Текст книги "Этот свет"

“Все ясно. Не хочет тревожить сон усталых кадетов”.

Назойливый учитель что-то черкнул в своем свитке – когда он успел выхватить и смочить перо? – и раздраженно обвел взглядом притихшую группу кадетов. Может быть, от намеревался таким образом пробудить в них жизнь? Во всяком случае, никто не встрепенулся.

– Подойди ко мне, Фриц, – сказал вдруг лектор. Похоже, внимательный слушатель один не вызывал у него отрицательных эмоций. – Вот, взгляни. – Джош протянул настороженному Бергу какой-то маловразумительный клочок старой, пожелтевшей бумаги.

Ален бегло изучил его, но мало что понял. Это явно был список, и состоял он из десятка-другого закавыченных названий, рядом с которыми, в скобках, имелись по два числа.

– Это для ориентировки, – жарко пояснил преподаватель. – Вот, видишь, номера обозначают шкаф и свиток. А вначале, конечно, наименования трудов. Ты почитай при случае, ладно? – Джош приобрел какой-то жалкий вид, будто его только что незаслуженно окатили ведром воды. – Ты не смотри, что названия сложные, тебе будет легко.

Берг задумался и впервые пристально посмотрел прямо в блеклые зрачки лектора.

– Почему ты просишь меня об этом? – спросил он.

– Кого еще я могу об этом попросить? – вздохнул Джош. – Молодежь нынче пошла бестолковая, мало кто в состоянии прослушать мою лекцию и не заснуть. – Он оживился и похлопал Берга по тыльной стороне ладони. – У тебя есть способности, ты быстро соображаешь. Правда, на первый мой вопрос ответил невпопад, что скрывать! Но зато со вторым блестяще справился.

– Но почему ты спрашивал только меня? – обиженно воскликнул Ален.

– Теофраст попросил, – просто ответил Джош. – Вчера вечером заглянул ко мне и попросил. Ничего особенного, бывает. Значит, ты ему чем-то понравился, присматривает тебя для каких-то своих дел.

Берг, пораженный, остолбенело промолчал, осмысляя новость.

– Да я и сам вижу, что ты парень не промах, не чета этим, – преподаватель насмешливо ткнул кистью в задумчиво спящих кадетов. – Ты уж свитки-то почитай, пожалуйста… Не век же мне это “право” в ступе толочь, может, что поинтересней подыщут. А ты будешь вместо меня лекции читать! – горячо заявил он, так что даже уши его вздрогнули от энтузиазма. – Кадетов мучить загадками.

– Ну, не знаю, – насупился Ален. – Как-то это неинтересно. Я в небо хочу подняться! А это кто? – показал он на загадочный “портрет”.

– Свен, кто же еще? А в небо ты обязательно поднимешься, да только не вечно же там парить! Я тоже был летуном, и что же ныне? Инволюция, брат – не шутка, с ней не сладить никому. Ладно, пора заканчивать, все равно они ничего не понимают. А право Законнорожденных – на самом деле увлекательная наука, тебе она должна понравиться.

– А у незаконнорожденных есть какое-нибудь право?

– Кто им его напишет? – удивился лектор.

Джош звонко хлопнул в ладоши, но сумел добудиться лишь нервного Антона. Остальные продолжали сопеть, а Бобби даже еще и всхрапывал, упав на парту и едва не проминая ее своим мощным торсом. Быстро же он сумел забыть свое сокрушительное падение! И даже потеря крыльев не смогла лишить его сна. “А может, кровопийца Лотар обнадежил его и пообещал небо? – задумался Берг. – Не хотелось бы мне летать с ним на пару”.

Впечатленный вниманием самого Теофраста, он вскочил и стал обходить скудные ряды кадетов, расталкивая их. Возле Алисы он задержался особенно надолго, и совсем не потому, что она слишком глубоко погрузилась в сон. Он начал с легких похлопываний по прохладному телу, вдыхая понимавшиеся от нее сладкие волны испарений, а закончил растиранием обеими руками области вокруг крыльев, стараясь взбодрить вялые мышцы ее спины. Как же иначе сухожилия и косточки смогут поправиться и вырасти здоровыми и длинными? Она благожелательно потянулась и пробормотала:

– Что, меня спросили?

– Спрашивали только меня, – гордо пояснил Берг.

– За что тебя так, товарищ?

– Я единственный сумел не заснуть.

Прочие кадеты смущенно озирались и прилагали изрядные усилия, чтобы вновь не свалиться в забытье.

– Лекция окончена, – сухо объявил Джош.

– Так быстро? – вскричал Бобби. Остальные поддержали его нестройными возгласами, разочарованные быстротечностью отдыха. Наверняка все держали в голове предстоящую тренировку, но только Берг, сидевший у окна, мог представить, какие испытания их сегодня ожидают.

Лектор порывисто встал и выскочил из кабинета, ничего не ответив на вопрос, и кадеты невольно потянулись за ним. Однако за дверью их ожидал лишь сонный Павлик, ухитрившийся с толком использовать время урока. Край плаща вислоухого преподавателя мелькнул в районе лестницы, и Алену показалось, что вскоре хлопнула подвальная дверь.

– За мной, – зевнул смотритель и повел группу совсем в другом направлении.

Там обнаружилась вдвое более узкая лестница, чем “парадная”, к тому же деревянная и наполовину сгнившая, потому как жутко хрустела и прогибалась под кадетами. Она вывела их непосредственно к палестре.

– Ага! – радостно завопил поджидавший их там человек, начисто лишенный и намека на крылья. Хотя, может быть, они и болтались рудиментарными отростками у него под грязно-белой рубахой, но та, будучи скроена с изрядным запасом, все удачно скрывала. Под ней же наверняка имелись и бугры мышц, потому что этот человек, почти не уступавший размерами мощному Бобу, даже при виде кадетов не слез с брусьев, на которых висел вниз головой. Он истово продолжал упражняться в своей силе, взметая торс ввысь и роняя его почти к самой земле, вытоптанной табунами учеников.

– Вот, знакомьтесь – ваш учитель, силовик Рахмон. Слушайте его, и подниметесь в небо словно птахи.

– Почему же он сам не летает? – пробормотал Данила, но Павлик только усмехнулся и ушел, бросив что-то вроде: “До утра, балбесы”. Да, этот урок был последним и наиболее страшным: даже кровавое вскрытие Аранты никак не коснулось большинства кадетов. Впрочем, и сама “пострадавшая” легко перенесла его.

Сейчас же группа молодых кадетов затравленно жалась к высокой стене, потерянно таращась на тренажеры.

– Объясняю задачу, – зычно возгласил Рахмон, упруго спрыгивая на землю и утверждаясь на ней голыми кряжистыми ногами. Массивная голова на неохватной шее туго повернулась вправо, затем влево, словно ее обладатель выискивал хотя бы одного достойного кадета. Только Бобби вызвал у него теплую улыбку, остальные же удостоились лишь презрительного шевеления массивной челюстью и криво сложенных фиолетовых губ. – Для начала побегаем!

Рахмон принял причудливую позу: руки согнул в локтях и прижал к туловищу, а одну из ног, тоже согнув – но уже в колене, – воздел чуть ли не до живота.

– Это классическая позиция для бега, – сказал он. – Смотрите и учитесь, неофиты.

И он побежал вокруг своих любимых брусьев, попеременно и быстро подскакивая то на одной, то на другой ноге и бодро размахивая руками.

– Все ясно? – не останавливаясь, крикнул он.

– Ясно! – ответил довольный Бобби, оказавшись в одиночестве. Обуреваемый двигательной активностью, он подпрыгивал на месте.

Прочие только неуверенно закивали, а хитроумный Антон вообще засуетился возле двери, задвигаясь за полуоткрытую створку. Его лицо выражало неутолимое желание заскочить во мрак лектория, чтобы переждать физические упражнения над телами юных кадетов где-нибудь в менее опасном месте. Но скрыться он все-таки не решился.

– Побежали!

Рахмон покинул свою траекторию и помчался налево, вдоль забора, отбрасывая пятками лежалую пыль.

– Ох, задохнусь я, – пропыхтел рядом моментально взмокший Данила. Ален ощущал трепет крыльев за спиной, их неокрепшие перья чесали ему кожу, мягко ерошась волосками. Жесткая, окаменевшая беговая дорожка неподатливо ударяла в подошвы. Мимо мелькали разнообразные приспособления для тренировки кадетских тел, но Рахмон и не думал останавливаться, решив, похоже, загнать учеников до изнеможения.

Язык Берга быстро пересох, покрывшись острой пылью, а на лбу, напротив, выскочили капли влаги. Но и только – конечности без устали перемещали его вперед, среди мельтешения громко сопящих товарищей.

– Больше не могу… – простонал позади Данила. Они едва успели преодолеть половину периметра, ни на шаг не удаляясь от монументальной стены.

Солнце, стоящее уже слишком низко, не доставало даже до этой точки полигона. Вокруг трехэтажного здания сияло обрамлением темно-синее небо, в бездне которого плавно махали огромными крыльями два летуна.

– Точно не можешь? – спросил Берг. Он вернулся назад и поддержал готового рухнуть товарища. Кадеты с топотом удалялись прочь, ведомые однообразным словно заводная игрушка Рахмоном. Ален злорадно порадовался, что Бобби уже заметно отстал от него и плелся теперь ближе к концу толпы, нелепо переваливаясь огромным телом.

– Беги, Ален, – испуганно выдохнул толстяк.

– А как же ты, друг?

– Подожду здесь.

– Сядь хотя бы, – Берг пристроил Данилу на элемент тренажера и помчался догонять группу.

Когда он настиг ее, оказалось, что последний в ней – Бобби. Он так громко хрипел и топал подошвами туфель, что Алену на какое-то время даже стало его жалко. Поэтому он ободряюще пробежал рядом со здоровяком несколько метров, прежде чем вклиниться в толпу кадетов и пристроиться в хвост к Алисе. Она тоже изрядно устала, как, впрочем, и остальные ученики. Но тут выяснилось, что Рахмон уже никуда не бежит, а стоит подле тех же самых брусьев, что и в самом начале урока: полный круг завершился.

– Становись!

Кадеты, суетясь, вытянулись в ломаную шеренгу. Грузно подвалил отставший Бобби и встал рядом с Бергом, и лишь Данила так и сидел на противоположном конце палестры, свесив круглую голову на грудь.

– Плохо! – крикнул Рахмон, проходя вдоль строя. Высунувшуюся из него Аранту он задвинул назад, а вот Антона, опять вставшего поближе к двери, вытянул за пояс вперед. – Плохо бегаем, господа кадеты. Никто из вас не смог меня обогнать, хоть я и бежал так медленно, как только умел.

“Вот гад, специально не поставил задачу, чтобы мы ее не решили, – подумал Ален. – Я-то бы точно его обставил”.

– А все почему? Я не спрашиваю вас, потому что знаю ответ. Он прост: вы все слабаки. Небо таких не терпит! А где седьмой? – вдруг нахмурился преподаватель. – Я помню, Павлик говорил, что вас будет семеро. Где он? – Рахмон принялся пересчитывать кадетов, тыкая в них мясистым пальцем.

– Вон сидит, – тут же выступил Бобби, выбросив вперед длинную словно шлагбаум руку. – Отдыхает, скотина! А еще он сказал, что ты не можешь летать.

По чернобровому, квадратному лицу учителя вдруг разлилась нестерпимая обида, почти горе: неимение крыльев отозвалось в его крупном теле застарелой болью. Он тяжело и шумно вздохнул и обернулся в указанном направлении, но казалось, что он одновременно и косит себе на спину, будто желая в тысячный раз убедиться, что крыльев у него и в самом деле нет.

– Притащи его, малыш, – сказал он Бобби, и тот, разом увянув, поплелся к Даниле. – Да, я не смог оторваться от земли, как ни старался. Прыгал с крыши, разбегался… Пришлось отрезать. Из вас тоже не все станут летунами – кто-то сломал отростки при родах, кто-то очень тяжел – как я, – а кто-то обязательно повредит крылья. Например, во сне. Повернется неловко на спину, и все. Я раньше страдал, завидовал летунам. Этим людям выпало на долю претворять на деле древнюю заповедь, дарить людям с красной кровью жизнь. А сейчас я им сочувствую. И знаете, почему? Потому что познать небо и вновь оказаться через несколько лет на земле, бескрылым – вот настоящее горе.

Мирно рассуждающий Рахмон, мускулистый и крупноголовый, смотрелся дико: ему скорее подошли бы зверский оскал и стегающие окрики. Смущенные откровениями силовика молодые кадеты и кадетки переминались и приходили в себя после забега.

– Вот он, дезертир, – злорадно сказал Бобби, выталкивая перед собой не сопротивляющегося Данилу. Тот буквально истекал потом, но уже не от усталости, а от ужаса.

– Я не смог, – пробормотал он.

– Потренируем, – отозвался Рахмон. Раздвинув строй учеников, он открыл неприметный, плоский и красный ящик, криво прибитый к стене. На внутренней стороне его крышки кто-то коряво выцарапал огонек и вдвое большую каплю. Отличить их можно было только по тому, что огонь рос из свечи, а капля из крана. Но самое интересное находилась внутри коробки.

Из-за спины Рахмона Берг разглядел сплющенное ведро, багор с треснувшей ручкой и ржавую лопату. Но учитель повернулся к кадетам, держа в руке совсем не пожароборческий предмет, а растрепанную веревку и огромный, острый трехпалый крюк с кольцом.

– Я пробегу! – визгливо выкрикнул Данила и рванулся вдоль стены, но Бобби в два прыжка споро догнал его и повалил на землю, избегая, впрочем, ломать коленом слабые крылья толстяка. Все-таки он был не полный кретин и подозревал, что за крыловредительство его самого могут “потренировать”.

– Молодец, – похвалил здоровяка учитель.

Бобби осклабился и одной рукой, хотя и с усилием, водрузил Данилу на ноги.

– Для начала займемся выжимкой. – Рахмон подошел к турнику и подозвал к себе добровольного помощника. – Ты и ты! – ткнул он пальцем в Марлона и Берга. – Помогите подержать товарища.

Ален вцепился Даниле в локоть, чувствуя холодную липкость его кожи. Терпко воняющий пот толстяка пропитал ткань насквозь, чуть ли не ручьями истекая из его рыхлого тела. Пухлые руки, судорожно согнувшись в локтях, выскальзывали из захватов.

– Сдвинь ноги! – приказал учитель и через секунду резким взмахом всадил крюк Даниле в ступни, двумя зазубренными остриями пригвоздив его к почве. Юный кадет всхлипнул и неистово дернулся, но промолчал, и Ален услышал, как заскрипели стиснутые челюстями зубы. – Не обломайте ему крылья!

Он продел веревку в кольцо на крюке, наскоро затянул узел и перекинул свободный конец через перекладину. Ноги Данилы неудержимо заскользили по земле, оставляя в пыли глубокие борозды, сам он взвизгнул и стиснул державших его кадетов так, будто висел над пропастью и только они еще могли удержать его. Но все зря – Рахмон навалился на веревку всей массой и воздел трепыхавшееся туловище молодого кадета ввысь. Скуля и обильно подтекая – под ним на земле тотчас образовалось мокрое пятно – Данила закачался вниз головой. Челюсть его сама собой захлопнулась, а слюнявый язык бесследно утонул во рту.

– Все из-за воды, – деловито пояснил учитель. – В организме этого слабака ее слишком много. Она-то и мешает ему бегать как следует.

Распахнутые в немом крике глаза товарища щурились, заливаемые потом; рубаха почти свалилась с живота, явив припухший синеватый пупок.

– А ему не больно? – спросила Алиса с неприкрытой жалостью в голосе.

– Ничуть, мисс, – ответил Рахмон. – Тебе ведь не больно? – ласково обратился он к толстяку.

Свободной рукой он с размаха ударил по свесившемуся животу Данилы, заставив того спазматически открыть рот. Сквозь темную щель между губами полилась струя слюны, вместе с которой липкими пузырями вывалились слова:

– Нет. Спасибо…

– Вот видите! – Учитель просунул веревку под гнутый кусок трубы, торчавший в нижней части турника, и закрепил ее. – Продолжим занятия, мои юные друзья.

– Можно мне попить? – проговорил Бобби, придвигаясь к веренице капель, оседавших в пыли под выжимаемым кадетом. Он жадно поглядывал на влагу и облизывал губы шершавым языком.

– После! Из него течет отработанная вода, от нее тебе пользы не будет. А жажда только усилится.

Все только вздохнули: сейчас они почти завидовали подвешенному Даниле, которого не мучает сухость в глотке.

Алену показалось, будто бесконечная тень закрыла глубокое, синее небо, но лишь по далекому осколку света в вышине, внезапно поблекшему, он понял, что пришла гроза. Вначале слабый, затем порывистый поток холодного воздуха взметнул тощие скелетики иголок под ногами. Невидимым призраком скользнул он между редких кустиков высохшей травы на краю поля, заставив их трепетать от испуга, хищно обнял податливые ветви елей. И лишь затем, вместе с ощущением сырости ворвался в кисейно-тонкий, по-летнему бесшабашный кокон одежды, который Ален, “на минутку” выскочив к стерне, нес на себе. Кроны, шелестя, раскачивались где-то высоко, дрожью ожидания отзываясь в груди маленького Берга: “Сейчас хлынет!”

– Во время приземления основная нагрузка подает на ноги, – донеслось до Алена, плавающего в тумане прежних образов. Напористый бас Рахмона вырвал юного кадета из грез: поредевшая толпа учеников сгрудилась подле широкой деревянной стенки, исполосованной продольными планками. Между ними зияли щели, и Берг догадался, что по этому тренажеру следует вскарабкиваться, стремясь достигнуть вершины.

Учитель так и поступил. Нещадно скрипя перекладинами, он взобрался по ним на пару метров – вся стена была метров пяти высотой – и вдруг оттолкнулся от нее. Через секунду он уже упруго приземлился, вытянув перед собой обе руки.

– Видели?

Кадеты дружно кивнули.

– Вперед, дети мои! – Рахмон отошел подальше, чтобы не угодить под особо ретивого ученика. – Берегите крылья!

Сопя и посмеиваясь, кадеты влезли примерно на тот же уровень, что и учитель, и посыпались вниз будто капли со лба Данилы. Послышались крики, визг, смачная ругань – Аранта и Марлон столкнулись внизу и покатились по земле, якобы стараясь отцепиться друг от друга.

– Эй, поосторожней! – вскричал Рахмон и в один прыжок оказался возле учеников. Они виновато поднялись, изрядно извалянные в пыли, и Рахмон поспешно ощупал им отростки. – Уф! – Неприкрытое облегчение овладело его лицом. – Падать только вперед, не вправо и не влево! – сердито сказал он. – Ни в коем случае не на спину! Комиссии нужны здоровые летуны, а не инвалиды.

Ален обернулся и посмотрел на одинокого Данилу. Тот слабо покачивался и, кажется, задремал: глаза его, по крайней мере, были закрыты. А может, он просто уберегал их от потных потоков, струившихся у него по щекам.

Повинуясь команде, молодые кадеты возобновили прыжки, и Берг вместе со всеми. С каждым разом тупая волна отдачи все глубже проникала ему в тело, почти доставая макушки, ноги одеревенели и стали так плохо держать его, что он почти заваливался на бок. К счастью, эта тренировка продолжалась недолго, но после нее ему ужасно хотелось упасть на живот, презрев пыль и грязь.

– Ох, – просипела рядом Алиса, бессильно привалившись к плечу Алена. В него как будто впрыснули энергии, и он сдавил девушку рукой, выправляя ей покосившийся бок. – Спасибо, – прошептала она.

Ученики уже стали бессильно сползать по стене, а не карабкаться на нее, когда Рахмон наконец дал отмашку и прекратил издеваться над ними.

– Слабовато, – заявил он, прохаживаясь мимо пошатывающихся юных кадетов. – Только двое из вас почти готовы к безопасному полету. Это ты, – он ткнул пальцем в Марлона, – и ты. – Берг довольно расправил плечи и пошевелил отростками. – Назовите себя, ребята!

– Марлон.

– А… Фриц.

– Африц, говоришь? Кто тебя так обозвал? Рыжик, что ли?

– Да нет же, просто Фриц!

– Я отмечу ваши успехи в журнале, ребята. Точнее, не успехи, а отсутствие серьезных неудач.

Учитель вдруг зычно захохотал и посмотрел на часы. Они у него были пропорционально велики и едва помещались в карман коротких штанов – как туда влезала еще и толстая цепь с проржавелыми звеньями?

– Перерыв на восстановление сил, – сказал он. – Ровно полчаса. Кто опоздает, того подвешу за ноги.

– А как же он? – Ален кивнул на Данилу.

– Я с ним отдельно поработаю, – хищно оскалился Рахмон. Берг содрогнулся, не решаясь даже представить себе пытки, которые тот был способен учинить над толстым кадетом. Виновато покосившись на товарища, он отправился вслед за толпой к выходу. Почему-то никому не захотелось понаблюдать за тем, как Рахмон будет “работать” с Данилой, даже зловредному Бобби.

Жутко хотелось пить. Несчастные капли на стене подвала вспоминались уже чуть ли не как обильный водопад.

– Смотри не зазнайся, Африц, – насмешливо сказал Антон.

Не успевшие скрыться за дверью кадеты заулыбались, Аранта даже хрюкнула от смеха, толкая Алису в бедро.

– Да что тут особенного? – пробормотал Берг. – Я не Африц.

– Африц, Африц! – подхватил Бобби. – Я сам слышал!

– Отстаньте от человека, балбесы, – вступилась за Берга Алиса и взяла его под руку. – Сперва сами так попрыгайте, а потом обзывайтесь.

Проходя с ним в дверь, она прижалась к нему вывихнутым бедром, и синяя кровь заметалась по артериям Алена с удвоенной скоростью. Голова у него закружилась, а полутьма, объявшая их в лектории, казалось, рождалась прямо у него в глазницах.

– … Ты провел им по сердцу – кровь струится на пол…

Отдаленный обрывок песни глухо, едва различимо прозвучал в глубинах здания, тотчас оборвавшись. Ни женщины с тряпкой, ни даже ее тени не промелькнуло в коридорах лектория, когда невольно притихшие кадеты, алчущие отдыха и влаги, разбрелись по зданию. Ален присмотрелся к циферблату: до критического срока осталось двадцать семь минут. Лучше всего было бы встретить техничку и отхлебнуть у нее из ведра, но она, как назло, куда-то пропала, лишь фразой из песни заявив о своем присутствии.

– Пить хочешь? – Вопрос Берга вывел Алису из задумчивости, она суетливо осмотрелась и обратила внимание на то, что Аранты нет рядом. Вообще все как-то быстро и сразу расползлись по закоулкам здания.

“Куда они могли пойти?” – озадаченно подумал молодой кадет. Затем он сообразил, что большинство проживает в Обители далеко не первый день и наверняка в совершенстве владеет его географией. “Небось уже припали к источникам”. При этой мысли язык его будто вспух, целиком заняв ротовую полость, и заскреб по небу, требуя обильного увлажнения.

– Пойдем, – почему-то прошептала Алиса, увлекая товарища по коридору, мимо мертвых свечей и задернутых штор в направлении выхода. – Если повезет, у коменданта напьемся.

Они на цыпочках выбрались в светлый холл. Здесь было так тихо, что даже далекая, вечная толпа на трибунах арены гудела вполне отчетливо и разноголосо. Алиса отклеилась от спутника и проскользнула под лестницу, к жилищу коменданта лектория; Берг заспешил за ней, опасаясь за сохранность воды. “Только бы она была там”, – алчно подумал он, заворачивая за угол и видя коленопреклоненную подругу. Наполовину заползя на запретную территорию, она стояла задом к нему, склонив голову, и со сдержанными хлюпами всасывала из кривого ведерка мутную жидкость. Раздосадованный ее несдержанностью Берг хотел прихлопнуть ее дверью, но вместо этого метнулся вперед и пристроился рядом, оттолкнув Алису плечом.

Это было замечательно! Организм жадно впитывал воду, зримо набухая, и через минуту Ален уже испугался, что выглядит не лучше толстяка Данилы. Отпрянув от ведра, он поднял голову и встретился глазами с ухмыляющейся Инессой. Когда она успела подкрасться к ним? Впрочем, оба кадета так увлеченно фыркали, что обвались на них лестница, они и то не заметили бы этого.

– Ага! – крикнула комендант, вцепляясь Алисе в воротник блузки – вспугнутый Ален был уже недосягаем. Ткань впилась в мягкую кожу, будто желая превратить ее в такой же черный рубец, как и у громоздкой Инессы. Девушка дернулась, исторгнув изо рта не успевшую поглотиться влагу, и хрипло заверещала, засучив ногами. – Попалась! Вот кто мою воду выпивает!

– Это не я! – ухитрилась выдавить Алиса, извиваясь в могучих руках Инессы.

– А кто это знает? Ты, не ты! Все вы, девки, одинаковые.

Она зачем-то поволокла почти задушенную девушку вглубь своей конуры, в которой, оказывается, было больше одной комнаты. Единственное пропыленное окно отчетливо обрисовало безобразную сцену насилия. Комендант будто забыла об Берге, волоча кадетку, однако он быстро опомнился и завопил:

– Отпусти ее! Это я выпил твою воду!

Он пошел вслед за хозяйкой, стараясь тем не менее не попасть в зону действия ее быстрых рук.

– Что ты несешь, парень? – отмахнулась она. – Неужто я не знаю, что ты только вчера родился? Обмануть меня хочешь?

Перевалившись через низкий порог соседней комнатушки, она махнула рукой, на мгновение ослабив захват, и тотчас осветилась бликами свечи, будто та сознательно ждала момента зажечься. Ален заскочил следом, с ужасом наблюдая за тем, как Инесса втаскивает полубесчувственную девушку на неопрятную кровать, покрытую скомканными простынями. Не в пример Берговым, на них не было дыр и грязевых потеков.

– Что ты делаешь? – выдохнул он.

– Хочешь присоединиться? – сально усмехнулась толстуха, похотливо выпячивая черное горло с отвисшим подбородком.

– Фриц, спаси меня… – простонала Алиса.

– Лучше присоединяйся, дурачок, – просипела Инесса.

– Ты же ей крылья поломаешь! – ляпнул Берг наобум.

“Что делать?” – заметалось у него в голове. Комендант уже села рядом с кадеткой и щупала ту жирными пальцами, почему-то стараясь залезть ей под платье. Нависая над ней глыбой жира и мяса, она приоткрыла рот, из которого вылез кончик сиреневого – или не менее темного – языка. С него закапала слюна, попадая Алисе на грудь. Инесса словно совсем обезумела; из ее глотки вырывались искаженные гортанью невнятные хрипы и стоны.

И тут счастливая мысль снизошла на Алена. Стараясь не топать, он выскочил в первую комнату и схватил ведро, в котором еще оставалось порядочно воды.

Возня на диване все больше начинала напоминать взаимное переплетение конечностей, когда он крупными шагами приблизился к ложу и обеими руками с размаха нахлобучил емкость на голову толстухе. Вода хлынула на кровать, жестоко гася тепло тел. Одновременный визг женщин едва не оглушил молодого кадета. Он ухватил мокрую Алису за талию и выдернул ее из-под гулко вопившей в ведро толстухи.

– Мотаем отсюда! – взревел он и поволок девушку на плече, лишь мельком удивившись собственной мощи. Страх услышать за спиной тяжелый топот шагов коменданта придал ему нечеловеческих сил, прогнав насквозь через ее апартаменты и выведя в коридор, по которому он и устремился.

Он и сам не заметил, как уперся в торцевую дверь библиотеки. Распахнув ее, Ален ворвался внутрь и бессильно повалился на пол, прислонившись к столу. К счастью, к комнате никого не было – сейчас Ален вряд ли нашел бы достойные слова для объяснений.

Алиса пришла в себя и, сидя напротив него, хмуро сверлила своего спасителя неприязненным взглядом.

– Что-то не так, мадам? – удивленно пробормотал Берг.

– Все не так. Зачем ты облил меня водой? Зачем закинул на плечо и притащил в этот пыльный склеп? Ты хочешь почитать?

– Я слышал, как ты молила о спасении…

Не ответив, Алиса устало вздохнула и скучающе обвела взглядом мрачноватое помещение, будто желая найти в нем нечто более привлекательное, чем объятия похотливой Инессы. Вдруг живой блеск вспыхнул в ее темных зрачках, она поднялась и шагнула к ближайшей полке, возле которой стоял и Ален, когда впервые посетил библиотеку.

– Я тут такие записки видела! – сказала она, оттаивая. Вместе с ней повеселел и Берг. Он посмотрел на часы и удивился: с начала перерыва минуло всего десять минут. – Где же этот свиток?

Она ворошила все подряд, на секунду заглядывая к ним за отвороты и не находя нужного. Несколько манускриптов упало на пол и закатилось под шкаф, и молодой кадет поспешил поднять их.

– Не горячись, я знаю, где он лежит.

– Откуда? – Она с подозрением уставилась на него.

– Вы с Арантой порвали его, и Теофрасту пришлось склеивать бумагу. Он попросил меня положить его на полку, – поспешно пояснил Берг. Он снял искомый свиток и протянул его Алисе. Та развернула его, нимало не заботясь о сохранности бумаги, и вновь чуть не порвала ее; Берг внутренне сжался, ожидая услышать хруст, но в этот раз все обошлось.

– Вот, слушай, – с таинственной улыбкой проговорила девушка. – “О чувственных удовольствиях, сочинение Роланда Сластолюбивого. Прозвище свое получил я на заре своей юности, почти сразу после того, как извлекли меня, хныкающего младенца, из гроба. Возбужденный видом и запахом женщины, принимавшей роды, воспылал я страстью к ней неуемной и повалил ее в тот же гроб, где и вылупился, и крепко сдавил ее, так что даже второй санитар с трудом нас разделил. Оттого и прозвали меня Сластолюбивым, а Роланда я получил уже для порядка, ибо негоже Законнорожденному без имени проживать. Слава моя до самых дальних пределов города простерлась, и стоило появиться мне на улицах его, как великая толпа вкруг меня собиралась, и выкрикивала приветствия. Женщины бились за право возлечь со мной прямо на дороге, порою нанося друг другу тяжкие увечья, чем распаляли похоть мою до невозможности. А потому стал я избегать с возрастом прогулок по городу, предаваясь тихим усладам в Обители, с такими же Законнорожденными, как и я сам. Однако ныне уж не та сила моя, и остается мне только живописать приключения молодости, коих пережил я сотни за долгие и плодотворные годы своей жизни”.

– Я и не знал, что тут есть такие записки, – пробормотал смущенный Ален.

– Э, Фриц, это еще что! Мы с Арантой раскрыли на середине, там такое написано!

Берг промолчал. Неодолимая волна желания прижать к себе Алису и поделиться с ней жаром своего тела захватила его от самых ступней до макушки. Даже крылья, по сути мешающие соитию, затрепетали и встопорщились. Алиса прижалась к молодому кадету бедром, чуть не лишив его сознания, и вновь с изощренной жестокостью развернула свиток:

– “Крылья мои были в самом соку, и летать я мог тогда часами без устали, чем и занимался большую часть свободного времени. При этом, понятно, я высматривал какую-нибудь привлекательную девицу из незаконнорожденных. Но вы знаете – так было раньше, так и сейчас – как трудно отыскать такую среди обычных людей. Куда ни посмотришь – всюду дряхлые старики и старухи, кто с клюкой, а кто вообще на деревянной ноге. Кому это понравится? И вот пролетаю я как-то раз рядом с Цирком, почти вровень с куполом, и вижу: ткань его надорвалась, а внутри арена просвечивает. Шло обычное представление для народа, я в таких каждый месяц участвовал, если отвертеться не удавалось. Мы там для толпы – что-то вроде довеска к номерам простых людей: кого в Цирке могут удивить трюки человека с крыльями? Наше место на Арене! Вот если бы я без крыльев полетал – другое дело…” Чушь какая-то, – насупилась Алиса. – Вот, дальше. “Вижу – красивая словно закатное небо девушка подлетает к самому куполу, отталкиваясь от сетки, и крутится в воздухе будто веретено, а седые волосы ее развеваются словно трава вдоль Дороги, угнетаемая порывами ветра. Распаленный видом ее, протиснулся я в дыру. Узнав меня, своего кумира, толпа пришла в сильное волнение и принялась выкрикивать имя мое, так что Цирк едва не обрушился от единого гласа ее. И девица взлетающая протянула руки ко мне! Подхватил я ее на лету и припечатал жарким лобзанием, и оттолкнул от себя. Упала она на тугую сеть и вновь взмыла ввысь, стремясь ко мне. Тут опять слились мы на краткий миг, опаленные мгновенной вспышкой безудержной страсти, словно бутоны цветков раскрытые друг для друга. Ослабло тело ее, обвиснув, и вновь выпустил я его, дабы вскоре принять его, подброшенное упругой сетью. Так любили мы друг друга, пока не обессилели оба и не распластались внизу, и не было сил созерцать беснование восхищенного народа и внимать поклонению его, грозившему выплеснуться за пределы здания…”