Текст книги "Зверинец"

Софья видела, что не успевает, но мчалась, летела в бессмысленной попытке настигнуть подругу. Проваливаясь по пояс, загребая валенками снег, падая и тут же поднимаясь вновь. Овчинный тулуп разлетелся тяжелыми крыльями. На затылке сбился в ком пуховый платок – шею не повернуть. Да и некогда по сторонам смотреть – впереди марионеточным шагом задирает голые ноги безмолвная Параскева. Секунда-другая, и сгинет тонкая беззащитная фигурка. Сгинет навсегда.

Тигриным прыжком Софья преодолела оставшееся расстояние, крепко ухватив подругу за локоть. Не удержалась на ногах, ухнула в снег, увлекая за собой Параскеву. Барахтаясь в рыхлом сугробе под тяжестью навалившегося тела, борясь с вялым сопротивлением, наткнулась взглядом на широко распахнутые глаза – бездонные черные ямы на бледно-синем лице. А через секунду обе они – и Параскева, и ее случайная спасительница – истошно кричали от корежащего их смертельного ужаса…

Позже, в низенькой избушке Параскевы, Софья растирала закоченевшие ноги подруги, хлестала ее по щекам, трясла, не давая уснуть. Пыталась отогревать свежезаваренным чаем, но быстро оставила эту затею. У Софьи тряслись руки, а зубы Параскевы стучали, скалывая края фарфоровых чашек. Не от холода, вовсе нет. Все никак не отпускал пережитый страх. Чтобы хоть как-то побороть его, Софья попыталась разозлиться.

– Дура ты бестолковая! Чего тебя ночью голышом в лес понесло?! – зарычала она и тут же поняла, что не стоило этого делать. Ей не хотелось знать ответ. Подняв на нее запавшие глаза, Параскева сбивчиво прошептала:

– Оля п-поз-звала… Я от-каза-лась, ска-ска-зала, ннн-не м-могу больш-ше… А о-они Олю п-прис-слали…

Софье захотелось закричать подруге, чтобы та замолчала немедленно, прямо сейчас, или закрыть уши руками, лишь бы не прикасаться к чудовищной тайне, что сейчас изливалась с трясущихся губ Параскевы. А когда подруга, уже полностью успокоившаяся, закончила…

– Зря ты, Софа, в это влезла. Зря. Теперь мучайся.

…Софья решила, что, придя домой, пойдет в сарай и повесится.

Позже она неоднократно жалела, что ее решимости хватило только на то, чтобы связать петлю. Ни сунуть в нее голову, ни даже перекинуть через балку Софья так и не смогла…

…догнала и вернула обратно. Та от холода уже синеть начала. Когда оклемалась, рассказала бабуле жуткие вещи. Вроде как сидела она, от скуки в окно пялилась, и вдруг идет эта Оля. Параська сдуру ее окликнула, далеко, мол, собралась? Разговорились, как раньше, и Параська уже не понимает, с чего решила, что подружка умерла. А та все зовет ее, пошли, мол, со мной, проводишь, а то одной скучно. Опомнилась уже в избе, когда бабуля ее по щекам хлестала…

– Брр, ужас какой! – передернула точеными плечиками Дина. – Ты в это веришь?

Спросила без иронии, с неподдельным интересом, потому Софья ответила насколько могла честно:

– Ну как верю? Бабуля всегда твердила, что с покойниками разговаривать нельзя. От мертвеца ничего хорошего живому не ждать. А вообще Параскева уже тогда немного не в себе была. Ее тем летом в лесу беглый зэк изнасиловал, чуть не убил, вот у нее кукушечка и тронулась. После такого не только призраки мерещиться начнут.

– Поймали его? – участливо спросила Дина.

– Кого, зэка этого? Без понятия. Может, поймали, а может, в болотах утонул. Тогда с этим попроще было, ну снасильничали бабу, с нее не убудет. Бабулю ведь мою тоже изнасиловали, где-то здесь же. Какой-то ухарь приезжий затащил в лес, избил до полусмерти и изнасиловал.

– Господи, ужас какой! И ты так спокойно об этом говоришь?

– А чего теперь беспокоиться? Бабушка уже умерла, урод этот, я надеюсь, тоже. У всех дедушки как дедушки, а у меня – тварь и насильник, которого я даже в глаза не видела. Подумаешь, великое дело!

Некоторое время шли молча. Размытая дорога сбегала в низинку. Здесь уже ощущалась грядущая ночь. Упала температура, воздух лип к лицу мокрым полотенцем. В избытке вылезли комары.

– Так а что со Смертью-то? – спросил Рублев.

– А, это… Параська должна была замерзнуть или под лед провалиться. Бабуля вроде как ее у Смерти из-под носа увела. Смерть теперь думает, что Параська умерла, и не идет за ней. Вот в это, кстати, я очень даже верю. Бабуля до столетнего юбилея год не дожила, а Параська – ничего, живет и здравствует.

– Погоди… – Веня ненадолго остановился, но был тут же облеплен полчищами комаров. – Ты же сказала, что бабушка твоя уже шесть лет как… того…

– Ага.

– Блин, этой старой калоше сто пять лет?!

Софья шлепнула себя по щеке, прибив особо наглого кровососа, и кивнула.

– Фигасе! – восхитился Веня. – Бывает же!

– Так нужно телекомпании сюда! Она, наверное, старейший житель Карелии! – Глаза Дины сверкнули азартом, но развить мысль она не успела.

– Стойте! Ребят, подождите!

От стоящей особняком избушки им наперерез мчался невысокий кряжистый мужик в камуфляже. Он смешно семенил кривыми ногами в подвернутых болотниках и был настроен очень решительно. Рублев, грозно сверкнув очками, выдвинулся вперед: расправил узкие плечи, сжал кулаки, подготовился, в общем. Из-за его спины на дядьку настороженно поглядывали девушки.

Вблизи незнакомец оказался крепким немолодым мужчиной. В черной густой бороде и остатках волос, словно образующих тонзуру на лысеющем черепе, ни единой серебряной жилки. Только усеявшие лицо морщины, глубокие, как диковинные узоры, выполненные резчиком по дереву, выдавали его возраст. Не те морщины, что придают вид умудренного опытом старца, а те, что с годами приобретают неуемные весельчаки и балагуры. Этакие престарелые Веньки Рублевы.

– Уфф, загнали старика! – Шумно сопя, мужчина уперся ладонями в колени. – Ну вы резвые, молодежь! Утром хрен разбудишь, ночью хрен найдешь! А вон, гляньте-ка, ночью нашел! Ха! Ха-ха!

Он загоготал искренне и заразительно. Его совершенно не интересовало, понравилась ли кому-нибудь его не слишком удачная шутка. Он просто от души веселился, довольный собственным остроумием.

– Вы откуда такие красивые, молодежь? – отсмеявшись, спросил он. – Тут же на километры никого в округе! Даже такие старые пни, как я, нечасто попадаются…

От Софьи не ускользнуло, что на слове «красивые» черные глаза бегло ощупали Дину. Вот же старая похотливая козлина! – улыбнулась про себя Софья. Старичок оказался потешным, того гляди начнет глазки строить!

– Мы отдыхать приехали. У меня тут дом на Луговой. Койву, знаете? Софью Матвеевну? Это бабушка моя.

– Не знаю я никакой Софьи Матвеевны… – Густые брови сошлись к переносице, черные глаза двумя клещами впились в девушку. – …но это не показатель! Она меня тоже вряд ли знает!

Мужчина вновь схватился за бока, захлебываясь смехом.

– Обхохочешься с вами, молодежь! – Он вытер слезящиеся уголки глаз краем рукава. – Откуда мне здесь кого знать? Я три года назад дом купил, чтобы на охоту ходить. Только чокнутую эту с холма и видел. Ну и этих еще… там, в начале села живут…

– Тухкины, – подсказала Софья.

– Тухкины, ага! – Мужчина довольно хлопнул ладонью по бедру. – Не брешешь, точно местная! А я думал, вдруг озорничает кто? Тут ведь одну избу поджег – остальные сами вспыхнут.

Он потеребил бороду и без перехода выпалил:

– Молодежь, а хотите выпить? Я ужинать как раз собирался. У меня уже и стол накрыт. А то я уже две недели людей не видел…

Голос его едва заметно дрогнул. Из-под внешней жизнерадостности ненадолго показало унылое лицо тяжкое одиночество пожилого человека. Наверное, поэтому первой отреагировала мягкая и чуткая Дина.

– Ну если только ненадолго…

Все вдруг поняли, что уже долгое время стоят неподвижно, на радость кровососущей орде. Остро захотелось куда-нибудь под крышу, подальше от несносных комаров и липкого болотного духа.

– Да хоть на полчасика! Хоть на десять минут! – оживился мужчина. – По рюмочке пропустим, чтоб дорожку ко мне запомнили. У Егорпалыча и самогончик, и водочка, и даже винцо найдется!

Он лихо подмигнул Хайдуллиной, и та, не выдержав, звонко прыснула.

– Я в нем, вообще-то, уточек вымачиваю. Но винишко хорошее, тут не беспокойтесь! Егорпалыч дрянью поить не станет! Это я – Егорпалыч, Кокорин моя фамилия, такие дела вот…

Сбивчивый монолог он закончил возле избы. Отворил дверь, широким жестом пригласил внутрь. Жилище пожилого охотника оказалось маленьким – комната хоть и просторная, но всего одна. В центре – огромная русская печь, сложенная из кирпича, на ней – слоеный пирог из полосатых матрасов. Возле окна массивный широкий стол, застеленный газетами, на нем – мутноватая литровая бутыль, небольшая сковородка с яичницей и вскрытая банка тушенки. Вместо стульев две широкие дубовые лавки. В дальней стене находилась еще одна дверь, за которой негромко тарахтел дизель. В красном углу угадывался иконостас, уставленный оплывшими свечками. Разглядеть детальней мешал тусклый свет лампочки-сороковки.

– …свояк раз в неделю заезжает, на выходных. Продуктов подкинуть, патронов да всякого, по мелочи. А прошлую субботу пропустил. То ли тарантас опять сломался, то ли снова спину прихватило, не знаю. Я тут уже двенадцать дней без связи, без новостей, без людей живых. Третья мировая начнется, а я и не в курсе!

Не прекращая жаловаться, Кокорин сходил в пристройку и вернулся с тремя чайными чашками от разных сервизов и уже откупоренной бутылкой, покрытой пылью. Опытной рукой разлил ароматное красное девушкам и, неодобрительно покачав головой, Вене.

– Да, портит город мужиков, портит… Ну да бог с вами, давайте уже – за знакомство.

Себе плеснул самогона, чокнулся с ребятами и проглотил уверенным залпом. Отер усы тыльной стороной ладони, наполнил чашку повторно.

– Ну-с, между первой и второй перерыва нет вообще! Давай, молодежь, нечего его греть!

Вино действительно оказалось неплохим. Недорогим, но и не пакетированной дешевкой. Приятное, терпкое, разве что крепкое сильно. С непривычки у Софьи закружилась голова. Привстав, она выбралась из-за стола.

– Егор Павлович, можно я дом посмотрю?

– Отлыниваешь, Софья! Ну ничего, нам больше достанется. – Он хитро подмигнул Дине. – Смотри, конечно, хотя чего тут смотреть? Тока в пристройку не ходи. Лампочка перегорела, а свояк, растяпа, никак не привезет. Там мастерская, без света черт ногу сломит.

– Да я здесь… Всегда хотела в этой избушке побывать… – Софья рукой провела по резным наличникам у входной двери. Почерневшие от времени, они не рассохлись, не потрескались, оставаясь гладкими, как в тот день, когда их изготовили. – Знаете, кому она раньше принадлежала?

– А? Я ее у этого купил… Саша, что ли? – Кокорин поскреб макушку. – Низенький, с родинкой такой приметной, возле губы.

– Это, наверное, внук старого хозяина. Тут раньше жил такой колоритный дедушка. Высокий, метра под два, борода до пояса и патлы седые, ниже плеч. Мы с девчонками думали, что он колдун. Он вечно так странно на меня смотрел, прямо мурашки по коже. Очень страшные у него глаза были. Злые и черные-черные, как у вас… Ой, простите! Я хотела сказать – черные, как у вас!

– Да ладно уж, что хотела, то и сказала! – добродушно засмеялся Кокорин. – Я не обиделся, но осадочек остался, остался…

Он вновь подмигнул Хайдуллиной, та, улыбнувшись, подмигнула в ответ. Венька придурковато загоготал. А Софья подумала, что вино, похоже, крепче, чем казалось. Твердо решив помалкивать, чтобы не ляпнуть еще чего-нибудь, она двинулась вдоль стены, ведя рукой по старым гладким бревнам. Головокружение усиливалось. Хотелось по-собачьи тряхнуть головой, отгоняя сонливость. У красного угла Софья остановилась, с интересом разглядывая небольшую икону, кажется Богородицу. Борясь с тусклым светом, Софья сфокусировала зрение. И похолодела.

Геометрически правильное лицо, лепные скулы, изящно изогнутые брови, высокий лоб – вылитая бабушка Койву. Разве что толстая коса не спадает на плечо, а уложена калачом на макушке. В окружении прогоревших свечей стояли, заключенные в золоченый оклад, пропавшие фотографии ее матери. Дремлющий инстинкт самосохранения очнулся, заполошно завопив – беги, дура! беги отсюда скорее! Но дальше события стали развиваться с такой чудовищной быстротой, что ни убежать, ни даже просто уследить за ними одурманенная Софья попросту не успела.

Воздушный студень нехотя раздался под ее напором. Софья обернулась и увидела Дину, медленно, по стеночке сползающую на пол. На лице безмятежность, глаза закрыты, грудь мерно вздымается – Хайдуллина крепко спала. Еще одно усилие, невероятное напряжение мышц, и в поле зрения вполз Веня, с глуповатой улыбкой на лице. Он качнулся разок-другой и впечатался носом в столешницу. Кокорин сидел, задумчиво слизывая застывший тушеночный жир с охотничьего ножа. Казалось, происходящее совершенно его не касается. Он вытер мокро блестящее лезвие о штанину. Деловито закатав рукава, привстал, ловко ухватил Веню за волосы и с размаху вогнал нож ему в шею, чуть ниже основания черепа. Бордовая кровь потекла на стол, смешиваясь с пролитым вином.

Вцепившись в стену, чтобы не упасть, Софья смотрела, как убийца неторопливо встает с лавки. Не было сил бежать или бороться, простой шаг казался невыполнимым подвигом. А Кокорин подходил все ближе, обстоятельно вытирая окровавленную ладонь о куртку.

– Ай да Софа! – удивленно протянул он. – Пила наравне со всеми, а все еще на ногах, ведьма драная!

Пришло запоздалое, ненужное понимание, что никто из них так и не представился бородатому охотнику. Софья попыталась отступить, но едва не упала.

– Что, не узнала меня, а? – Егор Павлович издевательски ухмыльнулся. – Я-то тебя, суку, сразу узнал! Ты ж ни на день не состарилась, даже моложе кажешься! А я, конечно, и постарел, и подурнел, что говорить!

Схватив Софью за плечи, Кокорин с силой втолкнул ее в пристройку. Короткий полет в кромешную темноту закончился ударом о земляной пол. Онемевшее тело почти не почувствовало боли. Из-за спины сквозь приглушенные матюги долетело чирканье зажигалки. Неяркий свет керосинки резанул глаза. От увиденного Софье захотелось кричать, но хватило ее только на тихий скулеж.

– Ты что это, ведьма, никак игрушек моих испугалась? – участливо шепнул ей в ухо Егор Павлович. – Фу-ты ну-ты! Я-то думал, вы, бесово племя, к таким вещам привычные.

На секунду его коренастая фигура заслонила собою кошмар. Но лампа повисла на крюке, Кокорин скрылся в тенях, и некуда стало спрятать взгляд, а непослушные веки никак не желали закрываться. Заходясь в неслышном крике, Софья смотрела на освежеванное мужское тело, за руки растянутое на толстых балках. Содранная кожа мешком собрана на голове, скрывая лицо. Обескровленное мясо подсохло, заветрилось. Вокруг сосков, точно в насмешку, оставлены неровно обрезанные круги. Сквозь пустой живот виднелся позвоночник и реберная клетка. Ноги, отпиленные по самые бедра, лежали на стоящем в центре широком столе. Но больше всего Софью ужасал царящий вокруг идеальный порядок – ни вони, ни грязи, ни мух. Чувствовалось, хозяин мастерской занимается своим страшным делом уже очень-очень давно.

Широкие ладони поднырнули под живот. От резкого рывка громко клацнули зубы. Бесчувственное тело взлетело вверх, перед глазами замельтешило красное, и Софью вырвало. В голове прояснилось, но ненадолго. Кокорин швырнул Софью на стол, ухватил за волосы и несколько раз приложил лицом о шершавые доски.

Когда она пришла в себя, Егор Павлович деловито приматывал ее лодыжки к ножкам стола. Он легко уклонился от слепого пинка, в ответ двинул Софью кулаком в бедро. Нога мгновенно отнялась.

– Экая ты прыткая, голуба! Даже снотворное тебя не берет! – искренне восхитился Кокорин. – Подружка твоя узкоглазенькая от такой дозы до утра продрыхнет, а ты ничего, трепыхаешься! Я ж всегда знал, что ты ведьма. Это ты соплякам этим можешь заливать, уж я-то знаю, сколько тебе на самом деле! Я ведь тебя искал, каждое лето в Вериярви околачивался, да все мимо, мимо… В прошлом году не выдержал, начал местных расспрашивать. А они мне, как сговорились, мол, померла ты! Ох и психанул я тогда! Весь дом тебе перевернул, хотел подпалить, да вовремя одумался. Вы же, шлюхи сатанинские, душами мужскими питаетесь, как комарики кровью, сотни лет живете. Вас только огнем палить или кол в сердце. Вот и решил – дождусь, рано или поздно ты сюда вернешься, а я – тут как тут! И вишь, угадал!

Он навалился на Софью, тяжелый, кряжистый. Поняв наконец, что сейчас произойдет, она беззвучно заплакала. Шершавые руки бесцеремонно зашарили у нее между ног, задирая юбку, разрывая трусики. Всклокоченное мочало бороды укололо шею, и Кокорин горячо зашептал ей на ухо:

– Буду в тебя кол заколачивать. Не в сердце, а по старинке, промеж ног. Как в первый раз. Помнишь, ведьма драная? Помнишь, кто тебя первый отодрал как следует?

Софья молча всхлипывала. Она надеялась, что снотворное хоть немного притупит восприятие.

– Я! – отрешенно прошептал Кокорин и резко вошел в нее.

Надежды не оправдались. Это было больно и мучительно стыдно. Он…

…оставалось только два пути – назад, через болото, или вперед, где, по-медвежьи разлапив длинные руки, стоял двухметровый бородатый мужик. Софья выбрала неверный. Бросилась на великана, нырнула под рукой и что есть мочи припустилась к деревне. Только бы выбраться к домам, заголосить во все горло, а там уже кто-нибудь услышит, поможет, спасет. В Вериярви мужики шутить не любят, они это пугало бородатое за уд на елке подвесят!

Она успела сделать ровно два шага. Чудовищная сила оторвала Софью от земли, с размаху швырнув на мохнатую ель. Широкие лапы смягчили удар, но иголки и шершавая кора разодрали кожу. Исцарапанное лицо уткнулось в пружинистый мох, в спину Софье уперлось тяжелое колено.

– Ты не суетись, голуба, – басовито вещал великан, – больнее будет.

– Я тебе зенки выцарапаю, – разъяренной кошкой зашипела Софья. – Я мужикам ска…

Здоровенная пятерня надавила ей на затылок, втопила лицо в мох. Сразу стало нечем дышать. Софья ногтями впилась в ненавистную руку, но та лишь глубже вминала ее в ярко-зеленую губку. А когда, преодолев сопротивление крепких стройных ног, великан рывком погрузился в нее, мозг Софьи взорвался, как наступивший на мину сапер. Воя и извиваясь всем телом, она пыталась сбросить насильника, одновременно переживая невыносимо яркий оргазм. Сладостное ощущение прошло быстро, а великан неутомимо распахивал ее еще почти час. После чего внезапно вытянулся в струнку, вздрогнул всем громадным телом и, перевернувшись, упал на спину.

Осторожно, боясь обнаружить сломанные кости, Софья выдернула себя из мятого мха. Отплевываясь от забивших нос и рот волокон, тоже перевернулась на спину. Так, разглядывая мудреный узор переплетенных веток, они и лежали. Насильник и жертва. Рядом.

– Ты думаешь, я этого хотел? – глядя в пустоту пробасил великан. – Это ведь они все, треклятые! Они у меня в голове день и ночь зудят! А попробуй ослушайся, сразу…

Раздавленная, смятая, Софья промолчала. Она ждала, пока он встанет и уйдет. Ей совершенно не хотелось видеть его черные глаза, полные искреннего раскаяния. Вместе с болью и унижением пришло страшное понимание пророчества Параскевы.

…насиловал ее долго. Непозволительно долго для человека его возраста. Когда наконец Кокорин с рыком кончил в нее и обессиленно свалился на пол, Софья ощутила себя более пустой, чем висящий напротив труп без внутренностей. С омерзением она чувствовала, как сидящий на полу насильник целует ее под коленку. Грубые пальцы мяли ей зад, сухой язык облизывал покрытую мурашками кожу, а у нее даже не было сил отдернуться.

– Ох и сладкая же ты сучка, – удовлетворенно выдохнул Кокорин. – Уж сколько баб перепробовал, а тебя не забыл, нет!

Он с наслаждением шлепнул Софью по заду. Эта легкая боль отрезвила, привела в чувство. Ощущения усилились многократно, все внутри заныло, застонало, но это позволило Софье сосредоточиться. Она не собиралась так просто подыхать в этой чертовой глуши! У нее появилась крошечная надежда – ремень на правой руке. То ли ослаб, то ли Кокорин плохо застегнул второпях, но Софья чувствовала – если приложить небольшое усилие, запястье выскользнет из кожаного наручника. Нужно только грамотно распорядиться нежданным подарком судьбы. Выждать, вытерпеть, прикинуться сломленной.

– Мне ведь тебя даже резать не пришлось. У меня уже давно не встает, если не режу, – доверительно сообщил Егор Павлович. – Бывало, поставишь бабу раком, елозишь по ней, и все вхолостую. А чуть полоснешь лезвием по спинке, кровушки малость пустишь, она заверещит, забрыкается, и тут же штык к бою готов! С тобой не так… Я ведь сразу понял – ты та самая. Они мне сказали…

Кокорин поковырял висок пальцем, выскребая из головы неугомонные голоса.

– Ох, – внезапно спохватился он, – мы тут болтаем, значит, а подружайка твоя на голом полу валяется! Непорядок! Простынет еще, не дай бог… Виноват, хреновый из меня хозяин. Да и то – как от тебя оторваться-то?

Невидимый, он завозился за спиной Софьи, натягивая спущенные штаны. От души хлопнул ее по заду, навалился, прижимаясь к уху, и любовно прошептал:

– Истосковался я за тобой, Софочка. Целую вечность не видел. Ну да ничего. У нас теперь впереди мнооого времени!

Не сдержавшись, Софья задрожала. Довольно смеясь, Кокорин покинул мастерскую. Не зная, сколько времени ей отпущено, Софья, обдирая кожу, вывернула кисть, потянула на себя. Ладонь выскочила неожиданно легко. Пальцы слушались хорошо и проворно развязали вторую руку. Осторожно опустившись на холодный пол, Софья стянула ремни с лодыжек.

Дверь, ведущая на задний двор, запиралась на толстую щеколду, но, к счастью, открылась без скрипа. Софья выскользнула на улицу. Ночь набросила на деревню темное одеяло в звездных прорехах. Шурик с Ольгой уже должны были натрахаться и вспомнить о друзьях. Каждый шаг отдавался болью внизу живота. С трудом переставляя непослушные ноги, Софья с удивлением осознала, что ее совершенно не волнует, переспала Демина с Ерохой или нет. Хотелось одного – добраться до ребят, запрыгнуть в машину и на полном ходу покинуть Вериярви.

Окунувшись в холодный, дрожащий от комариного звона воздух, Софья почувствовала, что «отъезжает». В темноте по улочкам вымершего села плутала вовсе не она, а пустое, выпитое до дна тело. Ползущий с болот ядовитый туман окутывал мягкими парами, бесстыже забирался под юбку и в разорванный вырез кофты. Гудели неугомонные комары, пробуя на вкус ее голые руки и ноги. Мертвые дома разглядывали Софью выбитыми глазницами, в предвкушении щеря перекошенные рты-заборы. Сверху скалилась хищная оголодавшая луна. Вдалеке угрюмо ухал сыч. В странном состоянии на границе жизни и смерти Софья петляла среди гниющих домов. Ее не пугала тьма и не страшил Кокорин. Она боялась, что так и будет бесконечно бродить по древнему деревянному кладбищу.

Когда впереди затеплились оранжевые окна, на востоке уже алела полоска горизонта, предвещая скорое утро. Разумная осторожность быстро взяла верх над желанием скорее оказаться под защитой родных стен. Крапива беспощадно жалила голые ноги, пока Софья подбиралась к окну. На пружинной кровати, с кухонным ножом в руке, сидела Ольга. Ублюдка Кокорина не видать, но отсутствие Шурика настораживало. Софья осторожно постучала в стекло. Испуганно вскрикнув, Ольга подпрыгнула. Давая себя разглядеть, Софья прижалась к стеклу. Ольга выронила нож, прижала ладони к лицу. Уже через мгновение она откидывала внутренний засов, втаскивая в дом обессилевшую подругу.

– Софка! Софа, что случилось? А где Венька с Диной?

– Дверь! – хрипло каркнула Софья. – Дверь закрой!

Демина послушно кинулась в сени. Когда она вернулась, Софья, добравшись до плиты, жадно высасывала из чайника остывшую воду.

– Софка, что случилось?! А ребята где? Мы с Шуриком вас целый час искали, звали! Темно, фонарей нет и связи нет, не позвонить никуда…

По ее виноватому тону Софья поняла – трахались. Эти скоты трахались, пока весельчак Кокорин убивал Веньку и насиловал ее. Остро захотелось съездить глупой курице по физиономии, но вместо этого она спросила:

– Где Шурик?!

– Так он за вами пошел! Полчаса назад сказал, что кто-то кричал на улице, и ушел. А я сижу здесь… мне страшно, Софка!

Поймав ее перепуганный взгляд, Софья посмотрела на свои ноги. Выползая из-под юбки, до самых щиколоток ветвились потеки застывшей крови. Объясняться не было времени. Даже если Ероха действительно ищет их где-то впотьмах, самое разумное сейчас – садиться в машину и мчать подальше отсюда, к людям и работающей сотовой связи. Шурик крепкий парень, даст бог, он вообще не столкнется с жутким Кокориным и останется цел. Ну а если нет… что ж, своя жизнь Софье дороже какого-то там Сашки Ерохи. Водить она умеет, главное, чтобы…

– Оля, где ключи? – Софья охнула от внезапной догадки.

Что-то громыхнуло на заднем дворе. В стекло требовательно застучали. В окне мелькнуло и пропало бледное лицо Ерохи.

– Шурик! – с облегчением всхлипнула Ольга.

Схватив со стола зажженную керосинку, она выскочила на улицу. Софья обреченно заорала ей вслед:

– Стой, дура!

Отводя рукой густую траву, Демина вдоль стены пробиралась за дом. Тусклая керосинка рассекала сумерки оранжевыми мазками. Впереди раздавался негромкий мерный стук, словно Ероха бился лбом о стену. Как лунатик, Софья плелась за Деминой, пытаясь остановить, вернуть, пока не стало поздно.

От Ольгиного визга заложило уши. Лампа выскользнула из руки, но не разбилась, удачно упав на донышко. Подсвеченные снизу, взвились пугающие тени. Из-за плеча Ольги Софья увидела знакомую коренастую фигуру в охотничьем камуфляже. Лицо в обрамлении слипшейся от крови бороды светилось дьявольским весельем. Сграбастав пятерней светлые волосы, Кокорин размахивал отрубленной Сашкиной головой, точно кадилом.

– Нехорошо, Софушка! Я к тебе, значится, со всей душой, а ты… Нехорошо-о-о…

От его голоса отнимались ноги, а тело наливалось предательской слабостью. Не спрятаться, не сбежать… Или сбежать? Софья схватила Ольгу за плечи и с силой толкнула в объятия подступающего убийцы. Черные глаза Кокорина удивленно расширились. Напоровшись на зазубренное лезвие охотничьего ножа, протяжно всхлипнула Демина. Но Софья уже мчалась к дороге. Мертворожденным эхом метался над ней заливистый хохот.

* * *

Разбитая дорога стелилась под кроссовки. Напоенный свежестью воздух холодил разгоряченное лицо. Если бы не летящие в спину угрозы, можно было представить, что бежишь утренний кросс в городском парке. Темнота отступала. Сперва на пять шагов, затем на семь. От дряхлых домов потянулись неяркие, робкие пока еще тени. Софья мчалась наперегонки с рассветом. Шаг в шаг повторяла она свой вчерашний путь: разбитая молнией сосна, лягушачья яма, засыпанная оплывшим грунтом, пологий холм, а на нем избушка Параскевы, теплящаяся робким огоньком узкого окошка. На покосившемся крыльце сидела скрюченная фигура. Старуха молчаливо следила за погоней. Сухонькие ноги прикрывала пуховая шаль, а костлявые пальцы цепко сжимали фарфоровую чашку – последнюю уцелевшую из того самого сервиза.

Шумное дыхание преследователя обжигало спину. Закрываясь рукой от колючих веток, Софья нырнула в пахнущий смолой и прелой землей лес. Невидимая глазу звериная тропка круто ухнула вниз. Здесь, под хвойной крышей, все еще стояла плотная темень. Огибая деревья, перепрыгивая выгнутые корни, Софья молилась об одном: не споткнуться, не упасть. В этой дьявольской гонке за любую задержку расплачиваться придется жизнью. А может, даже чем похуже. Разгоряченную от быстрого бега Софью прошиб озноб.

– …у нас теперь впереди мнооого времени…

Но больше всего Софья боялась сбиться с пути, не найти нужное место. То самое место, куда много зим назад шла молодая Параскева. То самое, где насиловал бабушку Койву черноглазый бородатый великан, безнаказанно проживший в Вериярви до самой смерти. То место, где, сейчас Софья вспомнила об этом, погибла мелкая хулиганка Ленка Леки.

Софья не бывала здесь долгие годы, с самого детства. Все это время она старательно замуровывала в голове все воспоминания, мало-мальски связанные с Вериярви. Хоронила свои скелеты в отдельных гробницах. А теперь, на ходу, задыхаясь от быстрого бега, она рушила старые могильники памяти, разбивала замшелые каменные кладки, в труху разносила истлевшие гробы и рылась, рылась, рылась в выпавших останках. Чтобы выжить, придется вспомнить.

…она опоздала всего на секунду, не успела перехватить руку дочери. Еще не отзвучало неслышное эхо вопроса: «Мам, а почему у всех есть папа, а у меня нет?», как воздух пронзил звонкий шлепок пощечины, а за ним громкий обиженный рев четырехлетней внучки. Глядя на свою уменьшенную копию, Софья чуть не заплакала сама, настолько остро прочувствовала ее боль и обиду. Едва не отвесила дочери оплеуху, но сдержалась. Дочка выросла. Тяжелая немолодая женщина, с тяжелым взглядом и тяжелой рукой. Софья не снимала с себя ответственности, честно признавалась себе, что никогда по-настоящему не любила ее. Просто не смогла себя заставить. А внучку любила. Несмотря и вопреки.

Присев на корточки, она ласково погладила покрасневшую щеку маленькой Софы морщинистой рукой.

– Ну, будет, будет, не реви, золотая моя! А на маму не обижайся. Она не на тебя сердится. У нее ведь тоже папы не было. У нас в роду последнее время с папами не складывается…

Маленькая Софа украдкой поглядела на мать и вытерла сопли рукавом.

– А… а как же я родилась? Чтобы лялька получилась, маме папа нужен… я знаю…

– Все-то вы теперь знаете, соплюшки мелкие! – не удержалась от улыбки Софья. – Отец, золотая моя, не тот, кто тебя родил да бросил. Отец – тот, кто тебя вырастил и человеком сделал, любил, всегда был рядом. Тот, что тебя сделал… тьфу на него, прости Господи. Плохой он отец и человек плохой. Не надо из-за него грустить…

На плечо Софье легла горячая, точно ее все еще жгло от пощечины ребенку, ладонь. Дочь молча встала на колени, заключив в единые объятия три поколения несчастных женщин Койву…

– Мы не будем грустить, мама, – шепнула она.

Теплые слезы промочили воротник ситцевого платья Софьи насквозь…

…он настиг ее у самой кромки, отделяющей зыбкую хлябь от тверди. Выскочив у бескрайнего, уходящего за горизонт, болота, Софья поняла – память не подвела. Она окинула беглым взглядом оранжевые от морошки кочки, машинально отмечая нужные, и в спину ей врезалось костлявое плечо Кокорина. Ударом вышибло воздух, в глазах помутнело. Софью мягко обнял глубокий мох, от воды и давленых ягод намокла блузка. Кокорин уже стоял на ногах, блестя железом коронок сквозь заросли бороды.

Уверенный в собственной безнаказанности, Егор Павлович улыбался нагло, многообещающе. Камуфляжная куртка намокла и обвисла. Слипшаяся от крови борода украсилась оранжевыми каплями лопнувшей перезрелой морошки. На ширинке вздулся бугор. Кокорин сжался, скорчился, враз утратив человеческие очертания. Больше всего он напоминал озабоченного болотного черта. Возбужденно сопя, Кокорин рухнул на Софью, подмял под себя. Одним движением разорвал надвое блузку, деловито содрал лифчик, выпустив на волю молочно-белые груди. Впился грубым ртом в круглый коричневый сосок, смял безжалостно. И Софья, содрогаясь от омерзения, вдруг поняла, что нужно делать.