесную.

– Все уже прожито и отработано, – теперь брат Пон говорил мягко, почти нежно. – Смени ракурс, перемести сознание в ложную личность и сострадай оттуда и себе, и тому ушастому мальчишке… Кто знает, какие деяния он искупал, став тогда твоей жертвой? Ничего не бывает просто так…

Я попытался сделать, что сказал монах, но у меня не вышло ничего.

Даже «внимание дыхания» смог выполнять с большим трудом.

Тогда брат Пон выдал мне метелочку и велел сметать с пола собственную тень.

Через час от монотонных движений у меня заболела спина.

Острая тоска превратилась в глухую печаль, та слилась с телесным дискомфортом, породила общее чувство неустроенности.

– А вот и тень твоя исчезла, – сказал брат Пон и выключил свет.

– Интуиция подсказывает мне, что она появится снова, – пробурчал я, и тут мой телефон звякнул, сообщая о прибытии эсэмэски.

Открыв ее, я обнаружил рекламу от сотового оператора, но, когда удалил, вспомнил, что вообще-то сегодня планировал встретиться с Толиком, взять у него денег взаймы…

Интересно, почему он не перезвонил?

Беспокойство зашевелилось внутри, словно толстая змея с колючей чешуей, и я спешно набрал номер.

– Привет, – сказал Толик точно так же, как днем.

– Извини, что не появился, – затараторил я. – Тут форс-мажор, попал в… аварию…

Беспокойство зашевелилось внутри, словно толстая змея с колючей чешуей.

В определенном смысле это было правдой.

– Машина цела? – спросил Толик. – Сам ходить можешь? Ну значит, все пучком. Слушай, тут такое дело… – в голосе его появилась не свойственная моему большому другу неуверенность. – Я сейчас в аэропорту…

– В каком? – не понял я.

– В Дон Мыанге, – сообщил Толик мрачно. – Через час у меня рейс в Москву.

Сердце у меня упало.

– Тут это, срочные проблемы на родине открылись, – продолжил он. – Беда ваабще. Так что извини, пока ничем помочь не смогу, а вот как вернусь, то вообще без вопросов. Обращайся.

– А когда тебя ждать назад?

– Через пару-тройку недель. Может, через месяц.

– Да, конечно. Удачно долететь, – сказал я и положил трубку.

Брат Пон наверняка все понял, и поэтому я объяснять ничего не стал, лишь положил телефон на столик, откинулся в кресле и закрыл глаза: завтра вечером мне в лучшем случае переломают ноги, ну а в худшем просто оторвут их, ну и открутят еще парочку ненужных органов.