Текст книги "Государь"

Глава 7

Проснулся я под перестук колес и с ощущением того, что ты находишься где-то в преддверии ада – качало, голова болела, во рту ощущение, что туда нагадила стая бродячих кошек. От мысли, что пива-то нет, в душе начинала подниматься паника. Но ее заглушил рассудок, который начал представлять, как крепким чаем промывается пересохшее горло. А мысль, что в чай можно добавить и коньячок, привело сознание в работоспособное состояние. Можно было вставать и начинать приводить тело в такое же состояние. Все-таки хорошо, что я попал в тело великого князя, а не какого-то простолюдина. И мог пользоваться теми привилегиями, которые полагались голубой кости. В данный момент услугами денщика. Он заменял мне и супермаркет, и айфон, и телевизор. Димыч, как пылесос, впитывал все слухи, сплетни и истории, случающиеся с известными людьми, а потом, зачастую со своими комментариями, пересказывал их мне. Так что не беда, что я плохо помню, как оказался в том же купе, в котором приехал в ставку. Дима все расскажет и даже дословно процитирует, что я говорил. А с особым смаком он передаст нецензурные выражения, которые употребил великий князь, когда был немного навеселе. Продумав свои действия по реанимации организма, я, даже не вставая с лежанки, гаркнул:

– Первухин, мать твою, чаю неси!

Только я принял сидячее положение, дверь в купе сдвинулась и в образовавшемся проеме я увидел своего денщика. Но к моему удивлению, он не принес чаю, а в его руке был стакан, наполненный какой-то мутной жидкостью. Улыбаясь, эта рыжая бестия жизнерадостно заявила:

– Самовар сейчас Митька раскочегарит, а пока вот примите народное средство от похмелья.

– Что это еще за гадость? Вон муть какая-то плавает внутри!

– Так это капустный рассол. Мне очень помогает, когда переберу! Правда, не знаю, как он подействует на благородные напитки, которые вы вчерась с самим императором изволили потреблять, но хуже по-любому не станет.

Ну что же, маркетинговый ход Первухина нашел поддержку в моей голове – в своем времени я что-то слышал о лечении похмелья рассолом, хотя ни разу не прибегал к этому средству. Вот в этом времени (так как у меня пива не было) я решил воспользоваться опытом поколений. Взяв у Димы стакан, залпом выпил солено-пряный напиток. Да-а… народный эликсир сотворил чудо – голова прочистилась, жажда и жжение в груди исчезло, появилось желание жить. Начал припоминаться и вчерашний вечер, а главное, в голове раздался ликующий вопль прежнего Мишки: «Ну ты, бродяга, даешь, выжал из Николашки все что только можно!»

Этот внутренний голос заставил меня заняться ревизией оперативной памяти. А чтобы получить больше зацепок, имело смысл обратиться к внешнему источнику. А именно к Первухину, ведь денщик точно знал, как закончился вечер и каким путем я попал в это купе. Узнаю эти детали, глядишь, и вспомню, о чем знает внутренний голос. Вот как все сложно, когда переберешь непривычное для организма вино. А в памяти осталось, что двумя бутылками портвейна, которые я достал из своего портфеля, дело не ограничилось. Николай II, после того как мы их употребили, показал мне свой запас вина, изготовленный по его личному заказу. Вот мы и стали его дегустировать.

Помню, что в процессе дегустации начали говорить о семье императора, и я пытался уговорить брата отправить хотя бы детей в Англию в мой замок под Лондоном. Он отказался. Тогда чтобы убедить Николая II, рассказал ему, что ряд великих князей встали в оппозицию к царствующему монарху. Демарш великих князей в Петрограде называют «великокняжеская фронда», и некоторые влиятельные депутаты Думы их поддерживают. Общим требованием великих князей стало отстранение от управления страной Григория Распутина и «царицы-немки» и введение «ответственного министерства». Оказывается, император все это знал и готовился под различными предлогами выслать из столицы великих князей Николая Михайловича, Дмитрия Павловича, Андрея и Кирилла Владимировичей.

Помню, тогда мой рассудок, ослабленный портвейном, начал давать сбои. Меня начал мучить вопрос – что же получается, все мои выводы о причинах отречения Николая II неверны? И все мои потуги снять депрессию у императора (о ней мне говорила Наталья) это чушь собачья. Вон знает же Николай II, что его приемный сын копает под императора, и ничего, никакой трагедии в этом не видит. Тогда я решил обострить эту тему, заявив:

– В столице ходят слухи, что эта «великокняжеская фронда» решила убить Григория Распутина.

Николай II тут же ответил:

– Да чушь это! Точно такая же чушь, как слух о том, что в спальне у царицы стоит телефон для прямой связи с немецким императором Вильгельмом. К тому же святой старец – провидец и не допустит, чтобы его убили.

– Чушь не чушь, но народ сейчас совсем озверел – Бога забыл, поэтому все-таки стоит вывезти Сибирского старца из Петрограда. И лучше всего ближе к тебе – в Могилев. Здесь посланцы темных сил не решатся на него напасть. Может быть, ты и прав, что великие князья об этом больше говорят, а на самом деле ни у кого из них рука не поднимется на провидца, но в смерти Распутина заинтересована Англия. А вот у агента МИ-6 рука на Божьего человека очень даже поднимется.

– Да какого рожна Англии нужна смерть Распутина? Что, разве он занимает какой-нибудь государственный пост? Божий человек, он и есть Божий человек!

– Не скажи! Влиянием он пользуется громадным, и прежде всего на твою супругу Александру Федоровну. Григорий Распутин стал флагом противников продолжения войны. Вот Англия и боится, что Распутин уговорит тебя на заключение сепаратного мира с Германией.

– Если, как ты говоришь, в устранении Распутина заинтересована Англия, то кто помешает агентам МИ-6 устроить это преступление здесь, в Могилеве? Англичан при ставке полно и наверняка кто-нибудь из них является агентом британской разведки. Нет, Григорий ценен для меня именно в Петрограде, чтобы он легко мог добраться до Царского Села. Только святой старец в состоянии снять болевые приступы у цесаревича Алексея, моего сына. Конечно, лечащий врач наследника Федоров очень хорош, но когда происходит обострение, только Распутин снимает боли и благотворно действует на Алексея.

Мне стало ясно, что разговор на эту тему может повредить доверительному отношению ко мне Николая II. Но отменять сложившийся в голове план по спасению Распутина я не хотел, поэтому решил воздействовать на императора другим методом. А именно начал рассказывать об очень неспокойной обстановке в столице. Об озлобленности как рабочих, получающих практически ту же зарплату, что и до войны, хотя цены на продукты возросли практически на треть, так и размещенных в Петрограде солдат. Бытовые условия их проживания были ужасны – 160 тысяч солдат жили в казармах, рассчитанных на 20 тысяч. Хватало и обиженных жизнью интеллигентов. И всю эту массу недовольных подзуживали враги империи. А в их среде Распутин считался приближенным к императору, и провокаторы могут натравить на него, например, разложившихся солдат. Перед толпой вооруженных и озверевших от скотской жизни солдат даже святой старец будет бессилен.

Моя речь оказала на Николая II некоторое воздействие, он задумался и, наверное, почти через минуту ответил:

– По-любому, в ближайшее время я не могу убрать Распутина из Петрограда. Один лечащий врач Федоров не справится с обострившейся у Алексея болезнью. Вот когда наследнику станет легче, я и приглашу святого старца сюда, в Могилев. Кстати, он сам уже намекал, что хочет посетить ставку, чтобы изгнать оттуда дьявола поражения.

После этих слов император усмехнулся и добавил:

– Что касается интеллигенции, то я испытываю стойкое предубеждение против этих болтунов, нужно приказать Академии наук вычеркнуть это «паршивое» слово из русского языка.

После своеобразной шутки императора в памяти остался только момент прощания с Николаем II. Когда он обнял меня, а затем, отстранив, произнес:

– Ну, Миша, с Богом! Очень многое сейчас зависит от того, сможет ли Юго-Западный фронт успешно отбить контратаки противника. Если мы будем успешно действовать, то это воодушевит итальянцев и румын и заставит задуматься как Турцию, так и Болгарию – стоит ли им воевать с Россией.

Этот эпизод был последний, который я хоть как-то помнил. После него в голове мелькали несвязанные между собой картинки. Вроде кем-то командовал, ругался, с большими трудностями забирался в вагон, материл Первухина, который стаскивал с меня сапоги. Одним словом, вел себя безобразно.

Когда я навел в голове относительный порядок, дверь в купе повторно открылась, и теперь мой денщик появился уже с чаем. Поставив большую фарфоровую чашку с блюдцем на стол, он развернулся, собираясь уходить, но был остановлен моим возгласом:

– Дима, подожди!

Денщик тут же послушно остановился и уставился на меня. В его глазах явно читался вопрос: чего изволите, государь? Для любого человека XXI века такое подобострастие было бы удивительно, по крайней мере, я к такому поведению стоящих ниже рангом людей привыкал достаточно долго. Но, в конце концов, смирился с этим и уже считал это само собой разумеющимся. Вот и в этот раз просто отметил в голове этот факт и, уже ничуть не смущаясь, начал расспрашивать Первухина, что же происходило после того, как я вышел от императора. На секунду задумавшись, тот ответил:

– Вы вышли после посещения императора с генералом, который вас поддерживал, скомандовали занимать места в какой-то «антилопе гну» и двигать грузить ее обратно на платформу. После чего сели в автомобиль генерала и уехали. Мы долго думали и спорили, что же это такое «антилопа гну». Потом господин прапорщик, догадался, что «антилопа гну» это «Форд», и мы, забравшись туда, поехали к нашим вагонам. Только начали грузить «Форд» на платформу, как подъехал генеральский автомобиль, оттуда вышли вы и начали ругаться за нашу нерасторопность. Сначала ругались понятными словами, а потом по-благородному, назвали всех «чмошниками и лузерами». Затем прибыл бронепоезд, который привез давешнего генерала, вы с ним о чем-то побеседовали, а потом тоже по-благородному попрощались – махнули рукой и крикнули «пока», после чего он сел в автомобиль и уехал. Вы дождались, когда наши вагоны прицепили к бронепоезду, а потом приказали мне проводить ваше высокоблагородие в купе. Уже здесь, когда я снял с вас сапоги, велели будить великого князя, только когда будем подъезжать к Бердичеву. Я доложил о вашем приказании их благородию, господину прапорщику, но из всей спецгруппы никто не знал, где находится этот Бердичев. Вот когда на семафоре мы остановились, он направился на бронепоезд, чтобы не пропустить момента, когда мы будем приближаться к этому Бердичеву.

Рассказав это, Первухин замолчал, ожидая реакции государя на свои слова, при этом нервно теребя полу своей гимнастерки. А я, внутренне матеря себя, думал, что вот опять вылез наружу Мишка из XXI века. При этом все тараканы в моей голове вылезли из своих щелей и аплодировали стоя на все мои тупые действия и слова. Если прямо сказать, хотелось громко выругать себя матом. Чтобы не сорваться, я выпроводил денщика из купе и только потом дал себе волю. Но, правда, матерился шепотом.

Успокоил меня стакан чая. Когда его выпил, в голове начали копошиться хоть какие-то мысли с зачатками логики. Вся мыслительная деятельность сосредоточилась на реконструкции вчерашних ночных действий и дум великого князя. Восстановление воспоминаний о вчерашней ночи строилось на факте, что я куда-то еду, и на рассказе денщика. Первухин упомянул Бердичев, а в этом городе дислоцировался штаб Юго-Западного фронта. Значит, с императором я договорился, что мне нужно явиться туда. Сразу же вспомнился приказ, который подписал Николай II, о передислокации сводного полка 2-го кавалерийского корпуса в Петроград. Мне нужно было вручить его командующему Юго-Западного фронта генералу Брусилову лично в руки. И дать ему пояснение, почему ставка в такое напряженное время изымает у него целый полк. Чтобы проверить истинность этого воспоминания, я взял портфель, так и оставленный мной после вчерашнего у стола. Там действительно, в бумажной папке, лежал приказ, подписанный Николаем II. Я задумался, и не над тем, что происходило ночью, а над тем, каким образом я буду обосновывать приказ, ослабляющий 2-й кавалерийский корпус. Ничего умного в голову не приходило. Тогда мне пришло в голову ничего не обосновывать, а заявить, что взамен сводного полка ставка усиливает Юго-Западный фронт мощнейшим шестиорудийным бронепоездом. Возглас внутреннего голоса, что это же плановое усиление фронта, я проигнорировал. Может быть, это и плановая акция, и Брусилов знал об этом заранее, но он же не ведает мыслей императора. Может быть, тот и хотел, усилив Юго-Западный фронт бронепоездом, изъять у него кавалерийский полк.

Разобравшись с тем, куда еду и как буду себя вести в штабе Юго-Западного фронта, я начал вспоминать, с каким же генералом поехал к бронепоезду. Несомненно, это должен быть весьма высокопоставленный человек, который имел право направить бронепоезд на определенный участок фронта. Кто же это был? Наверняка это был не Алексеев, с ним бы я в любой степени подпития не смог бы прощаться столь фамильярно – взмахом руки и словом «пока». Мои усилия не пропали даром, я вспомнил генерала, которого мне представил Николай II. Именно с ним я вышел из кабинета императора. Это был дежурный генерал при Верховном главнокомандующем – Кондзеровский. Уф… я с облегчением вздохнул, решив эту шараду. Теперь, можно сказать, вспомнил все значимые моменты вчерашнего вечера. Можно и делом заняться – а дело было одно, написать шифрованное письмо Кацу. Мы с ним договорились, что я обязательно отпишусь после того, как встречусь с Николаем II. Вот этим делом я и занялся, предварительно приказав Первухину принести еще чаю.

Мое занятие заняло довольно много времени, но хотя я и боялся, что не успею все написать и зашифровать до того, как мы доберемся до Бердичева, но реальность дала это сделать. Мы все ехали и ехали, вернее больше стояли на каких-то полустанках, чем двигались. Не зря Родзянко ругал железные дороги, движение было организовано безобразно. Я тоже к вечеру начал про себя материть железнодорожное начальство. Прапорщик Хватов, давно вернувшийся из штабного вагона бронепоезда, когда докладывал мне, сказал, что штабс-капитан не может даже приблизительно ответить, когда мы прибудем в Бердичев. Плюнув на это мучительное ожидание, я, перекусив тем, что припас Первухин, опять завалился спать.

Когда проснулся, мы еще ехали, а на улице между тем уже начинало светлеть. Когда пошел умываться, мы остановились на каком-то перегоне. Завтракал уже под стук колес. А когда потребовал у Первухина подать еще чаю, бронепоезд опять встал вблизи какой-то станции. Тут я уже не выдержал, не дождавшись денщика с чаем, вскочил и быстрым шагом направился в тамбур. Решил узнать у собравшихся невдалеке от железнодорожной насыпи зевак, рассматривающих бронепоезд, какая это станция и далеко ли до Бердичева. Рядом с вагоном находилась ватага пацанов. Конечно, сомнительно было, что они знают, как далеко находится Бердичев, но я все равно решил их спросить. Выбираться из вагона и идти к стоящим в отдалении взрослым людям совершенно не хотелось. Вот я и крикнул ребятам, чтобы они подошли поближе, а когда подошли, я удивился тому, что они сказали. Оказывается, это была окраина Бердичева, а штаб находится в двух верстах от этого места у реки Гнилопять. Все знали пацаны, за это и получили гривенник, который я кинул самому старшему мальчишке. Это послужило как бы сигналом машинисту, и бронепоезд тронулся. А я направился в свое купе – нужно было облачаться в форму и готовиться к встрече с командующим Юго-Западным фронтом генералом Брусиловым.

После того как переоделся в полевую генеральскую форму, еще раз решил просмотреть материалы, собранные на Брусилова, в бундовской папке, которая уже не раз помогала выбрать линию поведения при встрече с самыми крупными деятелями этого времени. По крайней мере, позволяла не выглядеть полным профаном и поддерживать разговор на интересующую людей тему. На Брусилова материалов у бундовцев было очень мало, видно собирались материалы еще до того, как он стал широко известным. И, пожалуй, самым популярным генералом Российской империи.

Вот что было написано о командующем Юго-Западного фронта – характер у генерала Брусилова непростой. Он очень прям и суров в оценках, часто обижает коллег резкими отзывами и суждениями. Педантичен и требует от других предельной точности и конкретности. Мягкость и деликатность к его достоинствам не относятся. Брусилов не стесняется докладывать о просчетах своих прямых командиров вышестоящему начальству, за что многие генералы его считают интриганом и карьеристом. С начальством, в особенности из монаршей семьи, он учтив, по мнению некоторых, даже подобострастен. По этому поводу приводится выдержка из письма протопресвитера русской императорской армии Г. И. Шавельского. «Когда великий князь Николай Николаевич, только что на маневрах разнесший Брусилова (тогда начальника 2-й Гвардейской кавалерийской дивизии), за завтраком обратился к нему с ласковым словом, то Брусилов схватил руку великого князя и поцеловал ее. То же проделал он, когда в апреле 1916 года под Перемышлем государь поздравил его генерал-адъютантом». Честолюбия у Брусилова в избытке, что свойственно всем настоящим карьерным офицерам.

То, что Брусилов учтив с представителями монаршей семьи, меня очень даже устраивало. По крайней мере, не будет относиться ко мне как к мальчику для битья, когда я ему предъявлю приказ об откомандировании в Петроград сводного полка 2-го кавалерийского корпуса. А вот то, что Брусилов отличный кавалерист, меня пугало. Не дай бог заведет разговор о кавалерии, и тогда я поплыву, как куча дерьма. И не только в теории действий кавалерии, но и умении верховой езды. Можно сказать, из-за этого и пошел заниматься джигитовкой в Петроградский конный клуб. Знание тактических действий кавалерии для великого князя не так уж и обязательны, но сидеть в седле он был обязан. Конечно, что я занимался джигитовкой, это громко сказано, но, по крайней мере, хоть как-то восстановил навыки великого князя к верховой езде. Когда обучался в манеже, мне все время казалось, что я был худшим из наездников, но, однако, с лошади не падал. А пошел туда после разговора с Натальей, которая передала рассказ одного полковника, который заглянул в ее салон. До этого он побывал в штабе Юго-Западного фронта и много чего плел о чудачествах Брусилова. А так как Брусилов был и мой непосредственный начальник, я со вниманием выслушал светские сплетни про него. Так вот Брусилов не признавал людей, не умеющих обращаться с лошадью. Он организовал прозванные офицерами курсы «Лошадиной академией Брусилова». Она была известна своей строгой подготовкой и дисциплиной. Его подчиненные умели всё: начиная от манежа, заканчивая парфорсной охотой – погоней за зверем, когда группа всадников загоняет животное в условиях пересеченной местности. Брусилов добился внедрения этого нововведения повсеместно в русской кавалерии. Кроме того, он добился того, что офицеры-генштабисты, служившие в кавалерийских частях, должны были пройти практическую переподготовку в возглавляемой им школе. Некоторые изрядно попортили себе карьеру в результате этого обучения. Сам Брусилов в вопросах кавалерии был непреклонен. Узнав эту информацию, я и пошел восстанавливать навыки кавалериста. Это, конечно, было нужно и у себя в корпусе, но больше я это делал, чтобы выглядеть легитимным в глазах начальства.

Все эти мысли роились у меня в голове, не в купе – оттуда я уже вышел, а на улице, когда выбрался из вагона, и стоя рядом с командиром бронепоезда, наблюдал процесс снятия «Форда» с платформы. Штабс-капитан Овчинников покинул свой штабной вагон, конечно, не для того, чтобы наблюдать, как происходят такелажные работы, он просто ожидал появления представителя штаба фронта. Вестовой с рапортом о прибытии был уже направлен в штаб, и вскоре должен был появиться офицер с дальнейшими приказами для командира бронепоезда. О моем прибытии штабс-капитан сообщил в штаб, так что я тоже ждал появления офицера. Конечно, не для получения приказа о дальнейших действиях, а информации, когда можно явиться к командующему фронта с рапортом, что командир 2-го кавалерийского корпуса прибыл после лечения для прохождения дальнейшей службы.

«Форд» уже спустили с платформы, а представителя штаба все не было. Я уже собирался на автомобиле спецгруппы отправиться в штаб Юго-Западного фронта, но как только подозвал к себе прапорщика Хватова, чтобы дать соответствующее распоряжение, появился черный автомобиль. Вышедшего из него генерала я узнал, его образ присутствовал в долговременной памяти великого князя. Это был начальник штаба Юго-Западного фронта генерал Клембовский. Но узнавание произошло не только из-за того, что великий князь с ним встречался, будучи командиром корпуса, нет, он был приятелем Михаила Александровича еще со времен учебы того в Михайловском артиллерийском училище. После начала войны великий князь с ним неоднократно встречался, и даже пару раз устраивалась дегустация шустовского коньяка.

Я сразу же, как узнал приятеля великого князя, направился к нему. Когда шел, напряженно думал, как же мне здороваться со старым знакомым. Проблема решилась сама собой, Клембовский сам обнял меня, а когда завершил этот ритуал, заявил:

– Миша, я так рад тебя видеть живым и здоровым! После посещения петроградских докторов ты просто расцвел. В глазах появилась уверенность и жажда жизни – узнаю прежнего любителя погулять и задрать у какой-нибудь особы юбку. Настоящий гвардеец – ей-богу! Как там в столице?

– Да ничего хорошего! Люди озлоблены, а тут еще сухой закон! Работягам даже нечем залить свою тоску по сытой жизни. Сидящих по ресторанам купцов ненавидит, пожалуй, весь Петроград. А тут еще социалисты, да и думцы тоже, капают своими речами на мозги простых людей. Давление растет, и взрыв общественного неудовольствия вполне возможен. Я думаю, что если бы не наше успешное наступление, то взрыв в Петрограде уже бы произошел. Как воздух нужны успехи на фронте, а то в тылу все начнет разваливаться.

– Да… дела! А у нас не все так хорошо, как пишется в газетах. После того как ты уехал в Петроград, положение стало хуже. Наступление на Ковель совсем выдохлось. Контратаки австрийцев стали более подготовлены, и к тому же на фронте появились немецкие части. Германцы начали перебрасывать с запада свои хорошо подготовленные дивизии. Я думал, что после того как Румыния 27 августа объявила войну Германии и Австро-Венгрии, она отвлечет силы противника и мы сможем занять Ковель, но получилось все наоборот. Сил у наших «визави» только прибавилось, на нашем направлении начали действовать германские дивизии. Румынию тевтоны запинали и, по последним данным разведки, вскоре займут Бухарест. Румыны молят о помощи, и приходится отвлекать на это наши последние резервы. Для помощи союзнику Россия даже создается новый Румынский фронт. Кстати, твой корпус мы отвели на отдых и пополнение, он сейчас дислоцирован недалеко от Житомира. Ты очень кстати прибыл, вскоре корпус планируем перебросить на фронт, отражать контратаки противника.

После этих слов мой товарищ начал расспрашивать о нападениях на великого князя, произошедших в Петербурге. Хотя все газеты пестрели подробностями героических действий Михаила Александровича во время этих подлых нападений на великого князя, но Клембовскому хотелось узнать подробности именно от меня. Пришлось вкратце рассказать ему об организованном боевым крылом марксистов покушении на брата императора и о сосредоточении в окрестностях Петрограда отрядов финских егерей, сформированных Германией. При этом я пожаловался своему товарищу, что получил, можно сказать, контузию во время схватки с одним из боевиков-марксистов. Врачи ничего серьезного не обнаружили, но я потерял частично память и несколько дней были проблемы с дикцией. Некоторые обороты речи начал строить неправильно. То есть вел разговор согласно плану, разработанному с Кацем. Конечно, я даже не предполагал, что Клембовский был болтуном – это я так пояснял причины, почему речь великого князя несколько изменилась. Прокатывал эту версию, перед тем как предъявить ее офицерам корпуса, которые ежедневно общались с Михаилом Александровичем, до его отъезда в Петроград. С Клембовским все прошло гладко, и я надеялся, что и в корпусе будет так же.

Завершив дружеское общение со мной, начальник штаба превратился в жесткого командира, начавшего отдавать короткие и безапелляционные приказы командиру бронепоезда, штабс-капитану Овчинникову. После того как задачи штабс-капитану были поставлены, Клембовский подошел ко мне и сказал:

– Ну что, Миша, поехали теперь к командующему фронта, он тебя ждет. А вечерком, надеюсь, мы с тобой еще раз встретимся и вспомним молодость. Мне тут привезли шикарное мозельское вино – вполне достойное, чтобы его отведал великий князь.

Приказав прапорщику Хватову рассаживать бойцов спецгруппы в «Форд» и следовать на нем за автомобилем генерала, я направился к ожидавшему меня в кабине Клембовскому. Когда мы тронулись, оглянулся назад. За нами как привязанный катил «Форд» спецгруппы. До штаба фронта было недалеко, но даже за то короткое время, пока мы ехали, Клембовский успел рассказать, что все штабные офицеры зачитываются газетами, где описываются петербургские подвиги великого князя. А еще Клембовский заявил, что командующий фронта тоже читал эти газеты и отзывается обо мне очень хорошо. Так что можно просить у него любые нужные для корпуса ресурсы. Все, что есть на складах Юго-Западного фронта, он мне без всяких проволочек выделит.