Текст книги "Модус на пространстве текста. Монография"

1.5. Место модуса в типах прозы

Речь и словесность делятся на поэзию и прозу. И, как мы говорили, для модусно-диктумного исследования релевантна, в силу своей меньшей, чем поэзия, цельности проза. Нам необходимо выбрать среди типологий прозы такую, где легче всего было бы увидеть текстростроительную роль модуса, а в этой типологии такой тип, где главное место отводилось бы не имплицированному и только логически выводимому модусу, а наиболее естественному для задач текстообразования – эксплицированному, то есть прямому авторскому узору, формально выраженному и заключенному в некие грамматикализованные формы.

Во многих европейских языках, включая русский, периода окончательного становления их литературных письменных форм (в русской культуре это начало XVIII века), складывается такой тип прозы, который наиболее полно и конкретно передает мысль пишущего.

В. М. Жирмунским такой тип прозы назван синтагматическим [Жирмунский 1977, 2]. Н. Д. Арутюнова описывает этот тип так. Синтагматическая проза развивает как раз синтагматическую сторону синтаксической организации языка – в словосочетании, предложении и тексте: является цепочкой, оформляющей мысль, построенной на развитии подчинительных связей, которые выражены эксплицитно: при помощи флексий, предлогов, подчинительных союзов и т. п. При этом организация предложения (мы бы добавили: и фрагмента, а то и всего текста – О.К.) представлена как иерархическая система, с определенной взаимозависимостью. Важно, что при этом наблюдается сравнительно небольшая загруженность интонации [Арутюнова 1972, 159].

Нам важна именно синтагматическая проза, потому что модус на пространстве текста, по нашему убеждению, имеет синтагматическую природу: он складывается в тексте в определенные перпективы – последовательности, по принципу соединения подобных качеств и по приципу соединения ради некой цели, создания автором некоего эффекта.

Представители Пражской лингвистической школы объясняют лидирующую позицию синтагматического типа прозы в новое время европейских языков тем, что происходит переход от «пишущегося разговора» к предложению и вообще «интеллектуализации литературного языка» [Гавранек 1967, 351].

Г. Н. Акимова дает пример типичной синтагматической прозы и на этом примере описывает ее признаки. Для нас наиболее важно, что при этом выделяются и эксплицированные отношения модуса и диктума текста как один из признаков синтагматической прозы. Этот тип здесь дан в сопоставлении с другим типом прозы – актуализирующей, новейшей.

Г. Н. Акимова обращает внимание на то, что развитие актуализирующей прозы связано с общей тенденцией определенного движения к аналитизму русского языка: «Если в морфологии аналитизм состоит в том, что парадигматические свойства знаменательных частей речи… выражаются средствами контекста, то в синтаксисе тенденция к аналитизму, охватывающая все синтаксические уровни, приводит к расчлененности высказывания, сжатию и опрощению синтаксических конструкций» [Там же; Акимова 1990].

Т. Н. Маркова посвятила несколько работ формотворчеству в современной русской прозе, прежде всего – синтаксическому [Маркова 2002; 2003]. Она находит механизмы взаимодействия традиционных и новых формообразовательных тенденций на разных уровнях поэтики современной литературы: словесном (с акцентом на таких признаках речевой формы прозы, как лексический коллаж, экспансия в художественный текст разговорного синтаксиса, метафоризация и варьирование способов организации современного повествования); персонажном (со вниманием к новой концепции человека в современной прозе и анализом наиболее существенных форм и способов изображения его внутреннего мира, жизни души и сознания); жанровом (с поворотом к трансформациям архаических и классических моделей прозы, к их модификациям в творчестве прозаиков последних десятилетий ХХ века. Везде подчеркнуто нами. – О.К.) [Маркова 2003]. На основе наблюдений о собственно языковой технике современной прозы Т. Н. Маркова высказывает такое объяснение (с которым мы совершенно согласны): «…Литература наших дней, лишенная общей организующей силы, единого центростремительного начала, выражает энтропийный и – более того – деструктивный характер современного сознания и одновременно строит и прокладывает новые пути постижения нового состояния мира и человеческого сознания. Современная литература дает мощный стимул для разработки действительно новых, оригинальных концепций литературного движения и развития» [Маркова 2003, 45]. Автором прослеживается незавершенная и направленная вперед, разомкнутая в новый век траектория образования новых художественных форм, моделей и конструкций, на основаниях как классического, синтагматического, так и нового, актуализующего, типа прозы.

Есть и еще ряд исследователей и их работ, посвященных как принципиальным различиям, так и схождению синтагматического и актуализирующего типов русской прозы, нам, на основе проделанной исследователями работы в других аспектах анализа, в русле нашего взгляда на текстостроительную роль модуса разных сфер важно в заключение замечаний о синтагматическом и иных тапах прозы высказать следующее.

Главными текстообразующими возможностями обладает модус прозы синтагматического типа. Он – наряду с другими синтаксическими формами этого типа прозы, – эксплицирован, четко выражает авторские интенции, зримо рисует узор авторской мысли и авторское начало текста.

Актуализующая проза не лишена модуса, но, поскольку, сам такой тип прозы присущ именно художественной сфере, является первичным художественному типу текстов, и является некой совокупностью «приемов художественного изображения собственно синтаксическими (в том числе ритмико-интонационными) средствами, при котором художественная действительность оказывается полостью объектом авторской обрисовки и оценки» [Иванчикова 1977, 210], главный модус здесь – это «нулевая форма» высокой степени достоверности, точнее – авторской персуазивности, тогда как альтернативный указанному модус может быть вычленен только спекулятивно-рационально или вообще интуитивно и чаще всего является модусом второго порядка, вторичным по отношению к первому.

Современные тенденции развития прозы являют собой сложный рисунок взаимодействия как парадигмы синтагматической, так и актуализирующей прозы. Потому четкие границы синтагматической и актуализующей прозы на пространстве одного конкретно взятого текста обнаружатся не всегда, а, следовательно, не всегда обнаружится всегда одинаковой в радиусе одного текста и картина модусно-диктумных отношений.

Сегодня наблюдается тенденция не только к взаимодействию традиционных и новых типов художественной прозы, но и тенденция к схождению сфер речи, прежде всего – художественных текстов и научных и публицистических (см. далее), – отсюда картина модусных отношений текста еще более усложняется.

1.6. О сближении сфер эстетической, публицистической и научной (в свете исследования модуса текста)

Сближение научно-гуманитарного и публицистического стилей отмечено лингвистами давно, и написано на эту тему довольно много. Например, Д. Э. Розенталь писал: «На грани между научным стилем и публицистическим находятся некоторые газетные статьи. Тематика, точность словоупотребления, нормативность в организации языкового материала, опора на данные современной науки сближают такие статьи с научным произведением, трактовка же проблемы с точки зрения того, какое значение она имеет для общества, каковы социальные последствия реализации какой-либо научной идеи, каков психологический резонанс претворения в жизнь какого-либо научного достижения, – трактовка, выражаемая с привлечением общественно-политической лексики, сближает такие статьи с публицистическим стилем» [Розенталь 1974, 43].

М. Н. Кожина отметила некое объединяющее пространство трех данных стилей речи, ей утверждается, что их объединяющим началом является открытость и универсальность публицистического стиля речи, с чем нельзя не согласиться: «Обычно считается, что публицистический стиль находится как бы на пересечении научного и художественного. Использует средства обоих стилей. Одни (передовые, теоретические, постановочные, научно-популярные статьи, обозрения, рецензии, интервью и т.д.) тяготеют к аналитико-обобщенному изложению и к характеру речи и стиля, близкому к научному, но с непременным публицистическим, экспрессивно-воздействующим и ярко оценочным моментом, другие (очерки, зарисовки, памфлеты, фельетоны) близки по стилю к художественным, однако также насквозь публицистичны» [Кожина 1993, 198].

Есть высказывания филологов и о том, что научный стиль речи, именно в разновидности научно-гуманитарного типа текста («дробление» исследователями научного стиля речи на три и более подвида заметил еще в 1950-х годах Р. А. Будагов [Будагов 1958, 220]), способен вбирать в себя некие эмоциональные элементы, присущие публицистике: «Научный стиль неоднороден по своему составу. Различия между разными видами научной литературы обусловлены спецификой описываемых объектов. В научном стиле прежде всего можно выделить такие разновидности, как научно-техническая и научно-гуманитарная литература. В научно-гуманитарной литературе, сфера и объект познания не природа и материальное производство, а общество и духовная деятельность человека, стилеобразующие качества собственно научного стиля, как уже отмечалось, менее строго выдержаны. Широкое проникновение эмоциональных элементов в ряде случаев приводит к сближению ее с публицистической речью» [Сенкевич 1984, 77].

Есть целый жанр на стыке художественности, публицистики и науки – эссе, чьи стилистические, межжанровые и межсферные особенности рассмотрены лингвистами [например, Кайда 2008].

Однако сегодня мы не согласимся с теми филологами конца XX века, которые писали о неразрешимых трудностях в сближении журналиста и ученого в деле популяризации научных исследований посредством СМИ. Так, А. Н. Васильева в 1980-х гг. писала: «Популяризация достижений науки сталкивается с двумя родами трудностей: содержательными (как, например, объяснить теорию множеств в логике человеку, не знающему высшей математики?) и языковыми (например, обилие специальной терминологии затрудняет восприятие). На страницах газет и журналов не прекращает дискутироваться стилистическая проблема популяризации, в которой ученые и журналисты нередко выступают как „противные“ стороны, что вполне естественно. Ученый-специалист часто не в состоянии ясно представить себе массового читателя-неспециалиста, он преувеличивает коммуникативные возможности своего адресата. Журналист же по характеру восприятия специально-научных знаний принципиально приближен к массовому читателю, но он часто увлекается ярким словом и при этом, не имея специальных глубоких знаний, может невольно допускать ошибки и субъективно смещать акценты в раскрытии научной проблемы. Слово о научном достижении на страницах изданий сейчас уже в большинстве случаев предоставляется ученому. И естественно, что здесь преобладает научный стиль» [Васильева 1982, 97].

Отчасти согласимся с трудностями «имманентного разногласия» и «разномыслия» ученого и журналиста, но всё же посмотрим на тексто-речевую практику последних лет. Газетно-журнальная практика и телевидение начала XXI века показывают, что возможны как популяризация очень специальных научных знаний в СМИ посредством, назовем его так: компромиссного публицистическо-научного стиля, что важно – большое значение в котором играет модус! – так и посредством даже художественных элементов, как лингвистических (тропы и фигуры речи, прежде всего, а также попытки создать образ как в публицистическом, так и в некоторых научных жанрах), так и экстралингвистических (игровые, постановочные вставки в научно-популярных радио– и телепередачах как широко используемый сегодня прием).

Полное, тонкое, доскональное описание того, что мы назвали компромиссным научно-публицистическим стилем, требует специального исследования, которое не входит в наши задачи. Но мы можем назвать здесь как главные области его применения, так и дать определенный корпус примеров.

В качестве примеров мы можем привести даже не отдельные тексты отдельных журналов, и не отдельные программы телевидения, а целиком издание и цикл телепередач.

Это – журнал «Вокруг света» 2000-х гг., где постоянно рассказывается широкой аудитории о новейших достижениях не только гуманитарных наук – истории, литературоведения, искусствознания, социологии, философии и под, но и техники, физики, астрономии, биологии, медицины.

Телепрограмма телеканала «Культура» «Academia» – где ведущие ученые страны читают лекции для огромной аудитории. Темы этих лекций – как специальные темы гуманитарных наук, так и точных (математика) и естественных – физика, химия, биология, геология и др. На сайте телеканала «Культура» постоянно вывешиваются как анонсы этих лекций, так и стенограммы и видеозаписи уже состоявшихся в эфире передач. Примеры таких лекций. 21.04.10 ACADEMIA. Алексей Сисакян. «Новое о строении материи», 1-я лекция; 22.04.2010 – 2-я лекция. 27.04.10 ACADEMIA. Константин Анохин. «Мозг и разум», 1-я лекция; 27.04.2010 – 2-я лекция; 29.04.10 ACADEMIA. Андрей Зализняк, «Читаем «Слово о полку Игореве». 1-я лекция (эфир 28 апреля 2010); 30.04.10 ACADEMIA. Андрей Зализняк. «Читаем «Слово о полку Игореве». 29.04.2010 – 2-я лекция.

Мы находим основной речевой стратегией лекторов в этих телепередачах – стремление с одной стороны не отходить от фактической точности и аутентичености данного устного текста строго научным исследованиям, но, с другой стороны, памятуя, что большинство аудитории, как в студии, так и вне нее, не совсем владеют данным научным аппаратом, – какие-то узкоспециальные моменты, особенно в части аргументов и доказательств, опустить, какие-то термины и дефиниции – пусть с потерей объема смысла, – синонимизировать с более доступными словами и выражениями. При этом постоянно самокомментировать свой устный текст и иллюстрировать его как лингвистически (тропы и фигуры) так и экстралингвистически – демонстрация рисунками, графиками и под. на доске или слайдами, или видеорядом в самой картинке телепередачи. В таких лекциях как бы снимается запрет исследователю оценивать как предмет своего анализа, так и полученные результаты.

Таким образом, мы находим, что в речевой технике того, что мы назвали компромиссным научно-публицистическим стилем огромное значение имеет такая категория модуса, как метааспект, кроме того, возможна широкая экспликация оценочного модуса.

Приведем в подтверждение сказанному только два примера. (Подчеркиваем не все указанные смыслы, не весь эксплицированный модус, – только наиболее важный модус или перевод прямых значений в образные, или места, где в силу жанра допущена эмоция).

«Фактически у меня вот лекция будет состоять из двух частей: одна часть – это… ну, некоторые верстовые столбы, что ли, miles stones, как говорят, вот этой науки об окружающем нас мире, о строении материи. Конечно, вот сейчас, скажут, за относительно короткое время весь этот путь пройти от древних греков до начала 21 века, где мы с вами находимся – это, конечно, невозможно. Поэтому практически я бы хотел перекинуть вот этим рассказом некий мостик – от истоков, заглянем в истоки – и в сегодняшний день… с… прослеживанием этого моста мы, конечно, многие разделы физики вынуждены будем опустить» (Сисакян, лекция 1). «Язык – это механизм изумительной мощности, и особые способности ребёнка в первые пять лет жизни дают ему возможность освоить его в полном объёме. Хорошо известно, что взрослый человек повторить этот подвиг ребёнка может только в очень редких случаях. <…> Лингвисты работают уже достаточно долгое время и продолжают извлекать немыслимое количество данных о том, что, оказывается, сидит в нашем мозгу, для того, чтобы мы владели своим родным языком полностью и безупречно. … Это такое некоторое чудо. Чудо, которое постороннему, не относящемуся к делу человеку, невозможно представить и поверить» (Зализняк, лекция 2).

Вообще явление, называемое научно-популярный субстиль, применительно к его функционированию на рубеже XX – XXI века, описано, в том числе в диссертационных работах [Писаренко 2004]. Его главными признаками указываются элементы публицистического функционального стиля как основы. Из важных для наших рассуждений обратим внимание на такие. На семантическом уровне – яркая эмоциональность, а также «деклиширование за счет «расщепления коннотации» [Филин 1981], дополнения или изменения семантики слов и т. п. «Эмоциональные характеристики публицистических текстов возникают вокруг основополагающих концептов, принципиально важных для современности, таких как «рациональность/иррациональность; «нормальность/аномальность»; «новизна»; «глобализм» [Писаренко 2004, 11]. На уровне, называемом «имагинативном», Л. В. Писаренко видит отличие публицистических образов от художественных большей броскостью, «плакатностью» и узнавемостью. «Из метафор, наиболее распространенных в СМИ, выделяются: «театр»: политики – актеры, а политическая жизнь – игра, цирк, аттракцион; «криминальный мир»: политические лидеры – шпана, паханы, вожаки, надсмотрщики, «кремлевские отцы»; «животный мир»: политики – хищники, стадо; «субъект власти»: царь, король, государь, королевская особа; оздоровление или выздоровление» [Там же, 11].

Поможет нашим рассуждениям указание Л. В. Писаренко и других исследователей на науку как важный источник формирования образности текстов СМИ в целом и, конечно, научно-популярного субстиля в частности [Там же, 11]. Мы обратим на это внимание при анализе конкретного материала, а здесь скажем, что межсферное и межжанровое сближение начинаются на синтактико-грамматическом уровне. На синтаксическом уровне отмечается, что в научно-публицистическом субстиле проявляются черты, свойственные научному функциональному стилю. А также выделяются лидирующие для научно-популярного субстиля фигуры:

– «повтор – используется преимущественно как средство усиления иронии: «Сразу же предупрежу: я не специалист по Достоевскому. И не политик, который специалист по всем проблемам. И не гуру, который специалист по всем ценностям» (М. Новикова. Не только о Достоевском);

– создание понятийного ряда (эволюции понятий): «Узнаете? Родовая языческая этика – этика военно-дружинная – этика поздней архаики, кризиса корпоративности и выделения личности – этика раннебуржуазного индивидуализма, Ренессанса, – сентиментализма – романтизма <…> критического реализма и, как венец деградации, модернизма, постмодернизма, дегуманизации, отчуждения» (М. Новикова. Не только о Достоевском);

– градация способствует разграничению понятий, уточнению смыслов, установлению понятийной иерархии, максимально рационализирует текст: «Что же спасет, что может спасти? Только идея человека, только личностный (а не классовый, а не национальный) подход к человеку, к личности. Только создание в обществе демократических структур, безразличных к национальному признаку. Только повышение уровня души, благородства, человечности» (В. Мейланов. Другое небо);

– вводные и вставные конструкции; уточнительные и присоединительные конструкции – это элементы проявления точности как стилемы: «Любой разумный человек с обычным средним запасом знаний, не копаясь в архивах и книгах, может построить цепочку рассуждений, которая приведет его к осмысленному, а не навязанному мнению. (Не говорю «ответу», потому что для ответа нужен верный вопрос, а его-то как раз поставить очень непросто). Вот такую цепочку (метод) я и хочу здесь предложить (С. Г. Кара-Мурза. Советская цивилизация) [Там же, 14—15].

Кроме того, выделяются синтаксис импульсивной речи и имитация диалога.

Переведем это и подобные описания в русло модусно-диктумного устройства текста. При этом можем понимать модус и диктум совсем формульно, как это делает, например, Г. Н. Акимова: «Диктум и модус – две непременные (подч. нами – О.К.) стороны организации предложения (диктум – содержательно-информативная сторона, модус – отношение говорящего к информации)» [Акимова 2009, 293]. И увидим, что как основные признаки публицистического стиля, а для наших рассуждений важнее – так и собственно признаки научно-популярного субстиля, – растут вглубь и вширь по единственному пути – усиления, углубления и разветвления модусной составляющей. Например, любой вид иронии, в том числе вышеописанный, имеет природу оценочного модуса; вышеописанные создание понятийных рядов и градация, в иных терминах и в парадигме модусно-диктумного описания являются не чем иным как персуазивностью, еще точнее – смыслами персуазивности, исходящими из разных текстовых и синтагматических форм, выполненными в определенной языковой технике.

В примере с отрывком из работы известного публициста С. Г. Кара-Мурзы, мы, в отличие от Л. В. Писаренко, видим прежде всего авторизацию, направленную на уточнение смысла – то есть на актуализованную персуазивность: «1. Не говорю „ответу“, потому что для ответа 2. нужен 3.верный вопрос, а его-то 3а. как раз поставить очень непросто. Вот такую цепочку (метод) 4. я и хочу здесь предложить». Нами в данном отрывке подчеркнуты модусы авторизации – 1., модальности – 2., оценочности, связанной с персуазивностю – 3. и оценочностью, связанной с модальностью – 3а; а также комплекс авторизация-модальность-персуазивность (по поводу последнего: «предлагают» в таком контексте только решение, кажущееся верным).

Мы обращаем особое снимание, в русле темы нашего исследования, на то, какое огромное значение, именно в последнее время, на рубеже XX – XXI веков, играют гибридные стили, и вызвано это, по нашему мнению, не собственно лингвистическими, мы уже не раз говорили, что они вторичны, а экстралигвистическими факторами, в данном случае – сближением не стилей, а вообще сфер речи – публицистической, научной и художественной. То есть сближение сфер вызвано определенным социальным процессом.

Прежде чем приводить доводы в иллюстрацию такого сближения, покажем некие когнитивно-лингвистические пределы такого сближения. В №1 за 2011 год научно-популярного журнала «Вокруг света» в статье о великом популяризаторе науки Стивене Хокинге Алексей Цветков пишет: «Возьмем… простую формулу…

<…> Перед нами математическое выражение закона всемирного тяготения Ньютона, который проходят в средней школе. Если изложить его словами, то получится вот что: сила гравитационного притяжения между двумя объектами прямо пропорциональна их массам и обратно пропорциональна квадрату расстояния между ними. Теперь обратите внимание на очевидный факт. Формула содержит всего 10 знаков, а ее краткое изложение – в 10 с лишним раз больше <…> Если мы… попробуем изложить словами, понятными простому смертному (словами, в принципе, можно изложить всё), уравнения Максвелла, которые описывают поведение электромагнитного поля, то получится уже изрядная брошюра или даже книга, в которой этот смертный очень скоро и безнадежно запутается. Математическая формула не усложняет изложение, она его упрощает, затем она и придумана. Это совсем не условный код, с помощью которого посвященные скрывают свои знания от толпы, а специальный язык, облегчающий восприятие» [Цветков 2011, 132].

То есть пределы перевода научного текста в научно-популярный связаны с диктумом, который в процессе специального образования какого-то человека способен как бы «сжиматься» в объеме в разы, а неспециалисту этот диктум необходимо, соответственно, в эти же разы в объеме разворачивать. «Сжимание» происходит посредством специальных научных кодов: лексических – термины, реминисцентная номинация (при произнесении имени Шарль Балли у непосвященного в сознании возникнет одна ассоциация – «какой-то иностранец», у посвященного в сознании возникнет какая-то часть библиографии этого лингвиста, какие-то черты его учения о модусе и диктуме, о стилистике, и т.д.); специальных знаков и их отношений – формулы; и наконец при помощи специальных синтаксических схем строго научных описаний и морфолого-семантических особенностей этого типа текста, (к примеру, особого характера настоящего времени несовершенного вида: «…атом водорода присоединяет к себе два атома кислорода…»).

Почему же мы говорим о модусе как о средстве, помогающем сближать сферы публицистическую (направленную на широкую публику), научную (направленную на узкие группы специалистов) и художественную (направленную на трех, кто хорошо воспринимает информацию интуитивно, конкретно-чувственно, посредстовм Образа)?

Дело в том, что научная речь, в ее, так сказать, наиболее чистом, рафинированном виде, похожа на аналитический тип прозы, чистый научный стиль предполагает парадигматические свойства терминов и собственных имен, высокую степень их коннотативности, логически расчлененный, сжатый синтаксис. Переходя в область научно-популярного изложения, семантические «лакуны», точнее говоря, отсылочные каналы чистого научного стиля максимально расширяются формально и наполняются густым содержанием, сжатые отголоски и намеки на сопоставления развертываются, атомарные понятия разжимаются, в том числе и путем противных существу чистой науки метафор и фигур, в том числе, методом подбора менее точных, но более понятных неспециалисту синонимов и описательных конструкций, то есть происходит увеличение объема текста при пропорциональном уменьшении тождественности предмету, – разницу отслеживает, озвучивает модус.

Подчеркнем важнейшую мысль. В конце XX – начале XXI века сближаются не языковые техники, даже не стили – научный, публицистический и художественный, сближаются сферы рече-ментальной деятельности, что диктует само время. Выше мы приводили мысли Ю. В. Рождественского и А. А. Волкова о том, что человечеству в Новое время уже мало что осталось открыть нового. В современности совсем мало простора для открытия подлинно нового, революционно нового. Но именно это и несет такое следствие, основанное, в свою очередь, на широчайшей демократизации жизни человечества, что в современности встала во весь рост задача раскрыть как можно более широкой публике как можно более широкие, – в том числе как бы совсем узкоспециализированные, – уже накопленные знания. Для этого в буквальном смысле слова все средства хороши. И такое мощное средство коммуникации, как телевидение, и традиционные газеты и журналы, и Интернет, и иные.

Отсюда – такая популярность вышеупомянутого журнала «Вокруг света», долгое время являющегося победителем общероссийского конкурса «Тираж – рекорд года» среди подобных изданий. Отсюда такая популярность в России русских версий подобных иностранных изданий – «Geo», «National Geographic» и др.

Отсюда – такая мощная тяга в конце XX —начале XXI века к научно-популярным программам западноевропейского и российского телевидения. Отсюда – такие глобальные задачи, такая большая аудитория, наконец, такой большой бюджет у западных телекомпаний и их дирекций науки, например, у британской телерадиовещательной корпорации BBC с такими всемирно известными научно-популярными программами, как «Естественная история», «Жизнь на Земле», «Невидимая жизнь растений», «Голубая планета» и «Планета Земля» и др., а также сотнями отдельных документальных фильмов, посвященных достижениям науки и техники. По данным издания «ТВ-дайджест» и других изданий о зарубежном телерынке, с конца XX века передачи о науке вернулись на все каналы французского телевидения, даже частные. Огромное значение придают им телеканалы La Sept-Arte, France 2, частный канал M6 и другие. В Германии и Испании телевидение предлагает зрителю широкий спектр научно-популярных программ. Прежде всего, это компании ARD и ZDF в Германии и Canal plus, RTVE, La Primera (TVE1) и La2 в Испании.

В России на начало 2011-го года только у телеканала «Культура» – целая дирекция научных программ, куда входят 14 регулярных программ: ACADEMIA, «Атланты. В поисках истины», «Генералы в штатском», «Заметки натуралиста с Александром Хабургаевым», «Империя Королёва», «От Адама до атома», «Очевидное-невероятное», «Плоды просвещения», «Путешествия натуралиста», «Реальная фантастика», «Секретные физики», «Тринадцать плюс», «Цитаты из жизни», «Черные дыры. Белые пятна». А для того, чтобы проследить количество и регулярность выхода на телеканале «Культура» в 2000-х гг. научно-популярных фильмов, нужно провести отдельное исследование.

Практически все другие телеканалы в России имеют как регулярные научно-популярные программы, так и регулярно демонстрируют научно-популярные фильмы и документальные фильмы на научную тематику. В качестве примеров: клуб политологических дискуссий «Судите сами. С Максимом Шевченко» на «1-м канале»; «Исторические хроники с Николаем Сванидзе» на «России 1», «Неизвестная планета» на РЕН-ТВ, «Моя планета» на «России 2», «Загадки истории» – «ТВ Центр», «Научные детективы Павла Лобкова» и «Дело темное. Исторический детектив» на НТВ (обращает на себя внимание в русле наших рассуждений суперпозиция – название этих научно-публицистических программ, в которых уже содержится аллюзия на художественный стиль, в данном случае – детективный жанр), две познавательные программы – «Истории из будущего. С Михаилом Ковальчуком» и «Человек. Земля. Вселенная» на «5-м канале», но и множество научно-популярных и документальных фильмов с завидной регулярностью размещаемые в сетке вещания этого телеканала.

Отметим еще одно современнейшее явление – ставшие в начале XXI века довольно обычными форумы не отдельно политиков, представителей творческой интеллигенции и ученых, но совместные форумы представителей власти, масс-медиа, ученых и писателей. В качестве примера назовем только один из них, состоявшийся на самых окраинных территориях России относительно недавно. Дальневосточный Международный форум журналистов «Дальний Восток. Открытия XXI века» – 18 – 22 октября 2010 г., Хабаровск – Владивосток. На нем состоялись выступления советника президента РФ Михаила Федотова и полномочного представителя президента РФ в ДФО Виктора Ишаева, главного редактора газеты «Известия» Виталия Абрамова, писателя, главного редактора «Литературной газеты» Юрия Полякова и прозаика, живущего на Дальнем Востоке, Вячеслава Сукачева, а также представителей предприятий дальневосточного региона, краевого суда и вузов (в том числе и автора этих строк).

Понятно, что такие форумы с точки зрения лингвистики и речеведения интересны не только (а может быть, и не столько) тем, что дают материал для изучения объективного практического сближения стилей речи, но и тем, что говорят о сферном сближении, потому что участникам таких встреч volens-nolens приходится искать не только определенное «междисциплинарное койне», но и вникать в самую суть проблем близкого, но все же иного цеха.